Обращение

                «Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.»
                Евангелие от Матфея, гл. 4.               
         Он был атеистом всю жизнь, сколько себя помнил. Не воинствующим, сурово отстаивающим свои взгляды, а тихо и упорно убеждённым, непоколебимым до скучного. Со школьной скамьи уверовал он в теорию Дарвина об эволюции, в опыты Павлова по установлению условных рефлексов для доказательства  материалистической основы высшей нервной деятельности, а уж диалектический материализм Маркса и вовсе лишил его тени сомнений. Имя его, одного из песчинок человечества, его биологической непрочной субстанции, бренной и смертной, затерялось  в общей, истлевающей и обновляющейся год за годом, массе. Потому и станет он зваться по главному своему признаку (кстати, совсем нередкому в природе) – Атеист.
         Жизнь Атеиста, продуманная им и нацеленная на определённые ориентиры, что входило в круг его убеждений, мол, человек сам строитель своей судьбы, так вот, эта его самосконструированная жизнь пришла к своей половине. Атеисту исполнилось сорок лет. Нет-нет, не пятьдесят – символ полувека. Сорок – самая реальная половина средней человеческой, благополучной жизни. Атеист, не подверженный вредным привычкам, а тем более пороку и разврату, считал свою жизнь благополучной, не ждал от неё ни чего-то очень хорошего, ни плохого и надеялся прожить нормальный человеческий век – восемьдесят лет. За последние пятнадцать лет Атеист, закончивший  институт и аспирантуру, влившийся в работу фирмы и обретший в ней уверенно стойкое положение, плыл по течению жизни размеренно и достойно, не избегая развлечений и наслаждений, которые бы ни к чему его не обязывали, не сковывали бы его свободу. Он не женился, не поддерживал родственных связей, тем более, что близких у него не было. Жил для себя, надеялся на себя, не скучал с самим собой.
         Сегодня, в свой день рожденья, он приготовил незамысловатый, но щедрый  стол: цыплёнок гриль, два любимых салата из гастронома, фрукты, коробка шоколадных конфет и, конечно, бутылка хорошего грузинского вина. Атеист откупорил вино и медленной струйкой начал наполнять хрустальный бокал. Он не торопился. Ароматы пищи и вина, смешиваясь, дополняя друг друга, обостряли аппетит,                -2-приподнимали  настроение. Может быть, кто-то другой включил бы музыку или телевизор, но Атеист, устававший  на службе от обилия информации, любил тишину и внутреннюю беседу с самим собой.  Он хмыкнул вслух, припомнив сегодняшний разговор в перерыве, о продолжении рода, передаче семейных традиций, затеянный незамужней страшилкой Багряновой,  понятно, для него. Она ещё что-то лепетала о Боге, о заветах и святых обязанностях семьянина, о любви к жене и каком-то прилеплении к ней. Да, глупая бабёнка. Думает, он одинок, неприкаян. А у него такие были!.. Да и есть, только набери номер телефона. Однако, не сегодня, не в праздник. Все эти отношения, болтовня о любви так утомительно будничны! Он же верно и безраздельно любил только себя и честно признавал это.
         Бокал  полон. Атеист поднял его до уровня глаз, всмотрелся в тёмно-красную живую жидкость и подумал: «Ну, если есть что-то необъяснимое, неподвластное воле, роковое, должно же оно хоть раз меня коснуться, хотя бы для того, чтобы я усомнился в своей убеждённости?! Сорок лет – никогда, ничего. Видимо, у меня отменно здоровая психика, неподвластная никаким суевериям и мистике. Ура! За меня, любимого!» Он прикоснулся губами к краю бокала, и тут раздался звонок в домофоне. Не испытывая ни раздражения, ни досады (а куда торопиться?), Атеист вышел в прихожую и снял трубку.             
- Кто?
- Это… Как вам сказать? Я… Мне очень надо поговорить с вами.
- А кто вы?
                -      Мы незнакомы, к сожалению, -  юношеский ломкий тенор дрогнул, словно проглотил обиду, - но у вас сегодня день рождения, круглая дата… Хотелось бы поздравить вас.
         Атеист насторожился, передёрнул плечами. «Какого рожна? Кому я понадобился со своим днём рождения?»
                -      Я не понял, - он изо всех сил старался не быть грубым, - чему и кому я обязан таким вниманием? Мне не хочется открывать незнакомым, тем более, что не узнаю голос и не вижу   вас. Возможно, вы не один. Всё-таки, почти ночь на дворе. 
                -      Я вас понимаю, но… А не согласитесь ли вы выйти  на балкон? На пять минут,                -3-     не более!  Я вас поздравлю и уйду.
         Атеист поёжился: «Не голубой ли какой с ума сходит?  Но стало любопытно. Выйти на балкон - что с того? Не киллер же его вызывает, не такая он важная птица, чтоб отстреливать да ещё с   объявлением».
- Ладно, выхожу на балкон, - и повесил трубку.
         Накинув на плечи куртку, всё-таки ещё не лето, конец апреля, Атеист вышел на балкон и с высоты четвёртого этажа увидел выходящего из-за угла худого сутуловатого паренька. Джинсы и короткая курточка, громоздкие кроссовки и, как у многих сегодняшних придурков, обритая ушастая голова. Самое смешное, в руках юнец держал какую-то дудку, которую и поднёс сразу же к губам, только увидел кивок Атеиста с балкона. Зазвучала довольно приятная грустная мелодия, дудка оказалась не писклявой, а глубинно воркующей, томной. Мелодия продолжалась минуты три, Атеисту надоело, тем более вино в бокале выдыхалось, но он дотерпел.
                -      Тебя кто-то нанял? Тебе заплатить?
-   Нет-нет, что вы! Я сам, от себя. С днём рождения, папа! Будьте здоровы и счастливы!
Парень повернулся и убежал за угол. Атеист стоял раскрыв рот. «Чёрт побери! Мистика какя-то. Мексиканский сериал, ядрёна Матрёна! Папа!» Он постоял-постоял и вошёл в комнату. Бросил куртку на диван и одним глотком опрокинул в себя вино из бокала. Потом раздумчиво опустился на стул и, почти не чувствуя вкуса, зажевал чем-то, подцепленным на вилку. Он не мог не обдумать этот «подарок», прикинув, что парню лет пятнадцать, не больше, так как все свои связи после аспирантуры он заносил в компьютер на файл  «Личное», всегда прослеживал их завершение и был уверен в их бесплодности. Но тогда… Тогда эти случайные компании, какие-то девчонки-нищенки, за шоколадку и глоток вина готовые на всё… А ещё… Да-да, эта поездка в горы, девушка странная, молчаливая, старше его года на три…  Как же её звали? Как-то странно… А, Ия. Точно-точно, Ия. Он ещё поддразнивал её, называя то осликом Иа, то друганом Винни Пуха.  Печальная девушка, с задумчивой улыбкой, с длинными, очень длинными – ниже пояса – прямыми волосами какого-то пепельного оттенка. Да, ещё глаза… Серые с чёрными точками на радужке, такие прозрачные, как вода в горной речке с камешками на дне. Он вспомнил не только девушку, её имя, но и своё чувство к ней.              –4-Ему всё время хотелось быть рядом, молча смотреть на неё. И всё. Правда-правда  --  всё! И когда  в предпоследнюю  ночёвку они вместе дежурили по лагерю, сидели у костра, а потом укрылись в шалаше, он ни о чём таком и не думал, а только вспыхнул, как бумага, когда она сама прилегла совсем рядом и обняла его горячими-горячими руками, и прильнула губами к губам. А передремав легко и опустошённо, он на рассвете не нашёл её рядом. И весь день она сторонилась его, а вечером подошла, взяла за руку и увела к реке за пригорок. Потом – последний перевал, турбаза с её многонаселённой цивилизацией, отъезд…
               Атеист подумал, что это могла быть только Ия. Он вдруг вскочил, схватив куртку, понёсся из дома, побежал вдоль улицы… Но парня нигде не было.
               С первого дня перехода на пятый десяток Атеист потерял покой. Ему никто не мешал, ничем не беспокоил, но тревога и ноющая неуверенность поселились в душе. Он теперь не просто ходил по улицам, а вглядывался в лица молодых парней и не очень молодых женщин. Он озирался на остановках транспорта, вздрагивал при звонке телефона дома и на работе и всё время ждал. И так не слишком общительный, он вовсе потерял интерес к разговорам в кругу знакомых, перестал отзываться на приглашения в гости, на пикники. Он спешил домой, а придя, делая дела по хозяйству, просматривая газеты и глядя на экран телевизора, ждал, ждал, ждал.  Но ничего более не происходило, и через два месяца такой жизни ему начало казаться, что всё ему приснилось: и визит «сына» с дудкой, и его погоня за ним по пустой улице, и даже то приключение в горном походе, та девушка Ия. Наконец, он перестал беспокоиться, хотя не мог не думать, не вспоминать такие свои странные сны. Вспоминал и вспоминал Ию. Как она сохранила свою чистоту до двадцати семи лет и зачем-то подарила её почти незнакомому попутчику, как избегала его, не разговаривала с ним, не стремилась наладить отношения, продлить их, как поспешно и легко простилась… А ведь жили в одном городе, недалеко друг от друга столько лет! Она могла знать о нём гораздо больше, чем он о ней. Он заинтересовался только после ночного свидания, а она могла с начала похода составить о нём мнение. Да-а… Загадка. Загадка его самосконструированной жизни. Но почти болезненное чувство пробуждалось в нём, когда вспоминался паренёк. В груди жгло, мучила невозможность найти его, расспросить, приглядеться к нему. Неужели больше никогда? Может быть, он через год снова придёт его поздравить? Атеист мечтал                –5-о том, как он встретит его, усадит за стол, разглядит и расспросит. Он мысленно разговаривал с парнишкой,                составлял вопросы, прогнозировал ответы. И, хотя не было теперь покоя, жизнь стала ярче, интереснее, наполненнее.             
             В июле установилась сухая, ветреная погода. Надо было удирать из города к воде, на природу. Атеист размечтался о новом горном походе, начал узнавать о турпутёвках, но на него смотрели, как на сумасшедшего: с печки что ли упал? Такая обстановка на Кавказе! Жить надоело? Он и сам, наконец, осознал глупость подобного шага, но никак не мог понять самого себя, как его угораздило додуматься до такого? Купил путёвку в Турцию, а ехать расхотелось. Но всё-таки пошёл в кассу за билетом на Москву. Обошёл облупленное здание общежития пэтэушников, где и летом жили бывшие детдомовцы. Шёл по боковой неширокой улице, обсаженной липами, шёл пешком, не торопясь, в сторону главной площади, шёл и слушал грустную чем-то знакомую мелодию, шёл… Остановился, как вкопанный, сердце застучало в ушах. Это была ТА мелодия, точно ТА! И пела её ТА дудка, ТЕМ низким воркующим голосом! Атеист кинулся бежать на звук.  Задыхаясь, он выскочил на площадь. Редкая толпа прохожих окружала группу музыкантов. Все они, молодые парни, были бритоголовыми, одетыми в какие-то длинные хламиды, со странными инструментами в руках. Да-да, дудку держал тот самый, он, кто назвал его папой, а другие били в какие-то барабанчики, звенели бубенцами… Женский голос проговорил рядом: «Кришнаиты! Вот поганцы, свою веру предали! Агитируют!» Другие стояли молча, слушали,  осуждающе покачивая головами. Атеист смутился. Он вглядывался в парня с дудкой, боялся подойти ближе и обнаружить себя, переживал за него, что вот его осуждают.  А  сам Атеист не понимал ни увлечения этих молодых людей, ни осуждения толпы. «Ну, Кришна им нужен, так и пусть себе! Не водка, не наркотики… А ведь какие-то вредные секты есть, я ничего о них не знаю…» Музыка звучала монотонно и нескончаемо, одни люди уходили, другие приближались, толпа кружилась, словно в ритме заданной мелодии… Вдруг оглушительный треск послышался со стороны той тихой липовой улочки, и на площадь ворвался отряд мотоциклистов. «Как они называются?», - зачем-то подумал Атеист. Но раздумывать ему не пришлось. Их было шестеро в чёрном с металлом одеянии, в шлемах и очках, закрывающих лица, делающих их похожими на роботов. Они остановились в клубах синего дыма, сразу всех оглушила тишина.         -6- Спрыгнули с сёдел подбежали к музыкантам и дубинами (Атеист понял, что это бейсбольные биты) начали яростно бить по бритым головам. Через пару минут, поддав ногами по рёбрам лежачим, чёрная банда оседлала свои машины, заставила их взреветь и исчезла из глаз в редеющем дыме и утихающем треске. Толпа, окаменев, смотрела это краткое, жуткое кино. Никто даже не вскрикнул. А  на площади лежали   четверо. Тот, что с колокольцами, лицом вниз, словно пил из лужи собственной крови, барабанщик свернулся калачиком, будто заснул, голова третьего, увешанного какими-то трещётками, была обёрнута тканью его одежды, задравшейся кверху и обнажившей его тонкие волосатые ноги и синие плавки. Его мальчик лежал посередине на спине. Рука его крепко сжимала дудку, словно он держался за  неё, не желая, чтобы его оторвали от этого места. Атеист, еле передвигая вялые ноги, подошёл близко, стал на колени и склонил лицо к лицу юноши.  Серые, необыкновенно прозрачные глаза смотрели в небо, а по радужке рассыпались чёрные точки, словно камешки в горной реке. Атеист поднял голову и тоже, словно сливая взгляд со взглядом мёртвого, посмотрел в небо. Сначала он увидел пустоту, тусклое выбеленное зноем полотно. Но в набежавшей на глаза горечи  возникло вдруг яркое пятно света, в котором далёкое белое облако обернулось неземным крылатым существом, улетающим выше и дальше. Атеист, как сквозь сон, услышал чьи-то слова: «Ироды, сирот побили…», тяжкий протяжный вздох, потом гул толпы. Он поднял руки к небу и в муке неодолимой тоски прохрипел:
- Зачем, Господи? За что?