Клуб писателей

- Мне сегодня сказали, что во мне чувствуется молодой Достоевский, - писатель безрезультатно щелкал зажигалкой, и руки у него тряслись от напряжения, сигарета у него во рту удерживалась буквально на миллиметре губы и странно, что не падала. – Достоевский! Слышите, Достоевский! Как мне все это надоело!! Я, конечно, ценю талант этого писателя, но всю жизнь писать книги под тенью пальмы какого-то Достоевского! И ведь так будет, будет! О-о-о, я их знаю! И через сто лет обо мне вспомнят только то, что я писал, как ранний Достоевский! – наконец, писатель не выдержал и бросил зажигалку и выплюнул сигарету на пол, будто они были во всем виноваты. Будь рядом с писателем молодой Достоевский, верно досталось бы и ему. – Пишешь свое, интимное, наболевшее, то, что пережил только ты, потому что никто не может пережить одно и то же чувство так же,  как это сделал другой человек, а тебя назовут молодым Достоевским. Будто он вместо меня писал этот рассказишко! И они думают, что делают мне комплимент!
 Писатель вытянул руки вперед и потрясал ими, будто призывая: «Смотрите, это мои руки, а не Достоевского. На них и намека нет, что они хотя бы здоровались с тем писателем».
- Да что ты, в самом деле. Все это так, от любви всему давать названия, как это делал Адам в Раю. Через лет сто кого-нибудь назовут ранним тобой. Хотя опять-таки: ранний ты –это ранний Достоевский, ха-ха… А я вот сегодня встретился с одноклассником, - другой писатель, томно разложившись на кушетке, выдохнул дым в потолок. – Он пришел в редакцию рукопись сдавать. Увидел меня и как закричит: «Ты? АХ, какая встреча! Как так? А я вот здесь писатель, пишу о глубоком. Уже берут мою вторую рукопись. А ты-то сам как? Сидишь, проверяешь книжки, хе-хе-хе». - Писатель горько ухмыльнулся, и сигарета в его губах опасно накренилась, тряхнув пеплом на кушетку.  – А потом, знаешь ли, с таким высоким видом, с осознанием высокой миссии писателя, которой, между нами, может и нет, он ушел, как уходят все многозначительные герои в кино. Аж затошнило, и веришь, такое чувство было, будто кто-то случайно забрел в мое тайное место – на мою поляну, с трех сторон окруженную лесом, а с четвертой стороны, уходящую в степь. Чтобы добраться до того места, надо многое пройти, да и тропы так запутаны, и сам я туда хожу тихонько и с благоговением, а то вдруг на поляну врывается шумная компания: мангал ставят, включают музыку, везде бегают собаки, крики, шум, смех, уже срубили молодую березку на дрова, кто-то кричит: «Вася, неси шампура» или « Где кетчуп, я тебя спрашиваю, кетчуп где?», - писатель вдруг порывисто встал с кушетки, лицо и шея у него пошли красными крупными пятнами. – А причем здесь кетчуп, ты мне объясни?! Если это моя… моё… такое тайное…
 Писатель опять лег на кушетку и постарался принять безразличный вид, но сигарета в зубах предательски дрожала.
- А потом к тебе подойдет этот одноклассник со своей рукописью и скажет: «А ничего так во-о-он тот кустик, хе-хе». И ты сделать ничего не можешь, потому что кустик тот действительно ничего, и даже больше, и поляна эта не моя, и может это и правильно, что люди выехали отдохнуть на природу, в конце концов, мусор они за собой уберут. Да и вообще, всё это глупое тщеславие.
 Писатель порывисто встал с кушетки, поднял сигарету и зажигалку, брошенные «молодым Достоевским» и, всунув сигарету меж не двигающихся губ сродника по творчеству, поджег её.
- Это только тщеславие, но болезненное оно какое-то, - выдыхая дым, сказал «молодой Достоевский». - С ним надо бороться. Чего уж нам горячиться. Ладно уж писали бы как поздний Достоевский или видели бы это предназначение писателя… Эх, гордости надо меньше иметь.
- Ну, точно, молодой Достоевский, - ухмыльнулся писатель с кушетки.
- Кушетка-то твоя ничего, - в тон ему ответил писатель.
- А ведь и правда, ничего, хе-хе-хе. Будем жить?
- Будем.
- И правильно, истерики надо пережить, кому нужен писатель на грани самоубийства и сумасшествия. Он же нездоровый продукт выдаст.
Писатель на кушетке во всю мощь легких затянул сигаретку и закашлялся.