Пушистенькая кошка

       Было начало августа. Недавно прошёл дождь, и выглянуло солнце. Воздух был терпким и знойным. Скамейка на платформе была чуть влажной, и я сидела на ней в ожидании электрички.
      Неожиданно я увидела безразлично шедшую по платформе кошку. Хотя её походка была, как и у всех кошек, грациозной, двигалась она осторожно: её пушистый живот и бока были круглыми. Увидев, что я любуюсь ей, кошка тут же оказалась на скамейке, рядом со мной. Это была серебристо-серая, очень пушистая кошка, хотя её мех и не был длинным. Она была ласковая, непугливая, какими бывают только домашние кошки. От неё самой и от её меха будто исходило серебристое сияние и  уютное тепло. Услышав обращённые к ней ласковые слова, она с радостью начала тереться об меня,  то пушистым толстым боком, то светло-серой шейкой. Кошачья радость передалась и мне – я вдруг почувствовала, что на душе у меня так уютно, спокойно и радостно.
-Это чё? – с любопытством оглянулся старичок лет семидесяти пяти, со сморщенным, недовольным лицом и принципиальным взглядом. На голове у него была синяя кепка.
-Ишь ты, кот! – добавил он.
-Нет, кошка. Видите, с котятами, - возразила я.
-Да –а ,  и правда  кошка, - протянул старичок.
-Такая чистенькая, домашняя, - сказала я, проведя рукой по ворсинкам у неё на спине.
-Ну, уж и домашняя! – громко хмыкнул пенсионер, -  Бросили  хозяева животное. Не видите, что ли,  совсем?  Ну, не отирайся о меня, нечего! – и пенсионер слегка, но грубо пихнул кошку локтём в бок.
-Отирайся о  меня! – улыбаясь, сказала я старичку в тон, и в то же время стараясь показать, что я лучше его.
-Вон об неё! – ткнул старичок пальцем в мою сторону. В его прищуренных глазах было циничное безразличие ко всему и вся, и в то же время суровая честность.
Послышалось звяканье проводов, затем шум подходящей электрички. Люди засуетились, вскакивая со своих мест, судорожно хватая сумки, и побежали к краю платформы. Я на минуту задержалась около своей новой знакомой – киски. Вообще-то, мне не хотелось от неё уходить, выпускать её из рук.
     Оторвавшись, наконец, от кошки, я почти побежала к открывающимся дверям вагона напротив. Сейчас народ выходит, а надо ещё поспешить, чтобы место занять. А кошка такая мяконькая, чистенькая, уютная… Очутившись у дверей вагона, я оглянулась.
       Солнце заливало опустевшую платформу и пышную зелень над железной оградой. Кошка тяжело лежала на широкой деревянной лавке с облезающей краской. Отвернувшись, она не смотрела на меня. В её остановившихся, смотрящих мимо глазах застыла опустошённость. Собирая всё своё кошачье мужество, она уходила, погружалась в свою самодостаточность, ведь вообще кошка – существо самодостаточное. Она поняла, что её никто не возьмёт, и, всё-таки,  в её повёрнутой набок и немного вниз голове и замершем, неподвижном взгляде жила надежда до последнего, что я её возьму. Но я не взяла.
      В вагоне я села удачно, у окна, с противоположной стороны – так мне было спокойней. Когда поезд тронулся, я импульсивно дёрнулась, привстала было,  и с чувством, похожим на любопытство, вытянула шею, чтобы ещё раз взглянуть на кошку. Ну, то есть, не взглянуть, а увидеть. Но не увидела и как будто уже успокоилась. Но, по мере того, как электричка набирала скорость, и за окном мелькали рельсы, деревья и овраги, кошка не выходила у меня из головы.  Мне казалось, что она похожа на беременную женщину, которую бросили. Её оставили без любви, ласки, заботы. Она не чувствует себя нужной. Ещё долго, может быть, ничья добрая рука не дотронется до неё. Случиться с ней может всё – её некому защитить.  У этой кошки больше нет дома, её некому покормить, а что ей  делать в таком положении? Но взять её означало бы связать себя по рукам и ногам, принести в дом неудобство. Вдруг она заразная? А гадить будет везде, прыгать – одним словом, привычного порядка дома  не будет. Появятся котята, на котёнка не наступи, а потом котят нужно будет пристроить. Родители будут недовольны, и опять же, кошка, да ещё в таком состоянии, будет помехой в моей личной жизни  - мой любимый человек косо посмотрит.
       Я чуть не плакала, думая обо всём этом. Сидевшая впереди  бабка  – повязанная платком деревенская старуха с ханжески - чинно выпяченной вперёд нижней челюстью исподтишка и с любопытством оглядывалась на меня. Затем она цыкала языком и принималась вязать коврик.