Глава 4 Шесть мертвецов

Глава 4: Шесть мертвецов.


При проведении наступательных операций, очень важным элементом является способность командующего, создавать у неприятеля иллюзию возможности отхода. Нельзя загонять противника в откровенный тупик, всегда нужно оставлять видимость выбора, а иначе противник, понимая безвыходность собственного положения, обратит все свои силы на осуществления прорыва, что приведет лишь к напрасным жертвам и нимало не поспособствует делу окончательного разгрома врага. Или же, говоря проще, нет зверя опаснее, чем крыса, загнанная в угол.
Из лекции для старших избирающих, маршала Ирви лейн Раемма.

Закрыв дверь ведущую в кабинет Верховного Направляющего, Дани позволил себе на мгновение остановится, прикрыть глаза и привести мысли в порядок. Успокоиться – вот что ему сейчас нужно. Просто глубоко вдохнуть, медленно выдохнуть и постараться успокоиться. «Дыши», - мысленно приказал он себе. Вдох - выдох, вдох – выдох – это ведь так просто! Сосредоточить внимание – всё, сколько его есть, каждую частичку, толику - на таком естественном, таком обыденном действии, как дыхание, и разум успокоится сам собой.
- Эй, Ди, ты чего, как коняга стоя заснул? – насмешливый и немного обеспокоенный голос Толика вывел сержанта из того лёгкого подобия транса, в который он погрузил сам себя, но достигнутое состояние умиротворения не покинуло его, когда действительность вновь вторглась в сознание. Странно, но этот ребяческий трюк, показанный отцом в далеком детстве, когда маленький Дани прибегал к угрюмому и немногословному Анну Павилосу и жаловался на порождений прячущихся в темноте, всегда срабатывал. Ещё в академии, какой-то многомудрый ваятель, чьё имя Дани благополучно забыл, пытался втолковать младшему избирающему Павилосу в чем там дело, - он много говорил, но из его слов Дани уяснил только одно: работает – и ладно. Будь благодарен хотя бы за это. И Дани был благодарен! Сколько раз за минувшие со времен беспечного детства годы, старый фокус спасал ему – если и не жизнь, то уж рассудок – точно! – сколько раз вытягивал из-за грани – не счесть. «Не думай, просто дыши, и всё образуется». И Дани дышал, просто дышал, не думая ни о чем, не надеясь, не веря, не мечтая… он просто дышал.
- Нет, Толик, - вдох-выдох, вдох-выдох. Тень веселья скользнула по умиротворенной глади разума и отразилась на лице, заставив губы сложится в скупую улыбку. – Я, конечно, устал, но не до такой степени. Просто решил чуток постоять и дать тебе время понервничать вволю.
Вот теперь улыбка разлилась во всю ширь лица сержанта.
- И с какого бы счастья мне нервничать? – прищурившись, поинтересовался чтец.
- Сам не знаю, - пожал плечами Павилос. – Но ты же всегда нервничаешь, когда находишься рядом с его преподобием Рандованом…
Китен зашипел, как целая куча раскаленных углей, на которую ненароком опрокинули чашку колодезной воды.
- Не поминай дьявола! – гневно прошептал маленький чтец, сплюнув и трижды пошлепав себя по бедру.
Расправив плечи и поправив ремень форменного кителя – скорее, по въевшейся в кожу привычке, чем по необходимости – Дани медленно покачал головой и проговорил:
- Увы, не выйдет, дружище. Нам приказано немедленно доставить его преподобие сюда, и ты пойдешь со мной.
Не обращая внимания на яростное негодование старого друга, Дани повернулся к паре стражей стоявших на некотором отдалении от беседовавших приятелей.
- Вы остаетесь на посту, - Дани старался не особенно обращать внимание на откровенную радость, на миг проступившую на лицах бойцов сквозь извечную маску невозмутимости – ещё бы, им-то не придется иметь «удовольствие» конвоировать его преподобие! – Приказы вы знаете, но на всякий случай повторюсь: в случае любого, подчеркиваю – любого! – эксцесса, вам вменяется в обязанность уничтожение всех находящихся в этой комнате, - он кивнул в сторону кабинета Сераписа. – Его Светлость, заверил меня, что при любых обстоятельствах он сам находится под постоянной защитой «Покрова», так что можете не церемониться. Стреляйте во всё, что движется, и безо всяких сомнений. Всё ясно?
Стражи одновременно кивнули – точно пара чинианских болванчиков затрясли головёнками.
- Вот и хорошо, - одобрил Дани и бросил насупившемуся Китену: - Пошли.
***
Серапис кон Александер неторопливо изучал лица шести человек расположившихся на паре специально для них доставленных диванов. Шесть совершенно разных, не схожих ни внешне, не по чертам характера человек, единственным сродством которых являлось совершенное в далеком прошлом преступление и последовавшая за ним Кара. Получив разрешение от Верховного Патриарха на свою операцию, Серапис несколько суток провел за тщательным отбором кандидатов, снова и снова взвешивая все за и против, решая, отменяя собственные решения принятые лишь минуту назад и вновь решаясь, он, казалось, узнал о людях собравшихся в его кабинете всё, что только возможно и даже больше. Отметая одного претендента за другим, выискивая малейшие признаки слабости или же наоборот - силы неподвластной ему, он скрупулезно, точно паук ткущий ловчую сеть, плел собственную паутину в которой, в итоге, оказались шесть человек сидящих напротив него. И сейчас, вглядываясь в их глаза, кон Александер заметил что, несмотря на всю несхожесть, у этих людей было нечто общее – глаза, вернее – взгляд. Настороженный, оценивающий, бесстрастный и в тоже время, какой-то… Серапис долго пытался найти правильное определение, но так и не смог. Самым близким словом, подходящим для описания плескавшегося на самом дне души его гостей чувства, было слово обида. Затаенная, спрятанная – возможно даже от них самих - захороненная так глубоко, так надежно, что даже память о ней давно истерлась. Но она была. И в будущем это могло стать серьёзной проблемой.
Верховный Направляющий откинулся на спинку кресла и отбросил настораживающие мысли – сейчас не время беспокоится о грядущем, сейчас нужно сосредоточится на настоящем моменте. Но он не забудет, нет! Придет время и он найдет способ сыграть на затаенных чувствах своих гостей, на их только что обнаруженной слабости. Но это всё потом, а пока же пора переходить к основной части представления подготовленного на сегодня, пора разыграть главный акт написанной заранее пьесы.
- Эона де Чергир-Дози, - голос Сераписа, когда он заговорил, обращаясь к могучему аффридцу, оказался настолько тих, что приходилось напрягать слух дабы расслышать его. – Человек, чьё имя при жизни стало синонимом слова «честь». Легенда во плоти. Один из трёх отверженных за всю историю Кары, кто добровольно принял на себя «Долг искупления». Даже твоё преступление - предательство, по сути и по букве – не вызывает ничего кроме уважения. Равный среди первых, человек-долг, человек-честь… - Серапис внезапно умолк, точно утратил нить собственной мысли, а когда вновь заговорил, голос его зазвучал ещё тише. – Почему? Я никогда не мог понять, почему ты это сделал? В том, что случилось, не было твоей вины, никто, даже твои враги, не могли и помыслить об обвинении. Зачем ты это сделал, Эона? Зачем потребовал Кары?
- Так был правильно, - ни на секунду не задумавшись, отозвался гигант.
- Правильно, - едва слышно прошептал ваятель. – Для кого? – этот вопрос не относился к аффридцу, ваятель говорил сам с собой, и все это понимали. – Ты сохранил честь – бесспорно… - снова молчание. – И что ты чувствуешь сейчас? – голос Серапис окреп, взгляд встретился со взглядом Эоны – точно два клинка, бледно-голубой и антрацитово-черный со звоном и яростью стихий скрестились на поле боя. – Что ты чувствуешь, зная, что, возможно, твоя честь, твоя гордыня, твоё самомнение и ставка своей души превыше долга, послужило причиной гибели твоего родного филиала? Каково это, знать то, что знаешь сейчас ты, переживать то, что ты переживаешь? Быть преступником – это одно. В конце концов, никто не гарантирован от ошибок! Но ты – ты совсем другое дело. Они, - Серапис не глядя кивнул на противоположный диван где сидели трое изгоев из другой камеры, - всего лишь преступники, возможно – неудачники и глупцы, не больше. Но ты, мой друг, ты – палач веры.
Если Серапис хотел вывести этими словами – ужасными, чудовищными по самой своей сути! – аффридца из равновесия, поколебать его внутреннее состояние покоя – он жестоко просчитался. Или же Эона де Чергир-Дози оказался самым лучшим притворщиком из всех, которых доводилось знавать Дориану слушавшему этот странный разговор с непонятным ему самому чувством стеснения – точно подглядываешь за старшими в замочную скважину. Аффридец же даже не шевельнулся!
- Я поступил правильно, глубокоуважаемый саади ква, в конце – только это и имеет значение. Я поступил, так как поступил, и мне не стыдно будет взглянуть в глаза моих предков, когда придет моё время.
Серапис медленно кивнул, точно бы соглашаясь со словами Эоны – нехотя, против воли - но губы его сложились в хищную улыбку зверя почуявшего кровь.
- Бесспорно, мой друг, бесспорно! Ты безо всякого трепета сможешь глядеть в глаза предков. Но вот сможешь ли ты так же легко смотреть в глаза потомков. Сумеешь ли выдержать их горящий презрением и ненавистью – заслуженной, Эона, о, вполне заслуженной! – взгляд? Что ответишь ты им, мой друг, когда их обвинения падут на твою голову? Что ты поступил правильно, спас честь, искупил «преступление»? Жалкие отговорки – вот чем будут твои слова!
- Мои грехи, уважаемый, - пожав могучими плечами, мягко отозвался аффридец после долгого молчания. – Мои… и только мне за них отвечать.
- Ах, если бы всё было так просто… - печально прошептал ваятель.
Тень горестных размышлений легла на его лицо, избороздив сетью морщин высокий лоб, словно бы разговор с аффридцем пробудил в душе Сераписа некое воспоминание, и боль, что стояло за ним. Дориан смотрел на дядю и не мог узнать в этом постаревшем и угрюмом человеке того Сераписа кон Александера, что знавал прежде. Всё изменилось. Куда делся немногословный, но всегда благодушно настроенный и улыбчивый мужчина, с удовольствием возившийся с ребятней в редкие свои посещения родового замка?
На некоторое время в кабинете воцарилась гнетущая тишина, которую никто не решался нарушить, отдавая тем самым дань уважения хозяину кабинета. Все ждали, когда Верховный Ваятель в достаточной мере отрешиться от терзающих его демонов и вновь вернется в реальность. Так и произошло.
- Ляо лейн Вайлинь, - внезапно проговорил Серапис и с лёгкой усмешкой, так не вязавшейся с грустным выражением глаз, посмотрел на сжавшегося точно пружина при звуках собственного имени чинианца. – Яростный Чи – так, кажется, тебя называли?
Коротышка неуверенно кивнул. Он явно весьма неуютно чувствовал себя под пронзительным взглядом Верховного Ваятеля.
- Воин без страха, боец, познавший пульс битвы лучше многих. Ты знаешь, твои собратья до сих пор ставят тебя в пример, ведь мало кто мог сравниться с тобой на поле боя… - Серапис беззвучно усмехнулся. – Но одна черта характера перечеркнула все твои достоинства: ты слишком эмоционален, чересчур подвержен влиянию настроения и момента. Сколько твоих соратников погибли из-за твоей импульсивности, Ляо? Тридцать шесть, если память меня не подводит?
Коротышка смолчал, лишь ещё ниже опустил взгляд, полыхнувший на мгновение яростью.
- И всё же, не это привело тебя к Каре. Я никогда не мог понять, отчего тебя приговорили к изгнанию, Ляо – не понимаю и теперь. Да, я знаю, знаю, что официально ты был обвинен в нарушении субординации приведшей к гибели почти всей твоей руки, но доказательная база была настолько… косвенной, - Серапис выговорил последнее слово с легко различимой иронией, - что подлинность твоего проступка вызывает серьезные сомнения. Так что же случилось в Долине Семи Сосен, Ляо? Что на самом деле там произошло?
Чинианец нехотя поднял голову и искоса посмотрел на ваятеля.
- Что был – то было, - натянуто отозвался он, поняв, что отмолчаться не выйдет. – Некоторые вещи лучше забыть…
- Да, пожалуй, так и есть, - степенно проговорил кон Александер, изучающее оглядывая крошечного чинианца. – Есть вещи, которые лучше забыть. Но тогда, возможно, ты ответишь на другой мой вопрос: что именно ты почувствовал, когда твой нож вонзился в спину гроссмейстера Диль-ю?
Ляо резко вскинул голову, и оторопело уставился на ваятеля. В его взгляде, во всем выражении лица отражалось неподдельное удивление, но ещё там отчетливо проступало другое чувство – страх, почти паника.
- Ты удивлен? – вскинув бровь в притворном изумлении, поинтересовался Серапис. – Однако, напрасно, дир Вайлинь. Причины, побудившие руководство твоего филиала скрыть подлинный твой проступок от своих людей, вполне объяснимы, но мы же со своей стороны, стараемся выяснить истину во всем. В том числе и о том, что в действительности происходит в домах наших братьев. Но ты так и не ответил на мой вопрос: что ты чувствовал, вонзая нож в спину своего труса-гроссмейстера?
- Ярость, - одними губами прошептал чинианец, вновь опуская глаза.
- Ярость, - медленно проговаривая каждую букву, повторил за Ляо ваятель. – Ярость… кровь твоей души, сила, что превозмогала боль и усталость, отчаянье и страх. Ярость - твоя амброзия, Ляо, твой эликсир вдохновения...
Серапис снова замолчал, пристально наблюдая за всё больше съеживающимся чинианцем.
- Ты помнишь сказку, Ляо? – внезапно спросил ваятель. – Ту, где безумный поэт Герме искал Духов Вечности, чтобы вызнать у них секрет приготовления Амброзии?
Коротышка через силу кивнул. Эта сказка-притча была хорошо известна в филиалах, и нередко её ставили даже на подмостках столичных театров.
- Тогда ты должен помнить и то, чем она заканчивается, - жестко закончил Серапис, вцепившись взглядом в чинианца, точно ястреб в змею и не отпускал до тех пор, пока Ляо опять не кивнул, куда более неохотно, нежели раньше. Но кон Александера не удовлетворился жестом маленького чина. – Говори, - тоном, не терпящим возражений, потребовал он. – Чем закончилась та история?
- Герме отравился, выпив всю Амброзию, что дали ему Духи, и умер, - едва слышно прошептал Ляо, не вынеся требовательного взора ваятеля. – Но перед этим он успел написать самую великую и вдохновенную поэму в своей жизни…
- Верно, - Серапис ещё некоторое время удерживал взгляд Ляо, а когда, наконец, отпустил, Дориану показалось, что он расслышал вздох облегчения, испущенный Коротышкой. – Как и у каждой хорошей сказки, у истории Герме есть своя мораль, Ляо. Мёд Поэзии, Амброзия, является аллегорическим выражением, как является им и финал постигший поэта Герме. Нельзя предаваться полностью на волю своим инстинктам, нельзя позволять своей внутренней сути – ярости в твоем случае – брать верх над здравым смыслом. Твоя ярость, Ляо, как и Амброзия Герме, хороши лишь в малых дохах, в больших они – яд, и для разума, и для тела.
***
Оазис Эхо оказался самой мрачной и безлюдной цитаделью из всех, в которых доводилось служить Дани. Даже «Ядовитая лоза» - восьмая цитадель, располагавшаяся в изуродованном и глухом Ванриамском запустенье – не казалось настолько угрюмой и зловещей. Пустые коридоры Оазиса, в которых даже самый тихий звук раскатывался многоголосым эхо, (что и послужило одной из причин возникновения неофициального имени цитадели) – казались бесконечными, точно последний путь смирившегося со своей судьбой смертника; высокие сводчатые потолки – в нарушение всякой логики - давили и заставляли против воли вжимать голову в плечи и ускорять шаг; древние барельефы и лепнины, украшавшие стены, вычурные оконные мозаики почти не пропускавшие свет, купола центральных залов, расписанные полустертыми панорамами, мебель, такая старая, что, казалось, может рассыпаться кучкой праха при самом легком прикосновении… Склеп – вот на что походил Оазис больше всего! На древний, заботливо поддерживаемый в чистоте и порядке склеп, в коем прошлое переплеталось с ещё более далеким прошлым выдавливая прочь настоящее и не оставляя для будущего ни малейшей щели в которой то могло бы угнездиться.
Оазис считался домом ваятелей, их твердыней и местом последнего приюта, но самих ваятелей здесь было на удивление мало – не больше полутора сотен на весь этот огромный, занимавший не меньше шести миль в диаметре комплекс, рассчитанный на одновременный прием ста тысяч. Конечно, и раньше и теперь, сами ваятели составляли меньшинство обитателей цитадели: прислуга, строители, садовники, повара – да мало ли рабочего люда требуется, дабы поддерживать в надлежащем порядке такую громаду как Оазис? А ещё казармы, рассчитанные на двадцать тысяч стражей, огромные ангары – вотчина многочисленных механиков, боксы симбиотов, целые этажи, отведенные для размещения храмовников и эфирцев – пустующие уже не одно десятилетие. Но всё же… Всё же сто пятьдесят ваятелей… Времена расцвета для них давно миновали. Всего одиннадцать тысяч представителей этой некогда всемогущей касты обитало в филиале Валентиниана – крупнейшего и наиболее могущественного из всех филиалов Терры. Одиннадцать тысяч там, где когда-то их насчитывались сотни тысяч! Да и что это были за ваятели – тени себя былых! – всего семьдесят пять из ныне живущих творцов изменений носили титул Высоких, тех, кого в давние времена именовали Всемогущими, но и они были лишь призраками истинных Потрясителей Основ. Конфедерация умирала, медленно, незаметно, тихо… Она не содрогалась в огненных объятьях агонии, как в эпоху Пробуждения Бездны; не истекала кровью времен первых Священных Походов; не истощала сама себя безумными авантюрами Акваткусианских войн. Нет, она просто тихо умирала, как мифические гиганты древности, угасавшие во сне, оказавшись не способными сносить более веса собственной постаревшей плоти.
Каждое новое поколение конфедератов всё дальше уходило от заветов предков, всё больше утрачивало подлинную связь с той громадой, что звалась Конфедерацией. Старые знания терялись, навыки забывались, способности всё чаще и чаще деградировали, несмотря на все усилия патриархата и жестокую политику Матриамон-ней. Сама память истаивала и затуманивалась, искажая образы былой реальности, обращая их в прах…
Дани сбился с шага и потряс головой, отгоняя прочь навязчивые и такие безрадостные мысли. Чересчур безрадостные, даже по нынешним сумрачным временам. Он так и не сумел оправиться от потрясения пережитого в лаборатории техников – слишком мало времени прошло - и сам понимал это. Отчасти, именно пережитый в подземелье шок отравлял восприятие сержанта, не давал взглянуть на окружение беспристрастно. Но именно что отчасти. Действительность давила и угнетала, но она не только ещё больше усугубляла внутренний раздрай, она-то и была его причиной. Окажись Дани в другом месте, и воющие демоны отступили бы – в этом он не сомневался! – но только не здесь, не в Оазисе с его мрачной эстетикой и гнетущей тишиной изредка разгоняемой лишь неверным, бьющимся меж высоких стен эхом, так похожим на заунывный погребальный плачь.
Наверное, когда-то, в далеком прошлом, цитадель ваятелей выглядела и ощущалась иначе: она гремел голосами, повсюду мелькали лица, заполняя огромные залы той неуловимой, но такой важной суетностью, что именуется жизнью. Журчала вода в ныне пересохших фонтанах, в воздухе витали ароматы цветов восточных оранжерей, слышался детский смех… когда-то. Так, наверное, было. Но даже самые старые ваятели не могли припомнить тех славных времен, не могли извлечь из глубин собственной памяти образы былого величия. Слишком давно это было, и не только лет, но жизней назад.
Мысленно выругав себя за мягкотелость, Дани возобновил движение постаравшись сконцентрироваться на происходящем и отбросить прочь всё остальное. Не получалось. Лишь изредка он мог, если и не полностью прогнать, то хоть ненадолго отодвинуть собственные чувства, запихнуть их, - точно дорожный мешок под кровать - в дальний закуток собственного разума. Сегодня, как на зло, не получалось…
***
Ещё прежде чем Серапис кон Александер оторвал взгляд от сникшего Коротышки, Дориан понял, что теперь последует его очередь и внутренне сжался, гадая какие именно обвинения обрушит на него дядя. Он не ошибся в своих предположениях.
- Дориан Красс лейн Александер, мой дорогой племянник, чья глупость воистину стала притчей во языцех! – мягко проговорил Серапис невесело улыбнувшись, а Дориан, против воли почувствовал, как лицо его начинает краснеть от приливающей крови – и отнюдь не от чувства стыла. – Бросить свою жизнь, свою судьбу на чашу весов правосудия ради спасения Темного – это многое говорит о человеке, верно?
Коротышка хихикнул, но как-то ваяло, скорее обрадовавшись, что внимание их хозяина переключилось на кого-то другого, чем от самих слов, остальные же собравшиеся вообще никак не отреагировали на речь ваятеля. Серапис понял, что его шутка не удалась, понял, что никто кроме него самого не находит в поступке племянника ничего забавного. Ваятель вновь улыбнулся, на этот раз ещё горше, и переключил внимание на людей занимавших второй диван.
- Либерти Вацлев лейн Комари… - он помедлил, всматриваясь в узкое, но не лишенное мужской привлекательности лицо черноволосого катекианца сидевшего в центре. – Вас считают трусом, бежавшим с поля боя. Человеком, чей поступок привел к гибели целой руки – вашей руки.
Ваятель замолчал, давая катекианцу возможность ответить, сказать что-то в своё оправдание, но тот молчал с совершенно бесстрастным видом.
- Вам есть что возразить? – поняв, что игрой в молчанку мало чего сможет добиться, поинтересовался Серапис.
- Возразить, - мягким, бархатистым голосом проговорил Либерти, вложив в него толику удивления. – Нет, разумеется нет, саади ква. Именно эти обвинения и послужили основой моего приговора.
- И вы с ними согласны? – не унимался ваятель, словно от ответа изгоя зависело нечто очень важное.
- Разумеется, - кивнул катекианец. – Ведь всё именно так и было: моё бегство с поля боя, как и гибель моей руки – всё чистейшая правда.
- Но не вся, - тонко улыбнулся Серапис.
- Для приговора – вполне достаточная, - беззаботно, так, словно его это совершенно не касалось, ответил Либерти.
Серапис взмахнул руками и даже скупо улыбнулся, словно признавая победу в словесном споре за своим собеседником, но для любого человека хоть немного знавшего Сераписа, этот жест говорил о совершенно ином: высокий ваятель не сдался! Наоборот, он нашел слабину в обороне противника, и теперь ждет лишь подходящего момента, чтобы обрушить все свои силы, всю врожденную мощь, на ничего не подозревающего «победителя» и сломить его. Но не в этот раз. Сейчас Серапис кон Александер не намеревался выжидать и подгадывать наилучший момент:
- Вы забыли упомянуть, что вне зависимости от вашего поступка, судьба подразделения в котором вы состояли, была предрешена изначально; не упомянули, что, останьтесь вы на поле боя – это ничего не изменило бы, не отвратило, разве что добавило бы лишнее имя в отчет следственной комиссии о потерях – ваше имя. Вы не сказали о своих рапортах гроссмейстеру и попытках убедить того отвести руку до начала конфликта или хотя бы сменить место дислокации и начальные тактические установки. Вы не рассказали о потрясающей некомпетентности вашего командира подставившего и себя, и своих бойцов, и буквально собственноручно превратившего обычный рейд в бойню. Вы ни словом не обмолвились о своих стараниях вывести три десятка стражей из окружения… Нет, вы молчали. Почему?
- Не было смысла, - если Либерти лейн Комари и был удивлен столь всеобъемлющим знанием ваятеля о событиях связанных с его изгнанием, он никак этого не показал. Его самообладание оказалось столь же впечатляющим, как и у Эоны. – Мои слова мало что значат, когда в разгаре «Игра Домов». Если бы я рассказал правду, мне вполне мог светить пожизненный приют в Валиноре. А, видит Сила, при выборе между Валинором и Тартром, любой здравомыслящий человек выберет второе.
- Мудрое решение, - после паузы проговорил Серапис, благосклонно кивнув катекианцу.
Он ещё некоторое время смотрел в глаза Либерти, явно взвешивая что-то про себя, а потом переключил внимание на сидевшего справа от катекианца плотного и розовощекого парня со светлыми вьющимися волосами. Дориан не знал этого человека, как и расположившегося слева от Камари смуглокожего крепыша с изрезанными старыми шрамами ладонями. Но что-то в облике светловолосого показалось ему знакомым.
- Бенедикт лейн Валентиниан, - буквально по буквам произнес Серапис имя светловолосого, и стоило только Дориану услышать это имя, как он сразу же вспомнил все, что стояло за ним и губы его, против воли сложились в горькую усмешку.
Красс не был знаком с Бенедиктом – до Кары их пути не пересекались, так же как не пересекались они и в Тартре – но судьба молодого наследника легендарного рода Валентинианов, того самого рода, чей далекий предок основал и сумел отстоять родной филиал Красса, была широко известна и вызывала немало споров по обе стороны Гор Солнца. В отличие от большинства изгоев, так или иначе заслуживших свое изгнание, Бенедикт не совершал преступлений внесенных в список «Кары». Более того, в те времена, когда его судили он был слишком молод и по всем законам ему не могли, не имели права назначить Кару в качестве искупления за проступок – не могли тем более, что и проступка как такового не было. Убийство на дуэли в состоянии аффекта не относилось к тяжелым проступкам и судьи по традиции, смотрели на такие дела сквозь пальцы. Но, увы, судьба сыграла с Бенедиктом призлейшую шутку: его род – величайший из величайших – и то, что сошло бы с рук даже представителю самого незнатного семейства, не прощалось таким как он. Парню едва исполнилось двадцать, когда какой-то подвыпивший страж оказавшийся больше чем вдвое старше юнца, бездумно оскорбил его спутницу-куртизанку на одном из великосветских месскианских приемов. Молодой, горячий и безрассудный парнишка, не сходя с места, бросил вызов ветерану. Дуэль состоялась через три дня. По закону и кодексу, поединки такого рода являются скорее формальностью, способом сохранить лицо и, разумеется, ни о какой схватке до смерти никто не мог и помыслить. Но случилось именно так: закаленный страж, вероятно, намеревался проучить зазнавшегося юнца, отколошматить как следует, не нанося серьезных ран, но Бенедикт, первым же выпадом церемониального меча пронзил сердце ветерана – целители, присутствовавшие на поединке не успели ничего сделать. Злая шутка судьбы – иначе нельзя назвать того, что произошло. Случайность, приведшая к трагедии, которой предстояло стать прелюдией к ещё большей драме. Старейшины рода потребовали от Патриарха самого строгого наказания, - даже родной отец Бенедикта поставил свою подпись под обращением! – и тому просто не осталось другого выбора, как обратиться к коллегии трибунала и потребовать для юноши Кару. Говорят, что сам Верховный Судия, Патриарх Зигмунд отказывался от участия в этом фарсе, но дома Валентиниана настаивал. Они дошли до того, что обратились к Верховному Патриарху и тот, скрипя сердцем, вынужден был пойти навстречу пожеланию легендарного рода.
Так Бенедикт кон Валентиниан очутился в Тартре. Но что оказалось самым удивительным, парнишка не сгинул бесследно в одной из бессчетных стычек, не опустился, как многие другие изгои, не отупел от безысходности. Вступая в Тартр мальчишкой, Бенедикт вышел из Запретной Земли взрослым, заматеревшим, умудренным жизнью мужчиной, наделенным цельным и самодостаточным характером.
- Да, - после паузы продолжил Серапис, не отводя глаз от ясного лица молодого человека, - Бенедикт лейн Валентиниан. Боюсь, старейшин твоего рода, всех скопом, хватит удар, когда они узнают о том, что мы сделали. Они ведь так гордятся собой, своим незапятнанным именем, - ваятель хохотнул. Горько, ожесточенно, озлоблено. – Они всегда забывали, что живя в хлеву, есть только один способ остаться чистенькими – ничего не делать. И, видит Бездна, у старейшин твоего рода это дьявольски хорошо получается! Они уж тысячу лет сидят по своим норам, раздуваясь от гордости и сознания собственного величия, наплевав на весь остальной мир. Но ничего, ничего… придет время, когда им, волей-неволей, но придется выползти из скорлупы самообмана и самолюбования, и взглянуть в глаза подлинной реальности. И если им не понравится то, что они увидят, если это причинит им боль, разрушит их хрустальные замки – ничего не поделаешь, так им и надо!
На щеках Верховного Направляющего выступили белые пятна, говорившие о высшей степени гнева, он откинулся на спинку кресла и с силой стиснул подлокотники. Дориан, несмотря на напряжение воцарившееся в кабинете, мысленно усмехнулся: вот теперь это был тот самый Серапис, которого он помнил! Спокойный и добродушный в обычной жизни, кон Александер превращался в яростное, всесокрушающее чудовище стоило только обстоятельствам вынудить его. А ничто так не раздражало Сераписа, как людская глупость.
- Джасвандар лейн Гоптии, «Князь Лжи», «Порождающий страх»… Твоё имя стало нарицательным, им до сих пор матери пугают непослушных детей, ты знаешь об этом, Джас?..
Дориан отвлекся и не сумел уловить момента, когда Серапис, справившись со своим гневом, вновь вернулся к беседе, оттого-то первые слова ваятеля и прошли мимо него. И только спустя некоторое время он сообразил, что его дядя добрался, наконец, до последнего в их пестрой компании человека. Ещё несколько секунд потребовалось Красу, дабы в полной мере осознать, что же он услышал.
- Я бы удивился, если б случилось иначе, глубокоуважаемый, - бесстрастно проговорил Джасвандар, грудным, чуть с придыханием голосом, от которого у всех собравшихся поползли мурашки по коже.
Нет, не от самого голоса, а оттого, что каждый из них, услыхав имя, вспомнил этого человека и его деяния.
Джасвандар лейн Гоптии, в отличие от остальных изгоев, не принадлежал к Боевому Братству. Он не был чтецом, как Дориан и Бенедикт, не являлся стражем, как Эона, Коротышка или Вацлев, и даже в собственной своей касте плетельщиков не числился в качестве полноправного воина. Плетельщики первой линии, - настоящие бойцы вместе со стражами и чтецами принимавшие на себя все тяготы и невзгоды основных боевых действий - презирали и чурались таких как Джас; ваятели и криптографы называли плутами и шарлатанами, и только алые – эти цепные псы, по недоразумению Вселенной схожие внешне с остальными людьми – принимали собратьев Джаса и считали их за «своих». Разумеется, всё это было «неофициально». Официально, «Серые плетельщики» к которым принадлежал Джасвандар, даже не существовали – патриархаты относились к сектам внутри каст неодобрительно. Но «официально» и «реально» - отнюдь не одно и то же. Реальность же давно разбила внешне сплоченные ряды каст на десятки закрытых обществ-сект. «Приграничники» стражей не жаловали «мальков» служивших во флоте; «мальки» на дух не выносили «деревенщин» - стражей занимавшихся патрулированием внутренних территорий; но и первые, и вторые, и третьи яростно ненавидели «хлыщей» - бойцов охранявших особо важные объекты – и гарнизонных «бобров».
Точно так же обстояли дела и с другими кастами. Внутренние разборки, постоянные выяснения отношений – подчас, весьма запутанных – взаимное недоверие… А если добавить в этот котел кастовые предрассудки, родовые и семейные свары, личные обиды и антипатии, варево получалось на редкость забористым. Но даже в таком бурлящем взаимной ненавистью котле, каким являлась Конфедерация, Серые плетельщики были париями.
- Верно, - усмехнулся Серапис. – И, так же, полагаю, тебя совсем не удивит та сложность, с которой мы столкнулись, убеждая руководство твоего филиала принять тебя обратно.
- Могу лишь повторится, - изогнув губы в усмешке зеркально отражающей улыбку ваятеля, ответил Джасвандар, - меня удивило бы лишь обратное.
- Они отказались, - Серапис перестал изображать веселость, и голос его прозвучал весьма резко. – Никакие наши увещевания, никакие предложения не смогли убедить ваш патриархат. Ты не сможешь вернуться в свой филиал, Джас.
- Тогда что я здесь делаю? – новость явно пришлась плетельщику не по душе, но так же очевидно было и то, что он оказался к ней готов, что, учитывая обстоятельства его преступления, отнюдь не явилось неожиданностью.
- Ты делаешь здесь тоже самое, что и они, - кивнув на сидевшего рядом с ним Либерти сухо проговорил ваятель. – Ты ждешь.
***
Очередной лестничный пролет, - уже восьмой по счету - показался Дани слишком коротким. И не потому, что количество ступенек было меньшим, а…
За спиной послышались тихие ругательства. Павилос чуть повернул голову, скосил глаза и посмотрел на торопливо отплевывающегося Китена.
- Что, боишься, как бы его преподобие тебя не сглазил? – усмехнувшись, поддел он старого друга.
- Ничего я не боюсь! – возмутился Толик, но, поворачиваясь обратно, Дани успел заметить, как чтец инстинктивно похлопывает себя по бедру в отвращающем зло жесте.
- Конечно, - полушутя-полусерьёзно согласился сержант.
Открыв дверь, на пятый подземный уровень, Дани скорее почувствовал, чем расслышал, как задвигались на своих подставках стволы тяжелых автоматических пушек, устремляя дульные провалы на вход; ощутил нервное напряжение караулящих подступы к тюремным камерам охранников – пока посетитель не пройдет полное сканирование, будь он хоть самим Верховным Патриархом, вся система так и останется в состоянии повышенной боеготовности, а уж что произойдет с незадачливым гостем, если система его не распознает – об этом лучше не думать… даже и натощак!
В Бездну! «Чем скорее выпачкаешься, тем быстрее отмоешься», - говаривал папаша Дани, когда предстояло сделать нечто, чего делать совсем не хотелось.
Перешагнув порог, сержант оказался в небольшом закутке, огороженном со всех сторон решетчатыми барьерами. С противоположной стены, прямо на него смотрело зауженное на конце дуло тяжелого шокового разрядника с вспыхивающими изредка в глубине ствола искорками – мерзейшее зрелище, сколько бы раз не доводилось его видеть. Сверху, на некотором расстоянии от пушки, располагался вытянутый в длину овальный пенал сканера с выпирающими кристаллическими линзами до отвращения схожими с глазами-стебельками насекомых – они даже слегка подрагивали, создавая ощущение присутствия скрытой жизни. Обычно безжизненно-тусклые эти линзы оживали и начинали отсвечивать тревожным багрянцем, стоило только кому-либо переступить порог. Так произошло и теперь. Десятки узких лучей спрессованного света, вырвавшись наружу из «глазниц» сканера, заскользили, засновали взад-вперед по всей комнатке, не делая различий между пустым пространством и вошедшими людьми. Внешне, казалось, что в их движении нет никакой логики и системы, но Дани знал - это именно что казалось! Несколько раз лучи пробегались по его лицу, и сержанту приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы не прикрыть глаза – анализ состояния зрачков и радужной оболочки был одним из элементов чтения, без него доступ к этажу невозможен.
Позади сержанта, замерев и не шевелясь в точности как и он сам, стоял Китен и ему приходилось ещё хуже: привыкший к бескрайним пространствам Преддверья и Тартра, маленький чтец чувствовал себя крайне неуютно в замкнутых – особенно подземных – помещениях.
Резкий и сухой, точно щелчок хлыста звук, раздавшийся совсем рядом – Дани, множество раз посещавший это место, так и не смог понять откуда именно тот исходит – оповестил посетителей о завершении процедуры считывания. Одновременно с ним исчезли сканирующие лучи, пушки шевельнулись и чуть опустили стволы, стальные решетки дрогнули, одна секция находившаяся слева от входа подалась назад, а затем резко ушла вбок открывая проход. Из-за ближайшего угла выглянула огромная, насекомоподобная голова стража, оглядев посетителей он направился было к ним, но Дани взмахом руки остановил стража и сам зашагал тому навстречу.
- А, Ирви, - разглядев знакомую эмблему в виде оскаленной морды пустынного хорька на левом плечевом щитке, кивнул капралу Павилос.
- Мас, - молодой Раемм потянулся к защелкам шлема, но Дани жестом остановил его.
- Не время, Ирви, - Дани и сам не заметил, не ощутил в полной мере того момента, когда превратился для ребят ладони Грифона из вновь назначенного сержанта в «своего парня». С Ирви было проще, Дани совершенно точно знал, когда перестал быть для него чужаком, хотя не было на свете ничего такого, чего он не отдал лишь бы позабыть…
«Взгляд» камеры переместился, давая сержанту возможность рассмотреть коридор, прятавшийся до этого за спиной Ирви. По меньшей мере три десятка конов толпились и громко переговаривались в дымном и полутёмном тоннеле. Там собрались представители всех каст: стражи, чтецы, плетельщики, пара ваятелей с усталыми лицами и даже Орри лейн Камша – единственный и неповторимый криптограф ладони, присутствовал собственной своей, выдающейся во все стороны, но особенно – вперед, персоной!
«Что за…» - мысленный вопрос Дани остался без продолжения потому как Ирви вновь повернулся и сержант с первого взгляда на вновь открывшийся вид, понял причину происходящего.
«В Бездну!» Дани усилием воли в очередной раз заставил себя перестать думать о той проклятой лаборатории.
- Строй парней, Ирви. Полная боеготовность. Его преподобие отправляется на прогулку, так что никаких отклонений от устава. Делаем всё чётко, быстро и слажено.
- Наконец-то, - в голосе капрала странным образом смешалось напряжение и облегчение. – Поскорей бы избавиться…
- Не торопись радоваться, - покачал головой сержант, с сожалением руша хрустальные замки Раемма. – Что-то я сильно сомневаюсь, что дир Александер притащил сюда его преподобие только ради этой прогулки. Кишками чую, старый негодяй задержится здесь надолго…
Капрал едва слышно выругался.
- Умеете же вы поднять настроение, сержант, - натянуто отозвался Ирви.
Дани хмыкнул, но говорить ничего не стал. Миновав капрала и его людей, выбравшихся из своих ниш, он направился дальше. Ещё трижды путь ему перегораживали стальные решетки, дежурившие возле них коны, как и младший Раемм, получали приказ о повышенной боеготовности, и сержант двигался дальше в сопровождении верного «щита». У последнего поста он, остановившись, обернулся к Китену.
- Останься, Толик. Убедись, что все готовы и знают свои роли.
- Решил поприветствовать его преподобие в гордом одиночестве, Ди? – как бы чтец ни храбрился, напряжение в голосе выдавало его нервозность даже лучше, чем застывшее лицо.
- Не один, - усмехнулся Павилос. – Виктор составит мне компанию.
- Тьфу, ты! – скривился разведчик, демонстративно поплевав через плечо. – Верно говорят: где один дьявол, там и другой. Ну, давай, топай, милуйся со своим драгоценным Валентинианом.
Китен и не пытался скрывать отвращения к ваятелю, охранявшему камеру с заключенным. Впрочем, неприязнь Толика была направлена не столько на Виктора кон Валентиниана лично, сколько на ваятелей как таковых, которых он недолюбливал с давних пор.
Наградив приятеля сардоническим взглядом, Дани развернулся и отправился дальше к недалекой уже развилке. Задержавшись возле очередной решетки и отперев её собственным ключом, сержант оказался в зарешеченном отрезке коридора с одной единственной дверью точно посередине.
Возле двери камеры, на крошечном трехногом табурете сидел, оперевшись спиной о стену, невысокий, полноватый ваятель с обритой головой. На коленях у него располагалась потертая доска Великой Игры с заметно прореженными порядками черно-белых фигурок – взглянув на которую, Дани понял, что с момента его прошлого посещения подземелья ни одна фигура не сменила своего расположения.
- Как там? – остановившись напротив ваятеля, поинтересовался Павилос кивнув на дверь.
- Тихо, - едва заметно пожав плечами, отозвался тот. Помолчав немного, он поднял взгляд бледно-серых, почти бесцветных глаз на сержанта. – Пора?
Дани тихонько вздохнул. Но не от взгляда ваятеля - по-рыбьи бесстрастного и холодного - хотя всего несколько дней назад этот взгляд по-настоящему пугал его и повергал в трепет. Но это было тогда, раньше, ещё до того как он заглянул в душу Виктора кон Валентиниана и увидел всю боль и решимость, что скрывается там. Проклятая лаборатория техников изменила отношение Дани к этому человеку – изменила резко и навсегда, не оставив от былых предубеждений и тени.
Вздыхал же сержант совсем по другой причине.
- Да, - смерившись с неизбежным, кивнул Дани. – Верховный Направляющий приказал привести… заключенного.
- Ясно, - подхватив доску, ваятель поднялся и переставил её на освободившийся стул. – Я прикажу страже расковать его…
- Нет, - Павилос отрицательно покачал головой. – Его Преподобие пожелал, чтобы он предстал перед остальными в том самом виде, в котором я его привез. Со всеми цепями, замками, ошейниками и прочим барахлом. Думаю, дир Александер желает произвести впечатление на ребят.
Дани хмыкнул и покачал головой. О Предки, а ведь совсем недавно он и помыслить бы не посмел, обсуждать с ваятелем – тем паче, осуждать! – приказы Верховного Направляющего.
- Его право, - меланхолично вздохнул Виктор. – Эй, там, - повысив голос, проговорил он, повернувшись в сторону решетки перегораживающей коридор у дальней развилки, противоположной той, откуда пришел Дани, - давайте все сюда и несите сбрую его преподобия. Пора отправляться на прогулку.
***
- И чего же мы ждем? – так и не дождавшись пояснений от Сераписа, пробурчал Ляо, бросив опасливый взгляд на ваятеля. – Если, конечно, мне позволено будет об этом спросить…
- Разумеется, - казалось, кон Александер обрадовался вопросу чинианца. – Вы ждете ответов.
Серапис ненадолго смолк, собираясь с мыслями.
- Наверняка каждый из вас не устает задаваться вопросом: «Как так вышло, что я вновь помню своё имя?» – он обвел цепким взглядом собравшихся. – Наверняка, вы без устали твердите себе, что подобное невозможно. Наверняка, терзаетесь множеством вопросов, ответов на которые у вас нет. Что ж хочу вас разочаровать, господа: вы отнюдь не первые, кто оказался в подобной ситуации и совершенно точно – не последние.
- Вы хотите сказать, что возвращение имени это не единичный случай? – чуть напряженно поинтересовался Либерти. – Что подобное уже бывало раньше?
- Совершенно верно, дир Комари, - кивнул ваятель, – именно это я и хочу сказать. Я не стану утверждать, что подобное случается сплошь и рядом, не стану уверять, что возвращение имени – заурядное событие, но и говорить, что оно уникально, нет никакого смысла – это не так. Это редкость, да, но не исключение. Последний раз подобное случилось около сорока лет назад. Двое выживших во время Второй Филидской войны изгоев получили амнистию. Им были возвращены имена, а вместе с ними и некоторые родовые привилегии. Насколько я знаю, оба до сих пор живы и здоровы.
- Но почему тогда об этом нет никакой информации? – перебив ваятеля, подозрительно поинтересовался Ляо. – Что-то во всем этом есть странного…
- Ничего странного, - отмахнулся Серапис. – Возвращение имени – это редкостная и бесценная привилегия. Привилегия настолько уникальная, что факт её дарования не стоит разглашать. Вы все уже получили её, - в порядке несколько превентивном, но уж как есть – только вот это отнюдь не означает, что вы в праве вопить о ней на каждом углу. Также это не значит, что вас снова примут в ряды братства, не значит, что вы сможете служить дальше – ничего подобного! Вы искупили вину, или, вернее – искупите, но мы о ней не забыли. Все вы получите пенсионное обеспечение, все сможете вернуться к своим семьям… - Серапис чуть запнулся на этих словах, посмотрев на Эону и Джасвандара – этим двоим возвращаться некуда, но прерываться на объяснения не стал. – Разумеется, вы никогда, ни при каких обстоятельствах, не сможете вновь надеть мундир, никогда, ни один из вас не будет призван. Вы станете обычными членами родов без права на любой пост даже в родовой структуре…
- То есть, - хмуро уточнил Дориан, - другими словами, мы станем обычными захребетниками без прав и привилегий?
- Даже это куда больше чем вы заслуживаете, - жестко оборвал его Серапис. – Вам дарован шанс вернуть частичку того, что вы утратили. По глупости, гордыне или же в силу сложившихся обстоятельств, но утратили. Мало кому дается такая возможность. Ваши имена уже убраны со стен Храма Предателей. С ваших семей смыты пятна позора вашего предательства, ваши дети смогут войти в ряды братства, не неся на себе клейма позора. Чего вы ещё хотели? Полного восстановления в правах? Этого не будет. Вы можете сколь угодно жаловаться на судьбу и стенать точно неразумные дети, но это ничего не изменит. О Бездна! Да будьте же благодарны за предоставленный вам шанс! – в сердцах воскликнул Серапис обводя гневным  взглядом собравшихся.
Но никого из изгоев ярость Верховного Направляющего особо не впечатлила – видывали они взгляды и пострашнее. Эти шесть человек, эти преступники, осужденные Карой, уже давно отучились пугаться сильных мира сего. На какой-то неуловимо краткий миг в их глазах – совершенно разных от природы – вновь проступило то странное, отчужденное выражение, что подметил Серапис в самом начале беседы, но теперь он смог осознать увиденное, смог найти то самое определение, что так безуспешно искал раньше: ненависть. Не обида, отнюдь не обида роднила этих людей – ненависть. Каждый из них втайне ненавидел Конфедерацию, ненавидел и презирал за то, что она с ними сделала, на что обрекла.
Впервые кон Александер начал сожалеть о собственном решении, впервые осознал всю опасность включения в поисковый отряд изгоев. Но, увы, поворачивать назад и на ходу перестраивать планы, уже не было ни времени, ни возможности. Придется работать с тем материалом, что есть. 
- Теперь, что кается вас, - непринужденно, словно только что произошедшего эксцесса и не было вовсе, проговорил ваятель сосредоточив внимание на аффридце, но его обращение в равной степени относилось и к Джасвандару по лицу которого Серапис лишь мазнул взглядом. – С вами двумя ситуация несколько сложнее: Джасу отказали в праве на возращение – слава Силе, что нам удалось убедить нориманцев хотя бы снять обвинения! – а тебе, мой друг, попросту некуда возвращаться.
- Это не совсем так, саади ква, - мягко возразил Эона. – Сопротивление…
- Чушь! – даже не потрудившись скрыть раздражение, оборвал бывшего маршала Серапис. – Напыщенная агитка для дураков и легковерных, что – суть одно и тоже. Нет никакого Сопротивления, Эона. Нет и не будет, потому что и сопротивляться-то некому. Те, кто не перешел на сторону Дельфуса или мертвы, или бежали в другие филиалы, или рассеяны так, что собрать и объединить их нет никакой реальной возможности. Так называемые «партизаны» прячутся в лесах и горах, совершают мелкие вылазки на которые Дельфусу и его присным – плевать. Они бессильны, разрознены и малочисленны. Куда чаще эти «освободители» режут друг друга, чем культистов, пытаясь выхватить кусок из горла тех, кого ещё недавно звали братьями. Нет, Эона, как бы не было тебе больно, но филиал Саируса мертв…
- Нет, - жестко и решительно возразил аффридец. – Филиал жив, пока есть те, кто готов сражаться…
- Оставь пламенные речи патриархам, - фыркнул кон Александер. – И уж всяко не вываливай всю эту патриотическую бессмыслицу на меня – я не новобранец отправляющейся в свой первый патруль. Раньше надо было думать Эона, восемнадцать лет назад, когда ты выкинул свой фортель, а теперь поздно. Сейчас уже ничего нельзя исправить и всё что ты можешь – позаботиться о себе. Пойми, - после непродолжительного молчания выговорил ваятель с отчетливо ощутимым напряжением в голосе, - мне не доставляет радости сыпать соль на раны твоей души, я отлично понимаю тебя и твои чувства, но давай будем реалистами: ты, лично ты – всего лишь один человек. Пусть талантливый, выдающийся, но – одиночка, и ты ничего, совсем ничего не сможешь поделать с Дельфусом и его ордами.
Эона на мгновенье прикрыл глаза, точно пытаясь прогнать обступившие его тени.
- Регем тоже когда-то был всего лишь одиночкой…
Серапис ощутимо вздрогнул.
- Регем, - тихо прошептал он. – Регем лейн Барун… как давно я не слышал этого имени. Думаю, сам Дельфус уже позабыл, как оно звучит. Как давно это было, кажется – целую вечность назад… Зал Слуг, его речь, убийство стражей, бегство… Никто так ведь до сих пор и не знает, что послужило причиной его безумия, что породило те странные… представления и идеи, столь сильно изменившие его.
Кон Александер потряс головой, отгоняя воспоминания на миг охватившие его душу.
- Как бы то ни было, - проговорил он через некоторое время, - всё это уже в прошлом. Новое нельзя изменить старым, Эона. Что было – ушло и не нам спорить со временем. Да и не важно всё это в настоящий момент. Что ты будешь делать со своей жизнью – твоё дело, и я не собираюсь мешать тебе броситься в самоубийственную авантюру, если ты решишься на это. Я лишь хочу сказать, что в сложившихся обстоятельствах вам – вам обоим, - Серапис кивнул Джасвандару и вновь сосредоточил внимание на аффридце, - разрешено вступить в один из четырех великих родов нашего филиала. Патриархи родов Терина, Александера, Грегори и Соломона дали своё согласие принять вас, буде по выполнении миссии, которую наш Верховный Патриархат изволил на вас возложить, вы останетесь живы.
- Заманчивое предложение, - после весьма продолжительной паузы, проговорил нориманец. Эона же вообще никак не отреагировал на слова Верховного направляющего, полностью сосредоточившись на себе и своих воспоминаниях. – Заманчивое, за исключением последней части.
- Собрался рыбак рыбку съесть, да не заметил крокодила, - тихонько пробурчал Ляо, кинув на Дориана полуозабоченный–полусердитый взгляд, словно бы обвиняя того в сложившемся положении и одновременно прося поддержки.
- Вы что-то сказали, дир Вайлинь? – резко повернувшись к чинианцу, поинтересовался Серапис, изучая того пристальным, немигающим взором.
- Нет, саади ква, - торопливо замотал головой Ляо.
- На самом деле сказал, - совершенно неожиданно для себя, проговорил Дориан, стараясь не обращать внимания на ненавидящий взгляд Коротышки вскользь брошенный на него. – Он сказал, что его весьма беспокоят твои последние слова. И меня они тоже беспокоют, дядя.
- Ну надо же! – всплеснул руками Серапис, расплывшись в удивленно-наигранной улыбке. – Ты наконец-то проснулся!
Дориан промолчал, хотя на щеках его выступил гневный румянец и упрямо продолжил глядеть старшему Александеру прямо в глаза.
- Ладно, ладно, - вскинув руки в примеряющем жесте, усмехнулся Серапис. – Не будем устраивать домашнюю свару. На это у нас будет время и потом. Что же касается вашего беспокойства, дир Вайлинь, - ваятель перевел взгляд обратно на Ляо, - оно вполне понятно. Скажу более: ваше беспокойство полностью оправдано. Я не просто так сказал о выживании, ведь вам лучше кого бы то ни было известны все опасности Тартра, его реальность. Я не стану скрывать от вас, всех вас, что миссия, кою наш Патриархат пожелал возложить на ваши плечи, отнюдь не окажется легкой прогулкой. Не стану уверять, что она безопасна и легка, словно послеобеденная прогулка. Всё может кончиться очень скверно для некоторых из вас, а возможно – для всех. Но это ничего не меняет. Так или иначе, друзья мои, для всего окружающего мира вы уже мертвы, мертвы, пока не будет решена задача для которой вы были избраны. Вы можете скулить и хныкать точно неразумные дети, а можете вспомнить, что вы, бес вас всех раздери – воины-конфедераты!..
Речь верховного направляющего прервал осторожный стук в дверь.
- А, - Серапис выпрямился на своём кресле, и лицо его приобрело отчего-то торжественно-печальное выражение. – Вот и он, - не вполне понятно проговорил ваятель, не обращаясь ни к кому конкретно. – Итак, господа, пришло время познакомить вас с последним из моих гостей и вашим будущим соратником.
Повысив голос, кон Александер проговорил:
- Войдите, сержант…