Место под Солнцем. Глава 7. О, это имя!

- Простите меня, государь, но эти забавы не по мне.
Мориньер выдержал тяжелый взгляд короля. Продолжил говорить спокойно:
- Поверьте, сир, праздник пройдет лучше, если вашего покорного слуги на нем не будет.
Людовик захлопнул книгу, которую до тех пор держал на коленях, положил ее на стол – слишком близко к краю. 
- Отчего это? – спросил высокомерно.
Мориньер неопределенно улыбнулся.
- Я уверен, что ваше величество ни за что не доверили бы каменщику выращивать цветы в ваших садах, а повару – устраивать фейерверки. Люлли, ваше величество, не взялся бы готовить декорации, а Вигарани вынужден был бы отказаться писать музыку. Танцевать в балете партию пасторального пастушка… Согласитесь, сир, эта роль не по мне.

Он подошел ближе.
Король вздохнул:
- Значит, и вы оставляете меня?
В забывчивости отнял ладонь, которой придерживал толстый том.
Мориньер подхватил книгу, не позволил ей упасть.
- И я? Кто же еще, сир?
Краем глаза взглянул на обложку.
- Труд достопочтенного отца Рапена? Ваше величество не уверены в грядущем?
- Не уверен? Откуда этот вопрос?
Людовик раздраженно дернул плечом.

В последнее время все, будто нарочно, ведут себя на удивление непочтительно. И хотя Мориньеру король обычно позволяет более чем большинству прочих, сегодня он готов обратить свой гнев на любого неосторожного.
Многие почувствовали настроение короля, и приемная в эти часы почти пуста. 

Мориньер сделал вид, что не заметил недовольства государя. Улыбнулся.
- Что еще может заставить ваше величество перечитывать «Pacis triumphalis» («Победа мира»)? Пиренейский мир заключен. Королева ждет наследника. Все движется своим чередом, сир. Что беспокоит ваше величество?
- Вы, Мориньер. Вы и ваши друзья.

Людовик сердится.
Он влюблен. Он желает, чтобы окружающие радовались вместе с ним. А вместо этого его заставляют чувствовать себя виноватым.
Мать упрекает его в том, что он слишком мало внимания уделяет государственным делам. Ежедневно, при каждой встрече, она укоряет его за то, что он чересчур увлекся «этой хромоножкой Лавальер». Качает головой, кривит губы. «Вашему величеству стоило бы больше думать о своей супруге и младенце, которого та носит», - говорит она. И Людовику всякий раз требуется невероятное терпение, чтобы сохранять вид величавый и неприступный.   
А этот несносный граф де Грасьен? Великолепный придворный и вернейший слуга, он изо дня в день упрашивает Людовика отправить его в Лотарингию. Твердит упорно о бесконечном желании служить своему королю и Франции. Радуясь тому, что Людовик позволяет ему говорить, ведет свою речь – длинно и пылко:
- Ваше величество помнит, - говорит, - чего стоит слово герцога Лотарингского! Много ли потребовалось ему времени, чтоб отказаться от подписанного в пользу Франции отречения от престола? А позже, в пятьдесят втором году, удержало ли его слово чести, данное им кардиналу Мазарини, от переговоров с Фрондой? Карл IV заключает соглашения так же легко, как и нарушает их. И теперь, когда по Венсенскому договору он получил свое герцогство обратно взамен на признание себя вассалом вашего величества, можем ли мы быть спокойны? Чего стоят его обещания, когда под воздействием обстоятельств он так легко берет свои слова назад?
Людовик и сам знает, что, несмотря на клятву верности, Карл IV снова смотрит в сторону Вены. Он делает все, чтобы укрепить Марсаль и не дать французам захватить его. А Людовику нужна Лотарингия во что бы то ни стало.
- Сир, мы забрали у него Зирк, - говорит Грасьен, - разрезали его герцогство пополам. Нанси больше не защищен никакими укреплениями. Да, сегодня, пока еще, герцог обещает возвращение Лотарингии и Барруа французской короне. Но не лучше ли взять их самим, чем полагаться на обещания человека без чести?
Король слушает. И ему чудится недосказанное: «Не пора ли забыть о любви и подумать о Франции, ваше величество?»

Он, Людовик, испытывает неловкость от того, что все вокруг, кажется, озабочены делами государственными больше него. И ему требуется огромная выдержка, чтобы милостиво говорить с этими торопыгами – с Филиппом де Грасьен, рвущимся в бой, с Севераком, теперь вот – с Мориньером. На последнего терпения хватает едва.

- Чем же вы намерены заняться в то время, когда придворные бездельники во главе с вашим королем будут танцевать? – ехидно спрашивает, наконец, Людовик, взглядывая на Мориньера.
- Господин Фуке предложил мне провести несколько дней в Во-ле-Виконте.

Это имя! Это проклятое имя! Он, монарх, удержался бы от проявления гнева, если бы не это имя.
- Не говорите мне о нем! Я не желаю слышать!
Король встает. Делает несколько быстрых шагов в сторону камина. Потом останавливается, поворачивается к своему слуге.
- Я запрещаю вам!
- Готовится празднество, - терпеливо продолжает Мориньер, - которое должно служить к славе вашего величества, и господин Фуке полагает, что ваш покорный слуга может подсказать, как сделать пребывание там вашего величества наиболее приятным.
- У белки хитрость лисицы*, - едва сдерживая ярость, бушующую в нем, говорит король. - Фуке хочет переманить вас на свою сторону, чтобы воспользоваться вашим влиянием при дворе.
Мориньер отступает на шаг. Ничто не меняется в его лице. Только голос становится ровным и холодным, как занесенная снегом равнина:
- Переманить? Мне, очевидно, недостает ума, сир, чтобы понять то, что теперь произнесли ваше величество. Я нахожусь здесь, при дворе, чтобы служить своему королю и Франции. Смею думать, что я всегда делал это достойно, и рассчитываю поступать так и впредь.

Он молчит какое-то время. И фигура, и лицо его выражают крайнюю степень отчужденности.
Король готов уже вскричать: «Ну-ну, господин Мориньер, полно! Я нисколько не сомневаюсь в вашей преданности!»
Он не успевает, потому что Мориньер вдруг продолжает:
- И именно потому, что я бесконечно предан вашему величеству, я чувствую себя обязанным сказать: «Каким бы приятным ни представлялось мнение господина Кольбера, какой бы выгодной ни казалась та информация, которой он так щедро делится с вашим величеством, найдите в себе силы, сир, прислушаться ко всем сторонам: к сторонникам, противникам и безразличным. Не позволяйте никому втянуть ваше величество в ситуацию, когда злые языки окажутся вправе сказать: «Наш король пристрастен, следовательно, несправедлив».

Губы Людовика белеют. Он до хруста суставов переплетает, стискивает пальцы. Любой на месте Мориньера предпочел бы умереть, чем испытывать эту направленную на него ярость. Только не Мориньер.
Он смотрит в глаза своему королю.
- Позвольте мне, сир, составить свое мнение. И я обещаю вам, каким бы оно ни оказалось, я вернусь, чтобы доложить свои соображения, если, разумеется, они будут вашему величеству интересны.

Людовик хватает трость и в бешенстве бьет ею по каминной решетке. Трость разламывается надвое. Король долго смотрит на оставшийся в руке кусок. Потом швыряет его в огонь.
Спустя минуту поворачивается к Мориньеру. Его лицо непроницаемо.
- Что ж… Я буду танцевать балет с теми, кому это доставляет удовольствие. А вы идите, - машет рукой, отпуская. - Я постараюсь выслушать вас, когда вы вернетесь.
- Да, государь.
 Мориньер улыбается вдруг. Опускается на одно колено.
- Велите, сир, рубить мне голову, но напрасно ваше величество отослали господина де Лоранса. Вот уж кому доставило бы ни с чем не сравнимое удовольствие танцевать с вашим величеством. И роль пастушка подошла бы ему как нельзя более.
- Ступайте, сударь, - уже мягче говорит молодой король. - Ступайте.

*


Выйдя от короля, Мориньер лишь на мгновение задержался на пороге приемной. Мельком оглядел присутствующих. Не обнаружив никого, с кем ему было бы приятно встретиться, направился через центр залы к выходу.

Он собирался сразу же покинуть Лувр. Но, заметив направляющегося ему навстречу мужчину в платье простого черного сукна, понял, что это удовольствие придется отложить.
Дождавшись приветствия, коротко кивнул. Оглядел мужчину с едва заметной долей высокомерия, улыбнулся равнодушно, произнес, будто с трудом узнавая:
- Господин Кольбер?
Тот склонил голову. Выпрямившись, взглянул Мориньеру в лицо.

- Я так рад, господин Мориньер, что судьба столкнула меня сегодня с вами в этих бесконечных коридорах Лувра.
Его темные глаза под нависшими бровями смотрели уныло. И слова, что произносил интендант, никак не сообразовывались с его обликом.
Мориньер изогнул насмешливо бровь - Кольбер был не из тех, кто полагается на волю случая.
- В самом деле, - согласился с нескрываемой иронией. - Что может быть приятнее подобной счастливой случайности?
Сделал шаг-другой по коридору. Кольбер развернулся и медленно пошел рядом.
- Так чего же вы от меня ждете, господин Кольбер?
- Я хотел бы просить вас уделить мне несколько минут.
- А разве я уже не делаю этого? – Мориньер растянул губы в улыбке, одновременно отвечая на приветствие двух поравнявшихся с ними молодых щеголей.
Не старался быть приятным. Даже вежливым быть – не старался.

- Я благодарен вам, господин де Мориньер. Безмерно благодарен. – Кольбер очевидно был намерен не замечать нерасположенности собеседника к разговору. – И я удовлетворился бы вполне беседой с вами в любой нише у любого окна, если бы… - он сурово оглядел очередную легкомысленную парочку, едва не столкнувшуюся с ними, – если бы не эти чертовы… сквозняки.
Кольбер обогнул пажа, бредущего им навстречу с отрешенным видом.
- В коридорах Лувра так дует! Я всегда боюсь простудиться.
- В самом деле? – усмехнулся Мориньер. – А я слышал, что вы то и дело подбиваете нашего короля, и без того тяготеющего к спартанским условиям, раскрывать окна пошире – при любой погоде и всяком времени года, - едва только появляетесь в кабинете для доклада.
Кольбер посмотрел на него с притворным упреком.
- Ну что вы, - скривил губы, - нет на свете человека менее расположенного к неоправданным рискам.
Мориньер ухмыльнулся.
- Что ж… тогда ведите меня туда, где риск простудиться минимален.

Когда Кольбер провел его в комнату, в которой с некоторых пор проходили встречи государя с министрами, Мориньер едва сдержал улыбку. И он чуть было не рассмеялся, когда тот, остановившись прямо напротив потайной двери, за которой Мориньер не однажды устраивался, чтобы послушать, о чем будет идти речь на этих заседаниях, громко сказал:
- Ну вот, здесь мы можем говорить, не опасаясь нескромных ушей.
- В самом деле? – спросил Мориньер лениво. – Другими словами, вы уверены, что в комнате, что расположена теперь за вашей спиной, никого нет?
Кольбер вперил изумленный взгляд в собеседника. Кивнул – уверен.
- Желаете проверить? – Кольбер шагнул в сторону потайной двери.
Мориньер отмахнулся – оставьте. Подождал, пока Кольбер займет привычное место. Отметил в очередной раз, как грамотно оно выбрано.
Кольбер всегда садился в самое дальнее от короля кресло, с правой стороны, в конце длинного стола. Это давало ему сразу несколько преимуществ. Прежде всего, он таким образом демонстрировал насколько невелики его притязания - скромность слуг всегда так трогала Людовика. При этом интендант получал возможность наблюдать за всеми присутствующими одновременно. И, наконец, когда Кольбер брал слово, все вынуждены были оборачиваться в его сторону – иначе невнимание стало бы слишком заметно. Более удобным было только место самого монарха.

Дождавшись, когда Кольбер опустится в кресло, Мориньер сел по другую сторону стола. Не слишком далеко, но и не близко – ровно на таком расстоянии, чтобы при разговоре хитрецу Кольберу пришлось возвышать голос.
Сев, он откинулся на спинку кресла, положил обе руки на темную дубовую столешницу.
- О чем вы хотели со мной говорить? – спросил спокойно.

- Весь двор с ума сходит перед предстоящим праздником… А вы, я слышал, до сих пор ни разу не появились на репетиции нового балета? Вы не будете танцевать? – произнес Кольбер, стараясь придать голосу легкости.
Та, впрочем, была ему вообще не свойственна и давалась теперь непросто. Мориньер улыбнулся:
- Я редко танцую, вы знаете. Как и вы, не так ли?
- Я купец, - пожал плечами интендант. - И мой отец рассудил, что танцы – последнее, что может пригодиться его сыну в жизни. Но вы… Когда вы входите в бальную залу, дамы падают от возбуждения в обморок.
Мориньер пожал плечами:
- Вы уверены, что пригласили меня сюда для того, чтобы обсуждать уловки неуравновешенных женщин?
- Нет.
Кольбер резко встал, сделал несколько шагов и опустился в кресло прямо напротив Мориньера.
- Нет. Я хотел говорить с вами о другом. Я слышал, вы собираетесь в ближайшее время посетить господина Фуке в Во-ле-Виконте?

Лицо Мориньера приняло неопределенное выражение. Он смотрел на собеседника без интереса. Молчал.
Кольбер знал эту способность графа игнорировать вопросы и ненавидел ее. В молчании этого господина в такие моменты не было ни вызова, ни ожидания – одна беспросветная скука. Как если бы человек, задавший вопрос, вдруг обнаружил свою глупость, и Мориньер только вежливо старался не дать собеседнику это почувствовать.

- Я ни за что не позволил бы себе быть нескромным, если бы не дело чрезвычайной важности, - продолжил Кольбер, стараясь не выказывать овладевшего им раздражения. - Видите ли… Господин Фуке уже давно не появлялся во дворце. Подготовка к празднику занимает все его время – это понятно. Но… - он замялся, - не согласились бы вы, господин де Мориньер, передать господину суперинтенданту письмо от меня? Я мог бы отправить бумаги с курьером, но, узнав, что вы собираетесь увидеться с моим дорогим патроном и другом, я посчитал возможным просить вас об одолжении.
Мориньер шевельнулся, посмотрел на Кольбера с невыразимым добродушием.
- Разумеется, господин Кольбер, разумеется.
Он взял в руки письмо, подержал его на весу, оглядел со всех сторон, потом перевел взгляд на интенданта финансов.
- Мне не сложно будет сделать вам приятное, но у меня есть условие.
- Какое?
- Вскройте его.
- Но зачем?
- Видите ли, господин Кольбер, - сердечно проговорил Мориньер, и лицо его осветила приветливейшая улыбка, - у меня есть причуда…
Он помолчал, снова легкомысленно покрутил письмо в руках. При этом не сводил с Кольбера взгляда.
- Какая причуда, господин Мориньер? – тот улыбнулся в ответ, однако улыбка его вышла гораздо менее блистательной.
- Я не вожу бумаг, содержания которых не знаю. Вскрывайте, - Мориньер протянул письмо интенданту.
Внимательно следил за выражением лица Кольбера. Тот сидел  потрясенный.
- Но это невозможно, господин де Мориньер, - проговорил, наконец, тихо. – Совершенно невозможно. То, что написано в письме, не предназначено для чужих глаз.
Мориньер кивнул. Поднялся, положил письмо на стол.
- В таком случае вам, господин Кольбер, придется воспользоваться услугами курьера.
- Кстати, - он готовился выйти из-за стола и направиться к двери, но тут приостановился, обернулся, отметил, что письмо уже исчезло в кармане интендантского камзола, - когда вы узнали о том, что я намереваюсь встретиться с господином Фуке в Во-ле-Виконте? И кто сообщил вам об этом?
- Вы ведь знаете, господин де Мориньер, двор – скопище сплетников. Чтобы что-то услышать, достаточно прислушаться.
Мориньер усмехнулся. Чтобы понять, откуда до Кольбера донеслась информация о его планах, ему долго гадать не пришлось. Он упоминал об этом дважды – в день, когда договаривался с Никола Фуке о встрече, и сегодня – в кабинете Людовика.
Мог ли некто подслушать их разговор, стоя у дверей в королевский кабинет среди тех, кто ожидал аудиенции? Только теоретически. В приемной было мало народа, и проявлять чрезмерное любопытство было бы не слишком удобно. Двери же в кабинет были закрыты плотно, - Мориньер закрывал их сам, - так что случайно услышать, о чем они говорили с королем, было практически невозможно.
Мог ли кто-либо находиться в маленькой, смежной с кабинетом, комнате? Тоже навряд ли. Окажись там посторонний, Людовик вел бы разговор по-другому. Кроме того, у подслушивающего не было никакой возможности так скоро передать разговор Кольберу. Чтобы покинуть комнату, шпиону пришлось бы пройти через кабинет. А это он мог сделать только после того, как его, Мориньера, разговор с его величеством завершился.
Из этого следовало, что Кольбер получил информацию из дома Фуке. Мориньер был уверен в этом. Более того, он был убежден, что в доме суперинтенданта следовало бы поискать не так болтуна, как предателя. То, что сам Фуке мог обмолвиться о встрече, Мориньер исключал совершенно. И у него были для этого веские основания. Он знал, что суперинтендант по легкомыслию мог упомянуть в кругу друзей о предстоящей встрече, если бы он, Мориньер, не просил его сохранить их намерения в тайне. А он попросил. И Фуке обещал. А нарушить обещание Никола Фуке не согласился бы под страхом смерти.

- Погодите, господин Мориньер, - Кольбер поднялся. – Прошу вас, присядьте. Я не был с вами до конца откровенен. Дело не только в письме.
Мориньер вернулся к столу, оперся руками о столешницу. Какое-то время пристально смотрел в лицо интенданту финансов. Потом снова опустился в кресло.
- Что ж… Давайте попытаемся еще раз. Я вас слушаю.
- Дело в том, что меня очень беспокоит то, что происходит теперь вокруг имени господина Фуке.
- Что же происходит?
Кольбер вздохнул.
- Много месяцев подряд на господина суперинтенданта приходит донос за доносом.
- И почему это стало беспокоить вас именно сейчас?
- Меня волновало это и прежде. Но теперь… Вы ведь понимаете - терпение нашего короля не безгранично. Боюсь, предел может наступить довольно скоро.
- Отчего вдруг? И почему вы решили, что, если вы поделитесь вашими опасениями со мной, это как-то поможет вашему патрону?
- Вы так близки к государю! Может, вы могли бы замолвить словечко при случае? Вы ведь знаете, иногда одно слово, сказанное в нужный момент, может все поправить.
Мориньер смотрел на Кольбера с легкой, едва заметной улыбкой.
- Возможно. Но что я могу? Я не финансист и ровным счетом ничего не понимаю в этих ваших делах. Боюсь, узнай господин Фуке о таком защитнике, как я, он расхохотался бы мне в лицо и, определенно, отказался бы от услуг столь неумелого адвоката!
Мориньер улыбнулся шире. Кольбер же оставался серьезен.
- Не дай Бог, чтобы господину Фуке потребовался адвокат! А он может ему пригодиться. Боюсь, его величество назначит инвентаризацию, и тогда господина Фуке ждут крупные неприятности.
- Но вы же сумели убедить короля не проводить инвентаризацию имущества Мазарини? – Мориньер наклонился вперед, продолжая улыбаться. Только взгляд его стал пронзителен. - И тем самым спасли от конфискации не только состояние господина кардинала, но и финансы многих из тех, кто был так или иначе связан делами с покойным?
Мориньер заметил, как побледнел Кольбер. Впрочем, интендант мгновенно оправился от удара. Ответил сразу, и голос его был тверд.
- Но господин кардинал завещал большую часть своего состояния государю.
- И тот благородно отказался от завещанного.
- Не вполне. Известная доля из оставленного господином кардиналом благополучно осела в казне.
- Другими словами, господин Кольбер, вы хотите сказать, что спасти господина Фуке может только грамотно составленное завещание?
Мориньер откинулся на спинку кресла и рассмеялся так весело и легкомысленно, будто, в самом деле, сказал теперь что-то очень смешное.
- Как вы можете смеяться? – воскликнул Кольбер. – Как вы можете смеяться, когда вашему другу грозят такие неприятности?
Мориньер поднялся, ответил сухо:
- Я обещаю вам передать господину суперинтенданту, как сильно вы о нем тревожитесь, если при нашей встрече беседа хоть одним краем коснется столь важных вопросов.

*

Мориньер шел по коридорам дворца, нацепив на лицо маску привычной холодности. Коротко отвечал на поклоны мужчин, механически улыбался дамам. Вспоминал только что завершившийся разговор с Кольбером.
Мориньер слишком хорошо знал, какую роль играет тот теперь в подготовке падения суперинтенданта финансов, чтобы всерьез воспринять проявленную Кольбером трогательную заботу о судьбе Никола Фуке. Мало того…  Так же хорошо он, Мориньер, был осведомлен и о том, каким образом Кольбер, начавший карьеру в должности интенданта действующей армии и поднявшийся до первого советника государя по финансовым вопросам, сколотил и умножил свое состояние. Он знал о Кольбере достаточно, чтобы не сомневаться в мотивах практически любого из его поступков. Почти любого. Причины, побудившие Кольбера завести сегодняшний разговор, были для Мориньера не вполне очевидны. Впрочем, они ему и не были интересны. Единственное, о чем он жалел – самую малость, - это о том, что не вскрыл поданное ему письмо прямо там, в комнате, находясь на расстоянии вытянутой руки от человека, его запечатавшего. Было бы любопытно посмотреть на выражение лица интригана-интенданта. Да и бросить взгляд на бумаги, представляющиеся Кольберу важными, было бы тоже не лишним.   
Пока Мориньер шел по коридорам Лувра, он еще раздумывал над тем, что за игру сегодня вел Кольбер. Но едва он вышел за ворота, едва сел в карету, он забыл об этой встрече.

Кольбер же продолжал сидеть за столом в той самой позе, в которой оставил его Мориньер. Сидел, переплетя пальцы, глядя в одну точку. Пытался подвести итоги сегодняшнего разговора.
Он по-прежнему находился в исходном положении - ни победитель, ни побежденный; ни друг, ни враг. Когда-то, он помнил это отчетливо, он чувствовал в Мориньере врага. И даже рассчитывал одолеть его. Он говорил с его величеством, намекал тому на связь Мориньера с Фуке, на подозрительные знакомства Мориньера, которые открылись Кольберу, когда тот нанял людей проследить за надменным придворным, на странную, необъяснимую неисчерпаемость состояния последнего. Кольбер говорил и всякий раз натыкался на едва заметное, но стойкое сопротивление короля. Людовик хмурил брови, холодел глазами, переводил разговор в иное русло. Наконец, не выдержав однажды, даже прикрикнул на него – оставьте это! нам надоело слышать! 
Позднее, поняв, что Мориньер-враг неуязвим, он, Кольбер, решил все переиграть. Сделать так, чтобы тот стал ему если не другом, то хотя бы союзником. Он пытался нащупать у Мориньера болевые точки, выискивал слабости, хоть что-то, что могло бы сподвигнуть гордеца встать с ним, Кольбером, на одну ступень. Искал, но не находил. И Мориньер по-прежнему оставался совершенно для него недосягаем.
Кольбер вспоминал сейчас нанесенный ему Мориньером укол – его тонкое: «Вы ведь сумели спасти от конфискации не только состояние господина кардинала, но и финансы многих из тех, кто был так или иначе связан делами с покойным!»
Вспоминал и краснел – от негодования и стыда. Ему нечем было ответить на этот удар.
Будучи управляющим хозяйством первого министра, кардинала Мазарини, Кольбер, безусловно, был в курсе того, что Мазарини слишком сильно и слишком быстро богатеет. Премьер-министр вернулся из изгнания почти нищим. А уже через шесть лет его состояние составляло пять миллионов только в виде кредитных билетов, гарантированных налоговыми поступлениями. Но у Кольбера уже тогда были веские причины держать язык за зубами.
И теперь он знал, вполне определенно знал, что и Мориньеру эти причины известны не хуже его самого. И не было для него сейчас ничего позорнее его беспомощности, неспособности противопоставить этому, облеченному в форму похвалы, оскорблению хоть что-то, что позволило бы ему сбить спесь с наглеца.








Примечания:


*  «У белки хитрость лисицы» -  fouquet – на бретонском наречии «белка»)