дождь

 Куда же можно спешить, куда  бежать, куда торопиться? Поднять голову к небу и посмотреть навстречу летящим на лицо каплям.
   Серое небо, словно старое, изношенное одеяло, накрыло мир. Оно не просто хмурилось, оно лило воду, беззвучно, безразлично, не собираясь ни с кем  беседовать. Дождь, казалось,  понимал, что ему некуда идти. Его нигде не ждали, и куда бы он ни пришел, он был нежданным зябким , пробирающим до самых костей холодом. Капли, падая на поднятое  к небу лицо, на теплый выдох направленный навстречу холоду, тонкими струйками устремлялись вниз, пробивая дорогу , к теплому, манящему телу. Это была чья-то игра, чей-то вымысел, и дождь казался бессмысленным, не имеющим определенной цели.   
    В этот серый, промозглый вечер, когда сумерки поглощают тени, в небольшой кузни , сооруженной далеко  за хутором,   пропахшей  раскаленным металлом и угольной пылью, появилась старушка. Ее пальцы, узловатые и покрытые старческими пятнами, сжимали  такую же древнюю, как и она, косу. Коса могла быть даже старше  самой старушки, ее лезвие потускнело от времени, местами отсутствовало вовсе, толи от  попадания о камень , обламывались края, а толи от  многовековой заточки. Она пригрелась у  тепла раскаленного горна и  тихо дремала. Кузнец которого привлек холод , распространившийся от двери , обратил внимание  на обессиленную гостью , но в силу  привычки , продолжал свою работу. Остывшую заготовку он расположил накаляться в  огнедышащий горн и прикоснулся к старушке. Та вздрогнула, но не от страха.
    — Нет! Я не за тобой! – пробурчала она, обращаясь к  опешившему от ее вида кузнецу.
     Кузнец, могучий мужчина с руками, закаленными огнем и молотом, наклонился к старушке. Он взял косу, из ее рук, его взгляд был спокоен и сосредоточен. За свою жизнь , люди приносили много всякой рухляди , не в состоянии  выбросить , просили посмотреть «может можно еще что-то из этого  сделать ?»
        Он попробовал косу на прочность , она совсем потеряла упругость стали и легко согнулась. Кузнец  освободил косу от  рукояти и бросил  в  раскаленный горн.
     Удары молота по наковальне звучали ритмично, словно удары сердца. Каждый удар выколачивал  из раскаленной заготовки не просто звон, а мелодию, похожую на перезвон колоколов.
— Хорошо, – проговорил кузнец, когда работа была закончена.
— Живо ты ее усмирил, вон какая ладная получилась, – покачала головой старушка, глядя на вещь , которая совсем  недавно выглядела обломком железа, выбранном из хлама расположенного  в глубине кузни.
— Все в этой жизни со временем и усилием обретает смысл, – довольный, сказал кузнец, искренне радуясь своеобразной оценке своего труда.
— Так то-так, – ответила старушка, ее голос был слаб, но в нем звучала и надежда на то , что и из ее косы, которая уже никуда не годилась , можно выковать  нечто хорошее.
— Не тяжело с косой то управляться? – спросил кузнец, глядя на нее.
— Нет, – ответила старушка, и в ее глазах мелькнула искорка. – Тебе ещё рано беспокоиться, о моем ремесле.
     Кузнец снова взял в руки молот. Его движения были ритмичны, звуки колоколов  стали иными , но такими же  прекрасными. Он складывал лезвие пополам , разогревал и снова складывал , плющил , создавая нечто , совсем не похожее ни на один предмет . Всякий раз огненное железо приобретало форму  раскаленного бруска, чтобы вновь сложиться в несколько раз. Его взгляд искрился, а лицо светилось.
— Не зря считают кузнеца чародеем, – проговорила старушка, восхищенно глядя на него.
— Спасибо за оценку, – улыбнулся кузнец. – Коса. Почему  вы выбрали такое  оружие для убийства?
    Старушка, словно потеряв равновесие, чуть не упала на земляной пол.
— Какое убийство ? Ты за кого меня принимаешь ? -  глаза старушки были полные слез и негодования.
— А разве это не так? – спросил кузнец, его голос был спокойным и искренне любопытным.
— Убийца? – старушка повторила слово, словно пробуя его на вкус.
 -  Я не так выразился, – поспешно добавил кузнец, заметив, как изменилось ее лицо.
   Старушка приподнялась с места, опираясь на рукоять  от косы, которая теперь казалась продолжением ее самой. Она смотрела в глаза кузнеца, и в ее взгляде читалось смирение, смешанное с глубокой печалью. Морщины на ее лице, словно высеченные временем, подрагивали.
    — Сколько человек я, по твоему убила? – прозвучал ее голос, тихий, но в нем появилась какая-то неведомая сила, которая, казалось, могла разнести всю кузню.
     Кузнец замер, молот в его руке повис в воздухе. Он посмотрел на старушку, и в его глазах не было ни страха, ни осуждения, лишь недоумение.
    — Я не знаю, – ответил он честно.
    — Подумай, – повторила она, и ее голос стал еще громче, наполняя пространство мастерской. – Сколько?
    — Не знаю,
     Сгорбленная старушка, казалось, еще больше уменьшилась в размерах. Она не выглядела зловещей и ужасной, как рисовали ее люди.  Кузнец глядя на нее, понимал  смысл  кем - то сказанного « у страха глаза велики». Страх – образ смерти, ужасный, злобный, беспощадный, совсем не соответствовал нарисованным картинкам.
    — Сколько? – настаивала она, и в ее глазах мелькнула тень былой красоты, искаженная годами и болью.
     — Да почём мне знать-то? – звуки  молота  кузнеца , стали издавать  тяжелые раздраженные ноты.
     – Я маленькая, сгорбленная, бессильная. – прошептала она, и ее голос снова стал слабым, едва уловимым.
  Кузнец опустил молот. Он подошел ближе к старушке, его взгляд был полон сочувствия.
      — Значит, ты не знаешь, – сказала она мягко. – Так вот, я никогда не убила ни одного человека. Вы сами убиваете друг друга. Ради наживы, в порыве злости и ненависти, просто так, ради развлечения. Вы устраиваете войны и убиваете людей сотнями и тысячами. Вам проще обвинить во всём меня, но никто не задается вопросом « А мне ваши смерти зачем ?»
      -   Ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девочкой. Я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено остаться. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло.
     Ее лицо, испещренное морщинами и язвами, казалось древним, как сама земля. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза уставились на кузнеца, словно он был последним, кого она видела в этом мире.
      — А теперь, – продолжила она, и в ее голосе появилась стальная нотка, – теперь я – это то, что вы из меня сделали. Убийцу. Более того, вы, люди, продолжаете меня  считать  злом , которое заставляет вас убивать. Вы создали  меня, образ убийцы, вы заставляете новых людей,  рожденных, верить в этот бред.
        Кузнец молчал, слушая ее. Он видел не старуху, а воплощение боли и разочарования. Он видел, как ее слова, словно острые осколки, ранят не только его, но и ее саму.
       — Но я не зло, – прошептала она, и в ее глазах, казалось, на мгновение мелькнул прежний свет. – Я – даже не отражение вас самих. Вашей жестокости, вашей слабости, вашей вечной борьбы.
     Она приняла косу, и лезвие, выкованное  кузнецом, блеснуло в тусклом свете кузницы.
     — Да , я все время  буду вас сопровождать. Не как убийца, а как напоминание. Напоминание о том, что вы смертны.
     Старушка медленно повернулась и пошла к выходу из кузницы. Ее шаги были тихими, но каждый шаг отдавался эхом в пустой мастерской. Кузнец смотрел ей вслед, чувствуя, как тяжесть ее слов оседает в его душе. Черное небо за окном продолжало лить воду, но теперь в этом дожде ему чудилось не безразличие, а тихий плач мира, который никак не мог научиться жить без боли.
       Старушка стояла на пороге, её фигура, облечённая в тёмные одежды, казалась призрачной на фоне мрака. Ветер шевелил её капюшон, и в этот момент кузнец почувствовал, как холод пробирается до самых костей. Он знал, что за ее словами скрывается нечто большее, чем просто горечь и боль. Это была история, которую она носила в себе, как тяжёлый груз.
      — Ты не понимаешь, — продолжала она, не оборачиваясь. — Я не выбрала этот путь. Я была как все, созданная, для мира, в котором все живет и размножается. Но мир, должен кто то и очищать от скверны. Этой скверной являетесь вы. Я видела, как брат поднимает нож на брата, как мать теряет рассудок и убивает своих детей. Я была свидетелем того, как один человек, нажимая на кнопку, лишал жизни сотни, тысячи. И каждый раз, когда я была рядом, когда я по своему положению, не должна останавливать  ваше  безумие,  вы меня обвиняли.
      Кузнец молчал, его сердце сжималось от её слов. Он знал, что в каждом её предложении скрыта, правда, которую многие предпочли бы не слышать.
     — Я сменила свои нарядные платья на эти чёрные одежды, — продолжала она, — чтобы скрыть следы вашей  крови, с которой я  уносила ваши души.  Я больше не дарю цветы, потому что они напоминают мне о том, что я потеряла. Я не могу больше быть той, кем была. Вы сделали меня убийцей, хотя я никогда не была ею. Вы обвинили меня во всех грехах, и теперь я ношу этот ярлык, как данность.
      Кузнец, не в силах сдержать эмоции, спросил:
      — Но почему ты всё ещё держишь косу?
Старушка обернулась, и в её глазах блеснула искра, которая напоминала о былом.
       — Эта коса — не орудие смерти, — ответила она. — Она символизирует то, что я все еще надеюсь. Надеюсь на то, что однажды дорога в рай снова откроется. «Дорога в рай. Она не должна  никогда зарастать».  Я верю, что когда-нибудь люди смогут увидеть свет, который они потеряли.
      Кузнец, слушая ее, почувствовал, как его собственное сердце наполняется сочувствием. Он вспомнил о своих собственных потерях, о том, как иногда трудно оставаться человеком в мире, полном жестокости.
        — Но как ты можешь надеяться, когда всё вокруг так мрачно? — спросил он, стараясь понять ее.
Старушка улыбнулась, хотя ее улыбка была полна печали.
       — Надежда — это не слепая вера в лучшее. Это осознание того, что даже в самых темных уголках души может зажечься искра света. Я видела, как люди способны на ужасные поступки, но я также видела, как они могут проявлять доброту и сострадание.
        — Может быть, ты права, — сказал кузнец. — Может быть, надежда — это то, что нам всем нужно.
      Старушка кивнула, и её глаза наполнились слезами.
     — Я не прошу вас изменить ко мне свое отношение. Я лишь прошу вас помнить, что каждый из вас может изменить свою судьбу. Вы можете  выбрать, как реагировать на зло, как отвечать на ненависть.
      «Дорога в рай. Она не должна  никогда зарастать». Эти слова звучали в его голове, как приговор. Он видел, как люди сами себе роют могилы, как их руки, созданные для созидания, становятся орудиями разрушения. Он видел, как страх и ненависть искажают их лица, превращая их в чудовищ, которым нет оправдания.
       Кузнец подошел к наковальне, провел по ней рукой. Холодный металл. Он всегда был честен, всегда был предсказуем. В отличие от людей. В отличие от этой старушки, которая когда-то была красивой девочкой, встречавшей души с цветами. Теперь она была лишь тенью, отражением той боли, которую люди сами себе причинили.
     Он взял в руки молот, но не стал ковать заготовки. Вместо этого он медленно опустил его на пол. Звук,упавшего молота, был глухим, печальным. Он понял, что колокол по нему на сегодня - отзвонил. Теперь он слышал лишь стон, который  то и дело приносил, тоскующий  ветер. Плач тех, кто был убит, плач тех, кто убивал, и плач той, кто когда-то назван смертью.
      Дождь за дверью усиливался. Капли барабанили по крыше кузницы, словно тысячи маленьких пальцев, стучащих в дверь, которая все еще была открыта. Кузнец знал, что эта старушка не вернется. Она ушла, унося с собой свою боль и свое предназначение. А он остался один, с наковальней, молотом и осознанием того, что даже в самой темной кузнице, где рождаются мечи и орало, можно услышать звуки смерти. И эти звуки исходят не от дьявола, а от самих людей.
       Перед ним , все еще стоял образ  крошечной, сгорбленной фигурки, словно время само сжало ее до минимума. Слова не ангела , но смерти: «Трава к  Раю, ее нужно кому-то косить»,  – в ее голосе мелькала нотка чего-то, похожего на печаль. «Ведь когда в Раю были люди, они ухаживали за ним. Они хранили и оберегали Рай, как источник вечной жизни. А теперь? Мне некого больше водить в Рай. Бог давно закрыл ворота людям. Так, что я сама, навожу, на дороге к  Раю, красоту и порядок».
     Ее медленный  поворот, и в тусклом свете, проникающем из проема, ее глаза, казалось, на мгновение прояснившиеся из глубины, словно в них отражалась вся скорбь веков. Но это было лишь мимолетное видение, и вновь они стали пустыми, как выжженная земля.
      Она делала шаги в  небытие, и ее силуэт растворялся во мгле. Лишь слабый отблеск металла от косы, которую она держала в руке, выдавал  еще, ее присутствие.
    Она уходила, а слова  все еще оставались , как забытое эхо: «Когда-то Рай был полон смеха и песен. Люди жили, отдыхали от суеты мира, набирались сил и любви. Они рождали здесь свои мечты, свои надежды. А я... я собирала их, как росу на рассвете. Теперь же... теперь здесь только тишина. И я.»
      Она несла косу, и ее лезвие блестело , бликами  проскочившего во тьме света. Движения  создаваемые ветром, были плавными, в слиянии с дождем.
      «Я кошу, чтобы сохранить порядок. Чтобы, если когда-нибудь, хоть на мгновение, ворота Рая снова откроются, люди увидели не заросшие бурьяном поля, а ухоженный сад. Чтобы они почувствовали, что их здесь помнят. Что их жизнь наполнялась радостью и заботой».
       Ее слова повисли в воздухе, наполненные невыразимой тоской. Она была стражем, хранителем ушедшего мира, обреченным на вечное одиночество и бесконечный труд. И в этом труде, в этом бесконечном кошении травы, заключалась вся ее суть, вся ее печальная, но исполненная долга жизнь.
       Он, прислушался к тишине. Ему все еще казалось, что он слышит ее голос. Призрачный отголосок из  прошлого, говорящий о любви, о созидании, о том, как важно ценить каждый миг жизни. Но этот голос  тает, как утренний туман, оставляя лишь шелест травы и тяжесть  одиночества.