Глава 2

5 января. Шесть часов утра. Телефонный звонок.
Звонкий голос Оли со всхлипами, сообщает мне страшную весть. Она разбита? Раздавлена?
 Половина ее фраз на французском, я ничего не понимаю. Дело в том, что в минуты крайнего волнения, и не важно чем оно вызвано, она начинает говорить по-французски. Я не знаю, как это получается, а она уже этого и не контролирует. Но вернемся к сути. По ту сторону провода задыхаясь, что-то шептала на французском Оля. Кажется, она теряла сознание. Я положил трубку, выскочил из квартиры в домашней одежде и тапках, сел в машину и поехал к ней.
Когда я стоял у нее под дверью на часах было двадцать минут седьмого.
Я позвонил в дверь.
Мне открыла ее мама. Низкая женщина с короткими волосами и лицом, на котором явно отразилась усталость и недосып. Ее ничуть не удивил мой внешний вид, она знала, что я мчал через весь город. Мне же было крайне жаль, что родная мама не знала, как усмирить горе дочери.
 
Я вошел в комнату. Розовые обои, темно-красный ковер, что всегда так угнетали мою героиню, сегодня, держу пари, сделались для нее персональным адом.Неярко горела синяя настольная лампа, и на страшных стенах вырисовывались жуткие силуэты.
Посреди комнаты спиной к двери сидела Ольга. Я закрыл дверь, а она обернулась. Я опустился перед ней на колени, обнял, словно бы закрывая ее от дождя, и она замерла, глубоко вдохнула и замолчала.Мы просидели так с полчаса.
За дверью кто-то куда-то собирался, а потом в квартире остались мы одни. Когда девочка успокоилась она прерывисто, глотая слова, начала рассказывать все. При этом она сильно дрожала, и рукой держалась за грудину, будто сдавливая, сжимая дыру, что образовалась там.
Примерно три часа она говорила, иногда ненадолго замолкая, чтобы сделать вдох, или моргнуть, встряхивала головой и нервно улыбалась, потом снова хваталась за грудину и продолжала говорить. Я был только рад, что она не молчит. Пусть пока что ее шторма выливаются на пол этой ужасной комнаты, главное, чтобы они не загнивали в ее голове.
 Я знал чкловека, который позволял всем своим бурям остывать, превращая их в лужи, а те самые лужи начинали гнить и чудовищно действовали на сознание человека. В конце концов он заболел шизофренией и был определен в клинику. Но Оля, если ей становилось тяжело, сначала держала себя в железных цепях, а потом срывалась. Но на моей памяти до этого случая она сорвалась так лишь один раз. После смерти лучшего друга. Ходила в полутьме. Не жила, не ела, не дышала.

На часах половина четвертого.
 
Оля резко вскочила и потеряла сознание.
Такое с ней уже случалось. Я аккуратно уложил ее на кровать, достал нашатырь и привел ее в чувства. Надо сказать, я был очень обеспокоен. Но вместе с тем я был голоден, и мне хотелось спать.
Я не знал, как ей помочь. Я просто не знал, как мне быть. Ради этого хрупкого ребенка я мог сделать тогда все, что угодно, если бы знал, что делать.
В семь часов вечера эта героиня уснула у меня на руках. Я сидел и баюкал ребенка почти до самого утра.
Всю ночь я думал о том, как же остро реагирует девочка на все происходящее. Все из-за ее особенной души. Я не знаю, кто ее так наказал. Она должна быть обычной, она могла быть обычной. Будь она как все, она не переживала бы так ни за свои горсети, ни за чужие. Ей было бы куда проще.
Может быть, она глупее остальных? Я не исключаю этой возможности.
Еще я размышлял о том, как она себя ведет. Эта истерика, что длилась одни сутки - это лишь одно послебление, которое она себе позволила. Утром, когда она проснется она и намека не даст на то, что накануне случилось. Она проснется и продолжит жить. Она будет  очень счастлива.
Стало быть, у каждого человека бывают срывы. Те самые, когда ненавидишь все кругом, когда тебя просто припечатывает к самому полу и необходимо разрядиться. Но ни каждому хватит сил, чтобы продолжить жить. А она не просто живет, она на этих самы ключицах тянет по жизни за собой тех, кто слабее ее. Тех, кого она любит, и тех, кто нуждается в помощи.
 Потом я стал обдумывать ее жесты...
Почему, когда ей больно она хватается за грудину, или теребит кулон на шее? Почему она обхватывает запястья, словно снимая оковы?
Я еще раз убедился что у меня нет ответов и на половину вопросов, что я сам себе задал. Но я вновь осознал, что Ольга, ребенок, который лежит у меня на руках, прекрасна.