Древние греки во многих отношениях были уникальными людьми. В представлениях других древних народов греки считались взрослыми детьми, склонными к играм всякого рода, непоседливыми, несерьезными, чересчур общительными, смешливыми, слишком любопытными, неумеренно болтливыми и суетливыми, вечно гоняющимися за славой и стремящимися всегда и во всем быть первыми. Это был единственный народ, объединенный не религией и государственной системой, а культурой. Причем эта культура носила глубоко личностный характер, имена ее славных творцов и сегодня у всех на слуху.
Греческая цивилизация, в отличие от всех других великих цивилизаций древнего мира, в основе своей имела интересы отдельно взятой личности, личные права и свободы гражданина полиса. В этом была ее сила, но в этом же крылась и ее слабость.
Греки, как никакой другой народ, дали миру огромное количество гениальных творцов истории, науки и искусства. Приходится постоянно употреблять слово «первые», когда речь идет о древних греках: первые труды по математике, медицине, астрономии, философии, истории и географии; первые театры, стадионы, музеи и многое другое, такое привычное в нашей современной жизни.
Однако, как известно, продолжением достоинств людей являются их недостатки. Выдающийся древнееврейский историк Иосиф Флавий замечал, что греки не признают никаких авторитетов, не считаются с заветами предков, предписаниями старины. Действительно, греки всегда были народом, состоящим из честолюбивых людей «себе на уме». Они с трудом подчиняли свои личные интересы интересам своих городских общин и крайне неохотно соглашались пожертвовать хотя бы частью независимости своих полисов во имя общего греческого дела, даже перед лицом военной угрозы от варваров. За 600 лет (с середины VIII в. до середины II в. до Р.Х.) своего независимого существования и бурного развития эта цивилизация так и не сумела создать устойчивое общегреческое государство, все эти столетия пребывая в бесконечной войне всех против всех, и только Рим, покорив греческие полисы, спас греков от греков, подарил им политическую стабильность и заложил основы будущей средневековой греческой Византийской империи.
Они были чрезвычайно талантливы от Бога. Живя в условиях бедного почвами и природными ресурсами гористого Юга Балканского полуострова, где горы составляют 80 процентов территории, греки научились извлекать максимальную выгоду из всего, чем располагали. На их исторической родине ничего не было в изобилии, кроме камня и глины. Зато сочетание моря и гор до поры до времени ограждало их от внешнего вмешательства, позволяло спокойно и вдумчиво заниматься собственными делами, а горные хребты, разделяющие долины, где строились греческие города, обусловили их извечный сепаратизм и дух соперничества.
Греки на практике доказали, что благосостояние страны определяется в конечном счете не размером ее территории и богатством ее природы, а склонностями в мышлении и поведении ее народа. Они высоко ценили воинскую доблесть и были чрезвычайно воинственными, но не пошли путем развития некоторых кавказских, иберийских и других горцев, сделавших главной статьей своей «экономики» грабительские набеги на земли соседей. Греки воевали между собой за ресурсы, а с другими народами предпочитали торговать. Используя свой природный ум, склонный к размышлениям на отвлеченные темы, обретенную в борьбе с нуждой изобретательность, а также каждый клочок своей малоплодородной земли, они пошли путем развития «высоких технологий» и предложили соседям лучшее в мире вино и оливковое масло, искусную продукцию ткацкого, керамического, ювелирного, литейного и кузнечного производства. Именно греческие товары в античном мире считались эталоном качества, в отличие, например, от дешевого карфагенского «ширпотреба».
Непрерывная борьба с нуждой развила в греках не только хитроумие и предприимчивость, но и «легкость на подъем», предрасположенность к перемене мест. За 300 лет греки, убегая от родной скудости в поисках счастливой жизни, заселили практически все побережье Средиземного, Черного и Азовского морей. Эта колонизация была настолько массовой, что, в конце концов, большинство греков стали жить за пределами Балканского полуострова. Более того, географическое наименование Великая Греция в среде эллинов закрепилось не за Южными Балканами, как можно было бы ожидать, а за их обширными и богатыми владениями на Сицилии и в Южной Италии.
Особенности греческого мышления ярко проявили себя и в политической сфере. Именно в Греции зародилась демократия, неведомая остальным народам. Народовластие в сознании греков (за исключением спартанцев) было неразрывно связано с представлениями о политической и личной свободе, а свобода для них была высшей ценностью.
Но, по причине глубокого индивидуализма сознания греков, их природной склонности к критике и спорам, демократия в греческих полисах (городах) то и дело выходила из берегов и приобретала черты охлократии – власти толпы, а последняя, по словам Платона, порождала «потребность в тирании», дабы навести порядок в общественных делах, унять амбиции политических группировок и отразить нападения извне. Иногда тираны получали власть по воле народа, иногда захватывали ее силой в результате политического переворота. Но, так или иначе, на протяжении практически всей истории независимого существования греческих полисов их свободолюбивые граждане то и дело оказывались под властью тиранов (монархов), которых историки насчитывают целыми сотнями. И нигде в греческом мире попытки захвата единоличной власти не повторялись так часто, как на Сицилии.
Очень редко тираны, исполнив свою миссию наведения порядка, оставляли власть добровольно. Греки всегда крайне неохотно подчинялись монархическому правлению, и тиранам, даже если они получили власть законным путем по решению всех граждан полиса или господствующей партии, волей-неволей приходилось использовать жестокость и насилие, казни и изгнания своих политических противников, чтобы предотвращать бесконечные заговоры и смуты. После этого возвращаться к жизни частных людей для них было смертельно опасно. Тем более, что для большинства тиранов власть сама по себе была главной, а то и единственной целью, рассуждения же об общественном благе – только ее красивой оберткой.
При этом власть тиранов объективно несла полисам и немалые блага: способствовала прекращению внутренних раздоров, развивала земледелие и промышленность, организовывала колонизацию заморских земель, покровительствовала торговле и искусству. При всех своих недостатках тирания была для эллинов единственным способом достижения политического единства и стабильности, а основывалась она всегда на навязывании своей воли одной большей или меньшей части гражданского общества (среди которых собственно тиран пользовался безусловным авторитетом) всем остальным несогласным гражданам.
Ход развития греческих тираний был различным, но результат всюду один и тот же. Тирания очень редко переживала второе поколение. Судьба тирана всегда была трагической либо для него самого, либо для его ближайших потомков.
Биографии многих тиранов были весьма поучительны, но рассказать обо всех, или даже только о тех, кто достоин остаться в памяти потомков, – непосильный труд для одного писателя. Поэтому в этой книге читатель найдет жизнеописания только двух наиболее выдающихся представителей греческой тирании, оставивших неизгладимый след в древней истории. Это – Периандр, сын Кипсела, правивший древним городом Коринфом в 627 – 585 гг., еще при жизни стяжавший славу одного из величайших мудрецов своего времени, и Дионисий Старший, сын Гермократа, тиран Сиракуз в 405 – 367 гг., который, по словам историка Диодора, «создал себе тиранию из всех засвидетельствованных историей самую великую и самую продолжительную».
Периандр в правление свое отстроил Коринф и превратил его в самый прекрасный и процветающий город греческого мира, а сам сделался героем многочисленных народных преданий. Но после смерти Периандра в отечестве его нашлось немало охотников испоганить образ покойного правителя грязной ложью и глупыми небылицами, и даже сам прах его был осквернен земляками.
Дионисий был доблестным воином и величайшим греческим правителем всей первой половины IV в. до Р.Х. – от афинского архонта Перикла до македонского царя Филиппа II. Так же, как и Филиппа, противоречивый эллинский мир проклинал Дионисия и насмехался над ним в мирные годы, а в годы военной угрозы от варваров умолял стать своим защитником.
Но, в отличие от Филиппа и, тем более, его знаменитого сына Александра Великого, и Периандру и Дионисию не повезло в исторической памяти – в античное время никто не создал их жизнеописаний. До сих пор не были написаны такие биографии и на русском языке. Пора восстановить историческую справедливость и отдать дань уважения этим великим древним властителям.
Стоит особо оговорить, что все приведенные даты относятся к дохристианской эре, поэтому в дальнейшем повествовании сокращение «до Р.Х.», будет, как правило, только подразумеваться, но не обозначаться.
Периандр: мудрец и тиран
Коринфский тиран Периандр жил в те далекие времена, которые историки ныне именуют Архаическим периодом в истории Греции. Историография, как традиция сбора и обобщения сведений о подлинных событиях прошлого, в то время еще не родилась. Греки тогда еще «не умели» писать прозой, и свои смутные воспоминания о былых временах отражали в поэтических образах эпических поэм, в которых на мифологическую основу в тех или иных пропорциях накладывался собственно исторический материал. По этой причине, никаких исторических записок современников о событиях правления Периандра в Коринфе не было и быть не могло. Собственно, и от поэтического наследия той эпохи мало что сохранилось.
Как мудрец и выдающийся правитель одного из наиболее крупных городов Средиземноморья, Периандр стал героем многих сказаний, широко известных среди древних греков. Многие из этих рассказов дожили (не всегда в первозданном виде) до классических веков Эллады, когда они были записаны историками. Именно они легли в основу этого повествования о жизни Периандра.
Наиболее обстоятельно и красочно изложил предания о знаменитом коринфском монархе Геродот Галикарнасский в своей «Истории». Важные сведения о нем имеются также в трактате Аристотеля «Политика», в сочинениях Плутарха и Диогена Лаэртского. Архаическое прошлое Коринфа в целом подробнее всего описано в первой книге «Истории» Фукидида.
Менее насыщенным сообщениями о Периандре, но также небезынтересным было сочинение Николая Дамасского, но оно, к сожалению, сохранилось только в виде фрагментов. И совсем уж крохи интересной в этом смысле информации содержат труды Страбона, Клавдия Элиана, Афинея, Павсания, Парфения, Платона и Цицерона.
Собрать все уцелевшие кусочки сведений о Периандре и сложить из них связанный рассказ, не проще, чем восстановить прекрасную мозаику, большая часть деталей которой давно утеряна. Но стоит попытаться это сделать.
I
(1074 – 657 гг.)
Древний Коринф был расположен на возвышенности, примерно в 3 км от Коринфского залива Ионического моря, при входе с Пелопоннеса на Истм – перешеек, соединяющий полуостров с Аттикой. Коринфский акрополь, именуемый Акрокоринфом, высился на неприступной скале так высоко, что из него можно было видеть не только Афины за широким Сароническим заливом, но и священную гору Парнас над далекими Дельфами в Центральной Греции. У коринфян имелась замечательная возможность выхода сразу к двум морям: Ионическому и Эгейскому, по берегам которых располагались городские порты – Лехей у Коринфского залива и Кенхреи у Саронического залива, причем именно Коринф контролировал самый узкий участок Истма шириной всего около 6 км.
Исключительно удачное географическое расположение этого города на пересечении важнейших сухопутных и морских путей, соединяющих составные части Балканской Греции обусловило с одной стороны его относительную экономическую стабильность, но с другой стороны давало большие возможности более сильным в военном отношении соседям – Спарте и Афинам – влиять на внутреннюю и внешнюю политику Коринфа. При этом коринфские олигархические или тиранические режимы, однажды победившие своих противников, как правило, отличались прочностью и сохранялись десятилетиями. Так было веками, пока во второй половине IV в. Македонская держава Филиппа II не стала гегемоном Греции. В след за этим Коринф навсегда утратил свои ведущие позиции в греческом мире. Что же касается архаической эпохи, на последний век которой приходятся годы жизни Периандра – самого знаменитого правителя Коринфа – то в это время неизменно важнейшим стратегическим партнером города была Спарта, чрезвычайно могущественное и воинственное государство, господство которого простиралось на весь Пелопоннес. С близлежащими же городами Приистмийского региона: Мегарами и Сикионом отношения Коринфа были непостоянными – от мирных и даже союзных, до предельно враждебных, что объяснялось как общей глубокой разобщенностью греческих городов, так и реальными противоречиями между ними в борьбе за природные ресурсы и пограничные территории. В районе перешейка Коринф был лидером, в силу значительности принадлежащих ему земель, густонаселенности и экономической мощи.
Процветание коринфян основывалось преимущественно на посреднической торговле и ремесленном производстве в больших масштабах для вывоза на экспорт товаров, прежде всего керамических, поскольку вблизи города изобиловали залежи хорошей глины. Коринф в греческом мире считался местом изобретения гончарного станка, и оставался крупнейшим поставщиком чернофигурной керамики во все концы Средиземноморья до середины VI в., когда лидерство в керамическом производстве перешло к Афинам. Другой важной отраслью производства в Коринфе было изготовление изделий из бронзы; медную руду для этого привозили из района Халкиды на острове Эвбея. Еще одним достаточно доходным промыслом в городе было изготовление различных медицинских и косметических снадобий по древним восточным рецептам, полученным коринфянами от финикийцев. Доброй славой на греческих рынках пользовались, кроме того, шерстяные, окрашенные ткани коринфской работы.
Гористая местность, отсутствие иных природных ресурсов, кроме камня и глины, и небольшие площади земель, пригодных для сельскохозяйственного производства по сути дела и не давали Коринфу иных путей для своего хозяйственного развития, помимо возможности стать морской, торговой державой.
Первое поселение на месте будущего города появилось в глубокой доисторической древности, около 6000 г. Согласно одному греческому мифу, город основал и дал ему свое имя некий герой Коринф, сын солнечного бога Гелиоса, другой миф приписывает заслугу основания города Эфире, дочери титана Океана. Совершенно ясно, что и та и другая версия – не более чем позднее поэтическое осмысление той очевидной истины, что город возник на стыке моря и гор, обласканных небесным теплом. Согласно третьему варианту сказания о возникновении города, его основателем был царь Сизиф, впоследствии прогневавший богов, и вынужденный катить огромный камень на Акрокоринф.
На самом деле, название города происходит из языка пеласгов – догреческого населения Южных Балкан. Около 2200 г. первые греческие племена, известные под именем ахейцев, вторглись на юг Балканского полуострова, разрушая на своем пути поселения аборигенов-пеласгов. Издревле заселенный Храмовый холм Коринфа тогда был покинут жителями, и в течение следующих почти тысячи лет его территория оставалась незаселенной.
Новое поселение на месте Коринфа появилось уже в бронзовом веке, около 1300 – 1200 гг. В это время, согласно античной традиции, районы, прилегающие к Истму, были заселены представителями греческого племени эолийцев, которые, вероятно, и были основателями второго по времени поселения. Первоначально греческий Коринф не был самостоятельным государством, а входил в состав Микенского царства. В «Илиаде» Гомера Коринф назван среди городов державы Агамемнона, представители которого участвовали в Троянской войне.
Завершая рассказ о мифологических временах в истории Коринфа, стоит, пожалуй, добавить, что основателем первой династии царей этого города греки считали уже упомянутого Сизифа, и что именно в Коринфе Язон, легендарный предводитель аргонавтов, бросил колхидскую царевну Медею.
На закате микенской эпохи, вторгнувшееся с севера в Центральную и Южную Грецию полудикое, но очень воинственное греческое племя дорийцев дважды пыталось захватить Коринф, и со второй попытки ему это удалось в 1074 г. В общественном мнении греков эти пришельцы много позже стали считаться потомками Геракла – гераклидами, вероятно, не в последнюю очередь потому, что они сражались в львиных шкурах, и в таком же наряде было принято изображать самого любимого в Греции героя. Вождя захватчиков звали Алет, он стал править Коринфом, а вернее несколькими сельскими поселениями, возникшими на месте разрушенного города эолийцев. С тех пор дорийцы утвердились здесь навсегда. За последующие 300 лет они заметно продвинулись в культурном отношении и Коринф к середине VIII в. вновь приобрел черты крупного города за счет поступательного развития ремесленного производства и торговли.
Веками цари Коринфа мирно наследовали власть своих умерших предшественников, пока в 733 г. в городе не произошло изменение политического устройства. Царь Телест был свергнут группой аристократов, монархия упразднена, и править стал самый влиятельный коринфский олигархический род Бакхиадов, потомков семи сыновей Бакхида, пятого коринфского царя. После Бакхида коринфянами правили еще несколько царей, и сам он не выделялся ничем особенным в общей череде монархов, но его потомки оказались чрезвычайно сплоченными и богатыми людьми. Этот клан насчитывал свыше 200 взрослых мужчин, которые ежегодно избирали из своей среды притана (правителя), исполнявшего обязанности царя.
Богатство этой группировки олигархов имело преимущественно торговые корни, они собирали налоги и пошлины из гаваней. Возможно, что они и сами участвовали в торговых предприятиях. Поэтому неудивительно, что во внешней политике Бакхиады главной своей задачей считали расширение торгового влияния Коринфа на Западе, в поисках новых рынков сбыта для продукции коринфского производства. Помимо этого, Коринфу нужны были богатые природные ресурсы заморских земель. В первые десятилетия власти олигархов, коринфяне основали целый ряд колоний, в том числе такие значительные как Керкира на одноименном острове (совр. Корфу) в Ионическом море и Сиракузы на восточном побережье Сицилии в 733 г. Но затем наступил долгий перерыв в колонизации, и в последние 50 лет правления Бакхиадов коринфяне не создали ни одного нового поселения. В первой половине VII в. потомкам Бакхида было просто не до этого, им приходилось заниматься совсем другими делами. В это время в Коринфе, как и в других крупнейших греческих городах, начались смуты, связанные с борьбой простонародья против произвола аристократов, и клан Бахиадов упорно подавлял притязания народных масс на власть и собственность. Кроме того, положение города осложнили значительные территориальные потери, связанные с восстанием в ранее подчинявшемся Коринфу соседнем истмийском городе Мегары, а также затяжная война с воинственными жителями Аргоса и даже по неизвестным причинам вспыхнувшая вражда в отношениях с собственной колонией на Керкире. Как писал Фукидид, около 664 г. между керкирянами и коринфянами произошло первое в истории Греции морское сражение. Враждебные отношения Керкиры к своей метрополии уже сами по себе серьезно затрудняли для коринфян плавание в западном направлении, поскольку керкирская гавань, помимо Амбракийского залива, была на побережье северо-западной Греции единственным удобным и безопасным местом для стоянки кораблей.
Правление Бакхиадов длилось более 90 лет. В конечном счете, олигархический клан, отличавшийся надменностью, грубостью и погрязший в роскоши, потерпел полное поражение, причем главным «ниспровергателем устоев» оказался один из своих. Хотя, вернее было бы сказать, что этот мятежник был чужим среди своих.
Дело в том, что Бакхиады всеми силами оберегали свою сплоченность, основанную на семейных связях, и заключали браки только между собой. Но, по преданию, одну из невест своего рода по имени Лабда, дочь Амфиона, Бакхиадам долго не удавалось выдать замуж – никто не хотел брать ее из-за ее врожденной хромоты. Поэтому пришлось отдать ее за чужака Эетиона, сына Эхекрата, из знатного, но не имевшего доступа к власти рода Кенеидов. Детей у Эетиона не было, и он отправился в Дельфийское святилище за прорицанием будущего новой семьи. Не успев задать свой вопрос, он будто бы услышал, как Пифия возвестила, что «Лабда родит сокрушительный камень; падет он на властелинов-мужей и Коринф покарает». Стих оракула сохранился в «Истории» Геродота, хотя большинство современных ученых склонны считать, что это предсказание, как и последующее, данное позже самому подросшему юноше, на самом деле, было сочинено в Дельфах гораздо позже, уже после того как «сокрушительный камень» стал правителем Коринфа и пожертвовал в дельфийское святилище огромные ценности. Именно тогда он получил «божественное» оправдание своей власти.
Далее, по той же легенде, коринфские олигархи узнали об этом оракуле, не на шутку обеспокоились, и решили, что от новорожденного нужно избавиться. Случилось это, вероятно, около 687 г.
Они послали 10 человек в Петру – пригород Коринфа, где Лабда жила в доме своего мужа, поручив им разбить голову ребенка о камень. Молодая мать радостно вынесла своего спеленутого сына, чтобы показать пришедшим родственникам. Но немедленно убить новорожденного пришедшим не хватило духу. Взяв улыбающегося младенца на руки, они передавали его друг другу, в надежде, что кто-нибудь другой, исполнит жуткое поручение. Но сделать это не смог и последний, и ребенок вновь оказался в руках матери. Лабда не сразу поняла, почему так смутились и помрачнели ее родственники, но унеся дитя в дом, она услышала начавшиеся препирательства гостей на дворе и вскоре поняла, что они замышляют. Когда они, наконец, сговорившись, ворвались в дом, ребенок был уже спрятан матерью в ларь, и отыскать его злоумышленники почему-то не сумели. Они ушли, а пославшим их солгали, что умертвили младенца. Но мальчик остался жив и с тех пор все звали его Кипсел, что по-гречески значит «ларец».
Когда он вырос и узнал о предсказании, полученном при его рождении, он решил захватить власть в Коринфе. Ему это сделать было не слишком сложно, поскольку к этому времени он как Бакхиад по матери занимал пост полемарха – главы военного ополчения Коринфа, имевший также и некоторые полицейские обязанности. Историк I в. до Р.Х. Николай Дамасский, используя сведения более ранних авторов, описал его путь к высшей власти так. Став полемархом, Кипсел оказался лучшим из всех, занимавших эту должность. Свои обязанности он исполнял очень добросовестно, с уважением к гражданам. Например, у коринфян существовал закон, по которому осужденных должников полемарх должен был держать под замком до внесения денежной пени, часть которой предназначалась самому полемарху «за труды». Но Кипсел не лишал свободы ни одного жителя города: одних он отпускал под поручительство, за других ручался сам, при этом причитающуюся ему долю штрафа он прощал должникам. Таким образом, на этой должности он приобрел любовь и доверие сограждан. Ему было на кого опереться, но чтобы избавиться от последних сомнений молодой амбициозный политик еще раз обратился к Дельфийскому оракулу. На этот раз Пифия изрекла: «Счастлив сей муж, что ныне в чертог мой вступает, Эетионов Кипсел; царь славного града Коринфа будет он сам и дети его, но не внуки». Кипсел был молод и горяч, судьбы внуков в то время его мало заботили, поэтому, ободренный пророчеством, он в 657 г. во главе своих сторонников убил попиравшего законы и особенно ненавистного коринфянам притана Патроклида и захватил власть вооруженной рукой. Кипсел стал одним из первых тиранов в истории Греции, проложивших путь своим многочисленным последователям.
II
(657 – 627 гг.)
Кипсел, после захвата власти, немедленно разрешил вернуться в Коринф всем, кто был ранее изгнан из города за реальные или мнимые преступления, а также вернул гражданские права всем тем, кто был их лишен в правление Бакхиадов. Это, разумеется, привлекло к нему симпатии многих коринфян. Кипсел правил городом на протяжении 30 лет, пользуясь поддержкой простого народа и умело подчиняя массы граждан демагогическими речами. В глазах большей части горожан его власть имела определенное право на существование, ведь по матери он был выходцем из царского рода. Его сторонники, вероятно, считали, что произошедший переворот был, по сути своей, возвращением к старой царской форме правления, упраздненной Бакхиадами. Кипсел чувствовал себя настолько уверенно, что даже не стал обзаводиться вооруженными телохранителями. Разумеется, это стало возможным только после того, как он убил либо изгнал из города всех аристократов – своих родственников со стороны матери, что могли представлять для него реальную опасность. Изгоняя своих противников, Кипсел проявил изобретательность и хитроумие. Первым делом он послал самых знатных представителей рода Бакхиадов в качестве феоров (священных послов) в Дельфы, чтобы вопросить оракул о том, как спасти общину коринфян от смут и раздоров, и уже в Дельфах этим посланникам было вручено письменное распоряжение тирана никогда более не ступать на землю Коринфа под страхом смерти. После этого большинство оставшихся в живых Бакхиадов бежали в Керкиру, которая все еще находилась во враждебных отношениях со своей метрополией, другие уплыли в иные уголки Средиземноморья. Владения и имущество убитых и сосланных Кипсел конфисковал и раздал своим сторонникам. Для улучшения системы управления Коринфом Кипсел разделил всех его граждан на 8 территориальных единиц (фил) и этим значительно уменьшил значение родовых связей и влияние аристократии. В военное время филы должны были становиться боевыми единицами ополчения.
Экономика города в эти годы развивалась бурными темпами, что в итоге сделало Коринф не только лидером в производстве высококачественной керамики, легко узнаваемой по своему особому светло-желтому цвету, но крупным центром металлообработки. Коринфские бронзовые панцири и шлемы, статуи и рельефы для храмов, а также металлическая посуда стали в то время образцом для ремесленников других греческих городов. О коринфской бронзе, отличавшейся особенной устойчивостью против ржавчины и красивым цветом, в греческом мире слагались легенды, сотни лет затем передававшиеся из уст в уста. Две из них записал Плутарх во II в. от Р.Х. Согласно одному из рассказов, коринфский бронзовый сплав был открыт случайно, когда сгорел дом какого-то ремесленника, в котором хранилось известное количество меди, серебра и золота; сплавившиеся в огне пожара металлы и образовали тот состав, что стал именоваться коринфской бронзой. По другой версии, чудесный сплав изобрел некий хитромудрый литейщик, по воле случая нашедший кем-то утерянный ящик, полный золота. Не желая возвращать находку растяпе-хозяину и опасаясь огласки, ремесленник стал понемногу подмешивать золото к своей бронзе; получился дивный сплав, и он дорого продавал свои изделия тем, кто ценил их красоту. Как бы там ни было, коринфские мастера ревностно хранили свои секреты и передавали их по наследству от отца к сыну.
В те же годы увеличились объемы производства на корабельных верфях Коринфа. В порт Лехей один за другим приходили торговые суда из городов Великой Греции, а в Кенхреях была стоянка кораблей из Афин, Ионии, Кипра и с Ближнего Востока. Многие из них ремонтировались в портовых доках, там же коринфяне строили новые мореходные посудины.
Стоит отметить особо, что в VII в., по преданию, в Коринфе был изобретен якорь, а кроме того, именно коринфским кораблестроителям приписывается честь разработки и налаживания серийного производства триер – боевых кораблей нового типа, с тремя рядами весел по каждому борту и с запасными парусами, на случай благоприятного ветра. Такой корабль, грузоподъемностью в 50 – 60 тонн и экипажем в 200 человек, при попутном ветре мог развивать скорость до 18 км в час и был самым быстроходным плавательным средством того времени.
Успехи в экономике города повлекли за собой быстрый рост его населения, однако разбивать новые пашни горожанам было негде, и, чтобы избежать нехватки продовольствия, Кипсел возобновил колонизацию заморских земель.
Он разработал план широкого освоения территорий вокруг Амбракийского залива. В ходе одного плавания коринфяне, численностью около 1000 человек, основали по меньшей мере 3 колонии: Левкада, Амбракия и Анакторий. По поручению тирана руководил отправкой людей на выселки его сын Горг, он же был ойкистом (основателем) одной из колоний. Вначале коринфские переселенцы обосновались на побережье Левкады, которая в то время была не островом, а частью материка. На Левкаде в качестве ойкиста был оставлен еще один сын Кипсела по имени Пилад, который, истребив обитавших здесь акарнанцев, присоединил их земли к только что основанному поселению. Остальные колонисты, используя, Левкаду как опорный пункт, проникли в глубь Амбракийского залива и утвердились на обоих его берегах. Эхид, третий сын Кипсела, основал на южном побережье залива Анакторий, а Горг, располагавший, по-видимому, наибольшим числом переселенцев, заложил на противоположном берегу крупнейшую в этих местах колонию Амбракию, поскольку в окрестностях этой колонии имелось много плодородной земли.
На Левкаде пригодных для сельского хозяйства земель почти не было, но она была нужна Кипселу как промежуточная морская база для кораблей торгового флота Коринфа, совершающих плавания в Сиракузы, вместо вышедшей из повиновения Керкиры. Кроме того, при случае вести боевые действия против Керкиры коринфянам было бы гораздо удобнее, используя Левкадскую гавань. В этом смысле замысел Кипсела также увенчался полным успехом. Сочетая методы дипломатического торга и угрозы военной силой, он быстро добился подчинения керкирян своей воле. В дальнейшем выходцы с Керкиры принимали деятельное участие в колонизационных предприятиях своей метрополии, для начала отправив некоторое количество своих граждан на поселение в только что основанном Анактории. Саму же Левкаду в целях укрепления ее обороноспособности коринфяне вскоре сделали островом, прокопав канал через перешеек, соединявший ее с материком.
В ходе колонизации коринфский тиран иной раз решал и задачи внутриполитического характера, заставляя своих недругов участвовать в организации новых поселений. Но такой вид ссылки Кипсел применял довольно редко, понимая, что, собравшись в большом количестве, его политические противники смогут поднять мятеж и захватить власть в колонии. В целом, колонизационные предприятия Кипсела оказались достаточно успешными, и, в конечном счете, укрепили финансовое благополучие Коринфа.
Большие доходы, поступающие в казну, позволяли тирану дружить с богами и их служителями, и Дельфийским святилищем он был официально признан законным царем Коринфа. Свои драгоценные дары храму Аполлона в Дельфах Кипсел поместил в специально построенной для этого сокровищнице, фасад которой был украшен его собственным именем, а не названием города. Там же в Дельфах имели свои сокровищницы и Афины, и другие значительные греческие города-государства, но если кто-то брался описывать хранящиеся в этом священном месте ценности, то среди прочих вещей, достойных упоминания обязательно перечислял содержимое каменного «ларца» Кипсела. Например, небезызвестные шесть огромных золотых кратеров, общим весом в 30 талантов. Но самым знаменитым его даром в Дельфах была искусной работы бронзовая пальма, поднимающаяся над почвой, сплошь кишащей лягушками и водяными змеями. Эта композиция была зримым символом высочайшего мастерства коринфских скульпторов и литейщиков. Она стояла в коринфской сокровищнице в Дельфах еще во II в. от Р.Х., когда, после эллинских усобиц и римского завоевания Греции, все другие ценные предметы были уже разграблены.
Кипсел сделал множество ценных приношений не только в Дельфийское святилище, но в другие общегреческие храмы. На излете своей жизни он пожертвовал в Олимпию колоссальную золотую статую Зевса, на базе которой его имя также присутствовало. Кстати, тиран в течение 10 лет собирал средства на изготовление этого поистине царского подарка, для чего ему даже пришлось ввести особый налог на имущество состоятельных землевладельцев.
Такая налоговая политика, в сочетании с общей усталостью граждан от власти постаревшего и растерявшего былое обаяние демагога, привела к обострению политической ситуации в Коринфе. К концу правления Кипсела созданная им политическая система начала давать сбои. Среди коринфян стала складываться некая оппозиция его единовластию, причем в ее рядах были не только выходцы из благородных родов, но и выдающиеся представители трудящихся слоев горожан, наживших состояние в ремесленных и торговых предприятиях.
Но Кипсел не успел отведать «гроздья гнева». После 30-летнего правления он мирно окончил свои дни в 627 г., умерев своей смертью в полном благополучии. Его старшему сыну Периандру в то время было 38 лет, и он был единственным сыном покойного тирана от законной жены Кратеиды. Остальные сыновья Кипсела были рождены ему побочными женами.
III
(627 – 600 гг.)
Периандр унаследовал власть своего отца в тревожное время. Кончина Кипсела послужила сигналом к активным действиям для многих коринфян, недовольных режимом единовластия в их городе. Назревал вооруженный переворот, который должен был вернуть власть в руки коринфских аристократов.
Поэтому новый правитель первым делом позаботился о собственной безопасности. Он стал постоянно жить в хорошо укрепленном Акрокоринфе и создал отряд своих личных телохранителей, состоявший из 300 дорифоров (копьеносцев). Тем не менее, в начале своего правления Периандр был даже более мягок, чем его отец. Но его уступки своим политическим противникам, как это часто случается, вызывали лишь очередные требования и в общественном мнении порождали мысль о слабости правителя. Не имевший достаточного опыта самостоятельного правления Периандр тогда, согласно преданию, обратился за советом к своему другу и искушенному политику милетскому тирану Фрасибулу.
Его посланник отправился в Милет с письмом, в котором Периандр описав сложившуюся в Коринфе ситуацию, спрашивал – как ему поступать? Прочитав послание, Фрасибул не дал никакого ответа, ни устно, ни письменно, но пригласил посланника на совместную прогулку за город. В неспешной беседе милетский правитель снова и снова переспрашивал гостя о делах в Коринфе, неспешной походкой бродя вдоль колосящихся нив. При этом он останавливался у колосьев, возвышающихся над другими, обрывал их один за другим и бросал себе под ноги. Таким образом беседа продолжалась довольно долго, но никакого вразумительного совета коринфянин от Фрасибула так и не услышал. По окончании прогулки милетский тиран простился с посланником и велел ему немедленно возвращаться в Коринф. Переплыв на своем корабле Эгейское море, человек Периандра вернулся назад и предстал пред своим владыкой. Коринфский тиран спросил у него, какой ответ он привез от Фрасибула, но посланник отвечал, что правитель Милета, по его мнению, безумен. Он не только ничего не ответил на прямые и ясные вопросы Периандра, но при этом еще развлекался уничтожением лучшей части урожая своих полей. Однако Периандр был чрезвычайно мудр от природы, и сразу понял, что Фрасибул таким образом дал ему тайный совет уничтожить наиболее выдающихся граждан Коринфа, лишив тем самым вождей всех, кто недоволен правлением тирана. Поняв, что это единственно возможный для него способ удержать власть в своих руках, Периандр последовал совету Фрасибула. Внезапно для представителей оппозиции он обрушил на них казни и изгнания, и в короткий срок очистил город от тех, кто готовился отнять у него власть. За это многие свободолюбивые греки впоследствии проклинали Периандра, не желая ничего знать о причинах его вынужденной жестокости, но таким образом коринфскому тирану удалось упрочить свою власть, которая вскоре принесла городу великую славу, экономическое и культурное процветание.
История с советом Фрасибула родилась, скорее всего, в кругу сторонников Периандра; она красива по замыслу, подчеркивает мудрость коринфского тирана и даже переносит часть ответственности за политические репрессии в Коринфе на правителя заморского города. Однако, философ, политолог и глубокий аналитик Аристотель полагал, что не Фрасибул, на самом деле, давал советы Периандру, а Периандр – Фрасибулу. Аристотель в свое время отмечал, что политика Периандра складывалась из ряда мер, которые он применил первым в истории. В систему контроля власти тирана за поведением жителей Коринфа, кроме уже упомянутого устранения выдающихся граждан, как потенциальных противников единовластии, входили и другие ограничительные законы. В их числе были: запрет на организацию гетерий (гражданских братств) и запрет на проведение сисситий – совместных трапез мужчин. Также Периандр установил ограничение на численность имеющихся в частном владении рабов. Сокращение числа рабов должно было обеспечить работой разорявшихся коринфских земледельцев, утративших свои наделы и вынужденных за определенное вознаграждение служить по найму. Рабский труд создавал для них конкуренцию и лишал их возможностей заработка, а это в свою очередь расшатывало общественный порядок в городе. Кроме того, это ограничение устанавливало определенные препятствия для превращения в рабов разорившихся крестьян-должников.
Социальная политика Периандра была чрезвычайно активной. Он, например, препятствовал переселению разоряющихся земледельцев в город, всеми силами стараясь сохранить сельхозпризводство на максимально возможном уровне. Это было необходимо, поскольку население Коринфа росло бурными темпами, и уже значительно превышало количество людей, способных прокормиться за счет земель, расположенных в окрестностях. Обеспечить же работой всю массу разорившихся земледельцев даже в таком экономически развитом городе, как Коринф, по-видимому, было невозможно. «Лишних» людей Периандр предпочитал отправлять в колонии, избегая накопления в городе массы обездоленных людей, склонных к мятежам и погромам.
При этом правитель принимал меры и против излишней роскоши в быту наиболее богатых граждан. Он даже учредил специальную комиссию, следившую в частности, чтобы расходы коринфян не превышали получаемых ими доходов. Это покушение тирана на «гражданскую свободу» весьма озлобляло «лучших людей» древнего мегаполиса, зато в целом значительно снижало градус напряженности в обществе.
Еще одной похвальной заботой Периандра была борьба за нравственность среди граждан. Задолго до Сократа великий коринфский тиран утверждал важнейшую роль этического благополучия для общественного благосостояния. И как человек деятельный и энергичный, он не только предостерегал своих земляков от нечестивых поступков, но и боролся против безнравственности силовыми методами. Аристотель, к примеру, утверждал, что Периандр извел всех сводниц в Коринфе. Никогда ранее (и, увы, никогда после) жизнь в Коринфе не была настолько пристойной и благочестивой, как в годы правления Периандра.
Впоследствии эти меры в разных комбинациях применяли многие последующие авторитарные правители и тираны Греции, в том числе такие выдающиеся афинские политики и законодатели как Солон, Писистрат и Перикл. И философ Аристотель, и историк Эфор считали Периандра истинным основоположником тиранического способа правления, его теоретиком и практиком.
Он был очень умным, деятельным, страстным и волевым человеком. Как выходец из аристократического рода и, к тому же, сын правителя одного из богатейших городов Греции, Периандр получил прекрасное образование. Склонность к размышлениям, в том числе и на отвлеченные темы, сочеталась в нем с удивительной практической сметливостью и настойчивостью в достижении поставленной цели.
О внешности Периандра на самом деле ничего неизвестно, хотя с древних времен уцелел его мраморный бюст, хранящийся ныне в Капитолийском музее Ватикана. Дело в том, что этот скульптурный портрет был создан только в IV в. до Р.Х., примерно через 200 лет после смерти легендарного мудреца и тирана Коринфа, когда о внешности Периандра, разумеется, уже ничего не было известно. Этот умозрительный образ напоминает изображения надмогильных рельефов периода поздней классики. Поэтому составить свое представление о Периандре мы можем только по его поступкам и мудрым мыслям, что в виде афоризмов сохранились до нашего времени.
В политике проницательный, решительный и беспощадный при необходимости, Периандр был верным другом и союзником в отношениях с равными ему по положению. Он был несчастен в семейной жизни, оставаясь, однако, чутким и любящим отцом.
Еще до получения высшей власти в Коринфе Периандр женился на Лисиде – дочери Прокла, тирана соседнего пелопоннесского города Эпидавра, и внучке аркадского царя Аристократа. Когда однажды Периандр увидел ее в Эпидавре, одетую на пелопонесский лад – без покрывала, в одном хитоне, разливающую вино для работников, он тут же влюбился, и решил на ней жениться. Впрочем, имя жены показалось Периандру недостаточно благозвучным, и он переименовал ее в Мелиссу. Она родила ему дочь и двух сыновей: Кипсела и Ликофрона, старший из которых оказался, к несчастью, слабоумным. Трех других сыновей, которых звали Евагор, Горг и Николай, Периандр прижил позже, от своих внебрачных связей.
Он был очень ревнив и подозрения постоянно осложняли его отношения с супругой. Однажды ревность его зашла так далеко, что при очередной ссоре он убил беременную жену в состоянии бешеного гнева, ударив ее, то ли рукой, то ли брошенной скамейкой. Непосредственной причиной ярости тирана были наговоры его наложниц, которых он впоследствии в отместку сжег живыми. Убийство жены наложило трагическую печать на всю последующую судьбу Периандра и до конца его дней отзывалось эхом последующих несчастий.
Со смертью Мелиссы связано еще одно народное предание о мудрости Периандра. Рассказывали, что при жизни она куда-то спрятала некое ценное имущество, оставленное ее мужу на хранение одним из его друзей-гестеприимцев. Чтобы узнать, где находится сокровище, Периандр направил своих послов в Эпир, где на реке Ахерон, протекающей в мрачной долине, местами под землей, через болотистое Ахерусийское озеро и впадающей в Ионическое море, издавна существовал оракул мертвых. По представлениям древних греков, там был вход в подземное царство, и там посланники Периандра должны были пообщаться с духом его покойной жены. История эта на вкус современного человека выглядит как сказка чистой воды. Но для жителей Эллады тех давних времен общение с призраками усопших было довольно привычным делом. Можно вспомнить целый ряд подобных примеров из греческой литературы – например, Одиссея, вызывавшего призраков из преисподней, или Атоссу в трагедии Эсхила «Персы», общавшуюся с поднятым по ее воле из могилы духом царя Дария.
Прибыв в священное место, люди Периандра посредством определенных ритуалов вызвали призрак Мелиссы и задали ей вопрос о сокровищах. Но она ответила загадкой, смысл которой оказался выше понимания послов. Вернувшись в Коринф, они дословно передали царственному вдовцу ответ из Аида: «Периандр положил хлебы в холодную печь».
Даже коринфский мудрец не сразу понял – на что жалуется дух из преисподней. Но, по прошествии нескольких дней, в памяти его возникла сцена похорон супруги, и припомнил он, что похороненные с ней царские одеяния не были сожжены, как того требовал обычай. Это означало, что тень Мелиссы зябнет нагая во мраке Аида.
Разгадав загадку, Периандр велел всем коринфским женщинам явиться в храм Геры, затем он приказал снять с коринфянок их праздничные наряды, снести их одежду в погребальную яму и сжечь, посвятив Мелиссе. После этого призрак указал повторно прибывшим к Ахеронскому оракулу людям Периандра, где находится сокровище.
Это предание – верный показатель авторитета и уважения, которыми мудрый правитель пользовался в народе. И оно же подтверждает, что коринфский тиран в реализации своих планов нередко использовал довольно суровые меры.
Как уже было сказано, сложившиеся обстоятельства вынуждали Периандра применять более жесткие способы поддержания порядка и управления людьми, в сравнении с теми, что использовал его отец. Однако при этом он в основном продолжал политику Кипсела, и стремился распространить влияние Коринфа еще далее на северо-запад Греции. В самом начале его правления – в 627 г. – на побережье Иллирии были выведены две новые колонии: Эпидамн (совр. Дуррес в Албании) и Аполлония (совр. Фиер в Албании). Большую часть поселенцев для них дали керкиряне, но ойкистами новообразованных поселений были выходцы из Коринфа: Фалий Гераклид в Эпидамне и Гилакс в Аполлонии. Эти новые колонии располагались в стороне от торговых путей, ведущих на Запад. Главным их назначением было служить морскими базами для борьбы в Ионическом море с многочисленными иллирийскими пиратами, к тому же эти колонии должны были обеспечить безопасность поставок в Коринф серебра из Иллирии. Кроме того, по свидетельствам древних авторов в районе Аполлонии имелись месторождения нефти, которая употреблялась для освещения, вместо довольно дорогого оливкового масла, а также использовалась при изготовлении лечебных мазей. Там же добывали природный асфальт, находивший свое использование, в первую очередь, как материал пригодный для смоления кораблей. В дальнейшем Периандр, опираясь на основанные им города, предполагал добиться полного контроля над добычей драгоценных металлов в иллирийских рудниках.
Затем коринфяне для укрепления безопасности западных морских путей создали еще несколько поселений на акарнано-этолийском побережье, близ выхода в Ионийское море из Коринфского залива. В последующие годы они развились в небольшие города: Халкиду, Макинию, Моликрий и Соллий.
Позже, около 600 г. была основана последняя из примечательных колоний Коринфа – Потидея на полуострове Халкидика, на восточном берегу Балканского полуострова. Место для основания нового поселения, разумеется, было выбрано не случайно. В ближайших районах Фракии и Македонии располагались золотые и серебряные рудники, сама же Халкидика изобиловала лесами. Древесина была необходима для строительства новых кораблей коринфского флота, число которых в правление Периандра значительно увеличилось. Ойкистом нового опорного пункта коринфян стал сын тирана Евагор. Потидея в последующие годы развилась в довольно значительный город, из которого Коринф получал, кроме всего выше упомянутого, и некоторое количество зерна, в котором у метрополии всегда ощущался недостаток.
Положение коринфских колоний, в отличие от большинства новых поселений, основанных другими крупными греческими городами, было подчиненным в отношениях со своей метрополией. Вместо самоуправления на местах, коринфские тираны ставили в них своих наместников, роль которых в достаточно крупных поселениях исполняли сыновья или ближайшие родственники Кипсела и Периандра. Керкирой, например, во время правления Периандра, сначала управлял его сын Ликофрон, а затем его племянник Псамметих. Коринфские колонии, по сути дела, были составными частями Коринфии – единой торговой и морской державы Кипселидов.
Примерно тогда же, в конце VII в. Периандр осуществил еще один важнейший проект общегреческого масштаба. Он создал знаменитый Диолк (волок) – обустроенный путь для транспортировки кораблей через Истм, позволявший быстро перемещать суда из Коринфского залива в Саронический и в обратном направлении. Диолк представлял собой несколько заглубленную в грунт, вымощенную каменными плитами дорогу с колеями для катков платформ, на которых устанавливались перевозимые суда. Первоначально Периандр обдумывал возможность прорубить канал между заливами в скальном грунте перешейка, но в итоге, учитывая уровень развития техники того времени, от этого замысла пришлось отказаться в пользу гораздо менее дорогостоящего и достаточно быстро выполнимого строительства волока. Мореплаватели Греции, Востока и Запада охотно пользовались Диолком, поскольку он позволял им не огибать южную оконечность Пелопоннеса в районе мыса Малея, известного своими частыми свирепыми штормами; кроме того путь между Западом и Востоком через Истм был значительно короче. Сбор пошлины за перевозки по волоку стал существенной статьей поступлений в казну коринфского государства, что позволило Периандру, в отличие от своего отца, не вводить прямое налогообложение доходов граждан Коринфа. Денежные сундуки коринфского тирана и без того успешно наполнялись доходами от городского рынка и гаваней.
Изобилие денежных средств позволило Периандру во множестве строить триеры, углубить и благоустроить гавани Лехей и Кенхреи. Зримое подтверждение этому было обнаружено уже в XX в. от Р.Х., когда в Лехее, в результате археологических раскопок была открыта каменная вымостка на косе, часть плит которой датируется временем правления Периандра.
В самом Коринфе Периандр также развернул масштабную строительную программу. Украшая город, он в тоже время давал возможность заработать городской бедноте и тем смягчал напряжение в обществе. Он полагал, что забота о благоустройстве Коринфа должна стать общим делом всех его граждан, и поэтому издал особое распоряжение о борьбе с праздностью, к которой все более склонялись богатые аристократы. В их среде уже начало укрепляться презрение к физическому труду, как уделу рабов, и поэтому свое привлечение к общественным работам знатные коринфяне рассматривали как очередное посягательство тирана на их личную свободу. Периандр, впрочем, действительно воздействовал на бездельников не только убеждениями и призывами, но и наказаниями. Все, кого его люди обнаруживали сидящими без дела на агоре, подвергались штрафам на значительные суммы.
Так, методом «кнута и пряника» Периандру удалось привлечь к строительным работам большинство взрослого мужского населения города, и Коринф в достаточно короткий срок изменился до неузнаваемости. Ко времени правления Периандра относят строительство знаменитого и самого крупного коринфского храма с монолитными колоннами, посвященного Аполлону, руины которого до сих пор украшают пейзаж вблизи Акрокоринфа. В тоже время на самом Акрокоринфе было построено святилище Деметры и Персефоны, как и большинство мелких храмов в нижнем городе. С именем Периандра связывают также благоустройство источников Главка и Пейрены, при этом от последнего в центр города был проведен водопровод – первый в истории города.
Некую свежую струю Периандр внес и в религиозную жизнь Коринфа, настойчиво насаждая культ бога плодородия Диониса, популярного среди земледельческого населения.
Еще одним новым веянием в политике сына покойного Кипсела стали прочные связи с некоторыми восточными владыками. К этому коринфского тирана, вероятно, подтолкнуло осознание выгод от использования рынков Востока. К концу VII в. греческие колонии в Великой Греции в определенной мере уже развили собственное ремесленное производство, и не нуждались в продукции коринфских мастерских в прежних объемах. В тоже время, объемы производства в Коринфе при покровительстве Кипсела и Периандра значительно возросли, и городские купцы рвались в новым рынкам сбыта. Найти их можно было только на богатом Востоке, но для благоприятного развития экономических отношений с восточными странами требовалось установить дружеские связи с Милетом и другими государствами Ионии, занимавшими в этом регионе ключевое положение на морских торговых путях.
Союз Периандра с Фрасибулом был заключен в ходе поездки коринфского посольства в Милет, об этом событии упомянул Геродот в своей «Истории». Сближение Милета и Коринфа было выгодно для обеих сторон. Благодаря соглашению милетские торговцы получили доступ к колониям в Италии, где в конце VII в. довольно широко стала распространяться ионийская керамика. Согласно сообщению того же Геродота, одним из основных торговых партнеров Милета стал город Сибарис. В свою очередь коринфские импортные товары, в последней четверти VII в. проникли на побережье Черного моря, в Египет и Лидию.
Кроме того, Периандр вступил в тесный союз и с властелинами Лидии. Известно, что лидийские цари из династии Мермнадов хранили свои подношения Аполлону Пифийскому в сокровищнице коринфян, и Периандр был знаком с содержанием всех оракулов, изрекаемых Пифией для лидийцев. Дело было в том, что лидийские цари, будучи чужеземцами в Греции, не имели непосредственного доступа в Дельфийское святилище, и поэтому пользовались посредничеством своего друга-гостеприимца Периандра при общении с божеством. Это выгодное для себя положение коринфский тиран охотно и успешно использовал для усиления своего влияния на государства Малой Азии.
Кстати, по примеру лидийцев, Периандр первым в Балканской Греции начал чеканить собственную монету из иллирийского серебра. На коринфских статерах с одной стороны был изображен Пегас – крылатый конь и символ Коринфа, а с другой – символ солнца и бога Аполлона – левосторонняя свастика, такая же, как и на лидийских монетах. Одинаковые по весу и качеству драгоценного металла монеты значительно упрощали процесс совершения сделок, и это, в свою очередь давало преимущество коринфским купцам, занимавшимся посреднической торговлей.
Южное направление торговой экспансии Периандр также не оставлял без внимания. С целью увеличения объема своей торговли с Египтом, Коринф в числе девяти греческих городов участвовал в создании колонии Навкратис в Египте в правление фараона XXVI династии Псамметиха I, дружившего со многими эллинскими правителями, в том числе и с Периандром. Скорее всего, в честь этого фараона получил имя племянник коринфского тирана.
Итак, в результате благотворного правления Кипсела и его мудрого сына Периандра, к концу VII в. Коринф достиг пика своего военного могущества и экономического процветания. Коринфия, как морская держава, занимала лидирующее положение в греческой торговле с Западным Средиземноморьем и была одним из главных государств греческого мира, наряду со спартанским и афинским. Это был Золотой век в истории Коринфа.
IV
(599 – 585 гг.)
Именно в это время в Элладе зарождалась научная мысль, достигшая в последующие века столь значительных высот, каких не знала ранее всемирная история. Возникновение ранней греческой науки было связано с общим духовным скачком, который переживала Греция в VI в. и который принято именовать «греческим чудом». В течение очень короткого срока греки стали культурным лидером среди народов Средиземноморья, опередив более древние и могущественные цивилизации Египта и Вавилона. Начало этому стремительному восхождению по ступеням разума положили достижения первых греческих мудрецов и писателей VII – VI вв., предпочитавших излагать плоды своих размышлений не в обширных трактатах, а в сборниках стихотворных афоризмов – гном, которые Аристотель позднее определял, как «высказывания общего характера». Главными темами размышлений при этом были основные принципы житейской мудрости, политической жизни и, особенно, вопросы нравственности, занимавшие в те века первое место между всеми общественными интересами. Эти емкие по смыслу и краткие по форме одностишья легко запоминались наизусть, как нельзя более соответствовали настроениям греков, и потому стали необычайно популярными в народе. Авторы этих мудрых мыслей были окружены почетом в общественном мнении, о них складывали легенды, они справедливо считались первыми великими умами греческой цивилизации.
Таких легендарных личностей в начале VI в. было не так уж мало – не менее двух десятков, но, в конце концов, греки определили «лучших из лучших» и в 582 г. в Афинах был официально провозглашен список «семи мудрецов». В это счастливое, по представлениям всех индоевропейских народов, число был включен и Периандр Коринфский, к тому времени уже отошедший в мир иной. Равными ему мудрецами афиняне признали: первого греческого ученого Фалеса Милетского, известного дипломата и вождя демократической партии Бианта Приенского, эфора Хилона Лакедемонского, законодателя Солона Афинского, эсимнета (судью с чрезвычайными полномочиями) Питтака Митиленского и тирана Клеобула Линдского. В этот же год знаменитые изречения мудрецов, в том числе «ничего сверх меры» и «познай самого себя», были высечены на стене притвора Дельфийского святилища. Сочинения «семи мудрецов» с тех пор хранились в храме Аполлона, освященные его авторитетом.
Впрочем, другие важные греческие города не вполне согласились с Афинами и составили свои, несколько отличные списки «семи мудрецов». В последующие годы эти перечни пытались упорядочить различные ученые от Платона в IV в. и Деметрия Фалерского в III в. до Стобея в V в. от Р.Х. В результате в совокупности были названы греческими мудрецами около 20 мыслителей, среди которых оказался даже скиф Анахарсис. Стоит особо отметить, что Платон посчитал уже основательно оболганного к тому времени Периандра недостойным называться мудрецом, и заменил его в своем списке на малоизвестного Мисона Хенейского. Тут, видимо, сказалась его нелюбовь к тирании вообще и личная глубокая обида на сиракузского тирана Дионисия Старшего, о причине которой будет сказано позже. Таким образом, кроме уже перечисленных имен, в «Большой список» мудрецов вошли: Ферекид Сирский, Эпименид Критский, тиран Писистрат Афинский, Аристодем Лакедемонский, тиран Клисфен Сикионский, Акусилай Аргосский, тиран Фрасибул Милетский, ученый Пифагор, Леофант Лебедосский, тиран Фейдон Аргосский, Лас Гермионский, Анаксагор, Лин, Орфей, Эпихарм и Ономакрит Афинский.
Впрочем, в начале VI в. репутация Периандра как выдающегося политика и мыслителя не подвергалась никаким сомнениям. В Коринфе, у него во дворце нередко собирались многие из перечисленных мудрецов, чаще всего во время проведения Истмийских игр, и вели долгие беседы на разнообразные темы за чашей вина на симпосиях (пирах). Эта традиция установилась еще в годы правления Кипсела, о чем сообщил в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диоген Лаэртский, сославшись на письменное свидетельство поэта Архетима Сиракузского, который лично присутствовал на одной из таких встреч и записал речи ее участников.
Политические и нравственные вопросы, вероятно, занимали основное внимание хозяина и его гостей. По крайней мере, такого мнения придерживался историк и философ Плутарх, написавший в I в. от Р.Х. небольшой диалог «Пир семи мудрецов». Сочинение это относится скорее к жанру художественной литературы, чем к историографии, однако в полете своей авторской фантазии Плутарх все-таки не вышел за разумные пределы, и повествование свое построил на основе древних преданий. К тому времени, впрочем, и к самим этим древним преданиям уже налипло немало лжи. Плутарх хоть и был противником тиранической власти, но к коринфскому мудрецу относился с уважением, судя по фразе из его диалога, вложенной автором в уста Фалеса: «Периандру его тирания досталась как наследственная болезнь, но до сих пор он неплохо с нею справлялся, пользуясь целебными беседами и общаясь с людьми здравомыслящими». В представлении Плутарха, на таких пирах сам Перинадр говорил мало – он, преимущественно, только направлял общую беседу краткими высказываниями и подводил итоги общим рассуждениям гостей.
Как и все древние греки, гости Периандра любили серьезные занятия чередовать с играми и весельем, и поэтому хозяин проводил для них различные шуточные «спортивные» состязания, в том числе по винопитию. Рассказывают, что Анахарсис в таких случаях пьянел быстрее всех, поскольку употреблял вино, не разводя его водой на три четверти по греческому обычаю, а «по скифски» – в неразбавленном виде. Опьянев, он требовал себе награды как победителю, говоря, что «в выпивке как в беге главное прийти первым».
Не обходилось, конечно, и без чтения стихов, поскольку в большинстве своем греческие мудрецы были сочинителями. Например, Хилон считался автором 200 стихов, Питтаку приписывали 600, а Клеобулу – 3000. Известно также, что выдающимся поэтом был законодатель Солон. В то время гномическая (назидательная) поэзия пользовалась большой популярностью у читателей, и, кроме изречений «семи мудрецов», широко известны были стихи и других поэтов-моралистов, например, Фокилида Милетского и Феогнида Мегарского.
Сам Периандр создал книгу в древнем жанре наставительных притчей, состоящую по преданию из 2000 стихов. Вероятно, она представляла собой нечто вроде знаменитой библейской «Книги притчей Соломоновых». Труд Периандра не сохранился до нашего времени, но ряд стихов из его утерянной книги пережил время, передаваясь из уст в уста, как греческая народная мудрость. Некоторые изречения Периандра уже вскоре после его смерти были записаны на стене храма Аполлона в Дельфах, а в последующие века воспроизводились на страницах сочинений более поздних писателей. Благодаря этому, сегодня и мы можем разделить богатство мысли легендарного греческого мудреца. Это им сказано: «Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а общей любовью. Власть народная крепче тирании. Наказывай не только за проступок, но и за намерение. В усердии – все. В счастье будь умерен, в несчастье разумен. К друзьям и в несчастье будь неизменен. Сговора держись. Тайн не выдавай. Наслаждение бренно – честь бессмертна. Прекрасен покой, опасна опрометчивость, мерзостна корысть. Ничего не делай за деньги: пусть нажива печется о наживе».
Кроме того, как утверждал греческий грамматик и софист III в. от Р.Х. Афиней в своей книге «Пир мудрецов», Периандр писал и элегические стихи, причем тщательно их отделывал и упорядочивал по количеству стоп.
Репутация богатого и щедрого правителя, искушенного в искусстве, привлекала к его двору многих поэтов и музыкантов. «История» Геродота сохранила на века один удивительный, но при этом имевший множество свидетелей случай, произошедший с одним из поэтов этого круга.
В те годы по всему греческому миру гремела слава несравненного кифареда своего времени – Ариона из Мефимны на Лесбосе. Божественный голос Ариона и волшебные звуки его кифары покорили сердца десятков тысяч греков. Особенное впечатление производили его собственного сочинения дифирамбы – торжественные песни в честь богов и героев, ставшие для греческого искусства новым особым музыкальным жанром. Арион умел создавать праздничную атмосферу на своих выступлениях, во время которых он обязательно наряжался в роскошные концертные костюмы, а пение его сопровождал и в нужные моменты поддерживал специально обученный им певческий хор.
Долгое время этот великий поэт и музыкант жил при дворе Периандра в Коринфе, пользуясь щедростью тирана и его вниманием к своему искусству. Разумеется, он получал множество приглашений порадовать своими песнями и другие греческие земли.
И вот однажды он отправился в поездку по городам Италии и Сицилии. Его как всегда блистательные выступления кроме славы и оваций принесли ему тогда и великое богатство. Когда пришло время возвращаться в Коринф, Арион нанял у коринфских мореходов, которых он более других ценил за мастерство кораблевождения, специальный корабль для себя, и на нем отправился в обратный путь из южно-италийского города Таранта. Когда корабельщики увидели, какие ценности везет с собой кифаред, их рассудок смутился от алчности, и они сговорились лишить жизни прославленного певца, чтобы завладеть его сокровищами. Арион догадался об уготованной ему участи, он стал предлагать злодеям забрать все его сокровища, но сохранить ему жизнь. Однако корабельщики отказали ему в милости, опасаясь возмездия себе, если Арион позже обличит их в суде. Они велели Ариону либо самому лишить себя жизни, чтобы быть погребенным в земле, либо сейчас же броситься в море. Тогда Арион попросил исполнить его последнюю волю и разрешить ему спеть перед смертью свою лучшую песню. На это корабельщики согласились охотно. Они расселись на скамьях гребцов в середине корабля, предвкушая виртуозное, и при этом дармовое пение смертника. Арион же облачился в свой лучший наряд, взял кифару и, встав на корме, на высоких нотах пропел свою торжественную песнь. С последним звуком своего голоса он бросился в море и, прощаясь с жизнью, погрузился в его пучину. Корабельщики между тем продолжали свой путь в Коринф.
Но Арион не утонул; он был спасен стаей дельфинов, привлеченных к кораблю чарующими звуками его голоса и звоном кифарных струн. Дельфины на своих спинах, время от времени передавая Ариона друг другу, вынесли его к ближайшему берегу у мыса Тенар – южной оконечности Пелопоннеса, где он, воздал благодарные молитвы богам, кропя слезами свои слова. Затем, придя в себя, в промокшем насквозь певческом одеянии Арион отправился в Коринф.
Встретившись с Периандром, он поведал ему историю своего чудесного спасения, но рассказ был настолько удивительным, что тиран ему не поверил, и приказал заключить певца под домашний арест до выяснения всех обстоятельств этого дела. В тоже время он отправил своих воинов в порт, приказав им внимательно следить за корабельщиками названного Арионом судна. Как только корабельщики сошли на берег, они были немедленно доставлены к Периандру.
Тиран спросил их, что им известно об Арионе? Корабельщики отвечали, что Арион, вероятно, живет и процветает где-то в Италии, а они в последний раз встречали его в Таранте и пребывал он тогда в полном благополучии. В эту минуту по зову Периандра в зал ввели Ариона в том самом одеянии, в каком он бросился в море. Корабельщики были настолько поражены видом того, кого они считали покойником, что не смогли отрицать своей вины, и так были уличены.
Эту историю потом веками пересказывали в Коринфе и на острове Лесбос. Зримым подтверждением этих рассказов служила небольшая медная статуя, изображающая человека на дельфине, установленная Арионом на мысе Тенар в благодарность за свое спасение.
Кроме Ариона, по преданию, у Периандра в Коринфе жили: легендарный баснописец Эзоп, основоположник и классик этого жанра, а также поэт Херсий – автор знаменитой эпитафии Гесиоду. Периандр был щедрым на награды поэтам и певцам, но еще более богатые дары он, по примеру своего отца, посылал в важнейшие храмы Эллады.
Особо славился один его дар – шедевр коринфских краснодеревщиков, ювелиров и резчиков по кости. Ларь, послуживший спасительным убежищем для его отца, по приказу Периандра был облицован кедровым деревом, украшен рельефными изображениями на мифологические темы, из золота и слоновой кости. В таком облагороженном виде Периандр преподнес семейную реликвию в дар храму Геры Олимпийской. Еще во II в. от Р.Х. это прекрасное изделие хранилось в Олимпии, и видевший его в то время собственными глазами греческий писатель Павсаний чрезвычайно подробно рассказал о нем в своем сочинении «Описание Эллады».
И, разумеется, много подарков Периандр делал своим личным друзьям и союзникам. Однажды Периандр отправил груженый корабль в Милет к Фрасибулу, но вблизи острова Кос это судно попало в шторм и потерпело крушение. Много лет спустя местные рыбаки вытащили из моря красивый бронзовый треножник, посланный коринфским правителем в подарок своему другу-тирану. Однако перед тем как закидывать сети, рыбаки заранее продали весь улов некоему юноше родом из Милета, и между рыбаками и милетцем разгорелся спор за обладание прекрасной находкой. Уступать никто не желал, и в итоге между жителями Милета и обитателями острова Кос разгорелась настоящая война, а затем спорящие стороны обратились за советом к дельфийскому оракулу, который предложил «нулевой вариант» решения, согласно которому спорный треножник должен быть передан мудрейшему из греков. Согласившись с таким решением, милетцы поднесли треножник своему земляку Фалесу, но он передал его другому мудрецу, посчитав его более достойным, тот – третьему и так далее, пока дар не попал в руки афинянина Солона, который решив, что никто не может сравниться в мудрости с богом, отослал треножник в Дельфы, как подношение Аполлону.
Большое богатство коринфского правителя давало ему возможность огромные средства вкладывать в развитие спорта. Спортивным зрелищам он придавал особое значение в своей политике, видя в этом способ объединения граждан всех слоев коринфского общества на патриотических позициях. Собственно атлетические состязания были чрезвычайно популярны во всех греческих городах без исключения, но Коринф в те годы стал одним из основных центров спортивной жизни Эллады.
Известно, что колесница Периандра как минимум один раз побеждала на Олимпийских играх, и в честь этой победы в Олимпии была установлена золотая статуя. Но участие коринфян в самых престижных греческих играх закончилось скандалом. На одном из ристаний местные судьи под каким-то предлогом «украли» заслуженную победу у коринфской упряжки, и этим нанесли Периандру личную обиду. Более в его правление коринфяне на Олимпийские игры не ездили; в пику Олимпии Периандр учредил Истмийские игры, посвященные Посейдону, в Коринфе. Собственно эти игры существовали и ранее с незапамятных времен, но имели сугубо местное значение и на них не приглашались атлеты из других греческих городов. С начала VI в. Истмийские игры стали проводиться с большим размахом один раз в два года, в привязке к Олимпийскому циклу. Однако при коринфском тиране эти игры не были в полном смысле слова общегреческими, поскольку, по распоряжению Периандра, хозяева Олимпийских игры – жители пелопонесской Элиды – на Истмийские состязания не допускались даже в качестве зрителей. Зато афинянам на играх в Коринфе традиционно выделялись лучшие и самые почетные места на скамьях стадиона. Этот факт нашел отражение даже в афинских законах. Непосредственной наградой победителю на Истмийских играх был лишь венок из сосновых ветвей, но афинская община особо позаботилась и об определенном материальном вознаграждении для своих граждан, утверждающих спортивную славу Афин в Коринфе. Например, законодательство Солона определяло для победителя на Истмийских играх приз в 100 драхм. Правда, своим победителям на Олимпийских играх афинское правительство выдавало по 500 драхм, что лишний раз свидетельствовало, что в части престижа в греческом мире Истмийские игры весьма уступали Олимпийским.
Тем не менее, авторитет Коринфа в греческом мире в конце VII и в начале VI вв. во всех смыслах был очень высок, а Периандр был, пожалуй, самым влиятельным греческим политиком того времени, сравниться с которым мог только Солон Афинский. Неудивительно поэтому, что коринфский правитель играл активную роль во внешней политике государств Восточного Средиземноморья, и роль эта, как правило, была миротворческой, что еще более упрочивало его репутацию мудреца.
О двух наиболее известных его дипломатических победах остались свидетельства в «Истории Геродота»; в первом случае Периандру удалось прекратить невыгодную для коринфян войну в Малой Азии, а во втором – окончить раздоры между афинянами и митиленцами, причем так, чтобы ни в чем не ущемить интересы своих сильных соседей.
Азиатские союзники Периандра – Милет и Сарды – долгое время враждовали между собой, между ними 11 лет подряд шла затяжная война, в ходе которой Фрасибул, ближайший друг коринфского тирана, понес два серьезных поражения на собственной земле – при городе Лименее и в долине реки Меандр. Первые 6 лет этой войны лидийцев возглавлял царь Садиатт, а после его смерти походы против милетян стал совершать его сын Алиатт. Лидийцы не имели сильного флота, и потому осада приморского города была для них бессмысленной. Но они упорно разоряли хлебные поля и вырубали сады милетян вблизи города, рассчитывая, что голод в Милете заставит его защитников сложить оружие. Милетянам в этой войне не помогал ни один ионийский город, кроме Хиоса, и их запасы зерна стали действительно подходить к концу.
На 12-м году войны лидийцы вновь пришли к городу и подожгли зреющие нивы милетян. В этот раз поджог имел еще более серьезные последствия. Огонь, подхваченный ветром, перекинулся на стоящий рядом храм богини Афины Ассесии, который сгорел до основания. Сначала лидийцы не придали никакого значения этому событию. Но по возвращении войска в Сарды, Алиатт занемог, болезнь его оказалась тяжелой и затяжной, и лекари его не могли с ней справиться. Тогда царь отправил послов в Дельфы, чтобы вопрошать оракул о возможности своего излечения. Посоветовал ли ему кто-нибудь из греков это сделать или же он сам принял такое решение – неизвестно. Прибывшим в Дельфы послам Пифия дала ответ, что бог не даст им прорицания, пока они не восстановят сожженный храм Афины в земле милетян.
Как уже было сказано, именно Периандр от имени своих союзников-лидийцев озвучивал их вопросы к Пифии. Узнав о данном прорицании, коринфский тиран незамедлительно тайно известил о нем милетского тирана Фрасибула, чтобы тот заранее принял надлежащие меры.
Алиатт же, получив ответ Пифии, тотчас послал глашатая в Милет заключить перемирие с Фрасибулом на время, пока он не отстроит сожженный храм. К прибытию лидийского глашатая, Фрасибул велел собрать весь имеющийся в городе хлеб, с государственных хранилищ и частных владений, и сложить его в несколько больших куч на рыночной площади. Горожане же получили приказ беспечно веселиться и распевать песни. Лидиец, прибывший из Сард, увидел изобилие продовольствия в Милете и жителей его, пребывающих в беззаботном настроении, и, вернувшись после проведенных переговоров обратно, сообщил об этом Алиатту. Тогда царь решил, что его замысел задушить город голодом полностью провалился, и заключил с Фрасибулом не перемирие, а мир на вечные времена, а милетяне с лидийцами вступили в дружбу и стали союзниками. Алиатт же не только полностью восстановил уничтоженный огнем храм Афины, но и воздвиг этой богине еще один новый, и после этого полностью исцелился от недуга. Таким образом, мудрому Периандру удалось помирить своих враждовавших друзей.
В другой раз Периандр сыграл роль миротворца, когда афиняне и жители города Митилена на Лесбосе пригласили его быть третейским судьей в их давнем споре за владение городом Сигей в Троадской области. Долгое время митиленцы и афиняне вели войны за этот город, и только Периандр своим общепризнанным авторитетом сумел прекратить распрю, на условии владения каждой стороной тем, что она на тот момент сумела захватить и удержать. Так Сигей остался за афинянами, а митиленцы отказались от своих притязаний.
Но никто не бывает удачлив всегда и во всем. Счастливый в делах государственных, Периандр продолжал испытывать несчастья в своей личной жизни, и главным виновником новых бед стал его тесть Прокл Эпидаврский, неожиданно нанесший ему удар в самое сердце.
Дети Периандра нередко гостили в Эпидавре у своего деда и были им искренне любимы. И вот однажды, расставаясь с внуками перед их отъездом в Коринф, Прокл как бы невзначай спросил у них: «Знаете ли вы кто умертвил вашу мать?» Слабоумный Кипсел не обратил никакого внимания на эти слова, но Ликофрон принял их близко к сердцу и узнал от деда об ужасном поступке отца. Кипселу тогда было 18 лет, а Ликофрону 17. Когда юноши вернулись домой, отец сразу заметил странную перемену в поведении младшего сына – он перестал здороваться с отцом, не спрашивал его ни о чем и не отвечал на его вопросы. Таким поведением юнец довольно быстро довел гневливого от природы отца до белого каления, и распалившийся Периандр изгнал его из дома.
После этого, несколько остыв, Периандр стал расспрашивать старшего сына, о чем с ними говорил дед. Тот рассказал отцу, как ласков был с ними Прокл, но о его словах при расставании не упомянул, так как не понял их смысла. Периандр тем не менее, имея уже в уме определенное подозрение, продолжал настойчиво расспрашивать сына. Наконец юноша вспомнил и передал ему те роковые слова деда. Периандр убедился в правильности своего предположения в отношении тестя, но пожелал в полной мере показать сыну свою строгость. Он послал вестника туда, где жил изгнанный сын, и запретил хозяину дома принимать юношу под страхом сурового наказания. Теперь, куда бы ни приходил Ликофрон – его прогоняли отовсюду. После долгих поисков пристанища он, наконец, пришел в дом друзей, которые хотя и со страхом, но все же дали ему приют, как сыну Периандра. Узнав об этом, тиран повелел объявить через глашатая: всякий, кто примет в свой в дом его сына или будет говорить с ним, должен уплатить в святилище Аполлона священную пеню – довольно крупную денежную сумму. После этого никто более не желал говорить с изгнанником или давать ему приют. Да и сам Ликофрон уже не пытался склонить кого-нибудь к нарушению отцовского приказа, но терпеливо выносил свою участь, скитаясь бездомный под портиками Коринфа. На четвертый день его бездомного существования Периандр увидел сына, немытого и голодного, и жалость к нему подавила гнев в отцовском сердце. Тиран подошел к Ликофрону и сказал: «Сын мой! Что тебе милее: твое нынешнее положение или власть и богатства, которые теперь мои, но будут твоими, если ты подчинишься отцовской воле? Ты, сын мой, наследственный владыка процветающего Коринфа, но избрал жалкую жизнь нищего, восстав в гневе на того, кто менее всего должен вызывать твой гнев. Если, действительно, случилась у нас беда, из-за чего ты питаешь подозрение, то это также и моя беда: меня она касается ближе всего, потому что я ее виновник. Но теперь, когда ты изведал, насколько лучше возбуждать зависть, чем жалость, и узнал что порождает гнев на отца и владыку, то вернись в отчий дом!» Ликофрон выслушал эти слова с каменным лицом и сказал отцу в ответ, что тот теперь должен уплатить священную пеню богу, за то, что разговаривал с ним. Периандр понял, что озлобление сына зашло слишком далеко, и отослал Ликофрона долой с глаз своих на подвластную ему Керкиру, сделав распоряжение о назначении непокорного сына коринфским наместником на этом острове.
Отправив сына в почетную ссылку, Периандр пошел войной на своего тестя – главного виновника его размолвки с Ликофроном. Он завоевал Эпидавр и принадлежавший Проклу остров Эгину, присоединил их к своей державе, а самого Прокла захватил в плен живым. Вероятно, вскоре старый Прокл скончался в подземелье дворца Периандра в Коринфе – в городе, который стал местом смерти и для его дочери. По мнению последующих поколений греков, тиран Эпидавра был «властелином жестоким и беззаконным», и в этом смысле Прокл разделил историческую судьбу своего зятя. Но вот что любопытно, память о Прокле и Мелиссе, на образы которых пал роковой отблеск славы Периандра, жители Эпидавра хранили веками. Греческий писатель II в. от Р.Х. Павсаний видел памятники Мелиссе и Проклу, стоявшие невдалеке от их родного города. В ту пору они были известны по преимуществу только своим родством со знаменитым коринфским тираном.
Через много лет, достигнув преклонного возраста, Периандр стал тяготиться заботами правителя. Видя это, друзья-мудрецы спрашивали его: почему он не хочет отойти от дел, чтобы пожить в покое в свое удовольствие? На такие вопросы Периандр отвечал: «Потому что опасно и отречение, и низложение». Он послал на Керкиру за Ликофроном, чтобы передать ему власть. Ликофрон, однако, даже не удостоил ответом отцовского посланника. Периандр искренне любил своего строптивого отпрыска, и потому, одолев свою гордость, вторично послал за ним свою дочь – сестру Ликофрона, в надежде, что хотя бы к ее словам упрямец не останется глух. Она, отправилась на Керкиру, и, встретившись с Ликофроном, сказала: «Брат! Неужели ты предпочитаешь отдать власть в чужие руки и позволишь расхитить отцовское добро, вместо того чтобы возвратиться и самому владеть всем? Вернись домой, перестань терзать себя. Гордыня – плохое качество. Не пытайся исправить случившуюся беду новой бедой. Дух закона важнее его буквы, и разумно ли, во имя памяти о покойной матери потерять отцовское наследство? Царская власть связана с немалой опасностью для ее обладателя, но ведь многие жаждут ее, а отец уже стар и немощен. Не отказывайся же от того, что положено тебе по праву!».
Все эти разумные слова сестра говорила Ликофрону по отцовскому внушению. Но брат твердо ответил ей, что не приедет в Коринф, пока будет жив их отец. Вернувшись домой, дочь передала Периандру ответ Ликофрона, и тиран в третий раз послал своего вестника на Керкиру. На этот раз он сообщил сыну, что сам готов провести остаток дней своих на Керкире, а Ликофрону предложил принять царскую власть и стать правителем Коринфа. Это предложение, наконец, устроило Ликофрона, и он стал готовиться к отплытию на родину.
Однако керкиряне, не желая становиться под жесткую руку Периандра, сговорившись, умертвили Ликофрона, обставив это убийство как несчастный случай. Но им не удалось провести тирана. В отместку за гибель своего наследника он повелел отобрать 300 сыновей самых знатных керкирских родов, и на кораблях отправил их к царю Алиатту в Сарды – столицу Лидии, где из них должны были сделать евнухов для службы в царском гареме.
По пути в Лидию, коринфские корабли с мальчиками на борту сделали остановку на острове Самос. Тамошние жители, узнав, куда и для чего везут юных керкирян, сжалились над ними и научили их искать убежища в святилище Артемиды, а затем не позволили коринфянам насильно вытащить «умоляющих о защите» из святилища. Некоторое время коринфяне пытались воспрепятствовать кормлению укрывшихся в храме мальчиков, рассчитывая, что голод заставит их выйти наружу, но находчивые самосцы немедленно устроили особый праздник, который впоследствии стал традиционным. Каждый вечер, пока дети оставались в святилище как умоляющие о защите, самосские юноши и девушки водили хороводы и пляски у храма, и в это время приносили в святилище «жертвенные» лепешки из сезама с медом, чтобы дети керкирян могли ими насыщаться. Этот праздник продолжался до тех пор, пока коринфские стражи не уехали с острова, оставив там детей. Затем самосцы отвезли спасенных от оскопления мальчиков обратно на Керкиру.
Месть за убийство сына Периандру не удалась, однако и она была бы слабым утешением для разбитого горем отца. Периандр был безутешен. Но даже этим не закончились его несчастья в семейной жизни. Страбон в своей «Географии», ссылаясь на поэму «Радина», автором которой считался поэт Стесихор из Гимеры на Сицилии, рассказал о последнем ударе судьбы, добившем Периандра окончательно. Престарелый тиран, похоронивший своих взрослых сыновей, решил вновь жениться, чтобы произвести на свет еще одного законного сына-наследника. По неизвестной ныне причине он остановил свой выбор на девушке из знатного рода, жившей в городе Самос в Трифилии, одноименном знаменитому городу на острове у берегов Ионии и стоявшем на высоком холме, невдалеке от южного берега Пелопоннеса. Звали ее Радина, и она была доставлена в Коринф морем, отплыв из Самоса при западном ветре. С тем же ветром отплыл в Дельфы в качестве феора (священного посла) ее двоюродный брат, с которым Радина находилась в более близких отношениях, чем просто родственные. Этот молодой человек вскоре заскучал по Радине, и, закончив свои дела в Дельфах, на крыльях любви и колеснице устремился в Коринф, чтобы повидаться со своей возлюбленной. Встреча эта, вероятно, состоялась, но закончилась она плачевно. Ревнивый Периандр убил обоих любовников и тела их отправил на той же колеснице в Самос. Однако остыв от гнева, он приказал вернуть колесницу обратно и похоронил убитых со всеми почестями, которые им полагались по знатности рода.
Трудно сказать, насколько правдиво отразил события Стесихор в своей поэме. Он был выдающимся мастером стихосложения, новатором в области формы и содержания своих эпических и трагических сказаний, но еще в древности молва упрекала его за слишком вольный, даже для поэта, полет фантазии. По преданию, он даже был наказан богами слепотой, когда сочинил стихотворение, порочащее Елену Троянскую, и только после того, как Стесихор написал «Опровержения» на собственный стих о Елене, зрение к нему вернулось. Увы, но очень немногих писателей судьба наказывает за ложь и клевету так скоро и сурово …
Потрясения последних лет жизни Периандра свели его в могилу. К своему несчастью, старик пережил всех своих пятерых сыновей. Болезненный Кипсел скончался еще в молодом возрасте, Евагор, Горг и Николай погибли: кто во время мятежей в колониях, кто в результате несчастного случая. Так сбылось дельфийское предсказание, данное Кипселу, если, конечно, оно не было составлено «задним числом». Периандр умер и был похоронен в Коринфе. Правление его продолжалось более сорока лет.
Согласно завещанию Периандра, власть в Коринфе унаследовал его племянник Псамметих, сын сводного брата Горга. Однако недолго новый тиран пользовался преимуществами своего положения. На третьем году своего правления Псаметтих был убит заговорщиками, а коринфская тирания – упразднена. Пришедшие к власти олигархи из чувства ненависти и мести попытались искоренить все, что было связано с именем Периандра. В 583 г. его кости и прах его отца были выброшены из гробницы, образ Периандра был оболган злобными небылицами, некоторые из которых известны и по сей день. Например, в необоснованно приписываемой философу Аристиппу книге «О роскоши древних», цитата из которой сохранилась в сочинении Диогена Лаэртского, говорилось, что будто бы мать Периандра «Кратеида в него влюбилась и тайно с ним спала, а он наслаждался этим; когда же все раскрылось, он так был этим раздосадован, что стал непереносим». О том же поведал читателям автор I в. до Р.Х. Парфений, пересказавший сочинение какого-то эллинистического поэта о любовной связи Периандра и его матери. Так, в духе похабных анекдотов ненавистники Периандра и через многие столетия после его смерти объясняли резкое ожесточение его политики в отношении рвавшихся к власти коринфских аристократов, разбогатевших купцов и состоятельных владельцев ремесленных мастерских. В создание этого надуманного образа злобного тирана, способного на любые низкие поступки, к сожалению, внес свою лепту и «отец истории» Геродот, не слишком разборчивый в выборе источников сведений. Он написал, что после убийства своей жены Периандр, якобы, совокупился с ее бездыханным телом. А историк Эфор в свое время ссылался на другой коринфский анекдот, «объяснявший», что Периандр велел снять богатые наряды с женщин города, чтобы продав их, получить средства на изготовление золотой статуи, которую он по обету обещал поставить в Олимпии, если на ристаниях победит его колесница.
Однако слава великого мудреца оставалась незыблемой. Когда гости, в том числе и высокопоставленные, прибывали в Коринф, они, как водится, интересовались местными достопримечательностями, и, между прочим, спрашивали: где находится могила одного из самых великих умов в греческой истории? Коринфяне стыдились правдиво отвечать на такие вопросы, и пришлось им измыслить очередную сказку, по которой выходило, что Периандр сам не хотел, чтобы люди знали о месте его захоронения, и потому своим изощренным умом придумал следующую хитрость. Двум юношам он, якобы, велел ночью выйти по указанной дороге и первого встречного убить и похоронить; потом велел четверым выйти за ними следом, убить их и похоронить; а потом еще большему отряду выйти за четверыми. После этого он сам вышел навстречу первым двум и был убит.
А на пустой гробнице Периандра коринфяне написали так:
«В лоне приморской земли сокрыл Периандрово тело
Отчий город Коринф, златом и мудростью горд».
Автора этих двусмысленных стихов люди давно забыли, Периандра – помнят до сих пор.
Впрочем, политика новой правящей группировки олигархов была более гибкой, в сравнении с той, что проводили Бакхиады. Это позволило вновь возникшей в Коринфе политической системе просуществовать без серьезных потрясений вплоть до конца классической эпохи в истории Греции. Но постепенно морская держава Коринфа распалась. Большинство ранее зависимых колоний получило автономию, хотя некоторые из них, например Халкида, Моликрий и Соллий, оставались под контролем Коринфа еще несколько десятков лет.
Еще одним последствием освобождения Коринфа от тирании Кипселидов стало катастрофическое падения нравов его жителей. В последующие годы всеобщая безнравственность коринфян признавалась в Греции повсеместно. Неуемная похоть, роскошь и тщеславие сделались образом жизни коринфских богачей. Женская скромность в городе оказалась почти забытой, а название «коринфянка» в греческом мире стало синонимом женщины легкого поведения. Из всех проституток греческого мира коринфские «профессиональные женщины» пользовались наибольшей известностью. Искусство, с которым они обирали чужеземных купцов и мореплавателей, стало просто легендарным. Даже известные афинские куртизанки изучали ремесло именно в Коринфе.
Дальнейшая история города Коринфа была довольно долгой и насыщенной важными событиями. Город принимал участие в греко-персидских войнах, 40 кораблей Коринфа сражались в битве при Саламине. Без коринфян не обходилась ни одна большая греческая война. В этом процессе бесконечного разорения и взаимного истребления эллинские государства ослабли настолько, что стали довольно легкой добычей Македонского царства. Все они, в том числе и Коринф, после ряда поражений от македонцев во второй половине IV в. вошли в состав державы Филиппа II и Александра Великого. Нужно отметить, что именно в Коринфе произошла знаменитая встреча царя Александра Македонского с философом-киником Диогеном Синопским, с тем самым, что жил в глиняной бочке и ходил днем с огнем по городу в «поисках человека», протестуя, таким образом, против всеобщей развращенности.
Древний Коринф неоднократно уничтожался, практически, до основания во время войн и природных катаклизмов, причем случалось это еще с доисторической эпохи. Среди его губителей были и римляне, что под началом Луция Муммия сожгли город после долгой осады в 146 г. до Р.Х. Впрочем, век спустя, в 44 г. Коринф был восстановлен Юлием Цезарем, что, между прочим, позже позволило апостолу Павлу прожить в нем полтора года, а затем еще 3 месяца, и написать свои знаменитые «Послания к коринфянам». Несколько столетий спустя Коринф разрушался землетрясениями в 375 и 551 гг. В 395 – 396 гг. город был захвачен и разграблен готами во главе с Аларихом I. Затем норманны сицилийского короля Рожера разорили Коринф в 1147 г. Во время Греческой войны за независимость в 1821 – 1830 гг. город полностью разрушили турецкие войска, но греки его в очередной раз восстановили. Точку в существовании древнего Коринфа поставило сильнейшее землетрясение 1858 г. Новый Коринф был отстроен в трех километрах к северо-востоку от руин, на побережье Коринфского залива. Сегодня это небольшой греческий портовый городок, в котором живут около 37 тыс. человек.
Дионисий: великий тиран Великой Греции
По прошествии двадцати четырех веков непросто оценивать деяния Дионисия Старшего, поскольку даже те сведения, что сохранила для нас историческая память, в совокупности своей весьма противоречивы. В «Греческой истории» Ксенофонта, старшего современника Дионисия, сицилийские дела, к сожалению, оказались на периферии внимания автора. Утрачены труды сицилийских историков IV в. мудрого монархиста Филиста и оголтелого демократа Тимея, также как и сочинения их современников: вдумчивого критика политиканов Феопомпа, родом с острова Хиос, и аполитичного моралиста Эфора, выходца из малоазийского города Кимы. Однако сведения о Дионисии в своих сохранившихся до нашего времени книгах в той или иной степени использовали более поздние греческие и римские историки: Эней Тактик, Диодор Сицилийский, Плутарх, Павсаний, Корнелий Непот, Страбон, Полиэн, Валерий Максим, Секст Юлий Фронтин и Марк Юниан Юстин. Кроме того, некоторую информацию о знаменитом сицилийском тиране можно почерпнуть из писем философа Платона, посещавшего Сицилию в 388, 366 и 361 гг., аристотелевской «Политики», «Экономики» Псевдо-Аристотеля, уцелевших речей ораторов Исократа и Лисия, из сочинения «Пир мудрецов» греческого грамматика Афинея, из трактатов: «Об обязанностях», «О государстве» Марка Туллия Цицерона и его же «Тускуланских бесед», из «Пестрых рассказов» Клавдия Элиана, а также из книги Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». При этом далеко не все сохранившиеся сообщения о Дионисии можно принимать на веру, необходимо тщательно отбирать «зерна от плевел», учитывая политические пристрастия авторов и степень их писательской добросовестности.
Но прежде, чем начать рассказ о жизни Дионисия, нужно хотя бы в общих чертах описать места, где жил наш герой, и события, случившиеся там до его появления на свет.
I
(733 – 431 гг.)
Историю Сицилии в известной мере предопределили ее природа и центральное местоположение в Средиземноморье между Грецией на востоке, Северной Африкой на юге и Италией на севере. Богатые почвы и мягкий климат острова с начала мореплавания сделали его желанной целью для расселяющихся мореходных народов. На берегах Сицилии как грибы росли колонии цивилизованных народов: финикийцев, греков, а позднее и римлян.
Со временем греки заселили большую часть побережья Сицилии, но в гористых внутренних районах продолжали жить полудикие туземцы-скотоводы: сикулы, давшие имя острову, а также сиканы, элимы, моргеты и некоторые другие мелкие племена. Там же проживали и иберы, считавшиеся первыми варварскими поселенцами на острове.
В числе первых колоний греков на восточном побережье Сицилии в 733 г. колонистами из города Коринфа под началом некоего Архия были основаны Сиракузы. Согласно преданию, перед тем, как отправиться на запад, Архий, вместе с предводителем другого отряда греческих колонистов Мискеллом, вопрошал дельфийский оракул об успехе их предприятия. Оракул ответил им вопросом на вопрос: «Что они выбирают – богатство или здоровье?» Архий избрал богатство, и ему была предоставлена возможность основать Сиракузы на Сицилии, Мискелл же выбрал здоровье и ему довелось основать Кротон в Южной Италии при содействии Архия. Впоследствии Кротон славился в греческом мире как родина сильнейших атлетов, а о необычайно могучем человеке с похвалой говорили: «Здоровее кротонца». Сиракузы же выросли благодаря плодородию почвы и удобному расположению гаваней, достаточно быстро они стали главным городом острова и достигли такого благосостояния, что имя жителей города вошло в поговорку о людях, живущих в роскоши.
О таких греки говорили: «Им не хватит и десятой доли достояния сиракузян». В Сиракузах делали вино, называвшееся «поллий», и это вино входило в первую десятку превосходных вин греческого мира. Город производил железо и строительный камень, изобиловал зерном, фруктами, медом и шафраном, разнообразной продукцией скотоводства, в том числе породистыми свиньями и вкуснейшим сыром, высоко ценившимися во всех эллинских полисах. Искусно сделанные сицилийские повозки считались лучшими в Средиземноморье, а красивейшие сиракузские миски ценились даже выше, чем знаменитая аттическая керамика.
Другие сицилийские города – Акрагант, Гела, Селинунт, Гимера, Мессана, Наксос, Катана, Тавромений и Леонтины – уступали Сиракузам только размерами, но не богатством своих жителей. Философ Платон трижды бывал на Сицилии; глядя на роскошные дома жителей Акраганта и на их столь же роскошные пиршества он заметил, что акрагантяне строят так, словно собираются жить вечно, а едят так, словно завтра расстанутся с жизнью. В быту горожан были в употреблении серебряные сосуды для благовоний, серебряные гребни и ложа, целиком сделанные из слоновой кости.
Жизнь колоний Западного Средиземноморья шла тем же чередом, что и на востоке: борьба народных масс и аристократии, установление и падение тираний, войны между эллинскими городами. Как и на востоке силы западных греков были распылены перед лицом варварского окружения, в том числе пиратов-этрусков, полудиких италийских племен и облаченных в тяжелые доспехи воинов Карфагена, возвышавшегося на африканском берегу против Сицилии. Финикийцы–карфагеняне начали заселять остров раньше греков; неизбежное столкновение интересов вылилось в несколько жестоких войн, не принесших, впрочем, окончательной победы ни одной стороне.
Первоначально греческие поселенцы выжили финикийцев из их многочисленных прибрежных факторий в три города: Панорм, Мотию и Солунт, лежавшие на ближайшем от Карфагена берегу Сицилии. В начале V в., когда на Сицилии образовались первые сильные греческие царства с центрами в Акраганте и Сиракузах, управляемые тиранами-полководцами Фероном и Гелоном, карфагеняне и персы, сговорившись, одновременно двинулись походом на западных и восточных эллинов. В 480 г. в сражении при Гимере, происходившем, по преданию, в один день с битвой при Саламине, сицилийские тираны уничтожили огромную армию карфагенского военачальника Гамилькара и на 70 лет отбросили западных финикийцев в пределы их исконных владений, заставив их к тому же уплатить огромную контрибуцию в 2 тыс. талантов (более 52 тонн серебра). В 474 г. брат и преемник Гелона сиракузский тиран Гиерон разгромил в морском сражении при Кумах карфагенских союзников этрусков и одним ударом покончил с владычеством варваров в Тирренском море.
Именно в правление обоих братьев Сиракузы стали сильнейшим и знаменитейшим городом эллинского Запада. Сиракузские тираны именовали себя архонтами (правителями) Сицилии, поскольку к ним отошли и владения Акраганта после смерти Ферона; они мечтали подчинить своей власти и греческие владения в Южной Италии. Богатая военная добыча, крупное сельхозпроизводство, основанное на широком применении труда пленников-рабов, откупная система взимания налогов – все это, вместе взятое, давало в руки сиракузских тиранов огромные средства, значительная часть которых шла на сооружение великолепных построек в Сиракузах, Акраганте, Селинунте и в других городах, а также на содержание пышного двора. Блистательный двор тиранов воспевали лучшие поэты эллинского мира: Пиндар, Симонид, Эсхил и Вакхилид и их вдохновенные произведения щедро оплачивались. Но эта монархия (как и все предыдущие и последующие греческие монархии) страдала хронической нестабильностью. Со времени Гелона и до завоевания Сицилии Римом на острове несколько раз повторялся один и тот же круг событий: в периоды сиракузских тираний создавались крупные Сицилийские державы, при падении тираний «освобожденные» западные греки дробили государство до размеров отдельных полисов.
После смерти Гиерона в 466 г. и периода долгих смут, вольнолюбивым сиракузянам удалось добиться введения демократии в своем городе. Мирное процветание Сицилии в то время было несколько омрачено только восстанием туземного племени сикулов, которые во главе со своим вождем Дукетием в 460 – 440 гг. не без успеха пытались воспрепятствовать дальнейшей греческой колонизации острова, но, в конце концов, потерпели поражение. Сикулы стали подданными сиракузян и обязались регулярно выплачивать дань.
II
(430 – 406 гг.)
Дионисий, сын Гермократа, родился в Сиракузах в 430 г. в незнатной, но уважаемой и зажиточной семье. Он рано лишился своего отца и был воспитан отчимом Гелоридом, с которым его долгие годы связывали добрые отношения. Дионисий был старшим сыном в семье, у него было два брата: Лептин и Феарид, а также сестра Феста. В своем городе он получил хорошее образование в духе господствовавшего в то время софистического направления. Внешность его была необычна для грека: высокий рост, рыжие волосы и веснушки на лице. Он резко выделялся из толпы и производил впечатление сильного и решительного человека. От природы он был наделен крепким здоровьем, твердым характером и большим умом, был предприимчив, смел и настойчив, в его речах и действиях обнаруживались и трезвый расчет и страстная убежденность, производившие исключительное впечатление на окружающих людей. Дионисий был превосходным оратором, он обладал харизматическим даром воздействовать на души других и подчинять их своему влиянию. Склонности сурового воина, непритязательного в быту и равнодушного к роскоши, соединялись в нем с искренней и творческой любовью к искусству, его деятельная натура проявляла себя в самых разнообразных сферах. Известно, что в зрелом возрасте Дионисий увлекался поэзией, писал драмы для театра, любил музыку, проявлял интерес к точным, техническим, прикладным наукам (прежде всего к строительству), совершенствовал и изобретал новые военные машины и даже занимался врачебным искусством – лечил больных лекарственными средствами, делал операции, прижигания каленым железом и прочее. Особую склонность он проявлял к истории и в конце жизни написал собственные мемуары, но они, к сожалению, не сохранились до нашего времени.
С раннего возраста Дионисий утвердился в мысли о том, что стать государем ему предначертано судьбой. Об этом свидетельствуют сохранившиеся известия о его молодых годах. Однажды он верхом переправлялся через реку, и его конь завяз в глине. Дионисий спешился и, добравшись до противоположного берега, намеревался уже идти дальше, бросив коня, которого считал потерянным. Но тот сумел выбраться, последовал за Дионисием и ржанием заставил хозяина обернуться. Не успел Дионисий дотронуться до его гривы, чтобы вновь вскочить на коня, как целый рой пчел опустился на его руку. На вопрос Дионисия о значении этого знамения сиракузские галеоты – толкователи снов и знамений – ответили, что оно указывает на единодержавное правление.
В другой раз, когда в народном собрании Сиракуз азбучным жребием определялся порядок выступающих, Дионисий получил букву Г; какой-то шутник сказал ему: «Глупцом окажешься, Дионисий!» – «Нет, – возразил он, – государем!».
Детство и юность Дионисия пришлись на бурные годы войн и социальных распрей. Эти времена породили яркие фигуры авантюристов, вроде Алкивиада, Лисандра и Крития, с неукротимой энергией стремившихся к власти любой ценой и готовых на этом пути перешагнуть через любые нравственные и правовые преграды. Жизнь давала юному, талантливому и честолюбивому Дионисию наглядные примеры блистательных военных и политических карьер, и, пойдя за своими старшими современниками, он в итоге достиг самых впечатляющих успехов.
История западных эллинов в последней трети V в. была тесно связана с ходом общегреческой Пелопоннесской войны. В начале войны Наксос, Катана, Леонтины и другие города Сицилии, поддерживаемые Афинами, выступали против Сиракуз и их союзников. Но вмешательство Афин во внутренние дела островитян вскоре приняло столь угрожающие размеры, что враждующие стороны предпочли прекратить внутренние раздоры и заключить в 424 г. мир. Во время большой сицилийской экспедиции афинян в 415 – 413 гг., когда их захватнические намерения проявились с предельной ясностью, большинство городов Сицилии заявило о своем нейтралитете или начало оказывать тайную помощь Сиракузам. Это было одной из причин рокового для афинян исхода сицилийской экспедиции.
После победы над афинянами, которой сиракузяне были обязаны в значительной мере своему флоту, политическое влияние малоимущей массы моряков, рыбаков и портовых рабочих города выросло до предела. В результате демократия в Сиракузах в своем развитии «достигла потолка», перейдя все мыслимые границы, в том числе и здравого смысла. Пламенный вождь сиракузской демократии Диокл в 412 г. добился утверждения законом нового ультрадемократического порядка замещения ряда государственных должностей путем жеребьевки. Отныне если не «всякая кухарка», то уж любой муж «всякой кухарки» точно мог управлять государством, любой «кухонный стратег» получал право посылать в бой своих сограждан. Однако только что окрепшей сиракузской демократии предстояло серьезное испытание – возобновилась борьба с Карфагеном, старым врагом западных эллинов.
Карфагеняне после поражения при Гимере долгое время избегали вмешательства в сицилийские дела. Даже во время Пелопоннесской войны Карфаген остался нейтральным, хотя, по некоторым сведениям, афиняне предлагали ему союз. Но в конце V в. ситуация существенно изменилась. Сиракузы, наиболее серьезный противник Карфагена, были в значительной степени истощены длительной осадой афинян. Победив афинское войско и флот на Сицилии, сиракузяне в 412 г. послали в Эгейское море на помощь Спарте эскадру из 20 сиракузских и 2 селинунтских кораблей под началом Гермократа, выходца из знатного рода и героя обороны Сиракуз от афинского нашествия. После двух лет удачных действий, эта эскадра в мае 410 г. вместе с флотом спартанцев потерпела поражение в морской битве против афинян, возглавляемых Алкивиадом, у малоазийского города Кизик, и сиракузяне были вынуждены сжечь свои триеры, чтобы они не достались врагам. Эта потеря существенно ослабила военно-морские силы города. Кроме того, в Сицилии, как обычно и случалось в периоды торжества демократии, шла непрерывная борьба между греческими городами, осложнявшаяся противостоянием между политическими группировками внутри полисов.
Воспользовавшись этими обстоятельствами, карфагеняне весной 409 г. внезапно высадили на Сицилии большую армию и осадили Селинунт. Силами вторжения командовал Ганнибал – внук погибшего под Гимерой Гамилькара и предок знаменитого врага римлян. Для сицилийских греков это нападение оказалось полной неожиданностью, они были не готовы к войне. Поэтому после непродолжительной осады город пал, большая часть его жителей была истреблена, остальные обращены в рабство. За Селинунтом та же участь постигла Гимеру, которую карфагеняне стерли с лица земли, мстя за великое поражение их предков. Пленных гимерян Ганнибал принес в жертву богу войны в память о своем деде. В итоге карфагенские владения на Сицилии расширились до земель вблизи Акраганта. Первая «разведка боем» продлилась всего 3 месяца, после чего флот и большая часть войска карфагенян возвратились в Северную Африку.
Враги отошли, но мир не вернулся на остров. В 408 г. на Сицилию во главе наемного отряда из 1000 воинов возвратился Гермократ, отстраненный от командования сиракузской эскадрой после гибели ее кораблей и лишенный прав гражданства, по инициативе своих демократических противников, не без основания подозревавших его в стремлении к единоличной власти. Гермократ объявил себя защитником сицилийских греков и мстителем за кровь погибших, и, действительно, пополнив ряды своей небольшой армии местными воинами и укрепившись в развалинах Селинунта, начал опустошать земли карфагенян в Западной Сицилии. В числе его сторонников оказался и совсем еще молодой и незнатный двадцатидвухлетний воин Дионисий из Сиракуз, патриотически настроенный и мечтавший возвыситься, держась за полу плаща прославленного полководца и тезки его покойного отца.
Гермократ дважды пытался добиться отмены решения о своем изгнании из Сиракуз, но оба раза политического влияния его сторонников оказалось недостаточно для успеха. Все, чего он достиг – это решение народного собрания Сиракуз об изгнании его главного политического противника, вождя демократической партии Диокла и отстранении демократов от власти. Но место у руля немедленно заняли влиятельные, консервативно настроенные аристократы–республиканцы, представляющие местную олигархию. Значительно уступающие им числом монархисты – приверженцы опального вождя – были оттеснены на периферию общественной жизни.
Разочаровавшись в политических играх, Гермократ попытался решить вопрос военной силой и в начале 407 г. с трехтысячным отрядом ночью явился под стены Сиракуз. Одновременно его сподвижники в городе заняли отдельные ключевые пункты и открыли ворота. Однако во время ночного марша большая часть войска отстала по дороге, и Гермократ, ожидая подхода основных сил, замешкался при входе в город. Эти несколько часов дали республиканскому правительству возможность спешно вооружить горожан и атаковать мятежников. В уличной схватке Гермократ был убит, как и большинство его сторонников, а оставшиеся в живых по приговору суда отправились в изгнание. Впрочем, некоторые из тяжелораненых мятежников своими родственниками были объявлены мертвыми, и это спасло их от наказания. Среди них оказался и Дионисий. Переворот был предотвращен, но события показали, что возможность установления новой тирании в Сиракузах вполне реальна, если будет поддержана широкими массами.
Между тем, ободренные легким успехом, карфагеняне весной 407 г. снарядили новую экспедицию, намереваясь на этот раз овладеть всем островом. Предводителями этого похода были Ганнибал и Гимилькон, сын Ганнона.
Подготовка к новой экспедиции проходила в обстановке повышенной секретности, поскольку у военных вождей Карфагена были серьезные основания опасаться морского сражения на подступах к Сицилии. Гимилькон не сообщил, куда направляется, даже капитанам своих кораблей; всем им он вручил запечатанные таблички, где был указан маршрут, и приказал, чтобы никто не вскрывал пакеты, если только корабль не будет отогнан бурей от курса флагманского судна. Все триеры, кроме того, были снабжены специальными закрытыми спереди светильниками, чтобы ночью корабельные огни не предупредили греков о приближении опасности. Но к несчастью для Гимилькона его эскадра из 40 тяжелогруженых кораблей все-таки наткнулась на флот сиракузян и была им наголову разгромлена в сражении у Дрепан. Сам Гимилькон, впрочем, остался жив и добрался до сицилийского берега.
А Ганнибалу вновь сопутствовал успех. Его эскадра из 50 триер сумела благополучно подойти к Сицилии и высадила там карфагенское войско. В том же 407 г. карфагеняне, закрепляясь в греческой части острова, основали новый город Фермы на северном побережье, неподалеку от разрушенной ими Гимеры. Греки, впрочем, это название не признали, и новый город именовали старым именем Гимера.
В 406 г. Ганнибал и Гимилькон двинулись на Акрагант – второй по значению греческий город Сицилии, но взять его приступом не смогли: природные и искусственные укрепления города оказались крепкими, а горожане решительно сопротивлялись. Кроме того, к осажденным вскоре прибыла сильная подмога из Сиракуз – около 30 тыс. воинов от всех греческих городов Сицилии под началом сиракузского военачальника Дафнея. Это войско по пути к Акраганту разбило выступивший ему навстречу карфагенский корпус и освободило небольшие города: Камарину и Гелу. Однако Дафнею не удалось выбить карфагенян из их сильно укрепленного лагеря у Акраганта и война затянулась. В это время Ганнибал умер, став одной из первых жертв появившегося в карфагенском лагере чумного мора. Единоличным командующим карфагенских сил на Сицилии стал Гимилькон, которому удалось с помощью военной хитрости нанести серьезное поражение защитникам города под его стенами. Между тем в переполненном беженцами Акраганте стали заканчиваться съестные припасы, а посланный по морю провиант из Сиракуз был перехвачен врагами. В этих условиях дальнейшее сопротивление было признано бесполезным, и греки приняли решение оставить город. Под защитой войска жители в полной безопасности были переведены в Гелу, после чего Акрагант был без боя занят карфагенянами и разрушен ими до основания.
III
(406 – 405 гг.)
Падение Акраганта повергло в ужас сицилийских греков, военные неудачи повлекли за собой смуту в умах и крушение авторитета власти. Акрагантяне в гневе обвинили своих стратегов в предательстве и без суда побили их камнями. Беженцы из разрушенных семитами городов накаляли обстановку в полисах, и прежде всего в Сиракузах, речами о предательстве и бездарности правительства. Демократия в чрезвычайных условиях войны на уничтожение показала свою неэффективность, и лучшим умам стало очевидно, что эллинам необходим решительный военный вождь, наделенный всеми мыслимыми полномочиями, чтобы объединить силы греков Сицилии для отражения карфагенского нашествия.
К этому времени Дионисий исцелился от ран и, храбро сражаясь против карфагенян, реабилитировал себя в глазах сограждан. В 406 г., во время борьбы за Акрагант он уже исполнял должность секретаря коллегии стратегов, занимая пост хоть и невысокий, но позволявший ему быть в курсе всех военных планов и событий греческого войска. Причастный к руководству боевыми действиями, но лично не ответственный за их неудачный исход, Дионисий мог убедительно и со знанием дела подвергнуть критике своих тогдашних начальников, что он и не преминул сделать на первом же народном собрании в Сиракузах, созванном в начале зимы 406 г. для обсуждения ситуации, сложившейся после гибели Акраганта.
В обстановке паники и растерянности, царившей в городе, собравшийся на площади народ безмолвствовал, никто не решался подавать советы для принятия ответственных решений. И вдруг тягостное молчание нарушил статный молодой воин Дионисий, страстно обвинивший в предательстве сиракузских стратегов во главе с Дафнеем. Он призвал сограждан немедленно покарать стратегов, не дожидаясь положенного по закону переизбрания или суда. Его выступление произвело на слушателей ошеломляющий эффект, из толпы, получившей простой ответ на сложные вопросы, послышались крики одобрения.
Однако представители городской власти осудили выступление Дионисия как подстрекательское и наложили на него штраф. Выплачивать его Дионисию не пришлось, поскольку один из самых богатых граждан Сиракуз и будущий выдающийся историк Филист, поддержал новоявленного демагога, предчувствуя за ним большое будущее. Филист демонстративно заплатил штраф за Дионисия и заявил при этом, что готов платить за него штрафы хоть целый день, пока тот будет, невзирая на лица, обличать бездарных стратегов.
Ободренный Дионисий продолжил свою речь, и теперь уже открыто стал обличать стратегов в измене. Он утверждал, что они были подкуплены карфагенским золотом и потому оставили Акрагант врагу. Заодно он обрушился и на других видных избранных должностных лиц, клеймя их, как сторонников олигархии. Он советовал выбирать на руководящие посты не знатных и богатых, презирающих народные массы, склонных деспотически управлять гражданами и наживаться на народных бедствиях, а тех, кто наиболее преданы демократии и во всем зависимы от воли народа.
Эти слова прозвучали очень правдоподобно и яркой вспышкой озарили умы простых людей, пребывавшие до этого во мраке сомнений. Так Дионисий стал новым лидером толпы и к тому же получил поддержку части городской аристократии, из числа бывших сторонников Гермократа, жаждущих установления сильной власти. Распаленный речами Дионисия народ немедленно отстранил от власти прежних стратегов во главе с Дафнеем и избрал 10 новых, в том числе и Дионисия.
Известно, что двадцатипятилетний Дионисий получил власть стратега в тот же день, когда умер великий греческий драматург Еврипид. Этому факту впоследствии греки придавали символическое значение. Как отмечал историк Тимей: «Случайность одновременно увела отобразителя трагических событий и ввела деятеля таковых».
Но Дионисию нужно было все или ничего. Он вполне осознанно стремился к тиранической власти и поэтому отказался сотрудничать со своими коллегами, поскольку большая часть стратегов нового «демократического набора» не была его сторонниками. Дионисий не являлся на их заседания и вообще никак с ними не общался. Он был занят тем, что любыми путями стремился подорвать доверие народа и к этой новой коллегии, главным образом распуская слухи о связях ее с карфагенянами и обвиняя стратегов во всех грехах в народном собрании. Массы, зачарованные его энергичными речами, продолжали слепо верить своему заступнику, но многие почтенные граждане, поняв его намерения, стали поносить Дионисия как злейшего врага Сиракузской республики.
Дионисий прекрасно понимал шаткость своего положения: большинство знатных сиракузян его ненавидело, а настроение толпы переменчиво и ненадежно. Ему нужно было срочно пополнить ряды своих сторонников, и он придумал для этого ловкий ход – добился в народном собрании решения о возвращении изгнанников, под предлогом консолидации сил для борьбы с карфагенской агрессией. Среди этих изгнанников большинство составляли бывшие участники прошлогоднего мятежа. Со многими из этих людей Дионисий был ранее знаком по службе в дружине Гермократа и потому рассчитывал, что они из благодарности за возвращение составят его личную партию. Кроме того, только Дионисий мог дать им надежду на возвращение конфискованного имущества и возможность отомстить врагам.
Как демагогу, метящему в тираны, Дионисию было мало, однако, обзавестись в городе свитой друзей. Ему было важно завоевать авторитет в войске, подчинить воинов своему влиянию. Случай скоро помог Дионисию сделать важный шаг в этом направлении.
Из Гелы прибыло послание с просьбой ввиду грозящего наступления карфагенян прислать дополнительно к уже находящемуся в этом городе сиракузскому отряду под началом командира среднего звена Дексиппа новое солидное подкрепление. В начале 405 г. туда был послан стратег Дионисий с отрядом из 2000 пехотинцев и 400 всадников. В Гелу он прибыл в разгар очередной смуты, вызванной распрей между народной массой и городскими богачами. В частности, раздражение городских низов вызывали поборы на содержание сиракузских воинов, которым их родной город задерживал выплату жалования. Дионисий решительно вмешался в ситуацию, выступил в народном собрании граждан Гелы с обвинениями в адрес власть имущих, добился осуждения и казни ряда городских аристократов. Из конфискованного у осужденных имущества он выплатил сумму денежной задолженности воинам Дексиппа, и при этом клятвенно обещал, воинам своего отряда, что в Сиракузах добьется для них удвоения положенного им из казны денежного содержания.
Решительность и щедрость полководца расположила к нему всех воинов в Геле, сделала их лично преданными Дионисию. Однако его попытка перетянуть на свою сторону Дексиппа встретила твердый отказ.
Между тем, простонародье Гелы было в полном восторге от правосудия Дионисия. В особом постановлении граждане Гелы почтили его как восстановителя свободы и со специальными послами отправили грамоту для зачтения в Сиракузах. Дионисий, обладавший тонким политическим чутьем, понял, что пришел тот самый благоприятный момент, когда на карту нужно ставить все. Рассчитывая на поддержку своих воинов и на то впечатление, которое должно было произвести на чернь торжественное оглашение грамоты из Гелы, располагая в Сиракузах уже значительным числом своих верных сторонников, он решил, не откладывая, добиваться единоличной власти. Пообещав горожанам скоро вернуться с еще большим войском для защиты Гелы, он со своим отрядом отправился обратно в Сиракузы.
В Сиракузах в день возвращения Дионисия давали театральное представление, но никто из присутствовавших в театре и не подозревал, что вечером им уготовано стать зрителями и участниками еще одной великолепной постановки. Дионисий организовал все, как искусный режиссер, и вдохновенно исполнил главную роль на политической сцене. Он вошел в город в тот момент, когда толпа покидала театр. Бросившийся к нему народ стал расспрашивать о карфагенянах, а Дионисий громогласно заявил, что главные враги находятся не за стенами Сиракуз, а внутри города, что нынешние руководители государства, не обращая никакого внимания на грозные приготовления врагов, нагло расхищают общественное достояние, оставляя воинов без лепты в кошеле. Он сказал, что ему и раньше было известно, почему так поступают городские стратеги, но теперь у него есть неопровержимые доказательства на этот счет. По словам Дионисия, он получил от командующего карфагенской армией Гимилькона предложение если не присоединиться прямо, то, по крайней мере, не мешать, поскольку, мол, остальные его коллеги уже продались карфагенянам. Ввиду всего этого, с дрожью в голосе заявил Дионисий, он слагает с себя обязанности стратега, «ибо в то время, как другие продают Отечество, ему невыносимо и разделять все опасности войны вместе с народом, и рисковать прослыть участником этого предательства».
Была ли в словах Дионисия хотя бы доля правды – мы не знаем и никогда не узнаем, но, очень похоже, что сам Дионисий совершенно не мучился этим вопросом. И нам остается только развести руками, и процитировать знаменитого сицилийца, греческого софиста и ритора Горгия: «И сколько и скольких и в скольких делах убедили и будут убеждать в неправде используя речи искусство!»
Сцена удалась великолепно, пораженные зрители с тягостным чувством в душах разошлись по домам. После антракта их ждал еще более яркий акт.
На следующий день было созвано народное собрание. Дионисий уже вполне официально огласил обвинение в измене против своих коллег и своей речью до крайности возбудил народ против стратегов. В конце концов, кто-то из присутствующих закричал, что нужно немедленно, не дожидаясь пока враги подойдут к стенам города, назначить Дионисия стратегом-автократором; ведь и в прошлую войну с Карфагеном грекам удалось добиться победы только потому, что возглавлял их стратег-автократор Гелон, и великий Гомер в «Илиаде» сказал, что «нет в многовластии блага, да будет единый властитель»! В накаленной, почти истерической атмосфере этот призыв сразу же был подхвачен множеством голосов. Протестовать никто не решился – вряд ли их голос был бы услышан, в противном случае здоровье и даже жизнь инакомыслящих оказались бы под серьезной угрозой.
Собрание сместило прежних стратегов и поставило Дионисия стратегом-автократором на время войны с карфагенянами, а разбор дела о предателях был отложен на будущее. Дионисий получил право верховного командования армией и флотом, право представлять государство во внешних сношениях и, наконец, право председательствовать в народном собрании. Тем же решением помощником Дионисия был назначен его сторонник, богатый и влиятельный сиракузянин Гиппарин.
В соответствии со своими предвыборными обещаниями новый главнокомандующий, глава законодательной и исполнительной власти в одном лице немедленно внес предложение об увеличении жалования воинам вдвое, мотивируя это необходимостью поднять боевой дух накануне решающих схваток с врагом. При этом Дионисий предлагал не беспокоиться о необходимых для этого деньгах, поскольку, по его словам, «источник средств найдется легко». Воодушевленный народ не стал вдаваться в подробности финансовых планов своего спасителя, и предложение было с легкостью принято. Дионисий начал готовиться к отражению неизбежного наступления карфагенян, не забывая при этом и свои личные интересы, стремясь к упрочению собственного положения.
Заключительным актом политической драмы в постановке Дионисия должно было стать создание гвардии из лично преданных ему бойцов, благодаря которой он сделался бы независимым и от элиты и от простого народа. Сочетание личной военной дружины и гражданских сторонников-монархистов должно было надежно обеспечить незыблемость власти Дионисия и застраховать его от попыток республиканской реставрации.
На сей раз Сиракузы были не лучшей сценой для задуманных действий: авторитет массы граждан в то время еще мог стать существенной помехой для Дионисия, а на единодушную поддержку своей инициативы он рассчитывать не мог. Поэтому, пользуясь своими новыми полномочиями, он отдал приказ всем военнообязанным гражданам в возрасте до 40 лет в начале лета 405 г. явиться с оружием в укрепленный городок Леонтины, составлявший часть сиракузских владений. В Леонтинах к тому времени скопилось множество беженцев и бывших изгнанников, которым их дома в Сиракузах еще не были возвращены. Дионисий мог положиться на поддержку этих людей, ввиду их обездоленности и заинтересованности в переменах. С другой стороны, такой состав публики исключал наиболее опытных и авторитетных политических противников Дионисия из числа городской олигархии.
Во время ночного привала неподалеку от Леонтин Дионисий с помощью личных слуг поднял шум, инсценировав попытку покушения на свою жизнь, а затем спешно оставил лагерь и бежал на леонтинский акрополь. Там он провел остаток ночи, собрав вокруг себя командиров отрядов для информирования о случившемся и предварительной обработки умов. С наступлением дня сиракузское ополчение вошло в Леонтины, и Дионисий выступил перед ним с речью, в которой в ярких красках описал грозившую ему ночью опасность и потребовал предоставить ему личную охрану. Воины, в большинстве своем все еще видевшие в Дионисии народного вождя, вынесли постановление, разрешающее ему набрать 600 человек для собственной стражи.
Замыслить эту уловку Дионисию помогла любовь к истории и, в частности, хорошее знание классического сочинения Геродота. В этой книге подробно описан путь к власти афинского тирана Писистрата (541 – 528 гг.). «…Он изранил себя и своих мулов и затем въехал на повозке на рыночную площадь, якобы спасаясь от врагов, которые хотели его избить, когда он ехал по полю. Писистрат просил народ дать ему охрану... Народ же афинский позволил себя обмануть, предоставив ему телохранителей из числа горожан… Во главе с Писистратом они-то и восстали и захватили акрополь. Тогда Писистрат стал владыкой афинян». И далее Дионисий действовал по тому же плану.
Он немедленно начал формирование своей гвардии из числа людей необеспеченных и готовых на все. Дионисий без стеснения перешагнул через предписанное ограничение, набрал более 1000 человек, одарив их роскошным оружием и осыпав щедрыми обещаниями. Вместе с тем, он расставил лично преданных ему людей на командные посты в ополчении и в наемном войске, изгнал тех, с кем ему не удалось договориться. В их числе оказался и спартанец Дексипп, которому пришлось закончить службу на Сицилии и отплыть к себе на родину. Отряд наемников, которым командовал Дексипп, Дионисий отозвал из Гелы и принял под свое начало. Одновременно, в целях увеличения числа своих приверженцев, Дионисий вооружил и принял на службу команды из отщепенцев всякого рода и даже преступников. Наконец, сочтя себя достаточно сильным, он двинулся обратно в Сиракузы.
Вступив в город, Дионисий занял своими войсками ключевые места, прежде всего район Большой гавани с морским арсеналом, открыто действуя уже как тиран. Многие горожане были возмущены, но не решились активно протестовать, опасаясь копий многочисленных наемников и осознавая, насколько опасна для государства смута в условиях угрозы вражеского нападения.
Вскоре после этого Дионисий женился на дочери Гермократа и выдал свою сестру Фесту замуж за его шурина Поликсена для укрепления своих связей с кругом друзей и родственников покойного полководца, влиятельными и состоятельными людьми, поддержка которых была для него очень важна. Таким образом, круг его друзей и политических сторонников стал приобретать черты правящего клана, объединенного родственными узами. На этих людей Дионисий мог положиться в делах правления, к их советам он прислушивался, принимая важнейшие решения. Ядро группы друзей тирана составляли: его отчим Гелорид, братья Лептин и Феарид, аристократы-монархисты Гиппарин и Филист, уже упомянутый Поликсен, а также брат престарелого Гиппарина – Мегакл. Позднее в ближний круг тирана вошли сыновья умершего к тому времени Гиппарина – Мегакл и Дион. Все они были честолюбивыми и энергичными людьми, по разным мотивам связавшими свою судьбу с Дионисием. И если, например, Гиппарин искал, прежде всего, личной выгоды, то Филист действовал из глубокой убежденности в необходимости сильного единовластия для спасения от варваров его родного города и всей Сицилии. Однако, даже занимая высокие государственные посты, располагая деньгами и собственностью, которыми их щедро одаривал Дионисий, все его ближайшие советники оставались в его полной власти, их благополучие и даже жизнь целиком зависели от благосклонности тирана. Что же касается менее значимых фигур из возникшего окружения Дионисия, то среди них было множество подобострастных льстецов, как и при дворе любого самодержца испокон веков. Один из них по имени Хирисоф, как-то увидел, что Дионисий громко смеется над чем-то в компании своих друзей, и, хотя не слышал, что вызвало смех тирана, поскольку стоял довольно далеко, также захохотал во все горло. Удивленный Дионисий спросил его, над чем это он смеется, ничего не слышав, а Хирисоф ответил: «Я вам верю, что было смешно».
Укрепив ряды своей партии, Дионисий расправился с лидерами враждебных ему и противоборствующих между собой политических группировок. Созвав народное собрание, он добился скорого суда по отложенным делам бывших «стратегов-изменников», вынесшего смертные приговоры Дафнею, лидеру партии олигархов, и Демарху, ранее командовавшему сиракузской эскадрой и возглавлявшему радикальных демократов Сиракуз после изгнания Диокла.
На этом Дионисию пришлось приостановить свои действия, направленные к достижению политической стабильности в государстве, в связи с началом нового летнего наступления карфагенян, под командованием Гимилькона осадивших Гелу – последний крупный греческий город на южном побережье Сицилии.
Вот тут граждане Сиракуз и убедились, что их новый правитель действительно может легко найти источник получения дополнительных средств на ведение войны, хотя многим сиракузянам такая находчивость показалась воровством и святотатством. Дионисий попросту ограбил сокровищницы всех сиракузских храмов и снял драгоценности со стоявших там священных изваяний. Со статуи Зевса, например, он приказал сорвать покровы и украшения, стоившие восемьдесят пять золотых талантов и, так как слуги стояли в нерешительности, первым дотронулся до кумира. Затем Дионисий набросил на плечи разоблаченного бога шерстяной плащ и в свойственной ему ироничной манере сказал, что в золоте Зевсу летом было слишком жарко, а зимой слишком холодно. Так же Дионисий поступил и со статуей Аполлона: одному из слуг он велел сорвать сделанные из чистого золота волосы бога. У статуи Асклепия, бога врачевания и сына Аполлона, он велел отнять золотую бороду, сказав при этом, что не пристало носить бороду сыну безбородого отца. В помощи богов, в отличие от денег, новый тиран совершенно не нуждался.
Теперь Дионисий должен был показать свои способности полководца, оправдать возлагаемые на него надежды народа и то высокое положение, которого ему удалось добиться в значительной степени благодаря обещаниям защитить сицилийских греков от истребления. Он выступил в поход и попытался снять осаду Гелы, имея 30 тыс. пехоты, 1000 всадников и 50 кораблей. Но в завязавшейся битве удача была не на его стороне, он был разбит, потеряв 1600 человек. Поражение заставило Дионисия ночью вывести население Гелы и близлежащей Камарины и оставить эти города неприятелю.
Эти трагические события вызвали брожение в войске, против своего стратега выступили всадники, ряды которых состояли из гаморов – крупных землевладельцев, представителей сиракузской аристократии и потомков первопоселенцев. Они покинули Дионисия, вернулись в Сиракузы и захватили власть. Там восставшие разграбили дом Дионисия и учинили насилие над его молодой женой, после чего она наложила на себя руки.
Узнав о случившемся, Дионисий с отборным отрядом из 700 человек ночью пришел под стены Сиракуз, огнем уничтожил ворота и утром ворвался в город. В непродолжительной уличной схватке воины Дионисия одолели своих противников и частью перебили их, остальные сбежали в городок Этну, на южном склоне одноименной горы. Дионисий довольно легко одержал победу, поскольку основная масса сиракузян не поддержала олигархический мятеж.
В это же время от Дионисия отпали находившиеся в его войске жители Гелы и Камарины. Они удалились в Леонтины, где ранее уже обосновалась часть беженцев из Акраганта, составили новую городскую общину и объявили о своей независимости от Сиракуз.
Между тем карфагенское войско подступило к Сиракузам и начало осаду, но вскоре попало в трудное положение из-за возобновившейся в его лагере эпидемии. Кроме того, приближалась зима и поэтому Гимилькон сам начал переговоры о мире. В сложившихся условиях Дионисий охотно пошел ему навстречу.
Условия заключенного в итоге договора, разумеется, отражали реальное превосходство карфагенян. Грекам пришлось признать власть Карфагена над всем Западом и Югом Сицилии, включая внутриостровные области сиканов и других варварских племен, а также земли захваченных греческих городов: Селинунта, Гимеры, Акраганта, Гелы и Камарины. Жители этих городов получали право вернуться на родные места с условием выплаты регулярной дани захватчикам, но им было запрещено укреплять стенами свои поселения. Особой статьей договора сиракузяне обязывались признать независимость сикулов и греческих городов Восточной Сицилии: Леонтин, Мессаны, Катаны и Наксоса. Дионисий, таким образом, терял всякую власть над сицилийскими греками за пределами Сиракуз.
Плачевные результаты войны, конечно, не могли способствовать укреплению авторитета Дионисия, но он не терял надежду на успех в будущем.
IV
(405 – 398 гг.)
Используя мирную передышку, Дионисий сосредоточился на обеспечении собственной безопасности от внутренних врагов. В историческом центре Сиракуз, на островке Ортигия, соединенном с сицилийской частью города дамбой из булыжника, он возвел укрепленный замок, ставший с тех пор резиденцией тирана. На Ортигии имелся источник пресной воды, названный в честь нимфы Аретузы еще первыми колонистами, который давал возможность его жителям выдерживать длительные осады. По периметру всего островка была возведена стена, превратившая его в неприступную крепость. Также кольцом укреплений была обнесена расположенная к северу от Ортигии малая сиракузская гавань Лаккий с доками, рассчитанными на 60 триер, и военно-морским арсеналом. Прежние жители были выселены с укрепленного островка, а в их домах поселились друзья Дионисия. Там же были построены казармы для его наемных воинов.
Одновременно Дионисий провел важные преобразования в составе сиракузской общины, пополнив ее освобожденными на волю рабами, которые ранее принадлежали погибшим и изгнанным участникам мятежа всадников. Движимое имущество мятежников Дионисий конфисковал в казну, а их дома и земли были пущены в передел, причем лучшую часть получили люди из его окружения, а остальное равными долями было распределено между горожанами и наемниками-чужеземцами.
И в других городах впоследствии Дионисий активно формировал группы своих сторонников из бывших рабов, в этом была одна из существенных особенностей его стиля управления. Известно, что во время одной из своих военных кампаний он захватил довольно значительный город, но у него не было возможности оставить в нем достаточно сильный гарнизон. И тогда к своим немногим стражам он добавил ранее принадлежавших гражданам этого города рабов, которым своей властью даровал свободу. А чтобы повысить свой авторитет у неополитов (новых граждан) и сделать их враждебными в отношении бывших хозяев, Дионисий отдал им в жены женщин и девушек покоренных горожан.
Получив высшую власть, Дионисий не отказался от политики активной поддержки Спарты в ее борьбе против Афин, которую Сиракузы проводили в последнее десятилетие Пелопоннесской войны. Со своим первым посольством к лакедемонянам он послал богатые дары для влиятельных лиц, в том числе красивые платья (хитоны) дочерям спартанского полководца Лисандра, но тот не принял подарка, сказав: «Боюсь, что надев эти хитоны, девушки покажутся мне безобразными». Вероятно, на тот момент Лисандр не слишком доверял новому властителю союзных Сиракуз и не хотел быть ему хоть чем-то обязанным. Зато через несколько лет тот же Лисандр, около 400 г. до Р.Х. будучи послом в Сиракузах, поступил прямо противоположным образом. Когда Дионисий дал ему две красивых столы (верхних платья из плотной ткани), и предложил выбрать, какую он хочет послать своей незамужней дочери, Лисандр ответил, что будет лучше, если дочь выберет сама, и уехал, забрав обе столы с собой. Время спартанских церемоний прошло, поскольку союз Сиракуз со Спартой сделал эти государства поистине стратегическими партнерами. Обе стороны оставались верными взаимовыгодной дружбе на протяжении всего долгого правления Дионисия.
Вообще Дионисий с большим уважением относился к спартанским обычаям. Он даже попытался жить как лакедемонянин и купил себе спартанского повара-раба. Прибывшему в Сиракузы мастеру лаконской кухни он приказал, не считаясь ни с какими расходами, приготовить знаменитую среди греков спартанскую черную похлебку. Однако, попробовав, он с отвращением ее выплюнул. На что повар сказал: «О царь, чтобы находить вкус в этой похлебке, надо, искупавшись в Евроте, подобно лаконцу, проводить всю жизнь в физических упражнениях».
В этих делах и заботах Дионисия прошла зима 405 – 404 гг. Весной Дионисий начал кампанию по восстановлению державного положения Сиракуз в Восточной Сицилии, презрев прошлогоднюю договоренность с Гимильконом. Он пошел на сикульский городок Гербесс, однако начатая было осада оказалась прерваной внезапно вспыхнувшим возмущением в лагере сиракузян. Сиракузские ополченцы убили своего начальника, назначенного Дионисием, и избрали новых стратегов. Этот военный мятеж послужил сигналом к выступлению всех антитиранических сил. Граждане Сиракуз призвали на помощь изгнанников из Этны и совместно начали осаду акрополя на Ортигии, где к тому времени уже укрылся Дионисий с ближайшими соратниками. На помощь восставшим сиракузянам, по их просьбе, Мессана и южно-италийский город Регий прислали свои флоты – до 80 кораблей в совокупности. Наконец, из Коринфа – метрополии сиракузян – прибыл стратег Никотел, уполномоченный возглавить операцию по свержению тирании в Сиракузах.
Положение Дионисия одно время было столь отчаянным, что он был готов даже начать переговоры и сложить оружие при условии предоставления ему от восставших права свободно покинуть Сицилию. Тогда один из его друзей по имени Эллопид сказал ему вошедшие в историю слова: «Дионисий, твоя власть будет тебе прекрасным погребальным покровом». Устыженный Дионисий воспрянул духом и со своими сторонниками мужественно продолжал выдерживать осаду. Ему удалось обмануть бдительность своих противников и привлечь к себе подкрепления, в том числе наемный отряд в 1200 всадников из южно-италийской области Кампания, ранее состоявший на службе у карфагенян и сумевший пробиться в замок тирана. Пополнив ряды своего воинства, Дионисий предпринял внезапную и решительную атаку на позиции своих врагов и нанес им сокрушительное поражение. Малочисленная дружина тирана обратила в бегство многотысячное ополчение горожан, и многие сочли, что тут не обошлось без вмешательства неких божественных сил. Это произвело такое впечатление на восставших, что сиракузские ополченцы разбежались по округе; часть участников восстания, числом до 7000 человек, отступила в Этну, ранее занятую всадниками.
Победив, Дионисий проявил политическую мудрость и великодушие, свойственные истинно великим властителям. Ни о каких репрессиях не было и речи, государь позаботился о почетном погребении своих павших противников и во имя установления гражданского мира объявил амнистию всем без исключения участникам восстания. Большинство сиракузских граждан с признательностью в душе откликнулось на этот призыв и вернулось к мирной жизни, многие из тех, кто укрылся в Этне, возвратились в Сиракузы. И хотя немало было и таких, кто, отвергнув все предложения Дионисия, остались в своем убежище и хранили непримиримую ненависть к тирану, ожидая благоприятного случая для возобновления борьбы, в последующие годы его правления никаких массовых антитиранических выступлений более не случалось.
Этому способствовали и предпринятые Дионисием дополнительные меры по усилению безопасности своей власти: акрополь был окружен вторым кольцом укреплений, граждан принудили сдать все имеющееся у них оружие, а новые наемные отряды увеличили численность войска тирана. При этом важную услугу в наведении порядка Дионисию оказали его союзники спартанцы. Прибывший из Спарты военачальник Арист помог устранить очень опасного для нового режима коринфского стратега Никотела.
Уладив внутренние трудности, Дионисий с 403 г. возобновил дипломатические и военные действия по принуждению к подчинению власти Сиракуз отпавших варварских племен и греческих полисов. Используя только свои наемные отряды, он овладел Этной, два года служившей оплотом для его самых заклятых врагов, и в 400 г. основал неподалеку от нее новый город Адран, названный по имени сикульского божества, знаменитый храм которого находился в этом месте. Затем Дионисий подчинил своей власти или вовлек в тесные союзные отношения большую часть сикульских общин. Наконец, он добился вхождения в Сиракузскую державу городов восточного побережья: Леонтин, Катаны и Наксоса. Леонтины были покорены средствами дипломатии и не пострадали. Участь Катаны и Наксоса, захваченных при содействии изменников, оказалась трагической. Оба города подверглись разграблению и полному разрушению, их население частью разбежалось, а частью было продано в рабство. Руины Наксоса Дионисий отдал соседним сикулам, а в Катане была основана колония его кампанских наемников, сыгравших важную роль в подавлении восстания 404 г.
Суровая расправа Дионисия с Катаной и Наксосом вызвала возмущение в соседних Мессане и Регии. Масла в огонь подливали сиракузские оппозиционеры, для которых тот же Регий стал основным пристанищем после потери ими Этны. В 399 г. объединенные силы этих двух городов даже выступили в поход против тирана, но их наступление развивалось только до границы сиракузских владений. Тут в войске союзных городов разгорелись серьезные внутренние разногласия, организованные, скорее всего, тайными агентами Дионисия, и вынудившие регийцев и мессанцев повернуть назад и направить сиракузянам предложения о мире. Дионисий не преследовал отступающих, а, напротив, охотно пошел на заключение мирного договора, который обеспечивал ему надежный тыл и развязывал руки для предстоящей новой войны с Карфагеном.
Еще в 404 г. нападением на Гербесс Сиракузы фактически упразднили действие своего соглашения с Карфагеном, но до военных столкновений между ними дело пока не доходило. Дионисий был занят упрочением собственной власти и консолидацией сил сицилийских греков под своим началом, а карфагеняне долго оправлялись от последствий страшного мора.
Вместе с тем, Дионисий сразу после окончания своей первой войны с Карфагеном приступил к подготовке второй. В 402 г. он начал строительство новой большой стены вокруг Сиракуз, включившей в городскую черту и обширный район Эпипол с находившимися там каменоломнями. Этим исключалась возможность тесной блокады города, как произошло во время войны с афинянами. К возведению этой стены Дионисий привлек 60 тыс. рабочих, разумно организовав их труд и поощряя к работе продуманной системой вознаграждения. Наиболее умелых работников он приглашал к обеду за свой стол и сам подавал пример усердия, трудясь на стройке в качестве простого каменщика. Благодаря этому огромная стена была построена в кратчайший срок. В своей крайней западной оконечности она была увенчана небольшой, но мощной крепостью Эвриал, развалины которой сохранились до нашего времени.
Затем все силы были обращены на производство оружия и постройку нового военного флота. В дополнение к имеющимся у Дионисия 110 кораблям было построено еще более 200 судов, преимущественно триер. Некоторое количество от общего числа составили тетреры и пентеры, с четырьмя и пятью рядами весел с каждого борта, соответственно. Такого размера и вида суда были тогда изготовлены впервые в истории греческого кораблестроения. В то же время оружейные мастерские Сиракуз производили не только паноплии – полные комплекты тяжелого защитного и атакующего вооружения для пехотинцев, но и метательные боевые машины – катапульты и баллисты различных видов, которые были изобретены именно в Сиракухах в результате совместных усилий многих механиков, собранных Дионисием со всех концов Греции. Все эти работы выполнялись под непосредственным наблюдением, а часто и при личном участии тирана и его доверенных лиц. Удивляясь кипучей энергии Дионисия, один из его друзей как-то спросил, бывает ли у него свободное время? Дионисий глубокомысленно ответил: «Нет, и никогда пусть не будет!». По свидетельству философа Аристотеля, сиракузский тиран на протяжении всего своего правления сам следил, чтобы все содержалось в порядке в его государстве.
Население города с пониманием относилось к предпринимаемым Дионисием энергичным мерам, поскольку идея освободительной войны с заклятыми врагами западных эллинов владела умами сиракузян. Сочувствие в массах помогло Дионисию выполнить все задуманное быстро и качественно, и поразительный результат этой деятельности послужил укреплению его авторитета.
Не меньшую активность проявлял Дионисий и в сфере дипломатии. Он заключил ряд дружественных соглашений с мессанцами и греками Южной Италии. Дружбу с Мессаной тиран купил отказом в ее пользу от некоторых пограничных земель. Он пытался также наладить добрые отношения и с Регием, но там его предложения были решительно отвергнуты. Зато удалось подтвердить и даже упрочить традиционные партнерские отношения Сиракуз с южноиталийскими Локрами, и с тех пор этот город стал важнейшей опорой Дионисия в Южной Италии. Союз был скреплен браком Дионисия со знатной локрийкой Доридой. Впрочем, тиран решил не ограничивать себя одной супругой и одновременно женился на Аристомахе, дочери своего богатого и влиятельного друга Гиппарина. Этот брак, естественно, также имел в своей основе политические расчеты Дионисия и уже тогда он решил стать родоначальником новой правящей династии. Двойную свадьбу тиран широко отпраздновал в 398 г., дал роскошные пиры, в том числе для своих наемных воинов и граждан Сиракуз. В продолжение семейной жизни обе супруги постоянно обедали вместе с Дионисием, а ночами делили с ним ложе по очереди. Также «посменно» одна супруга сопровождала его в походе, другая встречала при возвращении. Сиракузскому народу, разумеется, хотелось, чтобы их соотечественница имела преимущество перед чужеземкой, но Дориде посчастливилось первой родить Дионисию сына и наследника, который, как и отец, получил имя Дионисий. Аристомаха, напротив, долгое время оставалась бесплодной, хотя Дионисий жаждал иметь от нее детей. Через некоторое время он даже обвинил мать локрийки в злоумышленном колдовстве над Аристомахой и казнил ее. Ныне подтвердить или опровергнуть вину тещи тирана не представляется возможным, но впоследствии от Аристомахи у Дионисия было четверо детей, а от Дориды – трое.
После завершения свадебного торжества Дионисий созвал в Сиракузах народное собрание, на котором было принято единодушное решение предъявить карфагенянам требование покинуть захваченные греческие города и, в случае отказа, объявить им войну.
Сиракузский ультиматум был с презрением отвергнут в Карфагене и война началась.
V
(398 – 391 гг.)
Ненависть к пунийцам, накопившаяся со времени последней войны у сицилийских греков, разразилась теперь страшным взрывом. По всему острову началось преследование семитов. Имущество карфагенских купцов всюду подверглось разграблению, в подвластных Карфагену греческих городах все карфагеняне и финикийцы, попавшие в руки народа, были убиты после истязаний. Греки жестоко мстили за кровь своих сородичей, пролитую семитами 10 лет назад.
Используя всеобщее воодушевление, Дионисий с большим войском в 80 тыс. пехоты и свыше 3 тыс. всадников ранним летом 398 г. вторгся в карфагенские владения. Сухопутные силы сопровождал двигавшийся вдоль южного побережья новый сиракузский флот в составе около 200 кораблей. К участию в этой кампании Дионисию, помимо своей наемной дружины, пришлось привлечь и гражданское ополчение. Сиракузские воины выступили из города с голыми руками и по спискам получили вооружение из государственного арсенала, только когда отошли от города на 100 стадий (около 17,8 км). Кроме того, значительные отряды Дионисию прислали его союзники: сикулы, мессанцы и эллины Южной Италии, а по ходу наступления в ряды объединенных вооруженных сил призывались жители освобожденных греческих городов Южной и Северной Сицилии: Камарины, Гелы, Акраганта, Гимеры и Селинунта.
Главный удар Дионисий направил на Мотию, сильную карфагенскую крепость на западном побережье Сицилии. Карфагеняне организовали отвлекающий маневр и эскадрой из 10 кораблей напали на сиракузскую гавань, затем уже большими силами пытались прорвать морскую блокаду Мотии, но все их действия оказались безуспешными. После длительной осады, несмотря на отчаянное сопротивление жителей, карфагенская твердыня была взята штурмом и полностью разгромлена. Все ее уцелевшие жители были проданы в рабство. Еще до падения Мотии Дионисий привел в подчинение сиканов, присоединил к своей державе Эрикс и ряд других городков племени элимов, и только Галикии, Эгеста и Энтелла, а также старинные финикийские города Солунт и Панорм сумели выстоять против этого первого натиска. Наступила осень, и Дионисий, оставив своего брата Лептина со 120 кораблями на западной оконечности острова для наблюдения за неприятелем, отвел основное греческое войско в Сиракузы.
В начале лета следующего 397 г. Дионисий снова выступил в поход для завершения завоеваний в западной части острова, но на этот раз столкнулся с мощной 300-тысячной армией под командованием Гимилькона, которую карфагеняне успели высадить в Панорме. Отправив свои сухопутные силы маршем к Мотии, сам Гимилькон с флотом приплыл и загородил выход из Мотийской гавани, в которой сиракузские корабли оказались словно в мышеловке. Но Дионисий быстро нашел выход из невыгодного положения. Он присмотрел достаточно ровное глинистое место на окружающей гавань возвышенности, вывел туда своих воинов из города и они, используя канаты и бревна в качестве катков, за день перетащили волоком 80 триер на расстояние в 20 стадий (3,5 км) и спустили их на морскую гладь. Гимилькону пришлось снять блокаду и отплыть в море, чтобы избежать сражения с сиракузянами на тесном пространстве у входа в гавань.
Однако превосходящие силы противника вскоре заставили Дионисия покинуть Мотию, оставить занятые земли и в полном порядке отступить к Сиракузам. Не желая рисковать, он уклонялся от решающего наземного сражения и рассчитывал укрыться за только что возведенными городскими стенами. Своих кампанцев из слабо укрепленной Катаны Дионисий перевел в Этну. Все сиракузские укрепления были приготовлены к осаде, в крепостях собраны большие запасы продовольствия, для пополнения войска в Италии и на Пелопоннесе вербовались новые наемники, часть сиракузских рабов была освобождена на волю и зачислена на военную службу. Эти меры оказались весьма своевременными, поскольку очень скоро большая часть союзных греческих контингентов, недовольная оборонительной тактикой сиракузского правителя, покинула его и ушла защищать свои города.
Между тем армия Гимилькона вновь овладела разрушенной Мотией. Спустя короткое время карфагеняне срыли эту крепость вследствие ее неудобного стратегического положения и вместо нее основали поблизости новый город Лилибей, на мысе того же имени, составляющем крайнюю западную оконечность Сицилии. С тех пор Лилибей оставался главной военной базой Карфагена на острове.
Восстановив власть карфагенян в Западной Сицилии, Гимилькон весной 396 г. двинулся по северному побережью на восток. Фермы подчинились ему без кровопролития, а слабо защищенная Мессана была захвачена и разрушена, после чего на сторону Карфагена перешла большая часть сикулов, включая и тех, что ранее были поселены Дионисием в Наксосе, а теперь, по совету Гимилькона, перешли в более укрепленный Тавромений.
И тут сама природа выступила на стороне сиракузян. Очередное извержение Этны сделало невозможным продвижение дальше берегом моря, и карфагенский полководец вынужден был разделить свои силы. Сам он с сухопутными войсковыми подразделениями направился в обход вулкана, а пунийский флот из 208 кораблей под командованием Магона продолжил свой путь по направлению к Катане, где было намечено соединение морских и наземных сил. Используя появившуюся благоприятную возможность бить врага по частям, Дионисий послал в нападение на карфагенские корабли своего брата Лептина во главе сиракузской эскадры из 180 судов, но сражение у Катаны завершилось катастрофическим разгромом греков: потери составили свыше 100 кораблей, погибло около 20 тыс. моряков и воинов. Теперь Дионисию ничего другого не оставалось, как только укрыться под защиту сиракузских стен.
Осажденный с суши и с моря, Дионисий попал в трудное положение. Вражеская блокада привела к нехватке продовольствия, и в городе вновь подняла голову республиканская оппозиция. В то время, как тиран на военном корабле вышел в море, горожане сумели успешно отразить нападение карфагенской эскадры на Большую гавань Сиракуз. Эта победа до крайности возбудила боевой дух республиканцев, и по возвращении Дионисия в народном собрании зазвучали их критические речи. Некий всадник Феодор обличал тирана в несправедливых действиях, в неумении вести войну и требовал его добровольного отказа от власти.
Вероятно, именно в ответ на эту речь и произнес Дионисий свои знаменитые слова, ставшие известными и памятными всем гражданам Сиракуз, процитированные многими знаменитыми историками, в том числе Филистом, Титом Ливием, Диодором и Плутархом. Он сказал: «Нельзя отказываться от власти, пока ты на коне, можно – когда тащат за ноги».
С большим трудом Дионисию удалось успокоить накалившиеся страсти, причем большую поддержку ему оказали верные воины его дружины, сплотившиеся вокруг своего вождя в решающий момент. Не подвел тирана и командир присланного в Сиракузы спартанского отряда Фаракид. На призыв республиканцев содействовать восстановлению свободы сиракузян он решительно заявил, что Спарта послала его не для свержения Дионисия, а для оказания военной помощи ему и сиракузянам.
Тем временем ситуация стала постепенно улучшаться. Новые стены оказались неприступными для врага, из Италии и Пелопоннеса к сиракузянам прибыли новые подкрепления, а в лагере карфагенян начались обычные беды, связанные с недостатком пищи и распространением заразных болезней. В конце лета 396 г. Дионисий провел удачную вылазку против ослабевших врагов, штурмом взял построенные карфагенянами на берегу Большой гавани крепости и уничтожил большую часть их флота. Сиракузяне выставили девять триер против стапятидесяти карфагенских и, внезапно атаковав вражеский флот, разбили его наголову.
Теперь уже Гимилькон оказался в западне, перед его войском встала реальная угроза смерти от голода и чумы, и карфагенянам пришлось капитулировать. По условиям секретного соглашения с Дионисием, Гимилькон втайне от сиракузян и их союзников выплатил лично ему 300 талантов (без малого 8 тонн серебра) и на оставшихся кораблях ночью беспрепятственно вывез из-под Сиракуз карфагенских воинов. Все прочие союзные Карфагену отряды были брошены на произвол судьбы, и оставшаяся армия осаждающих немедленно развалилась: сикулы ушли в свою область, иберы были приняты на военную службу к Дионисию, а остальные сдались в плен. Карфагенский лагерь со всем имуществом достался грекам как военная добыча.
Политические противники позже обвиняли тирана за эту сделку и утверждали, что его главным побудительным мотивом было желание сохранить в лице карфагенян пугало для своих сограждан. Но на самом деле, Дионисий просто не желал подвергать свое войско риску в схватке с отчаянным неприятелем, которому было некуда бежать, к тому же его истощенная войной казна очень нуждалась в денежных поступлениях.
Уже днем уплывающая карфагенская эскадра была замечена и атакована в море кораблями коринфян, союзников Дионисия; многие суда Гимилькона были потоплены, остальным с трудом удалось оторваться от преследования. Когда в Карфагенской гавани с кораблей сошли те немногие, кто спасся от гибели на Сицилии, город был охвачен скорбью, по всему берегу раздавались стоны и вопли убитых горем матерей сгинувших воинов и моряков, их вдов и сирот. Главнокомандующий обратился к рыдающим людям с краткой речью, в которой проклял свою судьбу и богов, отнявших у его великой армии плоды побед и военную славу. Выполнив свой долг и доставив на родину жалкие остатки своего войска, Гимилькон ушел к себе домой, запер двери и покончил жизнь самоубийством.
В эти же дни Сиракузы возносили жертвы богам и праздновали победное окончание осады. Этот успех разом вернул Дионисию все, что он проиграл. Карфагеняне были предельно ослаблены, их поражение послужило толчком для отпадения от Карфагена ряда союзников и восстания его подданных в Африке. Благодаря этому Дионисий получил полную свободу действий на Сицилии.
Первым делом он уладил свои отношения с наемниками, значительная часть которых во время долгой осады стала выражать недовольство трудностями службы. Дело доходило даже до подготовки убийства тирана, о чем, впрочем, предполагаемой жертве стало известно заранее. Самообладание, актерское и ораторское мастерство помогли Дионисию и на этот раз выйти из сложной ситуации без каких-либо потерь. Когда воины, встав у его дома, ожидали условный знак от своего заводилы, чтобы наброситься на Дионисия, он вышел к ним не в традиционной столе правителя, а в жалком рубище, посыпав голову пеплом. В проникновенной речи он обратил внимание заговорщиков на то, что в полной мере разделяет тяготы вражеской осады и глубоко в сердце своем переживает страдания, выпавшие на долю его воинов и граждан Сиракуз, но если ему хоть чем-то довелось кого-то незаслуженно обидеть, то пусть его верные воины решают его судьбу. Пораженные бедственной переменой в своем вожде воины ушли, не причинив Дионисию никакого вреда. Разумеется, по окончании военных действий Дионисий немедленно выслал на родину подстрекателя возмущения, спартанца Аристотеля. После этого он провел массовое увольнение ветеранов со службы, в качестве вознаграждения предоставив им для поселения земли Леонтин. Небольшое число оставленных на службе старых воинов тиран разбросал по отдаленным крепостям для несения караульной службы, уменьшив им сумму жалования в наказание за недостойное поведение во время осады. На место демобилизованных были приняты новобранцы и в их числе даже некоторое количество бывших рабов. Возглавив обновленное войско, Дионисий приступил к дальнейшим завоеваниям.
Прежде всего, он вновь подчинил своей власти северо-восточную часть Сицилии. В ослабленную карфагенским погромом Мессану в 395 г. тиран вывел новую колонию в составе своих наемников и переселенцев из дружественных ему южноиталийских городов Локров и Медмы. С тех пор этот город прочно вошел в державу Дионисия. В 394 г. на северном побережье Сицилии Дионисий основал Тиндариду – еще одну колонию для своих наемников. Одновременно проводилось подчинение сикульских общин. Некоторые из них, например Менэн, Моргантина, Кефалэдий и Энна, были захвачены сиракузянами, а Агирий, Кенторипы, Гербита, Ассор и, возможно, Гербесс – вошли с ними в тесные дружеские отношения на основе заключенных договоров. Продвигаясь на запад северным берегом, Дионисий, в конце концов, с помощью изменников овладел даже финикийским Солунтом. Гимера (Фермы), расположенная между Кефалэдием и Солунтом, тогда же была захвачена штурмом и отошла к сиракузским владениям, как и города южного побережья: Камарина, Гела, Акрагант и Селинунт.
Однако наступление Дионисия осложнялось активностью его непримиримых политических противников в лице изгнанников из Сиракуз и разрушенных тираном Катаны и Наксоса. Обосновавшись в Регии, эти люди постоянно побуждали регийцев к враждебным действиям против сиракузского правителя. Со времени неудавшегося совместного наступления с мессанцами на Сиракузы регийцы предпочитали не вмешиваться в войну сицилийских греков против карфагенян, но резкое усиление Дионисия после капитуляции армии Гимилькона подтолкнуло их к активному противостоянию. В 394 г. регийцы переправили через Мессенский пролив и поселили в области Мессаны бывших граждан Наксоса и Катаны, основавших новое поселение Милы. Одновременно было произведено нападение на укрепленную Дионисием Мессану, однако колонисты и наемники, поселенные тираном в Мессане и Тиндариде, отбили эту атаку, а вскоре своими силами утвердили власть Дионисия в Милах. Сам Дионисий не мог прийти на помощь своим поселенцам, поскольку был связан долгой осадой Тавромения, занятого враждебными ему сикулами. В начале зимы того же 394 г. он, наконец, решился на штурм этого сильно укрепленного городка, но нападение было отражено с уроном в 600 человек для Дионисия и сам он едва не попал в плен.
Этой неудачей воспользовались противники Дионисия в некоторых подчиненных ему полисах, из состава его державы вышел Акрагант, второй по величине город острова. Сепаратистские настроения подогревала, кроме того, возобновившаяся активность карфагенян на Сицилии.
В 393 г. из Карфагена прибыла новая армия под командованием полководца Магона. В ходе наступления на восток в глубь острова, карфагенянам вновь удалось склонить на свою сторону большую часть сикулов. Однако в сражении при Абакэне Дионисий нанес Магону сильный урон.
В том же году сиракузяне совершили первую морскую экспедицию против Регия, которую Дионисий готовил особенно тщательно, учитывая вероятное наличие в своем войске сочувствующих его злейшим врагам – сиракузским изгнанникам, сосредоточенным в этом городе. Цель нападения он до последней возможности держал в секрете, и, кроме того, решил проверить верность триерархов – капитанов кораблей военного флота Сиракуз, избираемых на должность народным собранием. Каждому из них он выдал запечатанный письменный приказ, велев вскрыть его только в открытом море по сигналу к отплытию, и руководствоваться им в пути. Когда флот вышел из гавани, Дионисий, прежде чем возглавить поход, объехал на легком курьерском судне все корабли и у каждого триерарха потребовал вернуть свое письмо. Тех, у кого он нашел печать сломанной, он приговорил к смерти как предателей, а прочим раздал другие письма, где был действительно указан маршрут и цель экспедиции.
Благодаря принятым мерам, нападение застало Регий врасплох. Сиракузяне беспрепятственно опустошили его сельскую округу и принудили регийцев заключить перемирие на годичный срок. Этот набег сиракузского властителя очень встревожил южноиталийские греческие города, и они в большинстве своем тесно сплотились в военно-политическую Лигу италиотов, созданную до этого для отражения нападений аборигенского племени луканов.
В следующем 392 г. Магон с еще более многочисленным войском вновь вторгся в Центральную Сицилию, и, пользуясь поддержкой значительной части сикулов, дошел до городка Агирий. Правивший там влиятельный сикульский князь Агирис остался верен союзу с Дионисием и всеми силами помогал сиракузянам вести войну против общего врага. Боевые действия были в целом неудачными для карфагенян и привели к их окружению, и тогда сиракузское ополчение, на которое опять вынужден был опираться Дионисий, стало требовать от своего полководца одним ударом покончить с Магоном. Однако Дионисий не видел смысла лишний раз испытывать судьбу и предпочитал одолеть карфагенян измором. Сиракузские граждане возмутились, самовольно оставили лагерь и двинулись к родному городу.
Неожиданное непослушание ополченцев чрезвычайно встревожило Дионисия и оживило в его памяти ужасные картины былого восстания. Он бросился в Сиракузы и срочно провел очередной набор рабов в свое войско. Впрочем, с воцарением мира вернул их господам. На этот раз тревога оказалась ложной, до открытого мятежа дело не дошло. Никакой организованной республиканской оппозиции к этому времени в Сиракузах уже не было, да и авторитет власти тирана среди населения за 12 лет его правления несопоставимо вырос.
Сиракузские волнения дали возможность Магону избежать разгрома, но о дальнейшем наступлении он не помышлял. Противоборствующие стороны с большой охотой пошли на переговоры, и в то же лето 392 г. был заключен мир, положивший конец этой долгой, кровопролитной войне.
По условиям мирного договора, границы владений Сицилийской державы расширились на запад, предположительно, до реки Мазар. Карфагеняне признали власть греков над землями сикулов, включая даже не завоеванный ими к тому времени Тавромений. Все эллинские города острова к концу войны оказались в руках Дионисия, однако ему пришлось вернуть Карфагену Солунт. Сразу же по вступлению соглашения в силу Дионисий штурмом овладел Тавромением, и на этом военные действия на Сицилии действительно закончились. На западе эллинского мира появилось обширное и могучее государство, объединившее все греческие общины Сицилии. Сикульские вожди перестали играть сколько-нибудь значимую роль в сицилийской политике и полностью подчинились воле Дионисия.
Итак, Дионисий выполнил свои основные обещания, данные народу при его избрании стратегом–автократором в 406 г.: подавил знатных и богатых сицилийцев, грабивших беднейших граждан, и спас западных эллинов от варварских полчищ. По словам того же философа Платона, для сицилийских греков в образе тирании Дионисия «явилось тогда спасение».
Вместе с войной закончился и формальный срок властных полномочий Дионисия, но уходить на покой он не помышлял. Как справедливо позже отмечал римский историк Корнелий Непот, власть была единственной страстью Дионисия. «Он отличался храбростью и опытностью в военном деле и к тому же, что редко встречается среди тиранов, совершенно чуждался разврата, роскоши и алчности», – так писал Непот о Дионисии, и тут же добавлял, что, стремясь укрепить свое положение государя, «он никогда не щадил жизни тех, кого подозревал в покушении на свое господство».
В общем-то – это правда. Но мудрое изречение гласит: «Никогда не говори никогда». На самом деле Дионисий иногда делал исключения из собственных правил. При случае он был способен на благородные поступки и умел ценить верную дружбу.
В Сиракузах жили два друга Дамон и Финтий, оба философы-пифагорейцы. Дамон хотел убить Дионисия, был схвачен и осужден на казнь, но попросил об отсрочке, чтобы уладить свои домашние дела. Поручителем за него выступил Финтий, с тем, чтобы умереть за него, если Дамон не возвратится. Когда осужденный вернулся к назначенному сроку казни, изумленный взаимной верностью друзей тиран помиловал виновного и попросил Дамона и Финтия принять его третьим в их дружеский союз. Этот поступок снискал Дионисию уважение среди пифогорейцев Великой Греции, в числе которых были влиятельные политические деятели городов Южной Италии.
И даже карая заговорщиков, он старался придерживаться своеобразной справедливости. Прослышав, что двое юношей за вином говорили много дурных слов про него и тираническую власть, Дионисий позвал обоих к себе на ужин. Здесь он увидел, что один из них много пил и много болтал, а другой пил мало и осмотрительно. Первого он отпустил, рассудив, что к пьянству он склонен от природы, а к злословию от пьянства, второго же казнил как человека неблагонадежного и умышляющего враждебные действия.
Задолго до Маккиавелли Дионисий знал, что «главная задача всякого государя состоит в том, чтобы избегать ненависти и презрения». Этому он учил своего непутевого сына и будущего преемника власти Дионисия Младшего. Узнав, что сын совратил жену свободного человека, он гневно спросил его: «Разве ты знаешь за мной что-либо подобное?». Юноша ответил: «Но у тебя не было отца-тирана». – «А у тебя, коли ты не перестанешь творить безобразий, – сказал Дионисий, - не будет сына-тирана». Слова эти оказались пророческими.
Не более снисходителен был Дионисий и к человеческим слабостям своей матери. Когда она, будучи уже в преклонном возрасте, пожелала снова выйти замуж, он запретил этот брак, сказав, что законы государства переделать он может, но законы природы – никак. В последствие этот случай породил безосновательные подозрения, что мать тирана умерла не естественной смертью, а была им отравлена, и недруги Дионисия охотно распространили этот ложный слух по всему греческому миру. Еще один навет гласил, что Дионисий был виновником гибели в бою своего брата Лептина, которому, дескать, он намеренно не оказал своевременной помощи во время морского сражения. Но правда была в том, что даже в отношениях с самыми родными и близкими людьми, не говоря уже обо всех прочих, ему приходилось быть, прежде всего, государем, а только потом уже, по возможности, любящим сыном, братом, отцом и другом.
Дионисий, как личность, обладал многими достоинствами и вовсе не был от природы ни кровожадным, ни жестоким. Он всегда старался избегать насилия там, где мог добиться цели с помощью своего авторитета или убедительных речей. Но вступив на путь единовластия, он уже не мог позволять своим чувствам и побуждениям души господствовать над разумом, все его действия как правителя, в конечном счете, определяла логика сначала борьбы за власть, а потом ее удержания всеми доступными способами. Циничное отношение к нравственным ценностям при этом не было какой-то особенной чертой характера Дионисия. Так смотреть на мир людей обучала молодежь греческая школа, не говоря уже о пресловутом житейском опыте. Уроки софистов позволяли говорить, что от природы существует лишь право сильного, а все остальное – условности. Как утверждал тот же блестящий софист Горгий, уроженец города Леонтины: «От природы не слабое сильному препона, а сильное слабому власть и вождь: сильный ведет, а слабый следом идет». Дионисий должен был всегда оставаться сильным во имя сохранения своей власти и самой жизни.
Сильный правитель во главе сильного государства был объективно необходим западным грекам в условиях нарастающей агрессии варварского мира. Но при врожденном своеволии и недостатке уважения к власти в греческом народе, в условиях жестких внутриполисных политических противоречий между олигархией и городской чернью, бесконечных усобиц между эллинскими городами-государствами, только устрашение насилием противников, суровые расправы с выявленными заговорщиками и всеобщая полицейская слежка за гражданами могли обеспечить стабильность режима единоличной власти архонта Сицилии. Поэтому политические приоритеты довлели над моралью в иерархии ценностей сиракузского тирана, и сам Дионисий это не просто осознавал, он воспринимал это как свою личную трагедию. Трагедию во всех смыслах этого слова.
Как известно, Дионисий был предан театру и принимал деятельное участие в литературной жизни своего времени. Он написал несколько трагедий на обычные у греков мифологические темы, из которых сохранилось несколько небольших фрагментов, позволяющих догадываться о самоосмыслении тираном собственного положения и участи. В одном из своих произведений тиранию Дионисий назвал «матерью несправедливости». В то же время для своих трех дочерей он выбрал имена: Дикайосина (справедливость), Софросина (мудрость) и Арета (добродетель). Противоречие было неразрешимым и тягостным для Дионисия: в стремлении к справедливости он вынужден был умножать насилие и насаждать страх.
Совершенно был прав Цицерон, когда писал о тиранах: «Те, кто захочет, чтобы их боялись, сами неминуемо будут бояться именно тех, кто будет бояться их». Известно множество примеров такого рода из жизни Дионисия.
У Дионисия был друг Дамокл, который однажды позволил себе помечтать вслух и сказал: «Пожить бы и мне, как живут тираны!» Дионисий предоставил ему такую возможность. Дамокла облачили в роскошные одежды, умастили душистым маслом, украсили его голову венком из самых ароматных роз и поместили на пиршественное ложе. Слуги суетились вокруг него, немедленно исполняя каждое его пожелание. Но посреди пира Дамокл заметил свисающий с потолка на конском волосе меч, направленный прямо ему на голову. Кусок застрял у него в горле, и он со страхом и недоумением спросил: «Что это значит?» Дионисий ответил: «Это значит, что тираны всю свою жизнь пребывают на волосок от гибели».
Друзья как-то упрекали Дионисия, что он выдвигает на важные должности некоего порочного негодяя, а он ответил им: «Я хочу, чтобы хоть одного человека в Сиракузах ненавидели больше, чем меня». Разумеется, это была шутка. На самом деле к этому времени Дионисий был весьма уважаем в народе, и власть его была крепка. Но, как известно, в каждой шутке есть доля правды, и Дионисий всю жизнь опасался народной ненависти.
В другой раз Дионисию пришлось осудить на смерть одного из своих друзей по имени Леонт. Разрываясь между дружеским чувством к осужденному и железной необходимостью беспощадно карать злоумышленников, Дионисий три раза кряду приказывал своей страже вести его на казнь и трижды отменял свое решение. После каждого возвращения Леонта он со слезами на глазах целовал его и проклинал себя за то, что обрек друга мечу палача. Но, в конце концов, страх оказался сильнее Дионисия, и тиран приказал умертвить Леонта, сказав: «Выходит, тебе нельзя жить».
Меры безопасности, установленные во дворце архонта Сицилии, поражали многих его гостей. Обыски всех приходящих на прием к тирану были обязательным ритуалом. Ни брат, ни сын не входили к нему в комнату в своем платье, но каждый должен был сначала переодеться в присутствии караульных, чтобы те удостоверились, не спрятано ли где оружие. Дионисий боялся подпускать к себе даже цирюльника с бритвой и заставил своих дочерей обучиться брадобрейному ремеслу. Но позже обстоятельства лишили его доверия и к дочерям, и он стал сам выжигать себе щетину раскаленной ореховой скорлупой.
Кроме того, Дионисий содержал многочисленную сеть осведомителей в своей столице и в других городах своей державы. Он не брезговал никакими источниками информации, когда речь шла о расследовании государственных преступлений и предотвращении заговоров. Например, певиц и гетер люди тирана принуждали доносить на своих любовников. Время от времени Дионисий умышленно распускал в Сиракузах слухи о своей тяжелой болезни и скорой смерти или о каких-либо военных мятежах против него. Всех граждан, поддавшихся на провокацию и проявивших свои радостные чувства по этим прискорбным для государства поводам, ожидали каторжные работы в каменоломнях, а в более серьезных случаях и смертная казнь.
Как-то один известный приезжий софист предложил сообщить наедине тирану тайное средство раскрывать заговоры. Дионисий призвал его к себе и приказал говорить. Тот сказал: «Дай мне талант, и люди подумают, что я и вправду открыл тебе, как узнавать заговорщиков». Дионисию хитрость собеседника пришлась по душе, он сделал вид, будто узнал все, что хотел, и действительно наградил его серебром.
Сам Дионисий с двойственным чувством гордости и печали говорил, что сковал свою державу «стальными цепями». Две трети Сицилии, населенные греками, были в его полной власти, и теперь взор архонта Сицилии все чаще устремлялся на север, за Мессенский пролив. Великий тиран желал распространить свою власть на всю Великую Грецию.
VI
(390 – 383 гг.)
В 390 г., под предлогом оказания помощи своим союзникам локрийцам, Дионисий возобновил свое наступление на Регий, но неблагоприятные погодные условия и выступление на помощь регийцам воинского ополчения из Кротона заставили его прекратить боевые действия. Дионисий натолкнулся на согласованное сопротивление союза южноиталийских греческих городов, среди которых особой активностью выделялись Кротон, Фурии и Кавлония. В ответ на выступление италиотов сиракузский тиран вошел в союзнические отношения с племенем луканов – давнишним и самым опасным врагом греков в Южной Италии.
В 389 г. луканы вторглись в область Фурий, а затем, когда на защиту Фурий выступили объединенные войска италийских греков, отступили в глубь материка, заманивая вырвавшихся вперед фурийцев. Дионисий отправил на помощь луканам свой флот под командованием Лептина, на глазах у которого луканы разгромили ополчение фурийцев у Лаоса – города на западном побережье Итальянского полуострова, стоящего на одноименной реке. Неожиданно для Дионисия и его союзников Лептин вмешался в дело в пользу побежденных фурийцев и заставил луканов заключить с ними мир. Разгневанный этим Дионисий немедленно сместил Лептина с поста наварха и передал начальство над флотом другому своему брату Феариду.
К этому времени Дионисий к Лептину стал относиться с подозрением, видя, что тот становится все более популярным и в Сиракузах и в других городах Великой Греции, и при этом пытается вести собственные политические игры. Он не решался изгнать своего брата открыто, зная, что вокруг него могла бы собраться большая сила из его сторонников, склонных к восстанию. Поэтому однажды Дионисий просто послал брата в Гимеру с небольшим отрядом наемников, приказав ему вывести старый гарнизон и поставить новый, а когда Лептин туда прибыл, то получил приказание там и оставаться, пока сам тиран не пошлет за ним.
В 388 г., опираясь на Мессану, Дионисий снова переправил свои войска в Южную Италию. После того как Феарид у Липарских островов захватил 10 регийских кораблей, сам Дионисий повел своих воинов на Кавлонию. На выручку осажденному городу выступило сильное ополчение италиотов под командованием знатного сиракузского изгнанника, отчима тирана – Гелорида, незадолго до этого по какой-то причине рассорившегося со своим властным пасынком. Стремительным маршем Дионисий выступил ему навстречу и в битве у реки Эллепора разбил италиотов наголову. Гелорид погиб во время первой же стычки, а большая часть его воинства попала в полное окружение, оттесненная на один из холмов, где, под палящим солнцем лишенная воды, вынуждена была сложить оружие.
И вновь Дионисий проявил себя не только решительным полководцем, но и мудрым политиком. К своим пленникам он отнесся чрезвычайно мягко – отпустил всех без выкупа на свободу и этим побудил италиотов заключить с ним мирный договор, по условиям которого Регий и Кавлония остались без какой-либо поддержки соседей.
В том же году Дионисий подступил к Регию, и город под угрозой осады согласился на тяжелые для себя условия мирного соглашения. Регийцам пришлось выплатить контрибуцию в 300 талантов, передать сиракузянам оставшийся у них флот из 70 кораблей и выдать 100 заложников.
Затем Дионисий осадил Кавлонию, и единственным городом Южной Италии, пославшим своих воинов на помощь осажденным, оказалась Элея. Наварх (флотоводец) Аристид с двенадцатью элейскими триерами сумел хитростью преодолеть морскую блокаду сиракузян. Первоначально путь в кавлонийскую гавань ему преградили пятнадцать сиракузских триер и он отступил, но затем ночью он отвлек внимание сиракузских моряков горящими в темноте лампадами на специально сооруженных плотах и пока враги преследовали плывущие обманки, обходным курсом в кромешной тьме прорвался к Кавлонии. Хитроумный морской маневр вызвал уважение у Дионисия, но на общий расклад сил противоборствующих сторон повлиял незначительно. Вскоре граждане Кавлонии вынуждены были сдаться, впрочем, на достаточно почетных условиях. Их город был разрушен, земля передана локрийцам на вечные времена, но самим им было позволено переселиться в Сиракузы и стать полноправными гражданами столицы Сицилии. Немного позже кротонцам под угрозой сицилийского военного вторжения пришлось отказаться от городка Скиллетий в пользу Локров.
В следующем году та же судьба, что и Кавлонию, постигла Гиппоний, а затем Дионисий начал завершающую атаку на Регий. Этот город обладал мощными стенами и башнями и был изобильно снабжен продовольствием, но по условиям мирного соглашения 388 г. обязался предоставлять съестные припасы довольно многочисленному экспедиционному корпусу сиракузян. За год поставок в лагерь Дионисия хлебные запасы Регия оказались почти исчерпанными, и последующая одиннадцатимесячная осада голодающего города завершилась его закономерной капитуляцией в 386 г. С регийцами – своими личными врагами – Дионисий обошелся весьма сурово: город был разрушен, его бывшие граждане перевезены в Сиракузы, где все, кто не смог уплатить за свою свободу выкуп в размере 1 мины (около 340 гр. серебра), были проданы в рабство.
В итоге Дионисий стал признанным гегемоном Юга Италии и в этом качестве установил дружественные отношения с воинственными галлами, только что разгромившими Рим. Союз с победоносными северными варварами открыл для архонта Сицилии новые возможности для набора отважных наемных воинов, и, кроме того, дал ему мощный рычаг давления на тылы своих будущих вероятных противников в Центральной Италии – этрусков и италиков.
Свои выходы к народу с этих пор Дионисий совершал с особой торжественностью; он стал передвигаться по улицам и площадям Сиракуз на колеснице, запряженной четверкой белых коней, в пурпурном одеянии, с золотым венком на голове, и, естественно, в сопровождении внушительного отряда вооруженных телохранителей, численность которых к тому времени была доведена до 10 тыс. человек. Эти атрибуты власти Дионисий позаимствовал из традиции греческого театра – именно в таком виде появлялись на сцене актеры, игравшие персидских царей. Есть даже свидетельство, что в Сиракузах была поставлена статуя бога Диониса с лицом великого тирана. И лишь официальный царский титул Дионисий так и не решился принять. Возможно, он откладывал коронацию до своей окончательной победы над карфагенянами, ведь именно так поступил его предшественник, сиракузский тиран Гелон – возложил на себя царскую диадему после великой победы над войском Карфагена при Гимере.
Победное настроение Дионисия несколько омрачили новые самовольные действия его брата Лептина. Без согласования со старшим братом тот выдал одну из своих дочерей за Филиста, возглавлявшего гарнизон Ортигии, причем к этому делу каким-то образом был причастен еще один человек из ближнего круга тирана – Поликсен. Разгневанный Дионисий немедленно выдворил с Сицилии всех троих в том же 386 г. Со своим братом, впрочем, он скоро помирился и вернул его в Сиракузы. Судьбу Филиста Дионисий также несколько смягчил, превратив его изгнание в почетную ссылку своим поручением заняться освоением отдаленного северо-западного угла Адриатики. Тем не менее, Филист смог вернуться домой только после смерти Дионисия Старшего, а Поликсен, вероятно, так и умер в ссылке.
Новые возможности в Адриатическом море открыл перед Дионисием сложившийся расклад политических сил. Развивая внешнеполитическую активность в ближайшие за взятием Регия годы, он занялся колонизацией островов и побережья Италии: вывел колонию на остров Исса близ побережья Далмации, основал город Адрию в устье реки По, а также Анкону, Нуману и еще ряд городков, вероятно, даже на Корсике. Эта сеть поселений позволила сиракузянам взять под свой контроль все морские пути в Адриатике и установить прочную связь с иллирийскими племенами. Используя иллирийцев, Дионисий вмешался в дела северных греков, стремясь восстановить власть своего ставленника князя Алкета в эпирском племени молоссов. Однако когда против Алкета и иллирийцев выступила Спарта, Дионисий немедленно отступился от начатого дела и предоставил Алкета его судьбе. Союз со спартанцами был для него гораздо более важен.
Летом 387 г. архонт Сицилии вновь поддержал Спарту в ее очередной войне против Афин, отправив ей на помощь 20 кораблей из состава своего флота. Эта эскадра помогла лакедемонянам вновь добиться перевеса на море и заставить афинян принять выгодные для Спарты условия мира. Позже Дионисий в трудные для спартанцев времена: в 372, 369 и 368 гг. посылал им в поддержку свои корабли и отряды наемников, и эта его помощь помешала окончательному сокрушению Спарты под ударами знаменитого полководца беотийцев Эпаминонда.
А сами сицилийцы в Адриатике вновь столкнулись со своим старым противником – этрусками, и, чтобы окончательно утвердить свое господство на море, в 384 г. Дионисий направился во главе большого флота из боевых триер и грузовых кораблей в поход вдоль западного побережья Италии на север, основной целью которого было основание колоний на островах Эльба и Корсика. По пути сиракузяне высадились в гавани Пирга этрусского города Агиллы, разграбили тамошнее богатейшее святилище Левкотеи и разгромили ополчение этого города. Добыча составила около 1500 талантов, часть из которой воины пытались утаить лично для себя, но Дионисий, угрожая смертью мародерам, изъял у них все похищенное в казну, а в качестве награды выдал каждому своему наемнику дополнительный продовольственный паек в размере месячной нормы.
Дионисий нуждался в этом золоте и серебре для подготовки к новой, задуманной им наступательной войне с карфагенянами на западе Сицилии.
VII
(382 – 374 гг.)
К середине 80-х гг. IV в. воссозданная Дионисием Сицилийская держава находилась на пике своего могущества. Сиракузы были самым богатым городом мира, самым обширным и самым многочисленным по населению – в нем проживало около полумиллиона человек. Свою столицу Дионисий превратил в огромную крепость в 180 стадий в окружности (около 32 км), в 3 раза большую, чем Афины с Пиреем. Грандиозные строительные работы обеспечивали материалом знаменитые городские каменоломни, расположенные в районе Эпиболы; по свидетельству Клавдия Элиана, они простирались под землей на стадий в длину и на два плефра в ширину, и таким образом занимали площадь около 10 000 кв. метров на 30-метровой глубине. В итоге множество новых зданий и сооружений: площадей и портиков, храмов и общественных бань, театров, стадионов и палестр (спортзалов) украсили внешний облик столицы Сицилии. В сущности, все годы правления Дионисия Старшего отмечены широкомасштабными строительными проектами и бесконечными военными предприятиями, сначала на Сицилии, а затем, с укреплением державы, и по всему греческому миру и его окрестностям. Объяснение этому кроется не только в деятельной натуре самого Дионисия, но и в самом характере его власти, главной опорой которой были наемные воины. Тирану было важно организовать общественную жизнь так, чтобы граждане были заняты ежедневными заботами и не имели излишнего досуга для политических дискуссий, а то и для составления заговоров. В то же время боевая практика его войска и флота обеспечивала постоянную боеготовность наемников, поднимала боевой дух и обеспечивала их военной добычей от грабежей неприятельских земель. Победы в войнах повышали авторитет Дионисия и патриотические настроения в народе, и все это в свою очередь упрочивало положение тирана.
Этими же мотивами объясняется повышенное внимание Дионисия к организации спортивной жизни в Сиракузах. Спорт помогал ему готовить крепкую молодежь к службе в наемных военных подразделениях, переключал общественный интерес с политических проблем на спортивные состязания и служил дополнительным средством сплочения всех социальных слоев вокруг своего правителя. Монеты в честь олимпийских побед чеканились на Сицилии чаще, чем в каком-либо другом эллинском государстве, хотя победители олимпийских игр пользовались почетом повсеместно. Греческая пословица гласила, что самое драгоценное имущество человека – это его золотая статуя в Олимпии.
Иногда люди Дионисия, курирующие спорт, даже перегибали палку в своем стремлении порадовать своего государя спортивными достижениями и славой сицилийских олимпийцев. Широкую известность получил скандал в Олимпии в 388 г., связанный с попыткой подкупа кулачного бойца Антипатра, победившего в состязаниях среди юношей. Сиракузяне, которые привезли в Олимпию жертвы от Дионисия, предлагали большие деньги Клинопатру, отцу победителя, чтобы тот объявил своего сына родом из Сиракуз. Однако Антипатр отверг предложение и громко объявил, что он родом из малоазийского города Милета, и первый из восточных греков – ионийцев поставил в Олимпии свою статую работы скульптора Поликлета, отметив свое милетское происхождение и на ее базе.
Для материального обеспечения своих грандиозных предприятий Дионисий неустанно и достаточно успешно искал дополнительные источники государственных доходов и при этом как рачительный хозяин старался управлять всей экономической жизнью своей страны, в частности, контролировать ее финансовые потоки. В наиболее доходных отраслях экономики он устанавливал казенную монополию, не допуская усиления позиций на рынке Сицилии иностранного торгового капитала. Один из примеров его экономической политики сохранил для нас Аристотель в своем трактате «Политика». «В Сицилии некто скупил на отданные ему в рост деньги все железо из железоделательных мастерских, а затем, когда прибыли торговцы из гаваней, стал продавать железо как монополист, с небольшой надбавкой на его обычную цену.
И все-таки он на пятьдесят талантов заработал сто. Узнав об этом, Дионисий издал приказ, в силу которого этому человеку разрешалось увезти деньги с собой, сам же он, однако, должен был оставить Сиракузы, так как нашел источник доходов, который наносил ущерб интересам Дионисия».
В то же время, он всеми возможными средствами подталкивал сиракузян к активной экономической деятельности, которая, естественно, должна была увеличить объем налогов, поступающих в казну. Прослышав, что в доме одного сиракузянина зарыты деньги, он велел принести их себе. Но владелец утаил часть клада, бежал со своими сбережениями в другой город и там купил на них землю. Узнав, что бывший скряга пустил, наконец, свое богатство в дело, Дионисий вернул ему и все остальное изъятое у него серебро.
Кстати, налоговая политика сицилийского тирана впоследствии, много позже его смерти, породила немало карикатурных рассказов и просто веселых анекдотов, ведь платить налоги граждане не любили во все времена. Например, рассказывали, что однажды Дионисий наложил чрезвычайный побор на сиракузян, и те стонали и рыдали, говоря, что у них ничего нет. Он наложил второй, третий – до тех пор, пока ему не доложили, что сиракузяне уже не плачут, а насмехаются над своим правителем. Тогда он остановился: «Значит, теперь у них и вправду больше ничего нет».
На самом деле, все важнейшие решения в Сицилийской державе – объявление войны, наделение правителя властными полномочиями и, при необходимости, подтверждение этих полномочий, заключение союзных договоров и сбор чрезвычайных налогов – утверждались народным собранием, и не всегда его решения были положительными. Председательствовал в нем, выступал с высокой трибуны и выносил вопросы на обсуждение, как известно, сам Дионисий. Однако власть его не была деспотией восточного типа, как у персидских царей или египетских фараонов, скорее она напоминала конституционную монархию. Почти все традиционные для греческого полиса структуры самоуправления в Сиракузах продолжали избираться народом и выполняли свои обязанности, хотя в некоторых вопросах их полномочия были ограничены в пользу стратега–автократора, как продолжали именовать Дионисия официальные документы. Поэтому иной раз Дионисию приходилось прибегать к нетрадиционным методам получения необходимых ему средств.
Нуждаясь в деньгах, он как-то вынес на обсуждение народного собрания предложение о сборе чрезвычайного налога. Но граждане отказали тирану, заявив, что они и так платят немалые суммы. Тогда Дионисий, переждав какое-то время, приказал своим людям вынести на агору (торговую площадь) священные дары из городского храма Асклепия – преимущественно золотые и серебряные сосуды всякого рода – и распродать их по невысокой цене, не объявляя о священном происхождении изделий. Богатые сиракузяне с большой охотой раскупили выставленный товар, в казну было собрано большое количество денег. Затем Дионисий велел всенародно объявить, что по недосмотру неких ответственных лиц была распродана священная храмовая утварь, и потребовал у всех, кто приобрел эти предметы, немедленно вернуть их Асклепию, в противном случае они будут подвергнуты наказанию как святотатцы. Сиракузяне, проклиная хитрого тирана, подчинились и отнесли в храм свои покупки с распродажи.
Кроме спортивных побед, еще одним способом повысить престиж своей власти, прежде всего в глазах граждан других греческих государств, для Дионисия была поддержка творчества выдающихся деятелей науки и культуры своего времени. По примеру своих предшественников-тиранов Гелона и Гиерона, он приглашал ко двору именитых мастеров слова, скульпторов и художников и щедро одаривал их деньгами. Как правило, эти интеллектуалы охотно прославляли тирана в своих произведениях и поддерживали его политику. Например, сиракузский поэт Ксенарх по заказу Дионисия написал стихотворный памфлет против врагов тирана – регийцев. Оратор Аристотель, также, вероятно, по побуждению Дионисия, составил риторически отделанную речь с решительными возражениями на «Панегирик» Исократа, в котором возвеличивались враждебные сицилийцам Афины и осуждалась Спарта, в частности, за сотрудничество с сиракузским тираном. Но случались и досадные недоразумения во взаимоотношениях Дионисия с творческими работниками.
Особую известность получила размолвка Дионисия с выдающимся лирическим поэтом, мастером дифирамбов (хоровых песен, посвященных богу Дионису) Филоксеном, которого тиран пригласил в Сиракузы в качестве своего литературного советника. Филоксен по характеру был полной противоположностью Дионисию, он отличался любовью ко всевозможным радостям жизни и в своей непосредственности был похож на большого ребенка. Рассказывали, что однажды он наслаждался, вдыхая в харчевне запах варева, кипевшего в горшке. Вскоре желание отведать вкусное блюдо стало невыносимо мучительно для Филоксена, он не выдержал и приказал своему рабу купить этот горшок с едой. Тот заметил, что хозяин харчевни, скорее всего, запросит большую цену. В ответ Филоксен сказал: «Еда будет тем вкуснее, чем дороже обойдется». Как-то за распитием вина Дионисий читал ему свои стихи, в надежде, что мастер поможет ему сделать их лучше, но Филоксен просто заявил, что стихи никуда не годны. Такое неуважение возмутило Дионисия и он, для острастки и перевоспитания, велел отправить Филоксена на неделю в сиракузские каменоломни. К каторжным работам Филоксена, разумеется, не привлекали, эту неделю он посвятил написанию комической пьесы «Циклоп», в которой осмеял самого сицилийского тирана в образе одноглазого и глупого мифологического увальня, себя же представил в образе хитроумного Одиссея. Затем его вновь привели к Дионисию и тот стал читать ему свои стихи, над которыми работал в последние дни. Выслушав Дионисия, Филоксен вздохнул, повернулся к начальнику стражи и сказал: «Веди меня обратно в каменоломню!» Дионисий умел ценить хорошую шутку и поэтому простил Филоксена, но тот вскоре покинул Сицилию. Его пьеса «Циклоп» в 389 г. с большим успехом была представлена публике на театральной сцене в Афинах – центре культурной жизни Греции, после чего многие греческие комедийные драматурги: Аристофан, Страттид, Эвбул, Эфипп направили жало своей сатиры против ставшего жупелом сицилийского тирана. На Сицилии, однако, Филоксен оставил по себе добрую память, и самая красивая пещера в каменоломнях в его честь была названа Филоксеновой.
Жили у Дионисия не только придворные поэты, но и придворные философы, самым выдающимся из которых был ученик Сократа Аристипп, уроженец города Кирены. Он был не меньшим жизнелюбом и остроумцем, чем Филоксен, но во всем остальном был скорее похож на самого Дионисия. Умный и образованный Аристипп был тонким психологом в общении с людьми. При первой встрече с Дионисием, на вопрос, зачем он пожаловал, Аристипп откровенно ответил тирану: «Когда я нуждался в мудрости, я пришел к Сократу; сейчас я нуждаюсь в деньгах и вот пришел к тебе». Ответ развеселил Дионисия и он задал еще один вопрос: «Как ты думаешь, а почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов?» Аристипп ответил: «Это потому, что одни знают, что им нужно, а другие не знают». После этого Аристипп был принят Дионисием на службу в качестве учителя риторики и философии.
Аристипп умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, безупречно играя свою роль придворного мудреца, и поэтому был уважаем Дионисием и пользовался определенным влиянием на него. Гордыня никогда не терзала его душу, и это очень помогало ему добиваться своего. Он безо всякого стеснения мог пуститься в пляс по первому слову тирана, развеселившегося за чашей вина, и не считал это для себя унижением. Иногда, правда, он был слишком настойчив в своих просьбах, и это выводило Дионисия из себя. Однажды он даже плюнул философу в лицо, но Аристипп на это сказал, что если уж рыбаки, ловящие мелкую рыбешку, спокойно подставляют себя брызгам моря, то ему ли не вынести брызг слюны, подцепляя такую большую рыбу, как Дионисий. В другой раз он заступался перед Дионисием за своего друга и, не добившись успеха, бросился к его ногам. Когда кто-то, узнав об этом, стал над ним насмехаться, Аристипп сказал: «Не моя вина в том, что у Дионисия уши на ногах».
Дионисий, как известно, и сам был не прочь пошутить под хорошее настроение. Как-то раз, когда Аристипп просил у него денег, он заметил: «Ты ведь утверждаешь, что мудрец не ведает нужды». – «Дай мне денег, – перебил Аристипп, – а потом мы обсудим этот вопрос». Получив то, что просил, философ добавил: «Вот видишь, я и вправду не ведаю нужды».
Но Аристипп мог при случае и осадить своего благодетеля, напомнив ему, что он хоть и великий правитель, но при этом всего лишь человек, а не божество. На пиру Дионисий потребовал от Аристиппа сказать что-нибудь философское, а философ, рассмеявшись, ответил: «Разве не смешно, что ты у меня учишься говорить, а сам поучаешь меня, когда надо говорить?» На это Дионисий рассердился и велел Аристиппу занять самое дальнее место за столом. «Что за почет хочешь ты оказать этому месту?!» – воскликнул философ.
Еще один знаменитый ученик Сократа – философ Платон – гостил на Сицилии, прибыв туда в 488 г. по приглашению Диона, брата жены Дионисия Аристомахи, большого поклонника философии. Дион упросил Дионисия принять Платона ко двору, но отношения между тираном и родоначальником платонизма не заладились с самого начала. В ходе первой и последней своей беседы с Дионисием философ взялся рассуждать на тему нравственности, особо подчеркивая, что лишь жизнь справедливых людей счастлива, тогда как несправедливые всегда несчастны в глубине души. Дионисий посчитал, что это камень в его огород и его стало раздражать воодушевленное внимание присутствующих, зачарованных словами Платона. В конце концов, его терпение иссякло, и он резко спросил Платона, чего ради тот явился на Сицилию. «Я ищу совершенного человека», – отвечал философ. «Но клянусь богами, ты его не нашел, это совершенно ясно», – язвительно возразил Дионисий. Аудиенция была на этом закончена, и Дион, напуганный гневом своего властителя, помог Платону спешно сесть на первый же корабль, отправляющийся из Сиракуз на восток. Ходили слухи, что Дионисий тайно приказал корабельщику продать Платона в рабство, но сам Платон никогда, ни единым словом эти слухи не подтверждал. Позже Дионисий понял, что был слишком резок в общении с властителем дум, и даже написал Платону примирительное письмо, в котором просил философа не помнить зла и не говорить о нем дурного, на что Платон ответил: ему не только недосуг говорить что-либо о Дионисии, но и помнить о нем. Гораздо позже, уже после смерти Дионисия, обида, наконец, покинула сердце Платона, и он достаточно объективно стал судить о заслугах покойного тирана, в письмах называл его «спасителем Сицилии» и даже активно пытался наставить на путь истинный его сына и наследника власти – Дионисия Младшего.
Итак, в середине 80-х гг. Дионисий находился в зените своей славы. Казалось ему подвластно все, и сама судьба выступает на его стороне. Взвесив все «за» и «против», он решил, что теперь сможет достигнуть своей заветной цели – изгнать карфагенян с Сицилии и утвердить господство западных эллинов по всему острову.
Непосредственным поводом к боевым действиям сиракузян послужило отпадение от Карфагена пограничных городов, которым Сиракузы не хотели отказывать в поддержке. Но когда в 382 г. началась третья карфагенская война, ее события стали развиваться не по плану Дионисия; ему пришлось воевать на два фронта, поскольку на этот раз карфагеняне нашли союзников в Италии. Там и проходили основные сражения первых военных лет, когда удача была преимущественно на стороне сицилийских греков.
В 379 г. карфагеняне в Южной Италии помогли своим союзникам отстроить разрушенный Дионисием Гиппоний, а сиракузяне пошли в наступление на главные города Лиги италиотов и в том же году овладели Кротоном. Однако экспедицию сиракузян против Фурий постигла неожиданная катастрофа. Дионисий двинул на этот город 300 кораблей с тяжеловооруженными воинами, но внезапно налетевший встречный ураганный северный ветер уничтожил сиракузский флот. В благодарность за свое спасение жители Фурий принесли обильные жертвы богу северного ветра Борею, особым постановлением даровали ему права фурийского гражданства и прозвище «Благодетель», стали ежегодно справлять в его честь праздник и даже выделили ему дом в Фуриях с участком земли.
Несколько позже Дионисий утвердил свою власть и над воссозданным Гиппонием, но на этом остановился. Италиоты пошли на примирение с сицилийцами, при посредничестве группы влиятельных в италийских греческих городах философов-пифагорейцев, которых Дионисий рядом благородных жестов сумел склонить к соглашению. Инициатива при этом принадлежала Таренту, самому значительному из городов Южной Италии, где в это время за дружбу с Дионисием выступал выдающийся философ и политик Архит. Дионисий, в свою очередь, прекратил захваты городов и удовлетворился восстановлением своего господствующего влияния на всем побережье Тарентского залива, в Калабрии и Апулии.
С завершением военных кампаний в Южной Италии у Дионисия отпала надобность в сохранении союзных отношений с луканами. В дальнейшем он силой противостоял этим воинственным варварам, самым опасным врагам италийских греков. Чтобы преградить путь луканам в глубь своих италийских владений, Дионисий даже пытался перегородить рвом и валом узкий Скиллетийский перешеек, но очередное варварское вторжение помешало исполнению этого плана.
А вот военные действия против карфагенян, в конечном счете, оказались гораздо менее удачными. Первоначально наступлению Дионисия на Западную Сицилию сопутствовал успех, и под конец войны ему удалось добиться победы в большом сражении при Кабалах, в котором погиб сам карфагенский главнокомандующий Магон. Карфагеняне понесли большие потери и при этом оказались запертыми в безводной местности; все это заставило их отправить послов к греческому архонту Сицилии для заключения договора. Дионисий согласился выпустить остаток вражеского войска из западни, но потребовал, чтобы все карфагеняне покинули Сицилию навсегда и возместили грекам ущерб, причиненный им в ходе войны. Предводители карфагенского войска дали предварительное согласие исполнить эти требования, но заявили, что они не полномочны сами принять такое решение в отсутствие главнокомандующего, и потому просили Дионисия разрешить им перенести лагерь к ставке Гимилькона, сына погибшего Магона, который должен был теперь возглавить вооруженные силы Карфагена на острове. И тут Дионисий допустил промах. Полагая, что воля противника к сопротивлению окончательно сломлена и, желая избежать излишнего кровопролития, он объявил перемирие и разрешил карфагенянам соединиться с их новым главнокомандующим. Как только хитрые семиты это сделали, они отослали назад ничего не добившихся греческих послов.
Гимилькон использовал дарованную его противником передышку для устроения и пополнения своего войска, а затем дал Дионисию сражение при Кронии близ Панорма, в котором одержал полную победу. В этой битве нашел свою смерть брат Дионисия Лептин, который командовал одним из флангов греческого построения. После этого противники опять вернулись за стол переговоров, но возможности диктовать свои условия у Дионисия уже не было. Мирный договор 374 г. закреплял условия взаимного существования западных греков и карфагенян на Сицилии, однако при этом Дионисию пришлось отказаться от части своих западных владений вплоть до реки Галик. Под власть Карфагена попали Гимера, Селинунт и половина акрагантской области. Кроме того, Сиракузы были обязаны выплатить Карфагену возмещение военных убытков в размере до 1000 талантов.
VIII
(373 – 367 гг.)
Даже после небольших территориальных потерь, в руках сиракузского тирана было сосредоточено более двух третей всей Сицилии – 17600 кв. км из общей площади острова в 25600 кв. км. По ту сторону Мессенского пролива власть Дионисия простиралась на всю юго-западную оконечность италийского сапога, до реки Кратис севернее Кротона. Общая площадь Сицилийской державы с ее итальянскими владениями составляла около 25 тыс. кв. км – весьма внушительный размер, особенно, по греческим масштабам. Население подвластных архонту Сицилии земель составляло около миллиона человек.
Помимо этого сплошного массива подвластных территорий в Сицилии и Италии, под контролем Дионисия находились и отдельные важные стратегические пункты на побережье Адриатического и Тирренского морей, куда он выводил колонии или где оборудовал небольшие крепости. Опираясь на эти пункты, на силу размещенных там отрядов и эскадр, а также на дружественные союзы с вождями иллирийских, италийских и галльских племен, сиракузский правитель господствовал в этом регионе.
Однако Дионисий понимал, что мирное существование на Сицилии двух воинственных государств невозможно в долговременной перспективе. Все мирные договоры между Сиракузами и Карфагеном на самом деле знаменовали собой только периоды перемирия в долгом и упорном военном противостоянии, которое могло закончиться только окончательной победой одной из сторон.
В конце своей жизни Дионисий в последний раз попытался добиться решительного успеха в борьбе за Западную Сицилию. Воспользовавшись ослаблением Карфагена вследствие очередной эпидемии и восстаний в Африке и на Сардинии, подавление которых затянулось на долгие годы, он начал в 368 г. свою четвертую войну с карфагенянами. Дионисий во главе сухопутного войска из 30 тыс. пехотинцев и 3 тыс. всадников, при поддержке флота из 300 кораблей, двинулся на запад и захватил Селинунт, Энтеллу и Эрикс. Затем он осадил Лилибей, важный портовый город, основанный карфагенянами вблизи разрушенной Мотии. Взять город до подхода основных военных сил и флота из Карфагена под командованием полководца Ганнона греки не смогли, как не смогли они и разгромить врага в море. Им помешал случай.
Благодаря предприимчивости своих шпионов, Дионисий имел в Карфагене важного агента влияния Сицилийской державы – местного аристократа Суниата, который испытывал личную ненависть к вновь назначенному для ведения войны с греками карфагенскому главнокомандующему Ганнону. Суниат в тайном письме на греческом языке предупредил Дионисия о предстоящей военной экспедиции на Сицилию и дал в нем нелестную характеристику Ганнону. Но, к несчастью для греков, письмо было перехвачено, Суниат казнен за измену, а карфагенский сенат издал постановление, чтобы «впредь ни один карфагенянин не учился ни писать, ни говорить по-гречески, дабы никто не мог ни разговаривать с врагом без переводчика, ни вести с ним переписку».
С наступлением зимы осаду Лиллибея пришлось прервать, тем более что к тому времени сиракузский флот понес серьезные потери от нападения на него неожиданно прибывшей карфагенской эскадры. Дионисий счел за лучшее заключить с неприятелем перемирие на год и вернулся в Сиракузы. Военным действиям уже не суждено было возобновиться, дни жизни великого тирана подходили к своему концу.
К этому времени в греческом мире произошли важные изменения. Перед лицом усиливающегося могущества Фив в Балканской Греции, Афины коренным образом поменяли свой политический курс и начали сближение со своими традиционными противниками: Спартой и Сиракузами. Еще ранее они пытались дипломатическими методами оторвать Сицилийскую державу от ее союзников спартанцев: в 393 г. афиняне приняли почетный декрет в честь нового «архонта Сицилии» и его братьев, но их последующая попытка связать Дионисия брачными узами с другом афинян кипрским правителем Евагором успеха не имела. Дионисий остался верен союзу со Спартой и холодная война Сиракуз с Афинами продолжалась в течение последующих 25 лет. Прежде всего, именно эта враждебность и обусловила предельно критическое отношение к сицилийскому тирану в демократическом афинском обществе. В 80-х гг. афинские ораторы, в том числе блестящий Исократ, и Лисий, сицилийский изгнанник, с большим шумом обличали тирана как врага эллинской свободы и независимости в своих выступлениях, а в афинском театре прошло несколько антитиранических постановок, начиная с «Циклопа» Филоксена, высмеивавших некоторые особенности характера Дионисия и стиля его руководства. Комедиограф Эвбул, например, в пьесе, озаглавленной его именем, намекая на неоднократные пополнения Дионисием гражданской общины Сиракуз презренными в глазах афинских демократов освобожденными рабами, писал:
К почтенным людям-то высокомерен он,
А вот к льстецам, которые смешат его,
На редкость благосклонен: он ведь думает,
Что только лишь они и благородные,
Хоть и рабы.
Однако в 70-е гг. накал пропагандистской войны поутих, а в 369 г. тот же Исократ в письме к Дионисию уже призывал его стать защитником общеэллинского дела. В начале 60-х гг. возможность заключения тройственного союза между Афинами, Спартой и Сиракузами стала приобретать все более реальные черты. В 368 г. афинское народное собрание вынесло специальное постановление о награждении сиракузского правителя и его сыновей золотыми венками и правами афинского гражданства. Затем со стороны афинян последовал еще один любезный жест: на ежегодных зимних празднествах в честь Диониса, проходивших в священной местности Леней и включавших в свою программу театральный конкурс в Ленейском театре, первую награду получила трагедия Дионисия «Выкуп Гектора».
Победа на столь престижном состязании означала несомненный успех и признание заслуг лауреата в мире греческой культуры. Разумеется, это вызвало огромную радость у пожилого автора, всегда стремившегося к литературной славе.
В честь одержанной победы в Сиракузах был дан широкий пир. Как и всякое настоящее сицилийское празднество, этот пир изобиловал вином и изысканными блюдами, заздравными речами, безудержным весельем, музыкой кифаредов, хоровыми песнями, массовыми танцами в ярком свете сотен лампад и азартной игрой в коттаб. Эта исконно сицилийская игра стала в IV в. необычайно популярной в ведущих эллинских городах, гордившихся изысканностью своих развлечений: Афинах, Коринфе, Фивах и, естественно, в Сиракузах. Суть игры заключалась в следующем. После выпитой чаши оставлялось на дне небольшое количество вина. Затем эту чашу нужно было взять за ручку, сообщить ей размах и под звуки флейты на определенный такт выплеснуть остаток вина в емкость, стоящую у противоположной стены зала. Чаще всего такой емкостью служила чашка весов, которую нужно было опустить определенным объемом жидкости. Игра имела свои правила, ставки, штрафы и награды. Победителем становился наиболее точный метатель вина.
Дионисий, надо сказать, любил пиры, попойки в дружеском кругу были одним из его любимых развлечений. Это неудивительно – Сиракузы являлись одним из ведущих центров греческого виноделия и сиракузяне ежегодно, украсив головы душистыми венками, с размахом отмечали особый Праздник Чаши. Чтобы потешить народ, Дионисий учредил в рамках этого праздника состязания по винопитию и награждал победителя венком из чистого золота. В соревнованиях этих принимали участие и приезжие «атлеты». Был случай, насмешивший весь город, когда почетную награду в напряженной борьбе заслужил ученик Платона, философ Ксенократ из малоазийского города Халкедона. Нетвердой походкой возвращаясь с праздника домой, он по старой привычке возложил золотой венок на статую Гермеса, стоящую на улице у его дверей; сюда он клал свои использованные венки из цветов, мирта, плюща и лавра.
И на том роковом пиру во дворце архонта Сицилии весной 367 г. вино лилось рекой.
После разгульного торжества шестидесятитрехлетний Дионисий внезапно почувствовал себя плохо. Дионисию было пророчество, что он умрет, когда победит сильнейших. Он думал, что это относится к его войне с карфагенянами, но оказалось, что «сильнейшими» были его соперники-драматурги.
Когда Дионисий, по общему суждению, был уже безнадежен, Дион всячески пытался переговорить с ним о наделении властью детей тирана от его сестры Аристомахи, но врачи, в надежде угодить уже назначенному преемнику – Дионисию Младшему, помешали Диону исполнить свое намерение. Они дали Дионисию снотворного зелья и свою смерть он встретил во сне. Его многочисленные ненавистники позже любили издевательски говорить, что он умер от радости, намекая на повод для последнего пира Дионисия. Историки почитали его счастливым – прожив достаточно долгую по тем временам жизнь, когда долгожителями считались все, кому довелось дожить до 80 лет, он не увидел смерти ни одного из своих многочисленных детей и внуков. Тело Дионисия было предано сожжению на грандиозном погребальном костре, а останки захоронены в заранее построенной гробнице на Ортигии; даже прах свой Дионисий предусмотрительно не хотел оставлять во власти сиракузян, помня о том, что настроение толпы непостоянно, и от любви до ненависти – один шаг.
Дионисий оставил после себя мощное государство с крепкой властью. Сиракузы обладали обширными гаванями и были обведены высокой стеной; располагали флотом, насчитывавшим не менее 400 тяжелых боевых кораблей, сухопутным войском в 100 тыс. пехотинцев и 9 тыс. всадников. В городе имелись снасти еще для 500 кораблей и хранилось в запасе около миллиона медимнов зерна (более 5 млн. декалитров). Оружейные склады были заполнены щитами, мечами, копьями, поножами, панцирями и катапультами, изобретенными самим Дионисием. Сицилийская держава имела множество союзников. Построенное Дионисием Старшим здание оказалось достаточно прочным, чтобы пережить своего творца и продолжить существование даже при его слабохарактерном и малоинициативном сыне, которого поначалу поддерживал и народ Сиракуз.
После смерти своего отца, Дионисий Младший, не отличавшийся воинственностью, немедленно заключил мир с карфагенянами на условиях возврата к прежнему положению. Сын, в отличие от своего отца, оказался слабым правителем, и, поняв это, политические противники силой лишили его власти. Когда Дион, сын Гиппарина, сверг Дионисия II, на глазах тирана были умерщвлены его собственные сыновья, дочери обесчещены и нагими преданы смерти; ни один из членов его семьи не был пристойным образом похоронен – одних сожгли живьем, трупы других бросили в море. Сам Дионисий Младший избег физической расправы, поселился в Коринфе как частное лицо и в крайней нищете дожил до старости. Однажды он встретился с македонским царем Филиппом, отцом Александра Великого. Беседа, естественно, касалась всевозможных предметов, и, между прочим, Филипп спросил Дионисия, как это ему не удалось сохранить столь великую власть, полученную от отца. Дионисий Младший ответил: «Отец оставил мне в наследство все, кроме своей удачи, благодаря которой он сумел это приобрести и удержать».
Впрочем, удача не помогла Дионисию Старшему избегнуть жестокой посмертной мести судьбы. После восстановления республиканской формы правления в Сиракузах, дворец, построенный Дионисием, и его гробница были снесены до основания, прах его выброшен за границу города. Его деяния очернили историки и политики из демократического лагеря, на долгие века образ Дионисия Старшего стал олицетворением коварного, жестокого и беспринципного тирана в худшем смысле этого слова. Ему приписали множество преступлений, которых он не совершал, хотя, разумеется, по его же словам, он не был «совершенным человеком».
Он был тем, кем он был – великим тираном Великой Греции.
Список использованной литературы
Источники
Аристотель. Политика. – М.: Изд-во АСТ; Транзиткнига, 2005.
Афиней. Пир мудрецов. – М.: Наука, 2003.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: Мысль, 1986.
Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Ч. 1-6. – СПб., 1774 – 1775.
Геродот. История. В 9 кн. – М.: Изд-во АСТ, «Ладомир», 2002.
Корнелий Непот. О знаменитых иноземных полководцах. Из книги о римских историках. – М.: Изд-во МГУ, 1992.
Ксенофонт. Греческая история / Ксенофонт. Анабасис. Греческая история. – М.: Изд-во АСТ; Ладомир, 2003.
Павсаний. Описание Эллады. В 2 т. Т. 1. Кн. I-VI. – М.: Изд-во АСТ; Ладомир, 2002.
Платон. Письма / Платон. Диалоги. Книга вторая. – М.: Эксмо, 2008.
Плутарх. Греческие вопросы / Застольные беседы. – Л.: Наука, 1990.
Плутарх. Застольные беседы. – Л.: Наука, 1990.
Плутарх. Изречения спартанцев / Плутарх. Застольные беседы. – Л.: Наука, 1990.
Плутарх. Изречения царей и полководцев / Плутарх. Застольные беседы. – Л.: Наука, 1990.
Плутарх. О том, что Пифия более не прорицает стихами / Пер. и ком. Л.А. Фрейберг // Вестник древней истории. 1978. № 2.
Плутарх. Пир семи мудрецов / Застольные беседы. – Л.: Наука, 1990.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания в 3-х томах. – СПб.: Кристалл, 2001.
Полиэн. Стратегемы. – СПб.: Евразия, 2002.
Псевдо-Аристотель. Экономика / Пер. и прим. Г.А. Тароняна. // Вестник древней истории. 1969. № 3.
Псевдо-Аристотель. Рассказы о диковинах / Пер. и ком. Н.А. Поздняковой // Вестник древней истории. 1987. №№ 3 – 4.
Секст Юлий Фронтин. Стратегемы / Военное искусство античности. – М.: Эксмо, СПб.: Terra Fantastica, 2003.
Страбон. География. – Л.: Наука, 1964.
Фукидид. История. – Л.: Наука, 1981.
Цицерон М.Т. Об обязанностях / Цицерон М.Т. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999.
Цицерон М.Т. Тускуланские беседы / Цицерон М.Т. Избранные сочинения. – М.: Художественная литература, 1975.
Элиан. Пестрые рассказы. – М., Л.: Наука, 1964.
Эней Тактик. О перенесении осады / Военное искусство античности. – М.: Эксмо, СПб: Terra Fantastica, 2003.
Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога «Historiarum Philippicarum». – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005.
Исследования
Андреев Ю.В. Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации. – СПб.: Алетейя, 1998.
Белох Ю. Греческая история. В 2 т. – М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2008.
Берве Г. Тираны Греции. – Ростов-на-Дону: «Феникс», 1997.
Блаватский В.Д. Природа и античное общество. – М.: Наука, 1976.
Гаспаров М.Л. Занимательная Греция. Рассказы о древнегреческой культуре. – М.: Изд-во «Б.С.Г.-ПРЕСС», 2007.
Жестоканов С.М. Внутренняя политика Кипселидов при Периандре / Античный полис: проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995.
Жестоканов С.М. Колонизационная политика коринфских тиранов / Вестник СПбГУ. Сер. 2, вып. 2 (№9). – СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996.
Жестоканов С.М. Олигархия Бакхиадов / Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Выпуск 2. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.
Жестоканов С.М. Организация гражданской общины в Коринфе / Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Выпуск 6. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007.
Кессиди Ф.Х. К проблеме «греческого чуда» / Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли. – СПб.: Алетейя, 2001.
Кессиди Ф.Х. Новая концепция истории, или Еще раз о греческом феномене в книге Ю.В. Андреева «Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации» / Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли. – СПб.: Алетейя, 2001.
Колобова К.М., Глускина Л.М. Очерки истории Древней Греции. – Л.: Ленинградское отделение Учпедгиза, 1958.
Кулишова О.В. Дельфийский оракул и тирания в архаической Греции / Античный полис: проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995.
Курциус Э. История Древней Греции. В 5 т. – Мн.: Харвест, 2002.
Новикова Т.Ф. Раннегреческая тирания на Коринфском перешейке // Вестник древней истории. – 1965. №4.
Пельман фон Р. Очерк греческой истории и источниковедения. – СПб.: Алетейя, 1999.
Пучков А.А. Города: От библейских времен до средневековья. – Киев: Издательский Дом А+С, 2005.
Семь мудрецов. Пророки и чудотворцы древности. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
Скржинская М.В. Образ коринфского тирана Периандра в устной традиции и в древней литературе / Античность и современность. К 80-летию Федора Александровича Петровского. – М.: Наука, 1972.
Трухина Н.Н. Сицилия в IV в. до н.э. К жизнеописаниям Диона и Тимолеонта / Корнелий Непот. О знаменитых иноземных полководцах. Из книги о римских историках. – М.: Изд-во МГУ, 1992.
Фролов Э.Д. Греция в эпоху поздней классики (Общество. Личность. Власть). – СПб.: Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2001.
Хафнер Г. Выдающиеся портреты античности. 337 портретов в слове и образе. – М.: Издательство «Прогресс», 1984.
Яйленко В. П. Архаическая Греция и Ближний Восток. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990.
Судьбы греческих тиранов
© Copyright: Константин Александрович Филатов, 2014
Свидетельство о публикации №214053000653
Свидетельство о публикации №214053000653
Рецензии
Люблю историю Греции. Прочитала с удовольствием. Большая работа, спасибо...
Эмилия Тайн 22.08.2019 14:15 • Заявить о нарушении
Эмилия Тайн 22.08.2019 14:15 • Заявить о нарушении