Уплывшее приданое

Утреннее чаепитие на веранде закончилось. Агафья убирала со стола и потихоньку ворчала: «Вот опять с утра жара – не продохнуть, а дел наметили столько, что по такой погоде не переделать. Барышень опять заставляют вишню к варенью готовить. Всем велено выставлять в сад скамейки и столы для проветривания добра из сундуков. А там и варенье надо успеть сварить к вечернему чаю».
Семья Путилиных по Спасским меркам считалась богатой. Почти у берега реки, недалеко от пристани, стоял просторный дом с первым этажом из кирпича, а вторым – из дерева. С реки часто дул свежий ветер, и запах воды бодрил по утрам, а перед сном  - успокаивал.
Большое крыльцо, огороженное резными балясинами, использовалось как веранда. Слева стоял длинный овальный стол, окружённый венскими стульями. А справа – подставка под граммофон и деревянные диванчики. Господа любили слушать музыку.  Летом постоянно  на столе стояли: ведёрный, начищенный до блеска, тульский самовар, стопка чайной посуды и большое фарфоровое блюдо с сушками, баранками, крендельками.
Жизнь в городе  текла спокойно, размеренно. По воскресеньям и по праздникам нарядные обыватели ходили на утреннюю службу в собор, летом вечерами гуляли в городском саду по берегу реки. Почтенные мужи города читали газеты, обсуждали городские и столичные новости, их жёны демонстрировали новые наряды. А молоденькие девочки с ранних лет готовили себе приданое. Хорошее приданое было гордостью невесты  и придавало ей определённый вес на «брачных смотринах».
Сестрички Путилины, Александра и Мария, очень серьёзно относились к своему главному труду. У каждой был свой сундук, куда складывались  их ручные работы, подарки, покупки. Все сундуки, в которых хранилось добро, стояли в полуподвальном помещении, которое называли чуланом. Многие были окованы железом или медью, запирались на большие навесные замки. Сегодня, в жаркий летний день, сундуки открывали, и все, живущие в доме, помогали доставать их содержимое и раскладывать в саду на скамейки и столы. Шубы, пуховые шали, штуки бархата, тафты и кисеи, отбеленный лён, наряды, в том числе и старинные, которые хранили как реликвии. Девочек к этой работе пока не допускали. И они, сидя в саду в беседке, с интересом наблюдали за почти сказочным действием. Барышни надеялись, что какие-то вещи из этого богатства будут со временем принадлежать им. А пока у каждой в чулане, в дальнем углу, стоял свой сундучок, где уже лежали подзоры для кроватей и скатерти, связанные крючком, постельное бельё, на котором предстояло вышить гладью собственные новые инициалы после обручения, хранились нитки и  ткань. Девочки гордились тем, что уже успели сделать.
Лето выдалось жаркое, духота по вечерам не давала уснуть, и сестрёнки  уходили спать в чулан, на свои сундуки. Стены первого этажа и полуподвала толстые, тепло пропускают плохо, темнота и тишина способствуют крепкому молодому сну.
Сегодня из сада  целый вечер был слышен запах вишнёвого варенья. Его варили в четырёх медных тазиках  по особому рецепту Агафьи. А барышни с нетерпением ожидали чая с пенками от варенья. Чуть кисловатые, пузырчатые, мягкие на вкус, пенки были самым большим лакомством летнего чаепития. Александра любила чай с мятой, а Мария – со смородиновым листом.
За чайный стол на запах варенья слетались воровки-осы. От них отмахивались, отгоняли, настырные осы  снова возвращались, но не жалили, как будто понимая, что берут чужое, крадут. Не то, что пчёлы. Те отбирающих мёд жалят, спасая добытое своим трудом ценою жизни. После ужаливания пчела погибает. 
 После чая все разошлись по своим делам. На город спускались сумерки. Первые звёздочки несмело вспыхивали в небе, а прохлады всё не было. Девочки решили снова спать в чулане. Сначала пошептались о своих дневных заботах, вспомнили смешной рассказ ключницы, но мята и смородина  делали своё успокаивающее дело: потихоньку стало клонить ко сну.
Вдруг дверь, выходившая в сад, начала издавать странные звуки: то ли скрежет, то ли скрип. Сестрёнки прислушались и замерли. Резкий щелчок, потом – тишина,  и дверь неслышно открылась. Полоской проскользнул в чулан лунный свет. Маша крепко зажмурила глаза, затаила дыхание и стала про себя читать «Отче наш». А Александра, наоборот, прикрыла глаза ресницами и начала  подглядывать. Сердце стучало так громко, что, казалось,  стук слышен во всём доме.  В чулан вошли крадучись три здоровых мужика. Двое – с бородами, а третий, видно ещё молодой, - безбородый. В темноте они не заметили, что в углу, на самых дальних сундуках,  лежат девочки. Ближе к двери стояли кованые сундуки с навесными замками. Воры быстро  сорвали замки, открыли крышки и стали перекладывать добро в свои огромные холщёвые мешки. Работали споро, словно знали, где что лежит. Когда наполнили мешки, взвалили их на спины, а молодой  прихватил ещё отрез ткани подмышку. Вышли быстро и бесшумно, прикрыв за собой дверь.
Сестрёнки от пережитого страха не могли говорить, только Маша перебралась на сундук Александры. Так, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, шепча молитвы, они и проплакали всю ночь, потихоньку всхлипывая.     На веранде всё было готово к завтраку. Взрослые ждали девочек, но их не было слышно. Агафья спустилась по лестнице в чулан и, обнаружив там двух рыдающих барышень, привела обеих наверх. В доме после их появления и рассказа начался настоящий переполох. Послали за жандармами, которые прибыли быстро и стали опрашивать всех: барышень, хозяев, прислугу, соседей. Пытались выяснить, кто доставал и укладывал добро в сундуки, кто открывал и закрывал внутренний засов на двери. Показания не сходились, были путанными. И только рыбаки, ловившие на удочки рыбу у пристани, рассказали, что видели  большие лодки, в которые трое мужиков принесли и уложили  тяжёлые мешки и поплыли по реке в сторону села Фатьяновка. Там никаких следов обнаружить не удалось.
Первый испуг и огорчения у Путилиных прошли, жизнь как будто бы вернулась в своё спокойное русло, и никто из семьи не подозревал, что от них потихоньку стало уплывать счастье. После революции Путилины за добро и сытую жизнь воевать не пошли, пожалев свои жизни, разъехались по России. Спрятались в больших городах и замерли, словно Маша и Саша на своих сундучках в ту страшную ночь. Дом у семьи отобрали, тех, кто остался, переселили в маленькую сторожку.  Лишили их и одежды, и,  даже, посуды. Маше и Саше пришлось терпеть и бедность, и несправедливость, и военные лишения. Обеим на всю жизнь запомнился тот знойный день, его суета,  запах вишнёвого варенья и ночные ужасы. И только почти шестьдесят лет спустя Мария осмелилась рассказать о том времени  внучатой племяннице, которая жила уже в другом веке и совсем другой жизнью. Разговор был недолгим, Мария болела, и вскоре её не стало. А племянница с душевной болью сожалеет, что огромный пласт истории семьи и родословной предан забвению и ушёл  в небытие, как когда-то « уплывшее» приданое.