Вчерашние люди часть 7

Совершенно разбитый, к четырём утра я вернулся домой, и как у бедного Мишеля у меня в голове крутились только две фразы – никогда больше.
Не раздеваясь, я рухнул на постель и забылся недолгим сном.

Колокольчик дверного звонка, бил прямо в мозг, вызывая физическую боль.
Я хотел крикнуть, что меня нет, но выдавил из себя какую-то сиплую трель, и окончательно проснувшись, потащился к двери.
- Вам « заказное», распишитесь молодой человек.
Я пригляделся, стараясь разлепить оба глаза.
Всё было при ней, и широкий ремень почтальонской сумки, плоско лежащий на груди, и униформа почтового служащего – не было только женщины, а вместо лица был канцелярский штамп, простой и незамысловатый.
Она смерила меня взглядом - замотанного в простыню, с одним не разлепившимся глазом и сучащего босыми ногами на холодном кафеле прихожей.
- Гражданин, расписываться будем, или мне до вечера на вас любоваться?
- Нет, нет – до вечера не надо, не дай Бог – торопливо пробормотал я, тщательно прицеливаясь, чтобы поставить требуемую закорюку в нужном месте.
Она несколько раз перевела глаза, с изображённой закорючки на меня, видимо, ища сходства. Наконец,  удовлетворённо хмыкнув, видимо, найдя оное и, сунула мне в руки плотный конверт, процедив сквозь серые зубы.
- К-р-р-а-савец, пить меньше надо! Они ещё письма заказные получают.
- Гражданочка, глядя на Вас, мне кажется, что пить надо намного  больше - отпарировал я, с треском захлопывая дверь.
Дотащившись до постели, я снова бросился в объятия Морфея, оставив жуткую *почтальёншу* в другом мире.
Когда я проснулся, был уже вечер, и лучи заходящего солнца окрасили стены комнаты в цвета скарлатины. Во рту пересохло, как будто я пообедал наждачной бумагой. Переведя глаза на какую-то помеху в пальцах, обнаружил накрепко зажатый в них белый конверт, и долго соображал, что это за конверт и как он туда попал. Я перевернул конверт – на марке был изображён непонятный вензель, а в графе обратного адреса стояло одно слово – Июлия.







                Нарисованный мир.
               
                Если долго смотреть,
                В дорогие глаза,
                В них твоя засверкает
                Однажды слеза.
               
 
Она была из моей пропалённой солнцем юности. Оттуда где ещё стоял заброшенный отцовский дом, и на одичавшем и заросшем дикой вишней кладбище покоились мой дед и бабушка, которую я так и не успел увидеть.
Где были живы ещё мои школьные друзья, давно позабывшие о моём существовании, а старые деревья в нашем дворе помнили меня ребёнком.
Её звали Юлька, позже Юлия, а потом мы дали ей прозвище Июлия, за свет, который, казалось, исходил от неё. У неё были соломенные прямые волосы, и одежды она всегда носила светлые, и столько радости и счастья излучали её глаза, что рядом с ней невозможно было думать ни о чём плохом. Рядом с ней его просто не существовало.
Мы вместе учились в художественной школе, мотались по этюдам, побывав во всех уголках Крыма. Проклинали нудные штудии, выдуманные ещё в пятнадцатом веке и, до сих пор изводящие студентов. Мечтали о парижских каникулах и, конечно же, о славе, которая, непременно придёт к каждому из нас.
Но жизнь поступила как обычно, разбросав нас как зёрна по всему миру и определив каждому его дорогу.
Лишь она одна, осталась под тем же огромным солнцем, которого с избытком хватало нам всем, а теперь осталось ей одной.
Я на долгие, долгие годы потерял её из виду, не зная о её судьбе, ровным счётом ничего, пока у меня в руках не оказался конверт, с одной фразой вместо обратного адреса.
Да, в сущности это и был обратный адрес, в то самое вчера, куда мы так быстро забываем дорогу.
В письме Юлия сообщала о своей персональной выставке и надеялась увидеть меня на ней. Меня ничего не удерживало в этом огромном городе. С некоторых пор я стал ощущать, что эта гранитно-булыжная махина стала слишком давить на плечи.


Тело самолёта дрогнуло, отрываясь от взлётной полосы, и подо мной повисли километры пустоты, заполненной только моим страхом. Вскоре серые облака плотно облепившие самолёт унеслись прочь и под нами, в лучах нарождающегося дня, заискрилось тёплое море.


Симферопольский аэропорт встретил меня запахами выжженной травы, разогретого бетона и разноголосым гамом на всех мыслимых языках.
И хотя на календаре была середина сентября, лето здесь было в самом разгаре. В народе его называли « бархатный сезон», когда солнце уже не сжигает, а согревает кожу. Сезон, когда в Крым съезжались состоятельные люди, чтобы понежиться на солнышке, при этом, не рискуя получить ожоги своей драгоценной кожи.
Пропылённое, смердящее бензином такси дотрясло меня до железнодорожного вокзала, откуда и начинались все пути по крымской земле, всех пеших туристов.
Далее два часа в духоте переполненного троллейбуса, по выматывающему серпантину алуштинской трассы и вот я в городе, где не был более двадцати лет.
Город разросся вширь и вдаль, и только центр остался тот же. Так же цветущая глициния парила фиолетовыми косами на ветру, всё так же полуголые туристы шлёпали грязными  « вьетнамками» на босую ногу, жадно ища  развлечений и экзотики.
Всё то же солнце, застывшее в зените, плавило асфальт. И, казалось, постой я немного и появиться мой школьный друг Витян, и как всегда предложит прогулять математику.
Но, нет уже ни математички, ни Витяна, а память назойливой мухой бьёт и бьёт в висок.
И не знаешь, что лучше – отмахнуться от неё, или терпеть её назойливость и дальше.

Я дошёл до первой попавшейся гостиницы с помпезным названием « Золотой дельфин».
Скинув вещи в раскалённом номере, наскоро перекусил в кафе неподалёку и, отправился на поиски Юлии.
Попавшаяся на глаза афиша, угодливо подсказала, где проходила выставка. Слегка задумавшись, я вспомнил расположение улиц и уверенно двинулся к цели


                Ожившая память
Сегодня было открытие выставки, и народ толпился в выставочном зале. Были здесь и случайно забредшие туристы, но в основном на открытии собираются знатоки и друзья художника. Я прошёлся по залу, в пёстрой толпе пытаясь увидеть Юлию. И всё равно это произошло неожиданно. Одна из женщин стоящая ко мне спиной в толпе посетителей,  как, почувствовав что-то, обернулась и взглянула на меня.
Казалось за эту минуту, что мы смотрели друг на друга прошли все те двадцать лет, со времени моего отъезда. А может быть бегства?
Она была всё такая же, только лёгкая тень прошедших лет затуманила глаза, а светлые волосы были аккуратно уложены на затылке.
Наконец, оторвав от меня взгляд, она легко кивнула на диван в углу зала и, снова исчезла в толпе почитателей.
Решив за это время осмотреть выставку, я стал из-за спин и потных тел рассматривать Юлькины работы. Постепенно я увлекся, погрузившись в мир всепроникающего солнца и света. В её картинах светилось всё, даже старушка сидящая в саду и вяжущая на спицах, была окружена ореолом света. Были там и счастливый дворник с расцветшей розами мётлой. И рыжий, удивлённый кот, увидевший на ветке маленького ангела. Всё в её картинах излучало свет, свободно переходя из реального мира в нереальный, сплетаясь в феерическое действо.
Она так же неожиданно вынырнула из толпы и, остановившись напротив, молча рассматривая  на меня.
- Ты уже и поседеть успел – с лёгкой улыбкой произнесла она, рукой взъерошив мне волосы.
- Я бы и полысеть мог, если бы ещё позже позвала.
- Нет, лысина тебе бы не пошла – ты был бы ещё смешней – сощурив на меня глаза, определила она.
Да, ладно тебе Юлька, не всем же быть красавцами!
Она со смехом обняла меня, окутав облаком незнакомых духов.
- Не обижайся, Кимка. Я так рада тебя видеть! Давай сбежим отсюда, они здесь и без меня обойдутся.
Мы окунулись в душный зной разогретой улицы, пропитанной непривычным шумом и запахами. По кривой пропылённой улочке, мы неожиданно вышли к морю.
С непривычки оно оглушило меня. Огромное, до горизонта, плавящееся в лучах ослепительного солнца, мощными вздохами накатывающее на берег.
Пляж, как всегда, напоминал куликово побоище, с массой лежащих в разных позах разогретых тел. Стоял разноголосый шум, перекрывающий шум прибоя, орали дети, раздавались шлепки по воде и визг молодух.
- Прекрасное фото на память! Такая красивая пара, уедете домой, будет на что вспомнить!
К нам подкатился маленький круглый мужичок в панамке, обвешанный фотоаппаратами, удобно лежащими на круглом животе.
- Станьте поближе и смотрите на сюда! Он схватился за камеру.
Я шагнул к нему и шепнул на ухо.
- Эта дама из правительства, если ты её сфотографируешь с любовником, тебя придётся пристрелить.
Он отскочил в сторону, выпучив глаза, и казалось, став ещё меньше.
-Господа- товарищи я дико извиняюсь! И Богом вам клянусь, дядя Яша никого не видел!
Он попятился задом и вскоре исчез в  разноцветной толпе отдыхающих
- Ну, зачем ты напугал старого Яшу? Он же здесь сто лет уже промышляет.
- Не хотелось, чтобы хоть на минуту кто-то вклинивался в мою жизнь пока я с тобой.
Мы с трудом нашли незанятый уголок на пляже, расположившись под стеной волнореза.
У неё даже купальник был светлый, её бронзовое тело вспыхнуло на солнце, запутавшемся в  распущенных волосах.
Осторожно ступая по раскалённой гальке, с улыбкой оглянувшись на мой ошарашенный вид, она скрылась в искрящейся бликами воде.
День кончился быстро и, после был чудесный вечер, в маленьком кафе на берегу, с долетающим запахом водорослей и огоньками, рассыпанными по тёмному морю. И светлое вино в бокалах, которое не пьянило и не обжигало, а разливалось светом в душе, даря тихую радость.
Ночевать в гостиницу я не пошёл.
У неё была небольшая квартира в старом ялтинском дворике, совсем не походившая  на моё холостяцкое логово. Вечер плавно переходил в чёрный бархат южной ночи, и её волосы коснулись моего лица, а запах тела заставил забыть, кем я был раньше в какой-то другой жизни.