Спас яблочный

Невзлюбили Зосиму в деревне. Приехал невесть откуда, досмотрел последний месяц мамашу, схоронил, да так и остался. Родители его парой почти до смерти прожили, мать через три месяца за отцом ушла.  А и стариков в Пустеевке не любили, пришлые они были из каких-то зауральских краёв. Приехали с тремя детьми: двое мальчишек погодок да девчонка маленечкая совсем, в пелёнках ещё. Новосёлы хату поставили новую, пока строились, на квартире у Семёновны жили, бывшей учительнице на пенсии. Дети хоть и малые у этих Кержаковых, а сами они немолодые, и дядька Антон с бородою. «Видать, вера у них своя какая-то. Не советский вид, как из старины явилися. И детей поназывали не по-современному: Фаддей старшенький, Зосима и Пелагея. Правда, таких работящих людей в деревне не было. Тут прямо скажешь: работают от зари до зари, не покладая рук, в поте лица своего…  В колхозе как положено, а потом дома, на своей землице, со своей скотинкой. Ни на лавке возле магазина не посидят, ни в компании какой, всё домой торопятся. Опять же, ни с кем никогда не полаились, никому плохого слова не сказали. Но людям не нравилось, что обособленно живут, что ничего про них неизвестно, что не выпивают со всеми…  А ещё сразу по приезде удивило и раздражило, что на земле своей дядька Антон чуть не половину занял под сад. Сроду в Пустеевке садов не сажали, потому, видать, и название такое получила деревня. Выйдешь на серёдку, крайние хаты видать. А тут прутками позасажена земелька добрая. Ну, добрая, это как сказать…  Чернозёмов нету, а корми да корми её матушку, навозь, удобривай каменными горохами, что в колхоз привозят мешками. Не один мешок хмурым вечером уполз в сараюшки колхозников. Да… Так вот Кержаковы не воровали, ни былинки колхозной в дом не принесли за все годы. И это тоже злило: праведники нашлись, христосики. У них почтальонша иконы видала – вся стенка в иконах в дальней горнице, а селяне дальше кухни  не проходили, незачем было. Только та почтальонша сказала, что им какое-то письмо было государственное, с печатью под роспись, заказное то есть. Учительшу Семёновну распытывали, та намекнула, что сидели обое и Антон, и тётка Дуня, потом в поселении жили, потому и сошлись поздно, и детки малые. Ну, что тут сделаешь, всякие люди бывают, но чтобы не картошкой да свеклой, а деревцами долголетними землю засаживать при троих детях-то, это баловство       никто понять не мог. Первые годы меж яблонь картошку сажал Антон, вообще-то долго сажал, пока детки не выросли. А потом сад разросся. Яблони, в основном, груш две штуки – ранняя да поздняя, слив троечка да пара вишенок. А  яблонь двенадцать корней. Каких сортов только нету! А и пёс у Кержака злой, что бешеный,  |по проволоке, через весь сад протянутой, на кольце железном/ на длиннющей цепи по всему саду носится. Тётка Дуня корзины за калитку выносит, всем яблоки раздаёт, угощает людей. Берут, хвалят, благодарят в глаза, а за глаза зло поносят, куркулями  да «благородными» обзывают.
Теперь вот этот Зосима приехал. Сказал, что на пенсию вышел, что его дети выросли, уже внучок есть, а жена померла два года назад. Он тут и обосновался. Мужики его, понятно, не полюбили. За что любить-то? Не пьющий, не гулящий, как монах живёт один, на земле своей работает, по вечерам книжки читает. А смешней всего, какую-то треногу раскорячит, приделает на ней обтянутую рамку и кисточками мажет. Никому не показывает, говорит, потом выставлю сразу много… Чудной этот Зосима, и имя у него чудное: за какой такой Симой, за какую Симу – смех и только.
В этот год яблоки уродились. Они, вообще-то, через год урожай дают. Да как-то в последние годы дед Антон не больно ухаживать уже мог, не обрезал давно деревья, не белил, так что мало давал сад и всё корявки да мелочь. А Зосима зимой обрезку сделал, весной почистил стволы, побелил, внёс подкормку, так сад яблоками обсыпанный стоял. Разноцветные, крупные, приманные свежестью и запахом посреди голой деревни отовсюду видны были зреющие плоды, как украшения на новогодней ёлке. Понятно, не одна рука протянулась через наскоро подправленный хозяином забор, все ветки у забора быстро опустели, но в середине яблок была прорва, а давно почившего злого Жулика сменил молоденький овчарёнок Барс.
Летом в деревне детвора появлялась: внуки к бабкам наезжали из городков и областного центра. Ватагами носились по улочкам, на речке купались и загорали, в дальний лес по ягоды и грибы ходили… Этому народу особенно было интересно яблочное царство Зосимы. Ходили кругами, но боялись и пса, и хозяина.
Август кончался. Вечер выдался хмурый, дождливый. Правда, дождик словно ленился изливаться – посеется, посеется и перестанет, а черед полчаса – опять. Бабки загоревали: завтра праздник великий, Спас яблочный, а тут непогода, яблочков хороших нету, кто с города привёз, а кто и нет. Ладно, хоть водичку посвятим, рассуждали. Говорили-то меж собой, а детвора слушала. Тут заводила Сашка Цыбин додумался собрать ватагу и сделать налёт на Зосимов сад. «Что, ему одному яблоки есть? Куда ему столько?  Подавится! Идём, братва, бабкам подмогнём, а этого крутого проучим!» Сказано - сделано. План разработан хитрый: половина ребят (четверо, что поменьше да послабее) собаку отвлекают в ближнем углу сада, пробуют подкормить, приманить, хорошо бы петлю на шею накинуть, удержать. А трое, с Сашкой во главе, лезут в сад, побыстрее влезают на деревья и рвут яблоки. Деревья наметили, где самые красные яблоки, точно договорились, кому какое обработать.
Всё шло по плану. Барс по неопытности купился на кусок колбасы и чуть не задохнулся в петле, наброшенной на шею, спасибо, верёвка вырвалась из слабой детской руки, вялой с перепугу. Но этих минут хватило, чтобы тройка воришек прорвалась в сад и успела влезть на деревья. В пылу азарта мальчишки начали рвать яблоки и запихивать в карманы, за пазуху, в сумку через плечо. Потом, нарвав, сколько влезло, призадумались, как же уйти-то? Барс, крепко наученный за свою доверчивость, лаял от удушья хрипло под яблоней, обработанной Сашкой, но когда его сосед Вовка попытался слезть, бросился к нему. Хитрый Генка в это время рванул к забору и успел удрать. Пёс погнался за ним, а ребята спрыгнули с дерева и тоже помчались наутёк. Но Барс успел перерезать дорогу Сашке, зато Володька убежал. Сашок еле спасся от собачьих зубов, повиснув на груше. Ребята за забором пытались дозваться пса, приманить колбасой, но овчарочья кровь уже кипела, и пёс, раздражённый собственной виной, яростно реабилитировался.
В хате всё время горел свет, тут и хозяин вышел на лай и шум, который, прервавшись было, возобновился и продолжался уже довольно долго. Зосима прошёл к рвущейся в злобе собаке, сразу всё понял, приласкал пса, снял с него верёвку.
- Ну, воришка, что будешь делать?               
- Дяденька, отпустите! Я больше не буду!
- Эх ты… Давай, слезай с дерева. Я собаку держу.
- Не… не слезу. Забьёте меня.
- Я сопливых не бью. Учу только. Слезай, говорю, не ночь же тебе сидеть. Что, воровать не трусил, а теперь испугался?
- А  вы, дяденька, привяжите псину.
 Зосима шагнул к собачьей будке, а Сашка с дерева бух в траву. Да только разгадал его план хозяин, длинной своей рукой успел схватить за шиворот, так, что рубаха треснула. Барс из другой руки рвётся, захлёбываясь лаем, но и его крепко прихватил Зосима за ошейник. Так и повёл обоих вначале к будке, где прицепил собаку на крюк, укоротивший цепь, а потом Сашка повёл за собой к хате. «Ну всё, - затрепетал воришка, - теперь замкнёт в подполе, а с бабки выкуп требовать станет!» Но остановился дядька на высоком резном крылечке, пихнул на лавку, «садись» сказал. Сам сел рядом.
- Давай разберёмся. Тебя как зовут?
- Сашка.
- Не Сашка, а Александр. У тебя славное имя: так Пушкина звали, великих полководцев, царей Российских…  Ну, вот теперь и вора так зовут.
- Я не вор! Я это… хотел бабке помочь. Завтра Спас яблочный, а у неё нету яблок, чтобы в церкви святить. И у других, соседок её, тоже.
- А… Верно ведь, Спас. Я чуть не забыл. Спасибо, напомнил. Так чего ж воровать? Пришёл бы, попросил. Мне столько яблок и не надо, всё равно бы раздал, торговать не приучен. Мне яблок не жалко, мне тебя, парень, жаль. В свои двенадцать? Нет? Тринадцать лет тебе нравится воровство, нравится ребят на такое подбивать.
- Это не воровство, - осмелел Сашка, - это так… просто… ну…               
- Приключение?
- Ага! – обрадовался мальчишка. – Хотели налёт сделать, смелость проверить.
- Ну ладно, я понял. Только ваш налёт совсем глупый. Пёс вас мог порвать, и яблок хороших не знаете. Красных решили нарвать, а они все незрелые. Это поздний сорт – кислые, твёрдые. Бабушки последние зубы попортят. На, - протянул он вытащенный из-под лавки мешок, - пошли со мной. Кстати, а сколько в деревне живых хат? Знаешь?
- Ну. Пятнадцать, бабушка говорила. Это без вашей.
- Да-а… - вздохнул Зосима, - а в моём детстве шестьдесят было. Иди сюда. Держи мешок.
Он бережно снимал крупные белые яблоки, потом перешёл к яблоньке с красными по боку плодами, потом рвал жёлтые и всё считал, чтобы всем хватило. Наполовинив мешок, приказал:
- Попробуй поднять. Донесёшь?
- Запросто.
- Так вот. За воровство тебе наказание полагается. Так или нет?
- Так, - опустил голову Сашка, снова почувствовав холод по спине.
- Во-первых, извинись. Во-вторых, со своей командой разнесите яблоки по всем домам, скажите, с праздником дядя Зосима поздравляет. Тут по два яблочка разного сорта – каждой хозяйке. Третье наказание – самим яблок не есть, пока все не разнесёте. Вам потом тоже останется. Иди.
- Спаси-ибо, - пропел изумлённый Сашка, - до свидания.
- А извиниться?
- Извините, дяденька, больше не буду.
- Ладно, вопрос закрыт. Приходи в гости, друзей приводи. Только вечером жду, днём занят. Шагай.
Ребята сидели на скамье возле Сашкиной хаты, ждали друга, шёпотом обсуждали, что будет. Увидев его с мешком, опешили, потом заорали радостно «ура!». Выслушав рассказ, горячо взялись за дело, но не делились на группы, а допоздна все вместе разносили яблоки по деревне, даже не пытаясь нарушить условия. Терпели до последнего. А потом, при проступивших из-за туч звёздах,  грызли сочные сладкие плоды, умаявшись на задании. Тут же решили, что в гости к садоводу пойдут тоже все вместе, чтоб не страшно было.
В соседней деревне Колчине церковь пятый год  действовала. Рано утром девятнадцатого колокол зазвонил, словно звуком своим развеял вчерашние дождевые тучи, вызвал солнышко запел о празднике. Потянулись люди в храм, в белых платочках шли бабушки, редко и дедушки, дети держали взрослых за руки. В церкви горели свечи, блестели иконы, пахло ладаном, воском и свежим ароматом яблок. Был праздник.
А  в городе год за годом с тех пор Саша ждал лета, вспоминал многие вечера в деревне, когда ходил в гости к Зосиме, их беседы под звёздами, хождение с этюдником по холмам долинам и лесам, рассматривание альбомов с репродукциями великих художников…  Потом, в годы студенчества, Саша показывал свои работы старшему другу, тот радовался за него. И всегда рядом, под рукой – на столе, на скамейке, в корзинке у окна – везде были яблоки, пахли, манили, дарили вкус солнца и влаги, словно очищали от всякой скверны.