Нет в жизни покоя

(фрагменты из рассказа)

Не хотелось Силкину замечать это, да пришлось, ибо обстоятельства сложились весьма плохо. Потому сложились плохо, что собрались в кучу в одно время и в одном месте, да и направленность их, этих раздражающих обстоятельств, выявилась со всей
 очевидностью в одну сторону – против Силкина.

Высветилась одна ясная мысль – жизнь прожита не то, чтобы зря, а как-то суетно, бестолково, в каком-то низком приземлённом полёте, в постоянном ожидании чего-то значительного и необъяснимого, но сильного и просвещающего.

 Следом замигала, как на световом табло, как красные огни неоновой рекламы, вопрошающая мысль:«А зачем мы вообще на земле?» Мысль высокого полёта помигала и медленно, нехотя погасла. Вместо неё засветилась зелёными яркими буквами успокаивающая как будто, но уже изрядно примелькавшаяся и неубедительная надпись: «Живи, как все и не бери в голову».

Но покоя уже не было, хотя жизнь продолжалась в прежнем ритме, со всеми привычными внешними атрибутами. Надо было что-то делать, но сначала надо было определиться в понятиях: что случилось и кто виноват?

 Извечные вопросы русской интеллигенции…Уж более двухсот лет они витают над российскими просторами, западая то одному, то другому интеллигенту в душу, и лишая покоя даже благополучных и состоятельных людей. Наверное, это и есть основной признак русского интеллигента – терзать себя и окружающих этими нелёгкими вопросами, на которые до сих пор не найдено ни одного толкового ответа.

Алексей Силкин не относил себя к этой межклассовой прослойке. Так им на политзанятиях в армии объясняли: у нас в стране существует два класса – рабочий класс и колхозное крестьянство, а прослойка между ними – это интеллигенция, т.е. образованные люди, работающие преимущественно головой, с преобладанием умственных усилий над физическими.

 Но, будучи человеком образованным и достаточно наблюдательным, он многое замечал и вокруг себя, и в самом себе, и делал неожиданные выводы, чем постоянно усложнял жизнь самому себе, стараясь при этом не усложнять её другим. Но всё складывалось таким образом, что часто он, сам того не желая, приносил другим людям, в том числе и любимым, неприятности и разочарования.

Годам к сорока пяти обнаружилось, что семейная жизнь не задалась, дети выросли незаметно, как бы без его участия, друзья разочаровались в нём, а он – в них. Коммунизм, который с таким энтузиазмом строили, растаял, как снежная баба по весне. Строить стало нечего, верить было некому, любить было некого. Бороться за идею – ещё есть порох, но нет идей, за которые хотелось бы бороться. Иссякли, как вода в песчаной пустыне. А куда же нам без идей? Остались заботы житейские, нудные и безрадостные, да иссушающий душу прагматизм.

Особенно болезненно Алексей воспринимал свои возвращения домой после долгого пребывания в полевых партиях. Подросшие дети уже не бросались к нему в объятья с радостными криками: «Папа приехал!». Лишь принуждённо подходили, когда он подзывал их к себе, говоря: «Ну, иди же ко мне, я тебя поцелую». И сразу же отходили от него по своим важным занятиям, ибо приезд отца для них уже не был чем-то из ряда вон выходящим, а так, случайным заездом забытого дальнего родственника.

 Он знал, что жена давно настраивает против него детей, выставляя себя несчастной жертвой их отца-злодея. Измотанный распрями, он уже перестал её в чём-то убеждать, и не ожидал от неё каких-то перемен к лучшему, но продолжал жить чуть спокойнее хотя бы потому, что она перестала доставать его руководящими указаниями и слезливыми истериками.

Дети же ни в чём не были виноваты, это был нормальный ход вещей – подрастающим детям родители менее нужны, чем маленьким и беззащитным. Вот это и огорчало Алексея – у него стала гаснуть радость возвращения к домашнему очагу, где его не ждали. И ещё по инерции он всё же стремился домой, стремился потому, что человек должен куда-то возвращаться, даже если там ему не очень рады.

Наглое давление обстоятельств продолжалось с нарастающей силой. Жизнь казалась уже не то, чтобы прожитой, а близкой к завершению. Впереди отчётливо маячил призрак согбенной бессильной старости. И пенсия уже была не за горами. Накатившая тоска грозила перейти в депрессию.

Что-то надо было менять в своей жизни, причём менять кардинально, так, чтобы и самому измениться. Что-то (или кто-то) подсказывало (подсказывал) ему, что меняться надо самому, поскольку ничто и никто вокруг него под его пожелания не переменится. Как говорили древнегреческие мудрецы (или современные психологи, набравшиеся мудрости у греков): «Если не можешь изменить ситуацию, постарайся изменить своё отношение к ней».

Пришла в голову спасительная, хоть и банальная, жизнью выверенная, установка: «Надо сменить обстановку, съездить куда-нибудь…».

 Ладненько, пойдём проверенным путём…Вспомнилась ещё одна житейская установка: «Если не знаешь, что делать, то делай хоть что-нибудь». Не стал Алексей стоять столбом, не стал он лежать камнем, под который вода не потечёт, а пошёл к начальству просить отпуск. Отпуск ему дали, хоть и с зубовным скрежетом.

И вот он в Анапе…Море, солнце, песок, много свободных женщин… И он тоже свободен, свободен без всяких условностей. С женой де-факто они уже были в разводе, никто никому никакого супружеского долга не был должен.

 В первый же день на пляже познакомился с подходящей, на его вкус, женщиной. Она сама пригласила его устроиться рядом с ней, подвинулась и попросила подвинуться двух толстых тёток, в кампании которых загорала. Это оказалось кстати, так как на пляже было очень уж тесновато.

 По всем внешним показателям она смотрелась превосходно, но через полчаса их общения из неё прорезался один маленький недостаток – она была склонна к умным разговорам с назидательным подтекстом. Но было у неё и достоинство – она не требовала от него, чтобы он её слушал и отвечал на вопросы. И не пыталась командовать, чего не любил Алексей в женщинах, по крайней мере, в начале знакомства.

 Да ладно уж, не жениться же ему на ней, в самом-то деле. Курортный роман не предполагает такого завершения.

Они вместе пообедали в ближайшем кафе и разошлись по своим квартирам, чтобы переждать жару да и вздремнуть немного. Вечером снова встретились на пляже. Анапский пляж в августе-месяце – это большой колхозный рынок – теснота, гвалт, бойкая торговля всем, чем угодно. Яблоку негде упасть, не то, что уставшему от жизни отпускнику. И это по всему берегу от пригородной бухты в сторону Джемете, и дальше, со всеми остановками. Вот такой пляжик, растянувшийся на десять километров.

10.10.2010