шерше ля фам для капитана

Виталий Дорожинский               

                ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ ДЛЯ КАПИТАНА
               
                “Все женщины ведут в туманы”
                М. Цветаева

Из квартиры на девятом этаже, где проживает бывший капитан дальнего плаванья Савелий Невзоров, Геленджикская бухта как на ладони. Словно округлый малахитовый минерал, вбитый для красоты в расселину горной суши каким-то мифическим гигантом. По береговой кайме характерная вязь тамошнего курортного орнамента: пансионаты, увеселительные заведения, бронзовые мазки пляжного песочка, набережная в цветной плитке, подзелененные вкрапления пицундской сосны.

А за бухтой широкая раскидистость моря, висит на качелях неба ослепительное летнее солнце, катает по штилевой поверхности золотые блики лучей. В секторе обзора, на ложе, до синевы отполированном солнцем, валяется туша супертанкера. Изнывает в очереди к Новороссийскому нефтяному терминалу Шесхарис, сооружению, своей конструкцией смахивавшую на колоссальных размеров медицинскую капельницу. Заборная игла этой капельницы воткнута прямо в чрево России, неустанно алчет черную донорскую кровь, другая, шприцует резервуары танкеров, регулярно доставляющих эту кровь для оздоровления экономик заморских стран.    

Из-за кормы дрейфующего мастодонта выползает прогулочный катерок, весь в белом, чистенький, с такими же праздношатающимися туристами на борту. От мерцающего горизонта отрывается темная капля, постепенно обрисовывается в пузатенький грузовичок. Явно турецкий негоциант с грузом овощей и фруктов, спешит подпитать перманентное российское курортное застолье.

- Любуешься? – Невзоров вносит на балкон и ставит на раскладной столик бутылку «Каберне», вазочку с маслинами. – Я эту квартиру специально подбирал. Потребность души – каждый день море видеть. Хотя и давно на пенсию вышел, а никак не отвыкну. Все-таки тридцать лет с гаком поколесил по морям океанам, попробуй, отвыкни.

- А гак, это сколько? – осведомляюсь с улыбкой.

- Много, очень много, - не приняв шутливого тона, ответил Невзоров. – Да еще с трагическим привкусом.

- А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

- Что ж, можно и поподробнее, - ввинчивая штопор в пробку бутылки, согласился бывший капитан. – Раньше я это в себе держал, теперь мыслю, а почему бы не открыться. Возможно, ты, как литератор, об этом захочешь написать, показать, как мимолетное увлеченье может обернуться не только трагедией, но и выведет на истинное предназначение в жизни. 

Общаться с Невзоровым приятно. Потомок запорожских казаков, основателей Кубанского края, он, в свои «под семьдесят», сохранил не только стать и физическую крепость тела, но и ясный сметливый ум. Седая печать времени, оттиснутая на короткостриженной голове и на некогда роскошных пшеничных усах, нарезанные годами морщины на высоком лбу и на сухих, натянутых на острые скулы щеках, и, особенно, глаза, их твердый, с характерным прищуром взгляд, никак не укладываются в типичный портрет глубокого пенсионера.

Подкупает и то, что бывший капитан может вести беседы на любые темы, знаний у него предостаточно. По его словам с детства был натурой увлеченной, много читал, был неравнодушен к лирике, даже стишками баловался «Ни Пушкина, ни Лермонтова оды, свои слова к потомкам донесу…». Из точных наук предпочтение отдавал астрономии, отчего в станичной школе даже Звездочетом прозвали. Потом серьезно увлекся историей родного края, что в итоге и привело его в университет на исторический факультет. А потом…    

- Я ведь с морем еще до того, как податься в Одессу, закончить мореходку и дорасти до капитана, познакомился. В рыбаках несколько лет походил, - продолжил Невзоров. – Неожиданно все это получилось, а дальше и все остальное произошло…

И под местное «Каберне», цвета свернувшего лучи предзакатного солнца, под терпкие маслины, поведал он о жестоком жизненном изломе, передать который предпочтительно от третьего лица. Хотя в форме художественной, но, сохранив достоверность случившегося.
 И по настоятельной просьбе изменив фамилию главного героя. 

                Х       Х      Х

Будущего капитана дальнего плаванья торгового флота, а на тот
момент помощника тралового мастера Савелия Невзорова, провожали все, кто тогда находился на большом морозильном траулере. По очереди набивались в каюту рыбообработчики, машинная команда, заглядывали штурманы, плотно вжавшись в переборки сидели свои, палубные. Даже нелюдимый малоразговорчивый капитан-директор, один из самых именитых на Мурмане рыбаков, снизошел. В нарушение всех инструкций спустился в жилые коридоры рядового плавсостава, процедил неопределенное «ну…что ж!», выпил полстакана водки и ушел.

После посещения кэпа и его молчаливого благословения на пьянку, толпа завеселела, звонче сошлись в очередном тосте стаканы, громче стали разговоры. Все желали Савелию хорошей дороги, удачного обустройства в сухопутной жизни, короче, хоть и навсегда на берег перебирался, но пожелания морские – семь футов под килем и попутного ветра в паруса судьбы!

Сам Невзоров в своих проводах участие принимал как бы номинальное. Тосты поддерживал, водочку слегка пригублял, но активные разговоры не поддерживал – на траулере полно языкастых, всезнающих.  И про тебя и за тебя все скажут.

Сидел он у открытого иллюминатора, вдыхал напоследок влажноватый морской воздух. Над Арктикой утвердилось лето и воспаленное от долготы полярного дня око солнца плыло над дальними сопками, неяркой охрой подкрашивало бледное обличье Кольского залива. Расслабив стальные мускулы машин, терлись о причалы суда разных размеров назначений и принадлежностей. Отдыхали их ванты – арфы ветра, на которых играл он для мореходов в рейсах вечный гимн скитаний. Дремали мачты, устав от созерцания распахнутой над океаном звездной карты неба. Легкие разводья ржавчины на бортах напоминали следы грозных шупальц, которыми штормовые широты пробовали на прочность шпангоуты.

В отражении солнца на иллюминаторах ходовых рубок чудились отблески чужих миров. Они были далеки и призрачны – эти миры. Затерянные на неохватной перспективе мирового океана, увенчанные венками тропических атоллов голубые блюдца лагун, жаркие страны, разноязычные порты, распахнутые двери таверн, веселые и доступные женщины, крикливые базарчики с неимоверной пестротой туземных и колониальных товаров.

Возможно оттого, что это было прощание с морем и возникли в воображении Савелия такие ассоциации. Ведь подобное если и видится, то засидевшимся на берегу морякам загранплаванья, но, отнюдь, ни рыбакам. Представители этого морского сообщества месяцами горбатятся без единого захода в порт, им не до восторженных эмоций. Все подчинено суровой, подчас жестокой реальности. Когда тупая бесконечность дней, складывается в тупую нескончаемость месяцев.

Подъем трала – спуск трала. Вахта – подвахта. Стук бобинцев и кухтылей по задубелости кормовой палубы, стремительный бег ваеров, ускользающая по слипу серая ловчая змея, уходящие в холодные глубины распорные доски, оранжевые пятна рокон-буксов за рыбоделами, выверенные взмахи шкерочных ножей. Заезженная магнитофонная кассета и песня Визбора через треск палубных громкоговорителей.

- Там тралы ходят, под водою,
- Разинув пасти в глубине…

Вахта - подвахта. При хороших подъемах - по шестнадцать часов в сутки изнурительного труда с короткими провалами в тяжелый сон.

- И рыбы длинные не знают,
- Какая ждет их там беда…

«Больше рыбы стране, больше денег жене!» – незатейливая рыбацкая поговорка. А у кого нет жены? Не беда! Найдется на берегу временная подруга, и вообще – при наличии наличных все самым чудесным образом складывается. Но индустрия холостяцкого отдыха сколь притягательна, столь и коварна. Неустанно перекачивает она трудовую копейку из рыбацкого кармана в ненасытную мошну приморских ресторанов. Заплывешь в хмельной пролив, трудно, практически невозможно, сойти с той дистанции.

В ресторане искрящаяся массивность люстр, ослепительная накрахмаленность скатертей, строгая симметрия столовых приборов, тяжелый хрусталь графинчика с ледяной стартовой водочкой, предупредительность официантов, простенькая разминочная мелодия оркестра. И изможденный, слабоголосый маэстро, готовый, однако, в любой момент с модной хрипотцой закосить под Высоцкого.

- Корабли постоят.
- И ложатся на курс…

А женщины! «Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки!» – боевой девиз мирового морского братства. Но водки – хоть залейся! И вот уже пошел в дело очередной графинчик и женская компания за соседним столом все ближе и желаннее.

- Не пройдет и полгода,
- И я появлюсь,
- Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти,
- На полгода!

И оркестр уже на уровне, и маэстро – потрясающий солист, режет, стервец, прямо по живому. И хочется, чтобы как можно дольше продолжался танец: с мягкой податливостью ее тела, исходящей от нее волнующей таинственностью, близостью зовущих бездонных глаз.

Дальше также все предопределено, отработано многолетней практикой, возведено в ранг незыблемой традиции. Водочки с собой, шампанского для лакировочки, тесные объятья в такси, уютная квартирка, интим ночника, нарочитая небрежность ее халата, открывающая запредельную белизну ног, проникновенные тосты, освежающий глоток шампанского перед началом бурной ночи любви.

С утра – ощущение полной прострации, опохмелка, туманная поездка в город за подарками – хоть временная, но жена все же! Вечером вновь ресторан, такси, интим ночника, ночь любви. И вот ты уже пуст, выхолощен, подавлен. А подруга – о, небеса! Где глаза были, на что смотрели? И стоянке уже конец, как один день выходные пролетели. Теперь скорей в океан, в спасительную родную стихию! Отоспаться на переходе, отойти от загульного берегового кошмара, дать себе слово, что больше в кабак – ни шагу! А если и знакомиться, то не с мастерицей по очистке кошелька, а с женщиной достойной, потому как намерения теперь самые серьезные.

Но благими намерениями известно куда вымощена дорога.  И светлые холостяцкие мысли жить на берегу по-новому держались лишь до причала, до первой рюмки. Так что на оседлую береговую жизнь бессемейные рыбаки в большинстве своем уходили без накоплений. И такие, как Савелий Невзоров, были в своем роде уникумами, поразительным исключением из устоявшихся правил.

Шесть четырехмесячных путин отстоял в океане рыбацкую вахту Савелий. Начинал с нулевого варианта, матроса-подавальщика в рыбном ящике. Потом стал за рыбодел, на ошкеривание рыбы, квалификация повыше, денег больше. Тралмейстер, руководитель траловой команды, сноровистого рыбачка заприметил, перетащил к себе. Науку управляться с тралом Невзоров освоил быстро и вскорости, в должности помощника тралового мастера, уже самостоятельно выводил на вахту одну из сменных палубных бригад. Соответственно повысился и коэффициент оплаты. На коротких же межрейсовых стоянках в разгулы не ударялся, накопившиеся выходные и отпуска не использовал – при окончательном расчете все должно было компенсироваться деньгами.

- Ты че, Савва? – провоцировала толпа.  – Пойдем, хоть по чуть-чуть. Да и даму сымешь хотя бы на вечерок.  Неужто нет желания?

Желание было. Да еще какое! Но желание предопределяло расходы и Савелий, стиснув зубы, сдерживал себя. Очень серьезные причины на то были. Нельзя было вот так просто показаться в своей станице. Странным, пораженческим, иначе и назвать нельзя, было бы это возвращение. Ведь какое блестящее будущее ему прочили, с какой надеждой провожали в университет! Все-таки золотой школьный медалист, плюс характер, упрямый от казачьей родовитости, коль решил исторической наукой заняться, значит, успехов на этом поприще должен добиться обязательно. И он эти надежды оправдывал, после окончания учебы предложили остаться на кафедре, основательно заняться научной работой. До первой серьезной ступени, до степени кандидата наук, уже рукой было подать, но… тот неожиданный выверт.

Вряд ли бы поняло руководство вуза, родители, многочисленная родня, да и вообще все, кто хорошо знал Невзорова, объяснения, что заниматься историей, это не для него. Да он и сам толком не мог уразуметь, откуда взялось такое ощущение. Ведь легко восходил на вершину университетских знаний, но чем выше, тем отчетливее донимала мысль - стезя жизненная выбрана ошибочно. Какое-то беспокойство одолело душу, сродни пеплу Класса настойчиво застучало в сердце, позвало в непонятное, неведомое. И решился он на коренную жизненную ломку, а для того, чтобы исключить всяческие пересуды, запросился в армию. Во всяком случае, хотя бы перед станичной родней, этот поступок его оправдывал. Казаки традиционно люди служивые и ничего зазорного в том, что отлучиться на год от науки и отдать священный долг родине, никто не увидит.

Однако и после года службы Невзоров не собирался возвращаться в «альма-матер». В мыслях так же бродила неопределенность, по-прежнему непонятно куда звало сердце. Оставалось одно – прилично заработать, а там видно будет. И когда случайно прочел статью в одной из центральных газет о рыбаках Мурманского тралового флота, о том, как они покоряют самые отдаленные промысловые районы Атлантики, об их высоких заработках, в дальнейшем выборе уже не сомневался.

И вот, наконец, блестящий финиш! Двадцать тысяч полновесных рубликов – целое состояние, добытое путем жесточайшей сдержанности и экономии! Четыре сберкнижки на предъявителя, тщательно упакованные в дорожный чемодан, не только в родной станице, в любой точке Советского Союза могли быть овеществлены в хороший дом, легковую машину, да еще на первое время и на жизнь останется. В общем, то, что удалось Савелию Невзорову, иначе как подвигом не назовешь. Потому и такое внимание было к его проводам и неформальный визит капитана–директора дань этой целеустремленности.

Само собой и дома теперь никто не попрекнет, что необоснованно учебу бросил. «Не только духовная пища, но и пища из духовки» -  посыл, наиболее характерный для станичного казачьего быта. Ученые люди здесь, конечно же, в почете, но еще более уважаемы особи зажиточные, с кошельками, содержимое которых, как говорится, и себе позволяет здравствовать, и детям за оглобли жизненных повозок не цепляться.

Вглядывался Савелий в иллюминатор, но уже не Кольский залив виделся ему – грезились размашистые родные просторы, дни, расшитые червонным золотом южного солнца и незабываемые ночи над предгорной станицей. Когда в черном океане неба начинают плыть корабли созвездий и в звездах-иллюминаторах манит к себе, радужно переливается жизнь галактических миров. Плотно заселен небесный купол, настолько плотно, что не хватает мест на его огромном пространстве. И стекают остатки созвездий за горизонты, сродни горной реке, достигнувшей конца скалы, обрываются там, распадаются на позолоченные водопадные струи и сбрасываются куда-то к подбрюшине земли. Только рассекающая небесный океан гряда Млечного пути как всегда пустынна, словно старая заброшенная дорога близ основной магистрали мироздания. И пыль чужих планет, нанесенная на нее ветрами вечности, напоминает предзимнюю порошу, случайно выпавшую среди лета.

И явственно представилось, как где-то уже раскрепощается застолье, дружно и слаженно заводит залихватскую песню и обретает она простор, рвется ввысь как таившаяся в засаде конница. И идет наметом над дремотными улицами. Кони тьмы с горящими глазами-сполохами далеких планет с невидимыми всадниками под разметавшейся буркой ночи. И зазевавшаяся, едва успевшая отскочить из-под копыт этой лавины звезда, в страхе отпрыгивает за горизонт. И ее мгновенно отгоревший след подобен яростному взмаху боевого клинка, нечаянно чиркнувшего по каменной макушке Кавказа.

А в мыслях Савелия уже возникает лавочка у калитки на знакомой улице, занавешенная кроной старого клена. И молоденькая казачка на ней. Красивая смугляночка, девочка на выданье, еще не целованная, скромница, из работящей семьи. Она еще не догадывается, какой завидный жених начал строить насчет нее планы. Вполне возможно, что именно женитьба и станет тем действенным средством, которое окончательно утихомирит зуд, периодически возникающий, все еще зовущий в какие-то неопределенные дали.   

Совсем ушел в себя Невзоров, но уже теребят кореша, поднимают стаканы на посошок – прощальный банкет завершен, время отбывать к поезду.

                Х      Х      Х

Скорый «Мурманск–Москва» частил по рельсам, наигрывая извечный мотивчик дорожного люда. «Налей и выпей, налей и выпей!» настукивали, призывали колеса, и Савелий тоже последовал неукоснительному поездному правилу. Не вопреки своим железным принципам, а потому, что дорожные расходы запланировал, отложил для этой цели определенную сумму. Да и резкая смена обстановки подействовала и общий настрой вагона.

Компашка подобралась – угар! Своя братва – отпускники-мореманы, студенты-биологи с практики, дембеля-стройбатовцы, откинувшийся на свободу блатняк в синемутной вязи татуировок. Притерлись и сходу, без пристрелки, ударили с главного калибра, свирепого ерша – водка-пиво – и наоборот! Блатняк запросил у студентов гитару, выдал неожиданно красивый наигрыш и затянул.
               
                - На далекий север, где морозы,
                - В тот холодный лагерь по этапу.
                - Паренька пригнали молодого
                - Злые и замершие солдаты…

Разгульное веселье набирало обороты, но нисколько не утомляло. Наоборот, после столь долгих воздержаний Савелий отдыхал душой в этом гвалте. Все идет как надо. Завтра к полудню поезд прибудет в Москву, он побродит по столице, осмотрит достопримечательности, о чем давно мечтал, накупит подарков родственникам и для будущей суженой.

И опять погрузился в мечты Невзоров. Как пригласит тихим летним вечерком смугляночку на ту заветную лавочку, на первое любовное свидание. Как нежно сожмет он в своей ладони ее теплые трепетные пальчики, поведает, как долго шел к семейному счастью. Через многомесячные хождения в штормовые широты Атлантики, через те нелегкие походы по северным морям, соединенных меж собой стылыми скрепками Ледовитого океана.

А кубанская ночь, под чарующей сенью которой особенно щедро высеваются чувства и густо всходят посевы любви, будет идти своим чередом. Устоится луна. Посеребрит за спящим пролеском прочерк Кубань-реки, ополоснет неяркие лучи в стремнине переката и вновь вознесет их наверх. Словно метла в руках заправского дворника пройдутся эти лучи по аллеям неба и станут они чистыми и светлыми, будто тропинки райского сада. Прямо перед глазами, на темной каменной подставке гор, неизменно проявится созвездие Большой Медведицы, как забытый кем-то ковш у холодного истока Млечного Пути. Еще выше, символизируя вечное движение жизни, неустанно погонятся друг за другом две яркие точки Гончих Псов. Звездный Дракон овьет небесные кущи, и крапинки его созвездия заблистают как отличительные пятна на шкуре огромной анаконды, прижившейся на просторах неба.

Неизвестно в какие бы еще мечтательные дебри увлекло Савелия, не случись той остановки. На затерянном в бледных северных краях полустанке, за которым, окольцованный высоким лиственным лесом, угадывался небольшой городишко.
               
                Х      Х      Х

Неприметный, невзрачный полустанок, но пара, поднявшаяся в вагон вместе с дуновением ядреного ветра, очень была заметной. Он высок, сед, элегантен. Спутница ему под плечо, красивый белый плащ небрежно распахнут, юбка укорочена, под ажурными чулками манящая округлость колен, в глубоком декольте кофточки еще не выпитая, доверху налитая молодым соком грудь.

Мгновенной была остановка, мгновенной посадка новых пассажиров и мгновенно что-то изменилось внутри Савелия. Чем-то непредвиденно острым кольнуло сердце, проникло в душу какое-то новое будоражащее чувство. Словно внезапно набежавшая из дальних морских просторов волна с шуршанием переворачивает прибрежную гальку, так и в душе Невзорова это чувство перевернуло и вытеснило из воображения природные станичные красоты, стерло виденье старого клена и заветную лавочку под ним. Неясная тень пала и на красавицу смугляночку и совсем скрыла ее из виду. Какая-то сила вытолкнула Невзорова из купе и повлекла прямо к проводницам - Кто?

Проводницам – крученым верченым поездной жизнью теткам из всезнающего сарафанного радио уже было известно. Не воробышек впорхнул – орел! Секретный ученый-ядерщик с секретного полигона. Академик! Направляется в столицу на научный симпозиум. Потому и отдельное купе, без подселения. А лялечку-супружницу видно для верности прихватил. Слишком молодая, да видная, чтобы одну оставлять – глаз да глаз за такой нужен.

Невзоров жадно впитывал информацию, душевное волнение усиливалось, непривычный жар окатывал сердце. Вот ведь ситуация! В купе, да и в вагоне полным полно молодых парней, тем более изрядно подвыпивших, когда интерес к женскому полу особо проявляется. Но никто кроме него на эту лялечку так предметно не среагировал. Ну появилась, ну впечатляет – и что? Чужая ведь женщина, сорван этот чарующий цветок и бесполезно теперь на него зариться. Но Савелий не мог успокоиться. Отрывки из когда-то прочитанных книг почему-то припомнились: рыцарские турниры в честь прекрасных дам, брошенные к их ногам целые королевства, опасные интриги, безумные поступки ради той, единственной и неповторимой, по злому жребию судьбы доставшейся другому.

А лялечка вскоре из купе вышагнула. Атласный халат, явно приобретенный ученым-ядерщиком в закрытом распределителе, струился по притягательному овалу бедер. Дивные птицы с китайским прищуром глаз летели по прямой спинке к волнообразной роскоши каштановых волос, в изящной ручке белела сигаретка с золотым ободочком. Невзоров сообразил мигом, тут же оказался рядом, предупредительно щелкнул зажигалкой. Она прикурила, благосклонно кивнула, оценивающе окинула его неплохо вылепленную фигуру, бугристые бицепсы под короткими рукавами спортивной рубашки, мужественной чеканки, заветренное океаном лицо. Что-то явно греховное, какой-то тайный сладострастный порок исходили от ее чудесной фигуры, белой нежности шеи, поволоки карих глаз. Кружили голову, как свежий морской бриз после длительной береговой стоянки.

Он спросил о чем-то незначительном, получил такой же малозначащий ответ и еще раз уловил ее пристальный изучающий взгляд. Неужели заискрило и на клеммы сердец уже наброшены соединяющие провода!? Но толку-то, толку! Она в купе с супругом, у него… 

- Быть может старая, тюрьма центральная,
- Меня мальчоночку по новой ждет…

Ведомый блатняком хоровой гай-гуй выплескивался из его купе. Совершенно абсурдно пригласить такую роскошную незнакомку в пьяную трясину гоп-компании, даже о предложении таком нельзя сметь думать. Что же делать? Столько лет изгонял он из себя греховные мысли, а стоило лишь оторваться от моря, и словно лопнула внутри сдерживающая пружина. Да еще мужняя жена ни с того ни с сего в глаза запала.

За несколько часов совсем измучился Невзоров. С трепетом поджидал лялечку на очередной перекур, благо супруг ее не сопровождал. Становился рядом, любовался легкой бледностью утонченного лица, тонул, пропадал в кареглазой туманности. И развлекал разговорами. О трудных морских походах рассказывал, с неожиданным красноречием живописал о своем последнем рейсе. Как ползали по ледяному брюху Гренландского моря, на траверзе исландского мыса Ходн, в малоизвестном промысловом районе. Длинный ледник, стекающий по разлому мыса, напоминал язык, которым Исландия пробовала на вкус воду из крутозасоленой гренландской чаши. Из черной пасти залива Хуанофлоуи выплетались и прятались за торосами вечные туманы. Ледовая шуга крепко держала борта траулера, вызывая ассоциации с северными рассказами Джека Лондона. Представлялись бег собачьей упряжки в белом безмолвии, щелчок бича, серое пятно волчьей стаи, холодный приклад винчестера, тонкий посвист пули, спасительный огонь у одинокой хижины.

По вечерам задувал ветер, роились у топовых и гакабортных огней снежные заряды, вспарывал заиндевевшие сумерки луч судового прожектора. Он высвечивал айсберги - зловещие приветы от затерянного мира Северного полюса и траулер вовремя менял курс. Грозные ледяные изваяния иногда проскакивали настолько близко, что приостанавливалось сердце. Мнилась, отсвечивла в них неясная, жуткая тень «Летучего голландца», разрываемый ветром туман был похож на клочья истлевших парусов, наледи на фальшбортах траулера напоминали абордажные крючья, заброшенные с призрачного корабля, а редкие звезды среди хмурых облаков мерцали как грешное золото захваченных дублонов.

- А вам удавалось видеть северное сияние?

-И не раз! – вдохновленный ее интересом, отвечал Савелий.

Сияние часто возникало над ледяным континентом. Словно неизвестный, несомненно, талантливый художник, извлекал напоказ из стылого хранилища природы свою единственную, неповторимую картину. Изображающую чудо-сполохи на отгрунтованном молочным туманом полотне полярного неба. А над чарующей игрой сияния, в прогалах тумана, над матчами траулера усматривалось созвездие Геркулеса и словно рак-отшельник тут же уползало в ледяные извилины неба. Проявлялись и, как всегда, холодно и надменно, блистали над необъятными арктическими просторами, вмонтированные в полукруг Северной Короны бриллианты звезд.

Ох, всесокрушающа, зла нечаянная любовь. Никому не дано знать, где вьет гнезда коварный амур, когда он выпустит свою стрелу и кого поразит она, источив одурманивающую каплю любовного яда. Совсем потерял голову Савелий и, отступив от лирических словоизлияний, решил действовать напролом. Довольно прозрачно намекнул, что краткая остановка, намеченная им в Москве, может быть и продлена, благо финансы позволяют. Но на этот намек Лидия Васильевна Старообрядцева, так представилась красавица, никак не отреагировала, увела разговор в иную сторону. Сообщила, между прочим, что приходится внучкой знаменитому пенсионному маршалу, потом и вовсе сразила наповал.

- Приедем, и пока муж будет занят своим скучным симпозиумом, навещу верную подружку Галочку. И закатит она банкет в мою честь – первопрестольная содрогнется! – поделилась Лидия Васильевна.

-  А она кто? Директор ресторана…Галочка?

- Берите несколько выше! – обворожительно улыбнулась Савелию красавица. – Она дочь Генерального секретаря ЦК партии.

Удар был всесокрушающим. Ты что удумал казачок-рыбачок, куда нацелился?! Кто ты такой, чтобы вот так, походя, закрутить шашни с подружкой дочери самого Брежнева?! Да тебя же сразу…

Вмиг угас, стал бессмысленным дальнейший разговор. Ему четко указали на ничтожное место в жизненной иерархии, коварным грубым замахом сбили в душе ярко полыхнувший страстный огонь, обратили в холодную пену так круто вскипевшую надежду. Сникла буйная казачья головушка, вяло провисли лихо подкрученные пшеничные усы, противная мелкая исморось высыпала под рубашкой, проступила на огрубелых руках. На негнущихся занемевших ногах отступился Невзоров от знатной особы, уныло побрел в тамбур.

                Х      Х      Х

Пожалуй, это была самая длинная, самая отвратительная ночь в его жизни. Даже отдаленного намека на сон не было, какое-то отупение овладело и телом и мыслями. Дробились на стыках рельсов версты, летели под колеса и пропадали под махиной состава, курьерским ходом прорезающего исполинскую ширь российских просторов. А Савелий, прислонившись к тамбурному окну, все стоял и стоял, лишь курил сигарету за сигаретой.

Поезд уже выскользнул из прохладных объятий Крайнего Севера, сменились природные явления, вместо полярного дня с его незаходящим солнцем, был раскатан над миром темный полог. Крепко ухватившись за тамбурные поручни промаргивала ночь огнями редких разъездов, будто пыталась в эти мгновения получше разглядеть скорбящий лик отвергнутого горе-любовника. Иногда шумно вваливались в тамбур собутыльники, настойчиво звали назад в купе, Савелий тактично, но твердо отказывался. А оставшись один, пытался сконцентрировать свою волю, очистится от шелухи чудовищного любовного наваждения.

Но вернуться в нормальное состояние не получалось, мысли приходили нехорошие, одна хуже другой. Даже наличие в чемодане «золотого тельца» стало восприниматься как нечто второстепенное, незначительное. Какое-то запоздалое раскаянье подступило. К чему он поддался в свое время тому непонятному зову, позволил не разуму, а эмоциям властвовать над собой? Чтобы ради денег поскитаться по студеным морям, попасть в итоге в этот поезд, без ума втрескаться в случайную замужнюю попутчицу и получить на сердце такую кровоточащую рану?

И о красавице-смугляночке теперь не стоит мечтать, коль она так сразу истерлась из памяти. Значит, недолговечным мог быть их союз. Да и затея с женитьбою стала представляться как занятие никчемное, надуманное, скорее всего, из-за долгого воздержания.

А по большому счету дело даже не женитьбе и не в этом поездном случае. Обуздай он себя тогда и за плечами были бы не сберкнижки и неопределенная будущность. Наверняка его имя уже могло значиться в числе перспективных исследователей, тех немногих людей, благодаря пытливости и целеустремленности которых воссоздана целостная историческая панорама Кубанского края. А еще…

- Вот вы где?! А я жду, жду…

Она ворвалась в тамбур стремительно, неожиданно, вместе с наступившим рассветом. Горячечность ее пальчиков обожгла ему руку, ударной волной прошлась по всему телу, вырвала из грустных размышлений, вернула в реальность.

- Я передумала встречаться с Галочкой. У нас с мужем традиционно забронирован номер в гостинице «Россия». Где-то после трех я останусь одна, подъедете к западному входу, назовете охране мою фамилию.

Она исчезла так же стремительно, он даже слова в ответ не успел молвить. Но мир и без слов встал с ног на голову. Все то, всесокрушающе ударное, что вышибло Савелия из нормальной колеи, мгновенно сгорело во вновь воспылавшем страстном костре, превратилось в ненужный пепел, ссыпалось, развеялось под грохочущим поездом.

Легкая воздушная эйфория обаяла, возник в мыслях какой-то сумбур, бессмысленный, но такой же легкий, совсем необременительный. Зачем-то эпизод в Атлантике припомнился. Кит, нежданно всплывший у борта траулера. Грациозно изогнулось чудище, окатило холодную туманность утра двумя шумными фонтанами и поразительно тихо для колоссальной туши кануло в океанских глубинах. И уже из другой части света картинка всплыла, норвежский фьорд, острые скалы над узким проходом и натертые до багрового накала оселком скупого полярного солнца их вершины.    
   
- Вот моя деревня, вот мой дом родной,
          - Вот качусь я в санках по горе крутой,
          - Вот свернулись санки и я набок - хлоп!

А стишок Ивана Сурикова к чему? Да, наверное, к этому же сумбурно счастливому настроению. Момент из школьной поры, далекой прекрасной юности…

           В каком-то безумно радостном возбужденном состоянии прошли последние километры перед прибытием в Москву. А с вокзала Савелий, презрев все достопримечательности столицы, сразу же подрядил такси до гостиницы «Россия» и в нетерпении принялся выхаживать у западного входа. То и дело, поглядывая на часы, стрелки которых томительно медленно приближались к назначенному времени.   
   
                Х       Х       Х

Гостиница «Россия» – фешенебельный постоялый двор сильных мира сего, в холлы и бесконечные пеналы-коридоры которого ежеминутно, ежечасно, как по эскалатору метро, втекал и вытекал привилегированный люд. Где наряду с партийным боссом провинциального масштаба, известным ученым, республиканским министром, зарубежным гостем, мелькали оживленные кавказские лица – персиковые, мандариновые, чайные короли. Или сиживали на этажных ресторанах крепкие парни, явно не от заводского станка, с ухоженными руками, подпорченными лишь вытатуированными надгробьями, крестами, веерами восходящих солнц.

Весь этот партийно-административный, научный, зарубежный, торгашеско-криминальный коктейль, включая многочисленную мелкую фарцу и броско размалеванных постельных ударниц труда, был, так сказать, помечен, посвящен, приближен. Вообщем беспрепятственно вхож в этот безвкусный многоэтажно-многопалубный каменный корабль, ошвартованный неподалеку от главного причала страны - Красной Площади. Остальным же смертным, без соответствующего протеже, будь ты хоть всемирно признанная гениальность, вход и поселение сюда были строго заказаны.

И когда Савелий Невзоров, с чемоданом и роскошным букетом роз, выкусившим из кармана львиную долю дорожных, стремительно отразился в стеклянном тамбуре западного входа и шагнул в заполненный неясным гулом толпы холл, к нему сразу же шагнули несколько молодчиков. Свора из охранной псарни, в вызолоченных ошейниках ливрей и обличьями профессиональных вышибал. И главный пес привычно цепко оглянул посетителя, его среднестатичный чемодан из кожзаменителя и розы, и согнал к переносице мохнатые гусеницы бровей.

Савелий понял - сейчас его выставят на улицу, и поспешил назвать спасительную фамилию. И шеф-пес в мгновение ока преобразился, подобострастно подбоченился, руками-конечностями изобразил широкий гостеприимный жест. И вся насторожившаяся было свора предупредительно вежливо отступила, показала в заискивающих улыбочках прокуренные зубы-клыки. Будто узрела хозяина, готового скормить каждому по долгожданной косточке. И Невзоров уверенно потопал на указанный второй этаж.  И две соглядатайши-коридорные, ринувшиеся заступить дорогу, также отпрянули назад, когда он назвал к кому идет.

А из глубины номера уже летели к нему дивные птицы и он, отбросив чемодан, рухнул на колени и протянул ей цветы.

- Ну, что вы, что вы, - прекрасным легким румянцем окрасилось ее лицо. – Такой жест… Вставайте же, вставайте, идемте к столу. Нас ждет шампанское и несколько чудесных часов!

Обворожительной мелодией прозвучали эти слова, а когда Савелий увидел в номере разобранную постель, а рядом столик с шампанским и фруктами в душу его словно вселился целый оркестр: вострубили страстные горны, нежно призывно взыграли любовные флейты, пленительно запели скрипки, распаляя огонь безумного желания. И вообще все, что происходило, это и услужливая гостиничная челядь, дорогостоящий номер, шампанское и фрукты, близость прекрасной женщины, смахивало на удивительный волшебный сон. И несколько глотков шампанского успел подарить этот реальный волшебный сон перед тем как возникла какая-то тягучая расслабленность и началось падение в головокружительную вязкость сна настоящего.

Очнулся Савелий от сильной встряски, увидел перед собой бесстрастное лицо и белесую жестокость глаз шефа-пса, несколько молодчиков из его своры, коридорных смотрительниц, что-то возмущенно выкрикивающих и размахивающих руками. И еще, краем глаза, заметил раскрытый чемодан на полу, разбросанное по номеру его содержимое. И страшная догадка вновь накрыла его обморочной волной.
         
                Х       Х      Х

С размахом действовала банда, подлавливающая на блестящего живца истосковавшихся по женскому телу поездных лохов.  Красиво выудила Невзорова из сонма загульных пассажиров заполярного экспресса мнимая подружка всесильной Галины Брежневой, лже-внучка музейного маршала, фальшивая женушка поддельного ученого-ядерщика. Безукоризненно сработал воровской конвейер, вышвырнувший в никуда обобранную до нитки жертву мимолетной страсти. И мигом превратившийся из состоятельного обольстителя в бессребреника, в любовного великомученика, так ничего и никому не доказавший, Савелий вдруг пронзительно остро прочувствовал – все, что произошло, не случайно. В чудовищном жизненном потрясении был пророческий знак – осесть на берегу не его судьба. 

И подсчитав остатки карманных денег Невзоров принял тогда бесповоротное решение, отправиться на вокзал и брать билет на Одессу.