Куколка-баюкалка

Девочка нежилась в постельке, ощущая горячее дыхание лета через задёрнутую атласную, в больших алых маках, штору. Начались каникулы, и можно проснуться без удручающего беспокойства и необъяснимого волнения. Леночка хорошо училась, но школу втайне не любила, боялась её. Она поёжилась, вспомнив каждодневные свои переживания по утрам, когда, заранее проснувшись, она с холодом в груди ждала маминого спокойно – властного зова: «Леночка, пора. Вставай, детка!» Она вставала, уныло надевала вместо тёплой фланелевой сорочки майку, трусики, лифчик с резинками, натягивала чулки, пришпиливала их, негнущимися от нытья в груди, пальцами, влезала в холодный халат и шла умываться. Мама смотрела на неё недовольно и подгоняла металлическим голосом: «Бодрее, детка. Спишь на ходу. Опоздаешь ещё…» Но эти замечания только усиливали томление во всём теле, делали ватными руки, ноги, мутили мысли…
Никто Леночку в школе не обижал. Учительница иногда даже хвалила её за аккуратность, исполнительность, грамотность. Но Леночка знала, что Раиса Матвеевна не любит её так, как, допустим, отличницу Машу Ерёмину – звонкую, весёлую, шаловливую девчонку, постоянно щипавшую Леночку. Даже на троечницу Лидку Саенко учительница посматривала с симпатией, невзирая на её пыхтение и сопение во время письма. Анечку Попову с её очками и плоскостопием она уважала и поощряла. А Леночка вызывала на её лице какую-то досаду, гримасу долготерпения, и та знала почему. Ей трудно было отвечать у доски и с места, хотя она, старательно выучив урок, знала ответ. Она, как рыба на суше, открывала рот и молчала.
          ---     Ну, Мощина, говори же, хватит зевать, -- подгоняла её Раиса Матвеевна, но это только осложняло положение.
В конце концов, Леночка приучила немолодую  учительницу терпеть её долгие приготовления. Голос у Леночки был тихий, дрожащий от волнения, слова невнятные. Когда она отвечала, в классе начинали блуждать шёпоты, скрипы. Кто-то кашлял, девочки ёрзали на местах. Леночка понимала, что всех мучает своей медлительностью, робостью, но от осознания вины ещё более зажималась.
Проучившись так два года Леночка чуть пообвыклась, приспособилась, стала поживее. Но тут случилось ужасное: женскую их школу соединили с соседней мужской, вернее, сломали деревянную стенку – перегородку в здании двух разнополых школ и смешали классы. Боже мой! В их чинный третий «А» влилась орда горластых, дёргающихся, задирающихся круглоголовых существ. «Какие у них уши! –  ужаснулась  Леночка, --- голые, торчащие, часто краснеющие…» Она, скорее, не думала так, а ощущала это. Мальчики вызывали в ней отвращение, брезгливость, страх, и те, почувствовав это, стали подшучивать над нею, дёргали за косички, толкали, пугали её растопыренными пальцами и кривыми рожами. Леночка страдала теперь от одной мысли о школе. Мама видела её нежелание уходить из дома, но объясняла всем и, видимо, себе, что у неё «домашний» ребёнок. «Слишком хорошо и уютно дома --- тишина, покой. Комфорт. Всё доведено до совершенства: чистота, обстановка, питание…» – рассуждала Элина Пвловна, водя по воздуху пухлой ручкой с оттопыренным мизинчиком. При этом она приподнимала тонкие в ниточку бровки над чуть выпуклыми серыми глазами, раздувала губки, отчего играли на щёчках ямочки, и всё её кокетство, выражение лица как бы говорило: «Да-да, это моя заслуга. Это я такая замечательная мать и хозяйка!»
Леночка боготворила маму, видела её красоту, женственность, восторгалась её вкусом к вещам и нарядам. Ей нравился резковатый, капризный голос, неторопливость движений и даже властность мамы. Она видела, как её обожает папа, хотя он уже совсем седой и на восемнадцать лет старше мамы. Лена знала, что они с мамой у папы «вторые», что первая его жена умерла. Папа балует маму, даря ей украшения, отрезы на платья, духи и цветы… Леночке нравилось, когда родители, долго собираясь, охорашиваясь, оглядывая друг друга, шли в гости или в театр. Она оставалась с няней Соней, которая теперь, когда Леночка подросла, была скорее домработницей, почти членом семьи --- одинокая, приехавшая из деревни девицей с деревянным чемоданом, стоявшим с тех пор на балконе и служившим зимним холодильником. Всё это: Соня, её деревня, её чемодан было для Леночки старинной историей, почти сказкой, которую сто раз рассказывала ей няня, и которую она всегда охотно слушала, знала и любила.
Итак, лето, каникулы, можно не вставать хоть до полдня, но именно сейчас и захотелось вскочить и       бежать во двор, прыгать через скакалку или гонять жестяную баночку по меловым «классикам»… Лёгкость, свобода, редкая радость окрыляли душу девочки! Она подошла к окну, отодвинула штору. Окно выходило в соседний, не их, двор, за что Леночка особенно ценила свою комнату. Там был иной мир. В заросшем муравой, окружённом  клёнами дворе, стоял низкий, деревянный на каменном фундаменте, дом, который почему-то назывался «барак».
Через двор, направо от Леночкиного окна, торчал маленький кирпичный домик с окошком под самой крышей и двумя входами. Это была уборная. Леночка точно не знала, но догадывалась, для чего построен этот домик. Он внушал ей стыдное любопытство, гадливость и страх. Особенно жутко было видеть, как зимой, по прорытой в сугробах тропинке, в свете серого утра, бредёт к этому строению жалкая фигурка девчонки Гальки из барака, в огромных материнских валенках, чтобы не надевать чулки. Однажды Леночка видела, как Галька ждала на морозе, пока выйдет толстая тётенька, как выплясывала девчонка, держась за живот, и Леночка почувствовала, что и у неё ноет в животе, и сучат ножки от сочувствия.
У них в квартире был тёплый туалет, ванная, электрическая плита – все удобства. Папа был большим начальником, и жили бы они ещё лучше, по словам мамы, если бы не Татьяна --- дочь папы от первого брака, которой надо было помогать, особенно, пока она учится в институте. Папа овдовел и отослал Татьяну к сестре в посёлок, а теперь устроил её в институтское общежитие и познакомил с новой семьёй. Сестра не понравилась Леночке: она была некрасивой, хотя чем-то похожей на папу, говорила с Леночкой и мамой как бы насмешливо, с вызовом. «У дочери твоей, Мишенька, гонору много», -- оценила мама, и Леночка вполне с нею согласилась.
Соня заставила съесть яйцо всмятку, выпить какао с печеньем, после чего отпустила Леночку гулять.
---     На соседний двор не ходи. Барачные хорошему не научуть, -- предупредила она, как всегда, но, как всегда, Леночка не собиралась её слушаться, хотя Соня повторяла мамины слова. Но маму Лена слушалась, а Соню нет. Мама ушла на рынок, и можно было идти, куда хочется – это возбуждало, придавало остроту ожидаемой прогулке.
Леночка вышла из подъезда, свернула к забору и, отодвинув знакомую, крашеную с одной стороны         доску, спрыгнула, зажмурив глаза, в высокую траву. Крапива тотчас обстрекала её, но, прыгая как кузнечик, она мужественно достигла муравчатого коврика, потёрла горящие икры, огляделась, прислушалась. Из-за бересклетового куста в углу двора доносилось тонкое, как мяуканье, заунывное пение. Она осторожно подошла, отогнула ветку. На старом одеяле, постеленном на траве, сидела Галька. По одеялу были раскиданы камешки, стекляшки, пузырьки, а на руках у Гальки был белый свёрток, похожий на полено. Она качала его и, взвывая на конце фраз, пела:
---   Куколка – куколка, куколка – баюкалка!
Эти слова повторялись строчка за строчкой, и Леночку заворожил однообразный мотив, ласковые интонации Галькиного голоса, ритм её неустанных движений. Она стояла неподвижно и долго, а Галька не замечала её. Потом, остановившись, она наклонилась к свёртку и тихо сказала:
---   А, заснул, упырёнок! Ну, иди в колыску.
Она подвернула край одеяла и уложила свёрток, словно ребёнка головой на подушку. И правда, из свёртка глядели круглые глаза – пуговицы и нарисованные дырки носа да кривой красный рот. Леночка набралась храбрости и позвала: «Галя!» Та обернулась: «А, Мышка пришла!» Мышкой Лену звали и во дворе, и в школе. Она, тихая, дрожащая, с длинноватым (в папу) носиком и маленькими бесцветными глазами, действительно, напоминала мышку. Да и фамилия помогла. Раиса Матвеевна как-то говорила с учительницей параллельного класса, а Леночка, только что пролепетавшая «здрасьте», услышала:
---     Это Мощина. Скорее, Немощина!
---     Или Мышина, -- подхватила молодая грубая «Б»-эшница, -- мышь натуральная.
Леночка даже не обиделась.  Ей немножко нравилось быть мышкой, уж лучше, чем Сайка, как Лидка или Попка, как Аня…
---     Здравствуй, Галя.
---     Здор`ово. Гуляешь?               
---     Да.
---     Садись сюда, --- Галя потянула её за подол сарафанчика.
Леночка, млея от счастья, присела рядом.
---     Ты не шуми, я девку свою еле укачала. Не спить, кикимора, хоть убей! Ни ноччу, ни днём покою нету!
---     Эту вот? --- Леночка с трепетом указала на свёрток.
---     Её, подлюку. Ой, и забот с этими грудными!..
---     С к-к-какими? – заикнулась Леночка.
---     Ну, с этими самыми, которых грудями мамки кормят.
---     Как это?
---     Ты что, с печки упала? Дитё, как р`одится, -- она сделала ударение на первый слог, ---  так сиську сосёт, так оно ест.
---     И больше ничего не ест?
---     И больше ничего. Только одну водицу сладкую из соски.
---     Ой!.. – у Леночки всё сомлело внутри, -- и я так ела?
---     А то как же? Конешне, -- странным словом подтвердила Галька, и это словечко застряло в памяти и повторялось, как присказка: «конешне, конешне»… -- они, ну и мы с тобой раньше, ни сидеть, ни стоять до полгода не могут, а спервоначалу и голова не держится, как у моей Катьки.
Она схватила, невзирая на «сон», игрушечного младенца и развернула тонкую белую пелёнку. Там оказалась, сшитая из материи, кукла. Белые руки, ноги, плоская голова, волосы из ниток, заплетённые в тонкую косичку. Лицо с голубыми пуговицами – глазами было криво и полустёрто, но оно показалось Леночке милым, кротким. Она взяла куклу в руки, та вяло и покорно подчинилась её слабым движениям.
---     Она голая, --- прошептала Леночка.
---     А как же? Я ж её в пелёнках держу, а распашонку она обдула.
---     Что?               
---     Ну, обписала. Вон, сушится на ветке. Ага, уже сухая. Ну, давай оденем.
Она надела кукле распашонку и увернула её уже по подмышки.
---     Пускай гуляет.
Леночка очарованно глядела на Катьку, слушала материнские приговорки Гали, наслаждалась запахом травы, теплом дня, свободой…
Голос Сони разнёсся, как трубный глас:
---     Лена! Домой!
Соня кричала, высунувшись в окно Леночкиной спальни, точно зная, где будет её подопечная.
---     До свидания, Галя. А… а… а что у твоей Кати внутри?
---     Что-что… кишкм поганые… --  Галя захохотала, Леночка покраснела, но тоже хихикнула, -- вата у неё внутри, что ж ещё?..
Леночка пообедала без сопротивления, насильно глотая пищу, и снова побежала в соседний двор, но Гали там уже не было. И никого не было. Она вернулась домой и взяла свою большую нарядную, в шелках и кружевах, куклу-моргунью Валентину. Сняв салфетку с прикроватной тумбочки, она попыталась завернуть её, как Галину Катьку. Но твёрдые пластмассовые Валькины руки и ноги сопротивлялись, торчали то вперёд, то назад, сама она, чуть положишь, пронзительно рокотала «ква – ва», что означало «мама», глаза её хлопали со стуком. Леночка в отчаянии опустила руки. Ни одна её игрушка не вызывала в ней той неги, доверчивой ласки, какая разлилась в душе от общения с покорной, беззащитной, вызывающей жалость, Катькой. Она тяжело вздохнула и прилегла навзничь на постель, но тут в окно долетели детские голоса с соседнего двора. Леночка вскочила и, слыша гулкий стук своего сердечка, побежала из дома. «Лена, куда?» – донёсся Сонин крик, но, хлопнув дверью, она уже летела по лестнице со второго этажа к дырке в заборе, через крапиву --- к бараку.
Галя, босая, растрёпанная, красная от беготни и первого загара, была так неотразимо красива, что          Леночка на секунду зажмурилась.
---     Лен, будешь в прятки?
---     Галя, а где твоя Катя?
---     Да, ну её к чертям, валяется дома. В прятки будешь?
---     Ты не можешь дать мне немножко поиграть?   
---     Ну, а я чего говорю? Давай в прятки играть!
---     Нет, я куклу прошу.
---     На черта она сдалась? Давай, вадь, а я спрячусь.
Леночка начала считать, упершись лбом в дерево:
---     Раз – два – три – четыре - пять…
Постояла молча, ощущая неровности древесной коры, и подумала: «Я потом ещё попрошу».
Найти Галю во дворе было невозможно. Когда Леночка обошла всё-всё, заглянула за все двери и уступы, даже в уборную, пахнувшую страшно и ядовито, она изнемогла и пискнула погромче:
---     Галя, я сдаюсь!
Галин хохот раздался с небес, и Леночка, запрокинув голову, разглядела её оранжевое платье среди листвы раскидистого клёна. Галя кубарем скатилась по наклонному стволу.
---     Вадь снова.
Леночке не хотелось.
---     Я в туалет хочу.
---     Ну, иди. Вон уборная.
---     Туда?
---     А куда ж?
Делать было нечего. Леночка открыла тяжёлую скрипучую дверь, шагнула в темноту и вдруг                заскользила ногами вперёд, успела перевернуться и уцепиться руками за нестерпимо вонючий край. Ноги её повисли в пустоте, только плечи и руки держали голову над страшной бездной.
---     А – а – а - а!!!
Откуда исторгся такой звонкий истошный визг? Но перестать кричать она не могла:
---     А - а - а! А - а - а - а - а!..
Галя сразу сообразила, что к чему.
---     Тётя Соня! Ваша Ленка в уборную провалилась! --- заорала она громко и басовито, а сама уже бежала к двери, раскрыла её настежь, схватила Леночку за лямку сарафана и, упершись ногами в порожек, не выпускала её, приговаривая взахлёб:
---     Ничего – ничего, держись руками! Ногами не дрыгай – оборвёшься! Притихни ты! Щас вытянут! Хорошо – зацепилась…
Соня прибежала через пару минут, но Леночке казалось, прошла вечность, пока крепкие руки не вытащили её на траву. Стоять она не могла – подгибались колени. Пережитый страх сотрясал дрожью всё её тело, болели руки. Но самое ужасное – это налепившееся на ноги и платье, на руки до плеч, даже на правую щеку – мерзкое зловонное, неистребимое… Началась изнуряющая рвота. Соня побежала в барак за водой, а Галя, боясь дотронуться до Лены, закричала:
--- На  б`ок  повернись, на  б`ок!  А то захлебнёшься!
Соня и две тётеньки принесли вёдра с водой и чайник, мыло, тряпки, лили на Лену воду, сперва прямо на платье и сандалеты, потом поснимали всё, обмыли с мылом. Наконец, Соня завернула её в большую тряпку и понесла домой. Она купала её в тёплой ванне, молча и сосредоточенно, а Лена плакала безголосо, горько, периодически корчась от подступавшей к пустому желудку выворачивающей тошноты.
К вечеру поднялась температура. Папа и мама тихо говорили над нею, но она не разбирала слов, а         только всё скользила куда-то вниз в тёмное, страшное, мерзкое…
Назавтра врач осмотрел девочку, выписал успокоительное. «Страх, потрясение», -- эти слова доктора эхом повторяли мама и Соня. Лена спала тревожно, дёргаясь руками и ногами, крутя головой. Весь день она не могла есть, только просила пить.
---     Леночка, ну посиди в постельке, хватит лежать, -- просила мама.
Лена послушно садилась, но её тут же начинало тошнить, и она сползала на подушку и закрывала глаза.
---     Леночка, дать тебе игрушки?
Леночка мотала головой.
---     Не хочешь… А что ты хочешь, милая? Ну, скажи! Я тебе куплю игрушку или вкусненькое…
---     Я Катю хочу.
---     Какую Катю?
---     Куклу. Как у Гали.
Соня была тут же послана к Гале.
---     Да я б ей отдала, не жалко, только Катька моя разорвалась. Во, вата из пуза повылезала. Тряпка была старая, слабая…
Галя предъявила желаемую вещь.
---     Элина Павловна, то – такая грязь! Куды ж её ребёнку в постелю давать? Може, я сошью ей такую?
---     Сшей, Соня, пожалуйста, если она согласится!
Леночка, пожалев изорванную Катьку, с замиранием сердца следила, как Соня выбирала из старого стираного белья большую желтоватую лоскутину, приготовила ножницы, нитки с иглой, простой карандаш…
---     Что ж, Лена, куклу в точности как у Гали шить или побольше?
---     А можно побольше?
---     Так, чего ж?..
---     А можно, чтобы как настоящий ребёночек?               
---     А… Ну, давай. Ты  род`илася – в тебе полметра ровно было.  Так, полметра и отмерим, тут голова, тута руки, во --  ноги.
Карандаш смело чиркал по сложенной вдвое тряпице, Леночка закусила губы и, сопя, пыжилась, словно помогая Соне. Соня, поглядев на Лену, чуть заметно усмехнулась, пробормотала: «Надо ж! Трудные роды».
Соня вырезала фигуру.
---     А зачем полосочку оставила возле рисунка?
---     На швы. Чтобы не разошлися.
Соня быстро прострочила на машинке всё по контуру.
---     Ой, во безмозглая! А дырку не оставила, куды вату пихать!
Немного поохав, подумав, она подпорола вверху между ногами.
---     Тута у всех дырка, через верхи зашью.
Соне жаль было тратить чистую вату, она собрала рваные капроновые мамины чулки, благо, их было много, и начала карандашом запихивать внутрь куклы. Мама, войдя и увидев эту картину, сперва остолбенела, потом покраснела, зафыркала:
---     Фу, фу, Соня! Ну, что ж  вы…
Соня хохотала, и Леночка, не понимая её веселья, тоже смеялась, а мама, услышав её смех, увидев радостное оживление, заулыбалась, махнула рукой и вышла.
Волосы из ниток Соня делать наотрез отказалась:
---     Сколь же сюды ниток впорешь! И шить нечем станет!
На помощь пришёл папа, вернувшийся со службы.
---     Возьмите мех от моей старой шапки.
---     У! Михаил Петрович! Во, голова у вас, что Дом советов!
Соня принесла пролысевшую по краям ушанку из тёмно-русого меха, отрезала одно ухо и, распоров его посередине, пришила к голове куклы. Над голубыми пуговицами были нарисованы чёрные крутые брови, выведен нос с дырками наружу, рот, щедро замазанный красным, даже пупок, где ему и положено быть.
Леночка взяла мягкое послушное тело в руки.
---     Какая красота! – она задохнулась от счастья, -- её зовут… зовут…
---     Може, Ляля? – подсказала Соня.
---     Да, Ляля, Ляля! Соня, дай мне, во что её завернуть!
Соня и сама увлечённая этой творческой игрой тут же отыскала старую Леночкину распашонку, трусики с вышитым зайчиком на кармашке, отрезала пелёнку от старой простыни и кусок от байкового, дырявого одеяла. Леночка, навозившись, наволновавшись, сползла с кровати и несколько неверным шагом пошла в кухню.
---     Мама, дай мне молочка!
Леночка спала, положив рядом Лялю. Ей снилось, что они с куклой за ручку идут по кудрявой мураве и, проходя мимо страшного каменного домика, Ляля тянет Лену в сторону, и Лена, закрыв глаза, доверившись нежной заботе куклы, благополучно проходит мимо и смеётся от радости.

                2
За лето Леночка подросла и повзрослела, но любовь её к тряпичной Ляле не ослабла. Она по-прежнему спала с ней в обнимку, трижды в день «кормила» из бутылочки, причём, сама не садилась за стол, пока не «покормит» Лялю, чем злила Соню. И на улице гуляла только с куклой.
---     Ты, Лена, сдитюнилась совсем, -- смеялась Галя, -- уже скоро губы красить будем, а ты с куколкой гуляешь! На чёрта она тебе?
---     Я её люблю. Она же не мешает?
Кукла эта, и вправду, никому не мешала: лежит себе на скамейке под деревом, пока девочки играют в    прятки, классы или прыгают через скакалку… Скоро все привыкли к Леночкиной странности, перестали обращать на это внимание. Другое дело – мама. Она не скрывала своего раздражения.
---     Леночка, убери ты эту дрянь! Смотреть противно на твою возню. Куча тряпок! Стыдно, ты уже большая девочка!
Леночка отворачивалась, опускала голову и сопела.
---     Ну, что ты сопишь, как паровоз? Перед людьми неудобно: будто хороших игрушек у тебя нет! Папа --уважаемый человек, а дочь, как нищая, с тряпкой играет! Козетта новоявленная!
Леночка знала историю Козетты, мама читала ей ещё до школы, потом она и сама перечитала тонкую детскую книжку. И когда мама сравнила её с той девочкой, Леночка, наконец, поняла чувства героини: той хотелось фарфоровую красавицу, видимо, не меньше, чем ей самой Галину тряпичную Катьку. Потом в классе, когда учительница спросила, у кого какая книжка любимая, Леночка назвала эту.
В Леночкин день рождения, в марте, случилось в стране тяжёлое событие: все плакали, в школе было траурное собрание, дети читали патриотические и скорбные стихи, в зале около портрета Сталина, окантованного траурной лентой, стояли цветы, сменялся пионерско – комсомольский караул.
Папа приходил с работы другой походкой, он как бы растерялся, утратил величие, твёрдость, властность. Мама часто охала, вздыхала. Однажды Леночка услышала её жалобу Соне:
---     Ох, эти перемены… Смена руководства, новый курс…  Я боюсь, Соня! Что же будет?..
Татьяна зашла в гости, пили чай, потом она долго разговаривала с папой в кабинете. Наконец, вышла.
---     Как поживаешь, сестрёнка?
---     Хорошо.
---     Чем интересуешься? В Дом пионеров ходишь?
---     Нет.
---     Почему?               
---     Не знаю…
---     Ну, что вы её дома держите, Элина Павловна? Она какая-то вялая, робкая… Надо ей искать к чему-то интерес: танцевать, петь или хотя бы рукодельничать…
---     Да что ты, Таня! Она у нас скромная, домашняя девочка. Ей в школе этот шум надоедает, полдня в этой суете… Устаёт ребёнок. Подрастёт – тогда…
---     Да куда ж ещё расти-то? Скоро одиннадцать лет. В  подростковом возрасте намечаются все увлечения. Надо же будет профессию выбирать.
---     Лена будет врачом. Это прекрасная профессия. В твоём институте и будет учиться.
---     Это она решила? – насмешка звучала в голосе Татьяны.
---     Я решила, --- мама не срывала раздражения, --- ты оканчиваешь институт, и она окончит. Девочка хорошо учится.
--- Этого мало. Врач – профессия для решительных, ответственных людей. Надо быть уверенным, выносливым.
---     Ишь, как ты о себе!
---     Не о себе, о Леночке. Характер у неё неподходящий.
---     Боже мой! Характер! Ребёнку десять лет! Ещё не раз характер переменится!
---     Не скажите, Элина Павловна. Вот она сидит и молчит. Лена, что ты думаешь? Кем хочешь быть?
Леночка отвела глаза. Она никогда не думала о будущем. Сейчас ей стало страшно, тоскливо, словно её гнали из дома. Ей хотелось поговорить с Таней, расспросить её о чём-то, чего она не понимала. Не было слов, чтобы выразить сомнения, высказать вопросы, стеснившие горло. Желая угодить маме, она трудно выдавила ответ:
---     В – врачом.
---     Каким? Что ты будешь лечить: глаза, уши – носы - горло, сердце, живот?.. Взрослым будешь          помогать или детям?
---     Д –детям.
---     Вот, --- гордо подхватила мама, -- она будет детским врачом, педиатром. Недаром она так любит свою несчастную куклу, до сих пор играет с нею.
Элина Павловна чувствовала себя осенённой открытием: действительно, это не странность, не отсталость в развитии – необъяснимая любовь ребёнка к тряпичной, уродливой кукле – это тяга к будущей профессии! Ей стало легко и радостно.
---     А что, Леночка всё ещё возится со своей Лялей? – Татьяна спросила осторожно, мягко, но в её тоне была скрытая тревога.
---     Да, играется. Ну и что такого? Ты, как психиатр, спрашиваешь или как сестра?
---     Поговорите с детским невропатологом, Элина Павловна. И психиатр пусть посмотрит… Вреда не будет.
---     Что?! В психи её записать? С ума сошла? Да это пятно не смоешь потом! Поступит она тогда в приличный институт, как же! А потом ещё свою семью создавать надо!.. Не ожидала я, Таня, от тебя такого! Миша, что же ты молчишь?
Отец опустил голову. Разговор встревожил его. Впервые Леночка видела, что папа не на маминой стороне. Это видели все, может быть, потому Таня тут же засобиралась домой, быстро ушла, поцеловав сестру в щеку. А Леночка, вся взволнованная, смятенная, упала на кровать в спальне и зашептала на ухо Ляле:
---     Буду детский доктор. Буду маленьких лечить, трубочкой слушать, ложечкой горло смотреть…
Татьяна окончила институт, уехала далеко на Север, вышла там замуж за доктора, своего коллегу, регулярно писала короткие чёткие письма, прислала свадебные фотографии. Леночка вдруг поняла, что любит сестру, часто думает о ней, порой скучает. Особенно дрогнуло её сердечко, когда она узнала, что Таня родила двойню ---   девочку Сашеньку и Мальчика Андрюшу. Леночка с замиранием сердца представляла себе, как Таня              пеленает малышей, кормит их грудью, купает… Она с гордостью приняла звание «родной тёти», только никак не могла понять, почему папа стал дедушкой, а мама не стала бабушкой.
---     Никакая я не бабушка, -- с капризной обидой повторяла Элина Павловна, -- их бабушкой была бы папина жена Шура, Танина мать! Вот когда, дочь, у тебя будут дети, тогда и я бабушкой стану.
                3
Леночке исполнилось пятнадцать.  Она впервые надела туфли на каблучке и пошла в школу на вечер. После восьмого класса многие уходили в техникумы и училища, был прощальный выпускной бал. Невесело собиралась она: у неё не было подруги, танцевать она не умела, не хотела, в концерте не участвовала. Но вечер удался: здорово выступали участники самодеятельности, особенно, класс «Б», где многие занимались бальными танцами в студии Дома пионеров. Леночке понравились нарядные, порхающие по сцене пары, лёгкая музыка, особенно, поклоны. Потом были танцы для всех. И, хотя Леночку никто не пригласил, она с удовольствием наблюдала за танцующими, заражаясь праздничным настроением.
Папа зашёл за нею в девять часов, они неторопливо шли домой, изредка переговариваясь ни о чём. Только-только отцвели тополя, нежный пух укутал тротуар, улёгся, и улицы казались покрытыми инеем. Тёплый вечер опускал сиреневый занавес, застёгнутый яркой блёсткой первой звезды, аромат цветущей акации переполнял атмосферу…
Этот день, этот вечер Леночкиной жизни запомнился ей, как пограничье между ровным, спокойным, привычным и новым, бурным, тревожным, тяжёлым и неправильным.
Летом они впервые поехали к морю. Море, увиденное из окна вагона --  сизо-голубое без края, дышащее, сверкающее --- заворожило девочку. Она полюбила шум волн, кипение пены у кромки берега, камешки и ракушки, щедро разбросанные у воды… Но лезть в обжигающую неожиданным холодом, колышущуюся воду, лежать потом на беспощадном солнце ей не хотелось. Купание в окружении ныряющих, орущих, фыркающих людей мучило её, солнце утомляло. Она сидела в тени раскладного зонта и ждала вечера. Тогда, после ужина, они с папой приходили на опустевший пляж  и бродили, и сидели у воды, пока огромная красная луна не вызревала у края моря, роняя в волны серебряную ленту дорожки. Потом, сопровождаемые трелями цикад, они, не торопясь, возвращались в дом, где ночью Леночка подолгу ворочалась на чужой кровати в чужой комнате. Она даже себе боялась признаться, что скучает по своей тряпичной Ляле.
Во время обратной дороги, в поезде у папы случился сердечный приступ. Из вагона его на «скорой помощи» увезли в больницу.
---     Хорошо, что успели до своего города доехать, --- мама плакала на кухне, а Соня, зажмурившись, страстно кивала головой.
Когда папу выписали, он стал постоянно принимать лекарства, периодически ходил на уколы, располнел, постарел. А через полгода, к весне, у него на работе начались какие-то неприятности, Леночка узнала, что его «понизили».
---     Ну, всё, теперь новую квартиру не получим, будем доживать в этой халупе, -- мама швырнула ложку на стол, папа опустил голову.
В городе строили много нового, хотя и малогабаритного, жилья, и соседний барак готовили к сносу.
---     Слава Богу! Скоро и мы по-людски жить будем: хоть печёнки морозить не будем, -- радовалась Галя.
Она теперь не общалась с Леной:  новые интересы - мальчики, танцы – вовсе их развели.
Скоро барак опустел, его сломали, растащила хлам, только фундамент щербинами кирпичей торчал из земли. Снесли и маленькое строение в конце двора, вызывавшее в душе Лены тяжёлые воспоминания. Галя переехала на окраину города в новый (он так и назывался «Новый») район. Лена приходила в бывший соседский двор, обходила фундамент барака, тоскливо сидела на сломанной скамье под наклонённым клёном. Быстро исчезла куда-то мягкая мурава, двор зарастал крапивой и лопухами, через которые трудно было  пробираться. Кто-то унёс доску от скамейки, и Лена перестала туда ходить, только глядела из окна своей спальни.
Все эти годы кукла Ляля в своём байковом одеяле лежала в уголке Леночкиной кровати, слушая ночные шёпоты своей «мамы», никогда не возражая, не плача, ничего не требуя…
Лена окончила школу без троек и без пятёрок.
---     Такого ещё не было в истории школы, -- директриса недоумённо подняла плечи и долго не опускала их, --- одни единые четвёрки! Что за девочка?
Сколько ей ни объясняли, она так и не вспомнила Лену Мощину. И потом, обсуждая выпускной вечер, родители и ученики параллельного класса характеризовали её как «незаметную» девочку, у которой такая яркая мама. Элина Павловна в тёмно - вишнёвом бархатном платье с вологодскими кружевами по вороту, блистала красотой и свежестью молодости – одна из немногих женщин, у которых выпускался первый ребёнок.
Леночка поступила в медицинский институт. Директором был большой папин друг, он помог при зачислении: недоставало одного балла. Лена умела зубрить, у неё была хорошая память. Всё, что нужно было отвечать, она записывала при подготовке и потому неплохо сдавала экзамены. Но когда начались практические занятия в прозекторской, она упала в обморок, еле пережила страх и отвращение, поняв, что это свыше её сил. Больницы навевали на неё мучительную, изнуряющую брезгливость, дурноту. Закончив второй курс, Лена попробовала поговорить о своих чувствах с мамой, но при первой же попытке высказать сомнение в правильности выбранного пути, поняла, что бьётся головой в стену. Мама не хотела её слушать, замахала ручкой с оттопыренным мизинчиком, зазвенела металлом в голосе.
---     Глупости! Всё пройдёт. Привыкнешь!
Осенью умерла папина сестра, воспитавшая Таню. Лена один раз видела тётю Дусю и запомнила руки в тёмных трещинках и запах дыма, молока и чего-то незнакомого, исходившего от неё. Татьяна прилетела на похороны, потом, вернувшись вместе с папой, заехала на день к ним. Лена обнялась с сестрой и заплакала.
---     Ну, что ты, сестричка моя дорогая! Ну, всё-всё…               
Таня и сама прослезилась. Вечером она пришла к  Лене в комнату.
---     Давай-ка, Ленуш, рассказывай, как ты…
И Лена, опустив глаза, тихим своим дрожащим голосом, не останавливаясь, не передыхая, говорила и говорила обо всём, что на душе. Она словно изливала горькое, мутное, облегчая тяжесть ярма, словно исповедуясь, ждала причащенья и надеялась на чудо избавления.
---     Не смогу я работать, боюсь, мне всё противно… --- закончила она и тихо заплакала.
Татьяна помолчала и вышла из комнаты. Лена слышала её твёрдый, решительный голос, короткие фразы папы, потом визгливо- возмущённый крик мамы:
---     Чего ты хочешь? Бросить институт!.. Ты что, враг нам, что ли? Какая такая у неё психика? Она, к счастью, не лечилась от психических заболеваний! Слава Богу, тогда тебя не послушались! Лена хорошо учится! К ней нет претензий! Её душевное состояние – это настроение, каприз! Ещё привыкнет за четыре года! Что? В пединститут? Воспитательницей в детсад? Жить на гроши, не иметь положения в обществе? Носы чужим детям вытирать?.. Уезжай, Таня! Ты дурно влияешь на сестру!
Татьяна прощалась с Леной, не поднимая взгляда, но, высказавшая, выплеснувшая свои сомнения, Лена была благодарна сестре, приникла к ней надолго, словно ища защиты.
Элина Павловна, поджав губы, протянула руку.
---     До свидания, Таня. Привет твоей семье.
Соня обняла Татьяну.
---     В экую даль ехать-то…
Папа пошёл провожать дочь. Как они прощались, никто не видел.
                4
Следующий год накатил, как лавина, руша, терзая, давя…
Зимой сильно простудилась Соня, её положили в больницу с воспалением лёгких. Борьба за её жизнь   продолжалась месяц. Она вернулась в семью слабой, с астматической одышкой и болезнью почек. Лена делала ей уколы, доставала новые лекарства, следила за диетой. Она впервые по-настоящему почувствовала себя врачом, стало легче на душе, хотя очень трудно в жизни, в быту. Всем стало ясно, кем была в семье Соня все эти годы. Элина Павловна уставала, злилась, кричала… Кухня пришла в запустение: почернели кастрюли, сковородки, помутнело стекло, появились какие-то запятнанные полотенца, грязные тряпки… В ванной из корзины с грязным бельём выпирало наружу, свешивалось через края. Лена убирала квартиру, мама готовила, больше никто ничего не успевал. К весне Соне стало чуть легче, она встала к плите, но глубокая тоска светилась в её взгляде, блуждавшем по немытым с зимы окнам, запылённым шторам, нечищеному паласу…
Третьего июня муж Тани Владимир, взяв с собой детей, поехал на купленной два года назад машине к своим родителям в соседний город. Весёлая короткая гроза прокатилась над трассой, дождь, отплясав на асфальте, разлёгся широкими мирными лужами, засияло солнце… Трасса оживилась, загудела, забурлила!
Машина с замятым от удара боком валялась в кювете, приподняв колёса, рядом, как бы ныряя с насыпи, зацепившись задними колёсами за трассу, повис КАМАЗ.  Сразу образовалась толпа машин и людей. Водитель КАМАЗа сидел на траве с окровавленным лбом, словно ничего не понимая.
 Володя умер сразу, дети, сидевшие позади, ещё дышали. До больницы живыми их не довезли.
Таня говорила с папой по телефону. Положив трубку, он встал и тут же упал плашмя на пол.
Шестого июня в разных концах страны было двое похорон родных Лене людей. Сама она смотрела на спокойное папино лицо, на сомкнутые под грудью руки, и сиротская беззащитность переполняла её сознание и душу. «Что же будет? Что? Как же так?..»
Элина Павловна рыдала, вскрикивала, теряла сознание. Её жёлтое лицо пугало Лену своей неузнаваемостью. В какой-то момент она, схватив и больно сжав Ленину руку, гневно пробормотала:
---     Всё из-за Таньки. Из-за неё…
Лена отшатнулась. Сейчас Таня где-то на краю земли, одиноко шла позади трёх гробов! Провожала        своих самых дорогих, зная, что здесь хоронят папу, что она не попрощается с ним… Из сухих в течение трёх суток глаз Лены хлынули потоки слёз, она задохнулась, закричала, забилась…
Мама, как иждивенка, получила грошовое пособие, стипендия Лены да смехотворная пенсия Сони (она до отъезда в город несколько лет проработала в МТС), составляли теперешний бюджет их женской семьи. Но трудности были не только материальные. Оказалось, что они совершенно не приспособлены к обычной жизни: нет коробок с «заказами», никто не привозит продуктов из села, невозможно пользоваться спецмагазином и спецполиклиникой… Поиски  необходимого, длинные очереди отнимали силы и время.
---     Скучно! Боже, как скучно!  ---  часто восклицала Элина Павловна, утопающая в быту, обделённая комфортом и вниманием.
Лена заканчивала институт. Студенческие годы запомнились постоянным нервным напряжением, усталостью мозга, страхом. Но всё это было и в школе, так что другой жизни Лена просто не помнила. Подруг она в институте не завела: девчонки жили в общежитии, бегали на вечера, концерты… Лена жила замкнуто, в семье. У них был, редкий в то время, телевизор, который скрашивал их однообразные  вечера. 
Однажды, поссорившаяся с соседкой по комнате, Тоня Заливахина пригласила Лену на институтский вечер «КВН», вошедший в моду после телевизионных передач.  Полюбившая телеклуб Лена с волнующим любопытством составила Тоне компанию. Всё происходящее на сцене было забавным, весёлым интересным. Радостное возбуждение, охватившее зал, передалось девушкам. Лена смеялась, аплодировала, «болела» за свой факультет. Потом были танцы, и Тоня ни за что не отпускала Лену. Модный чарльстон   составлял два-три движения.
---     Ленка, что ты, как ватная кукла! Давай сюда руки, так. Ноги, видишь, носками внутрь, а теперь разверни одну, а другую в сторону. Ну... хорошо, теперь быстрее, под музыку!
И Лена, радуясь своей ловкости, чувствуя ритм и задор музыки, заулыбалась, заплясала, мягко поводя руками из стороны в сторону.
---     Молодец, Ленка! Здорово! Давай – давай!..               
Тоня, маленькая, худенькая, смелая, крутилась юлой, порхала вокруг, и Лена, подражая ей, всё свободнее и легче выполняла фигуры танца.
После плавного вальса снова загремела зажигательная модная песенка, и двое молодых людей «разбили» их пару. Лена положила руки в сухие жаркие ладони худого, несколько сутулого парня с весьма крупным носом, увенчанным модными большими очками. Во время танца он положил одну руку ей на талию и, на мгновение остановившись, притянул её к себе совсем близко. Острая Ленина грудь плотно прижалась к тонкой белой рубашке, жаркое мужское дыхание охватило лицо, и Лена ощутила стыдное, томящее волнение, подкосившее ноги. Краска волной прихлынула к шее, щекам, глазам, в которых сразу же задрожали слёзы. Парень, чуть усмехнувшись, повёл её из зала. В тёмном коридоре у лестницы он сдавил её всю, вжался в неё телом и, охватив её вялые губы жадным мокрым ртом, одной рукой начал поднимать подол её узкой юбки. Лена, сперва ослабевшая от стыда и страха, вдруг забилась, вырываясь, и громко закричала:
---     А – а – а – а а а а!
---     Дура,  дрянь, -- он употребил более мерзкое слово, которое Лене уж совсем не подходило, грубо оттолкнул Лену и скрылся за поворотом коридора.
Лена, ударившись спиной о перила лестницы, сидела на ступеньке и унимала плач. К ней подошли парень и девушка, наклонились.
---     Что с тобой?
---     Ничего, поскользнулась.
---     Ты так закричала! Ушиблась? Помочь?
---     Нет-нет. Всё в порядке. Спасибо.
Она пошла, потирая ноющую спину, нащупывая в кармане юбки номерок от пальто. Ничего не сказав     Тоне, она уехала на троллейбусе домой. Там долго не засыпала, время от времени доставая из-под подушки платок и вытирая, тщательно помытые перед сном, губы.
---     Наверное, я ненормальная, -- шептала она Ляле, -- ничего у меня не будет… И не надо. Хоть бы спросил моё имя… Грубо, сразу… Как будто я какая-то… Нет, так не хочу. Нет-нет…
Пугающее слово «распределение» повисло в семье. Элина Павловна позвонила директору института, бывшему папиному другу, и он назвал ей кого-то в городской детской больнице, с кем он поговорит, от кого зависит запрос. Элина Павловна спросила, сколько лет главврачу.
---     Ему под шестьдесят. Я пойду, --- сказала она Соне.
Надев своё шикарное вишнёвое платье с вологодским кружевом, сделав в парикмахерской модную причёску «халу», она отправилась хлопотать.
На Лену пришёл персональный запрос из городской детской больницы.
---     Конечно! Твоя мамаша дала главврачу, --- злобно обронила Тоня.
«Что дала?» – хотела спросить Лена, но мысль о взятке была невероятной: никаких денег в запасе у них давно не было. Лена с ужасом поняла, что Тоня имела ввиду.
---     Неправда, Тоня! Зачем эта ложь?
---     Ага, неправда! Моя мать там санитаркой четверть века отвалтузила. Люди знают, видали…
Вечером Лена пристально вглядывалась в лицо матери. Едва заметные перемены: блеск глаз, жеманная полуулыбка, игра тонкими бровками… «Значит, ей не противно, -- думала Лена, -- она не унижена, наоборот…» Да вот и жест, кокетливо – властный, когда ручка с оттопыренным мизинчиком взмахивает, подтверждая важные слова материнской речи.
---     Леночка, всё, наконец, наладится. Ты –- врач городской больницы! Я так боялась, что тебя угонят в какую-нибудь дыру! Ты привыкла к комфорту, к этой квартире… Да и нам без тебя было бы совсем трудно. У тебя будет зарплата! Можно надеяться на повышение, делать карьеру!
У Лены заныло в душе бесконечное движение к лучшему, новые экзамены, тревоги, страхи… Она вздохнула --- мама закусила удила и рвётся вперёд, она ожила, повеселела, наполнилась энергией и не отступит, не отпустит…

                5
Трепеща, боясь ошибиться, Лена вошла в пульмонологическое отделение. Первое дежурство, первый вечерний обход. Она просмотрела истории болезни, помнила все диагнозы, даже имена многих детей. Заглядывая им в глаза, ловя разные голоса, прослушивая тощие и толстенькие грудки, Лена переполнялась нежностью, сочувствием, заботой…
---     Любит она детей. Внимательная докторица, -- определила дежурная медсестра Анна Кирилловна, без году пенсионерка, --- действительно, лю-у-убит!..
Эта любовь стала смыслом жизни Лены, но, наполняя, она отнимала все силы, занимала всё время, отгораживала от остального мира. Дома Лена продолжала нести свою обычную нагрузку: уборка, стирка «на себя», очереди за продуктами. Но что бы она ни делала, все мысли были там, в больнице, в её отделении.
---     Елена Михайловна, -- Анна Кирилловна укоризненно покачала головой, -- отдохните вы, прилягте! Нельзя же изнурять себя. Так надолго не хватит…
---     Ну, уж  насколько хватит… У меня дело такое – надо его делать с полной отдачей.
За полгода работы в больнице Лена похудела, нос и уши её словно увеличились, плечи ссутулились. Она ходила, опустив голову, пришаркивая ногами, и казалась старше своих лет.
---     Докторша эта – Михайловна – дюже ницая, --- определила санитарка Заливахина, -- молодая, а       ходит, как бабка. Безрадостная какая-то…
---     Она врач хороший, вся в работе… -- Анна Кирилловна вздохнула.
Трудно было не согласиться с оценкой подруги, но недавний случай и смутил, и совсем покорил медсестру.
В ночное дежурство Лены привезли полуторагодовалую девочку. Она хрипела, задыхаясь, температура была под сорок. Врач «скорой» развела руками: «Я хирург…»
Лена слушала и трубкой, и ухом. Особенно, ухом она улавливала малейшие изменения тонов. Дети смеялись, когда она прикладывала голову к грудкам, и она любила эти мгновенья, чувствую родство с малышами, изливая на них материнскую любовь. Сейчас слабенькое тельце вяло подчинялось ей, только жар кожи и вырывающийся из горла хрип были признаками жизни.
---     Чисто в лёгких… -- посмотрела горло, --- воспалено, отёчно!..
---     А не ложный это круп? ---  спросила Анна Кирилловна.
---     А-а! Точно – точно! Я ещё с ним не сталкивалась! -- Лена вспомнила всё из учебника, словно экран телевизора включился в мозгу. --- Спасибо, Анна Кирилловна!
Она схватила и поцеловала руку медсестры. Анна Кирилловна покраснела, испугалась, но Лена уже не смотрела на неё. Она знала, что делать и не теряла ни мгновения.
Уже через час девочке стало много легче, и Лена, повалившись на кожаный диван в ординаторской, крепко уснула, негромко, но явственно похрапывая.
Элина Павловна устроилась «по большому блату» на работу в научно – исследовательский институт. Фактически, она была вахтёром: выдавала ключи, следила за входной дверью, но называла себя «замзамдиректора» – заместителем завхоза, проще говоря. Но проще говорить она не собиралась, напротив, распевала, тщательно выговаривая все слоги в названии своей должности. Ей нравилась её работа: все здороваются, благодарят за ключ, прощаются… Иногда угощают конфетой, яблоком, оценивая улыбками её воспитанность, лоск… Одно раздражало её: надо было носить синий халат и красную повязку на рукаве. Эта униформа как бы приравнивала её к уборщицам. Элина Павловна нашла выход: либо поверх воротника         халата выставлялся белый кружевной воротник, либо под синий воротник повязывался узкий крепдешиновый шарфик, то пёстрый, то в элегантный горошек, то в узкую полоску…Казалось бы, не столь важная деталь, но пожилой начальник отдела, стройный пышноволосый интеллигент, Борис Савельевич Башаров, сразу же сделал ей комплимент:
---     О, Элина Павловна! Какая вы сегодня яркая и свежая! В чём дело? Не роман ли у вас?
---     К сожалению, нет, Борис Савельевич. Прошло моё время…
---     Ах, не скажите! «Любви все возрасты покорны. Её порывы благотворны» (подчеркнул он голосом последнее слово), --  как утверждает великий поэт.
Молодая уборщица Лора хихикнула в кулак, а потом поведала Элине Павловне, что у старшего научного сотрудника очень больная жена да ещё лет на пять старше его. Что он, как все, «чокнутый от работы», а, видимо, кровь ещё играет, потому что года три жил с буфетчицей, но та вышла замуж, и теперь Борисик (как она его называла в пору любви) ищет замену. В голосе Лоры слышалась скрытая обида.
---     Да ему не просто женщина нужна --- помоложе, посдобнее, а подавайте ему «даму», -- фыркнула уборщица и сплюнула, --- козёл!
«А почему бы и нет? ---- подумала Элина Павловна, --- у меня с ним даже не такая  разница, как  с Мишей --- не восемнадцать лет, всего десять…  А что я потеряю?..»
Элина Павловна начала приносить домой коробки конфет, цветы, шоколад… На Восьмое марта на её туалетном столике появились новые дорогие духи. Она оживилась, словно помолодела, начала уходить по вечерам.
---     Ну, Лен, кажись, мамаша твоя пристроилась, ---- как-то обронила Соня, когда они вечером одни сели к телевизору, ---  а ты что же?
---     Я – не мама. Она красивая, женственная… Это, наверное, хорошо, а, Соня? Каждый живёт, как      может. Ты же не вышла замуж?
---     Я корни свои выдернула и засохла тут, в городе. Да всё ж у меня была семья, хоть и не своя. Тебя я, как родную, любила и люблю. Считать, дитё вырастила. А ты как? Лялю свою будешь одну кохать?
---     У меня на работе столько детей! Я их люблю.
---     Их полечишь, уйдут и забудут. Всё другие и другие, а жизнь уходит…
---     Что же делать? Так у меня сложилось…
Пришла Элина Павловна, надушенная, румяная, чуть навеселе. Упала в кресло и, мешая смотреть фильм, заговорила громко, возбуждённо, решительно помахивая ручкой: 
---      Леночка, ты уже третий год работаешь, тебя ценят, я знаю. Ваша заведующая давно пенсионерка, а в этом году часто болеет. Надо поговорить с главврачом, я могу по старой памяти. Тебе надо брать отделение.
---     Мама, пожалуйста, не делай этого! Я хочу работать, как работаю. Я ни за что не хочу участвовать в снятии заведующей. И, вообще, я тебе не мешаю жить, не мешай и ты мне!
Лена заговорила резко, раздражённо. Она впервые возражала матери в важном жизненном вопросе. Пьянея от смелости, она насмешливо добавила:
---     И, пожалуйста, не оттопыривай мизинец, это неприятный мещанский жест!
Элина Павловна онемела. Она смотрела на Лену, как, наверное, смотрел папа Карло на говорящее полено. Наконец, набрав побольше воздуха в лёгкие, она закричала истошно – истерически:
---     Что ты сказала? Я тебе мешаю жить? Ты – тряпка безвольная, полуидиотка, инфантильная, безжизненная, неприспособленная!.. Ты никому, кроме меня не нужна! Я сделала для тебя всё: дала воспитание, образование, жизнь, в конце концов!..
---    Спасибо. Я об этом не просила…
---     Молчи! Я тебя ударю! ---- кулачок замелькал перед лицом Лены, та опустила голову и плечи,         вжалась в кресло.  ---  Я жертвую собой ради тебя! --- кричала Элина Павловна, -- я ещё не старая женщина, могла бы устроить свою жизнь!..
---     Устраивай, мама, я не пропаду, ---  Лена сказала это совершенно спокойно, даже холодно, ---- мне жертв не нужно.
---     Ты не знаешь, что тебе нужно, что нет, ---  мать заплакала, --- если бы ты вышла замуж, жила своей семьёй, как другие… А ты одинокая и такой останешься. Даже просто, без мужа, ребёночка не родишь…
Лена тоже тихо заплакала, поднялась и ушла к  себе.
Раздражение между Леной и мамой всё нарастало. Дня не проходило без выяснения одного и того же: проживёт ли Лена без мамы. Лена понимала, что маме что-то светит, а та не решается оставить дочь, взрослую, но по её убеждению беспомощную.
Всё было просто: Башаров овдовел, звал её жить к себе. Это было бы возможно, но у Бориса Савельевича его дочь с семьёй жила в Сочи, работала в санатории главврачом. Она звала отца к себе, находилась для него работа завлабораторией, а в институте почти  пенсионера  теснили молодые,  и он подал объявление об обмене квартиры. Варианты нашлись, надо было решать. Жизнь у моря манила Башарова давно, но первой жене не подходил южный климат. Теперь он твёрдо решил уехать с Элиной или без неё. Элина Павловна билась рыбой о лёд, её споры с Леной провоцировали её на отъезд. Наконец, она решилась.
---     Я поеду, Лена. Мы уже разучились жить хотя бы в мире. В конце концов, вернуться всегда смогу. 
Лена вместе с Соней помогала укладывать мамины чемоданы, сумки. Прощались дома: такси завалили вещами. Башаров заехал впритык к отъезду ---  наскоро познакомились, тут же попрощались. Обняв мать, Лена зарыдала в голос, затряслась в её руках.
---     Леночка, ну, что ты! ---- Элина Павловна прослезилась, Соня захлюпала носом…
Наконец, щёлкнул замок на дверях, пролязгал лифт, и Лена в окно увидела садящихся в такси, потом    отъехавшую и скрывшуюся за поворотом машину. Она вошла в пустую мамину спальню, упала на кровать и лежала, как неживая, до густых сумерек, закрасивших полузанавешенное окно.
Через неделю от Элины Павловны пришло восторженное письмо с подробностями поездки, устройства в новой квартире (мебель Борис Савельевич отправил чуть раньше, отчего в последние двое суток перед отъездом ночевал в институте на диване). Потом письма стали редкими, поверхностными – под настроение. Лена отвечала неохотно, но регулярно: писать было не о чем. Семейные связи были слабыми, но не рвались. Татьяна писала раз в месяц --- сухо, информационно: поставила памятник, ограду, получила отделение, переехала в новую квартиру –- поменьше, но лучше и ближе к работе…
Лена отказалась принять заведование отделением, которое ей предложили без маминых «хлопот», по рекомендации бывшей начальницы. Нет, ей ничего не было интересно, кроме «своих» детей. Она очень уставала, плохо спала, глотала таблетки, они мешали потом работать – бросила, но заняться собой было некогда.
Зима выдалась сырая, с ветрами и туманами: снаружи по жестяным подоконникам ординаторской барабанили капели, с крыши опадали комья мокрого снега, струйки воды… Дежурство выдалось изнурительное. Город, охваченный эпидемией гриппа, как горная лавина, нёс в больницу детей с различными осложнениями. Тяжёлых больных было большинство. Лена, наряду с медсестрой, делала уколы, процедуры и принимала, принимала… Ночь была на исходе, и тут снова зазвонили в дверь. Лена, с непрекращающимся звоном в ушах, пошатываясь и хватая по рыбьи ртом воздух (непрестанная зевота душила её), побрела в приёмный покой. Туда принесли замотанного кое-как ребёнка. Молодая, какая-то равнодушная, мать вяло разворачивала одеяло. Лена, отодвинув её локтем, сама развернула младенца. «Боже мой! Всего-то месяцев восемь!» ---  она боялась их, не умеющих ничего сказать, таких беззащитных!
Девочка не реагировала на прикосновения, ручки и ножки, как увядшие стебельки, гнулись в руках.         Жар, казалось, создавал вокруг тела дрожащее марево. Надо было записать малышку, пока сестра готовит укол. Лена присела к столу.
---     Фамилия?
---     Галкина.
Лена, записав фамилию, почувствовала, как предметы в кабинете словно сдвинулись в сторону, закачались в тумане. Она потёрла лоб, взглянула в карту. Рядом с фамилией имя --- Катя.
---     Как зовут девочку?  -- спросила она.
---     Катя. Восемь месяцев, -- мать неохотно цедила слова, почёсывая затылок. Зевнула широко, откровенно.
Лене стало гадко.
---     Прикройте ребёнка! – резко вскрикнула она, быстро записала данные, подошла к пеленальному столику.
Девочка открыла глаза – синие пуговки на побелевшем, как бумага, личике. Тёмные точки ноздрей, расквашенный, растянутый болезненно красный ротик. Лена глотнула воздух и вдруг увидела, как тускнеют, стекленеют глаза, обтягивается кожа на щёчках.
---     Анна Кирилловна! Скорее, скорее!..
Она схватила ребёнка, прижала к себе. Анна Кирилловна подошла, взяла девочку, положила на одеяло.
---     Всё, Елена Михайловна. Всё. Она умерла.
Лена пыталась делать искусственное дыхание, послала за врачом в другое отделение…
---     Елена Михайловна, всё! ---  Анна Кирилловна обняла Лену, насильно усадила в кресло.
---     Нет, нет! Надо что-то делать! Я не могу… Не хочу!..
Лена подошла к ребёнку. Тело побледнело, как-то посерело, остывая, и было похоже цветом на           несвежую хлопковую ткань. Ручки, ножки неестественно вытянулись. «Катя. Галкина Катя ---- точь-в-точь!..» – подумала Лена. Она усмехнулась и одновременно всхлипнула, и вдруг резкая боль в голове шатнула её так, что она упала бы, не подхвати её Анна Кирилловна. Но тут же вырвавшись, Лена схватила ребёнка, закрутила в одеяло, прижала крепко к себе и вдруг пронзительно запела:
---     Куколка --  куколка! Куколка --- баюкалка!..
                6
Лена попала в психоневрологическую больницу. Соня никак не могла запомнить диагноз, знала одно: Лена вся ушла в себя, она почти не воспринимает окружающее, её бесполезно «будить». Пройдёт ли это ---  неизвестно.
Наконец больную выписали, дали ей инвалидность первой группы. Началась совсем другая жизнь: жизнь – нежизнь. Лена ни на что не реагировала: ела, если сажали за стол и вставляли ложку в руку, спала, когда Соня, подведя к постели, сажала её, раздевала, укладывала…  Всё остальное время Лена сидела, обняв тряпичную куклу, которая успокоила её, когда она, после выписки вошла в дом и стала что-то лихорадочно и настойчиво искать. Нащупав свою Лялю, она обняла её, прижала к груди и не выпускала из рук даже за столом.
---     Как же мне мыть тебя, Леночка? --  ахнула Соня.
Она попробовала, и получилось
---     Ляля будет смотреть, как Лена купается, -- Соня посадила куклу на стул рядом с ванной, -- смотри, Ляля, Лена моется!
Лена не отрывала глаз от куклы, и Соня, выдыхаясь от тяжёлого труда, мыла её, как ребёнка.
Соня написала Элине Павловне, та приехала, побыла неделю, поплакала…
---     Соня, Борис Савельевич нездоров, я ему нужна. Ну, что я сделаю для Лены? Она на меня и не        смотрит. Стала, как растение. Живите… Вот, квартиру вам оставляю. Пенсия у неё терпимая, кое-как и мы поможем…
Она, горько вздыхая, собрала всё ценное в доме, даже многое из Лениных вещей, и уехала, как оказалось, навсегда. В течение пяти лет она обещала приехать, три раза присылала небольшие суммы денег, потом два года – ни слуху ни духу, а потом пришла телеграмма: Элина Павловна умерла от рака кожи.
За все эти десять лет Соня, коротко отвечая на Танины письма, не написала ей о болезни Лены – это было настрого запрещено Элиной Павловной. Соня и сама себя уговаривала:
---     Леночка, ну что сделает Таня? Она и так несчастная, что ей горя прибавлять… Тебя лучшие врачи смотрели – ты им свой человек – медработник. Таня вот обижается, что не пишешь. Молчу. Не могу её так ударить, пишу, что всё без перемен. А может, поправишься? Тогда всё и опишем…
Сердобольные соседки, обжившие скамейки у подъезда, не раз говорили Соне:
---     Ну, что толку в твоём адском труде? Ленка твоя ничего не чувствует, не понимает. Сдай ты её в инвалидский дом, хоть сама поживёшь. Её не спасёшь, а себя угробишь. Она ж тебе чужая…
Соня махала рукой.
---     И слушать не хочу! Чужая!.. Я её с полумесяца нянчила, вырастила своими руками. Да у меня, кроме неё, никого и нет! А ещё… Врачи говорят, что, может, она и слышит, и понимает и что бывает, люди выздоравливают, будто просыпаются от этого психа.
---     Ну, жди с моря погоды! Сама еле живая! Упадёшь, кто вас, калек, досмотрит?..
Сердце Сони сжималось в комок. Но она только молилась.
---     Господи, не оставь. Помоги нам, Боже!
Ещё одно мучило Соню: Лена затаскала тряпичную куклу до того, что та стала грязным комом тряпок. Она и спала только в обнимку с нею, а тронешь, просыпается и кричит в голос: «А – а – а!» Выводя Лену погулять (надо же дышать воздухом!), посадив её на скамью во дворе, Соня видела, как люди обходят её, дети с                насмешливым любопытством рассматривают свёрток в её руках, наблюдают за ней. «Посмещищем стала моя Ленка, бедная моя доча!» --  Соня плакала тихо, незаметно, но любовь её к Лене как бы увеличивалась год от года.
Соня решилась: дала Лене сильное снотворное. Ночью она забрала куклу из-под Лениной руки, развернула её и, стараясь сделать всё, как было, сладостно – горько вспоминая свою первую работу, до двух часов ночи мастерила новую Лялю. Получилось хорошо, но лучше прежнего, а это тревожило Соню. Она отыскала то же самое, уполовиненное старое одеяло, отрезала свежий кусок, завернула куклу и положила на место. «Старую пока не выкину, посмотрю, что будет», -- решила она.
Утром Лена долго смотрела на Лялю, не вставая с постели. Соня замерла, наблюдая за ней. Потом, поднявшись, крепко и порывисто обняв куклу, Лена улыбнулась впервые за десять лет.
---     Господи! Неужели? Может, поправится? – затрепетала Соня.
Но то, что произошло потом, только осложнило дело.
Позавтракав, как всегда без малейшего интереса к пище, Лена вдруг встала из-за стола, пошла к входной двери, сама открыла задвижку замка (он был всё тот же, что и прежде) и ушла из дома. Соня, быстро переодевшись, побежала за ней, увидела, как Лена, прижав к животу куклу, шествует неторопливо и размеренно по другой стороне улицы.
---     Лена, пойдём во двор, -- с трудом догнав её, потянула за рукав Соня.
 Но Лена отодвинула её локтем и упрямо пошагала вперёд. Соня шла за ней. Пройдя всю длинную  улицу до конца, Лена остановилась у ворот детской больницы. Она стояла там с полчаса, приподняв голову и глядя на окна «своего» отделения, потом повернула и пошла домой.
Теперь каждое утро после завтрака, в любую погоду совершалась эта полуторачасовая прогулка. Соне пришлось смириться, Лена гуляла одна, и Соня спешила переделать свои дела. Дел было немало: обслужить себя и больную --- кормить, мыть, стирать, держать дом в порядке…  Ещё очереди в магазинах, отоваривание талонов, при частых задержках пенсий… А годы и сбои в здоровье давали о себе знать. Она была только на год старше Элины Павловны, но ведь та уже пять лет в  земле… В борьбе с недугами и отчаянием шло время, Лена была всё та же, а Соня за последние четыре года сильно сдала.
В эту зиму Соня почувствовала, что слепнет. Пошла в поликлинику, потащив за собой Лену. Диагноз был ужасный: «Атрофия глазного  нерва». Лечения, фактически, не могли назначить никакого. Операцию делают только за границей. Соня пала духом. Туман застилал глаза, очки не помогали. Подложив под руку линейку, почти на ощупь, она написала письмо Татьяне: «Таня, пишу коротко. Я почти слепая. Лена уже двадцать лет психбольная. Она беспомощная, я тоже. Напиши, что делать. Если в дом инвалидов – дай разрешение. Соня».
Через неделю Татьяна была на месте. Она полностью рассчиталась и продала всё, уменьшив своё имущество до двух чемоданов. Крепко обняв одной рукой Лену, другой Соню, она молча постояла с ними, а потом сказала как бы сама себе:
---     Ну вот, теперь у меня снова есть семья. Слава Богу.
Таня год проработала там, у себя, будучи пенсионеркой, теперь о работе не было и речи. Слепая старуха и сумасшедшая женщина, тоже уже немолодая, и сама она, избитая жизнью, с истрёпанными ударами судьбы телом и душой – такая это была «ячейка общества». Одно держало их: её характер. Татьяна отличалась силой духа, организованностью, большой сноровкой в бытовых делах. У неё была значительная сумма денег на сберкнижке даже после того, как у многих собранные суммы «сгорели» в огне перестройки.
---     Я успела потратить те, первые деньги, на памятники, ограду… Машину отремонтировала, но не продала сразу ни её, ни гараж… Потом, зарплата была хорошая, а тратить некуда. Ничего мне не надо было…
Она поселилась в маминой комнате, повесив в платяной шкаф свои немногочисленные вещи и поставив на комод фотографии в рамках. Больше ни одним предметом не изменила она привычную обстановку квартиры.
Соня, труженица и хлопотунья, томилась бездельем в своей слепоте. Она стала плаксивой, унылой.      Таня, как близкий человек и как врач, понимала причины её депрессии. Через некоторое время в квартире появилась новая стиральная машина. Легче было самой заложить бельё и постирать, но Татьяна упорно и терпеливо учила Соню. Так же терпеливо, с несколькими стеклянно – фаянсовыми жертвами, было освоено мытьё посуды почти на ощупь. Часто гудел трудяга пылесос… Жизнь налаживалась.
Сонино семидесятилетие отметили хорошим ужином с деликатесами из нового магазина, роскошным тортом. Даже Лена протянула руку к куску с  шоколадной розочкой. Таня сказала об этом Соне, та радовалась, как подарку.
Через два года Сони не стало. Вечером сильные боли в груди свалили её, скорая помощь забрала в больницу. Таня, рискнув оставить спящую Лену, поехала с нею. До утра Соня не дожила --- лопнула аорта.
Татьяна всеми силами старалась поддерживать своё здоровье, было много болячек, но надо было держаться и жить, чтобы  «не бросить Лену». Та вроде и не старела, только стала совсем некрасивой: сухая, сутулая, с шаркающей походкой, опущенным в землю хмурым лицом, Елена, в общем, была совершенно здорова. Обняв свою Лялю, она твёрдо шла по обычному до детской больницы, маршруту, не реагируя на сигналы светофора при переходе улицы. Всё как-то обходилось, потому что она, видимо  инстинктивно, переходила с группой пешеходов. Но сегодня серебристый «утюг» двинул на зелёный свет, и Лена, шедшая позади всех, была задета его гладким боком. Она отлетела на середину дороги немного вперёд, а машина, тормозя, наехала передними колёсами на свёрток, выпавший из рук Лены. Движение остановилось, выскочивший водитель и пешеходы бросились к Лене, она приподнялась, ей помогли встать. На лице кровила ссадина от лба до подбородка, но Лена вырвалась из поддерживавших её рук.
---     Надо «скорую» вызвать, милицию, --- выкрикивали люди.
Водитель крутился юлой. А Лена, дико озираясь, вдруг закричала:
---     Ля – ля – ля – ля – а – а – а!!!
Увидев свёрток под колёсами машины, она подбежала к нему и начала вытаскивать изо всех сил.      Водитель, желая угодить, качнул машину, и Лена, схватив своё сокровище, бегом понеслась к дому. В толпе облегчённо смеялись:
---     Гляньте, чешет! Ничего, цела тётка! Слава Богу!..
Лена звонила и колотила в дверь. Таня, увидев её окровавленное, искривлённое, возбуждённое лицо, испугалась до онемения. Лена отодвинула её, прошла в комнату, положила свёрток на стол и, показывая на него рукой, закричала:
         ---     Ля - ля – ля – а – а!
Таня осознала, что с Леной что-то произошло, с ней и с её драгоценной куклой, одеяло на которой свисало грязным лоскутом до пола.
Татьяна  внимательно и осторожно спросила:
---     Что, Леночка? Там Ляля. Хочешь посмотреть?
Она подошла, развернула одеяло, вытащила тряпичную куклу и показала Лене.
---     Вот Ляля. Смотри, всё в порядке.
Таня, подчиняясь какой-то неясной мысли, взяла с комода старую губную помаду и слегка подрисовала кукле уголки губ.
---     Видишь, Ляля улыбается. Ей хорошо.
Лена молчала, истуканом глядя на куклу.
--- Да и зачем Ляле одеяло? Она у нас уже большая. Мы ей платье наденем, да, Лена?
Таня сняла с комода голубую дорожку – салфетку, прорезала ножницами дыру посередине и, просунув голову куклы в отверстие, тесёмкой, валявшейся тут же, обвязала «платье» по талии.
Лена расширившимися глазами наблюдала эту метаморфозу. Действительно, куклу было не узнать: она выглядела задорно и смешно. Лена взяла её, держа на вытянутых руках, долго смотрела на неё, потом посадила  на диван и села рядом, опустив голову. Татьяна почувствовала, как заныл желудок, всегда отзывавшийся резью на волнения и стрессы. Она, прижав руки к источнику боли, опустилась в кресло напротив Лены и устало, безнадёжно, тихо сказала:
---     Бедная моя Леночка! Куколка – баюкалка моя…  Что будет, если я слягу? Как будет?..
Лена подняла голову, ясно и прямо посмотрела ей в глаза и заговорила.
---     Ну что ты, Таня? Я буду сама всё делать, буду за тобой ухаживать. Я умею, я врач. Мне двадцать семь лет, я здорова. Мама уехала, это ничего. Мы сами проживём. Я тебя очень люблю. А где Соня?
Татьяна смотрела на неё, боясь пошевелиться. Даже боль отступила, отпустила её.
---     Что молчишь, Таня?
---     Леночка, сестричка моя дорогая! Ты как себя чувствуешь?
---     Хорошо. Только тут больно, -- Лена дотронулась до ссадины на лице и поморщилась.
---     Ах, да-да! Давай обработаем ранку. Ты что, упала?
---     Не знаю. Не помню…
---     Ну, ничего-ничего… Так… Щиплет? Потерпи, дорогая.
---     Таня, а что случилось? Почему ты у нас? И так постарела… А где Соня?
---     Скоро – скоро, дорогая, я всё тебе расскажу. А сейчас не надо, хорошо? Посиди рядом со мной. Вот так, ляг на моё плечо. Я очень тебя люблю. Мы будем жить вместе долго-долго… Дай поцелую твой лобик, щёчку… Куколка моя, баюкалка…
Она, чуть покачиваясь, гладя плечо сестры, тихо-тихо запела ей на ухо:
---     Куколка – куколка,
Куколка ---  баюкалка…