Земля пращуров

Сколько бы раз ни пришлось посетить эти места, называемые Любытинским районом Новгородской области, никогда не перестанешь замечать новые, ранее не открытые тобой черты природной красоты этого края. Чаще всего бываешь здесь летом, когда луга полны трав, в полях поспевает рожь, на мшистых болотах птичьи гнезда, лес заманивает в свою глубь урожаем черники и малины, а среди всего этого быстро несет свои воды своенравная Мста. Но во время дневного движения и забот не увидишь всей широты этих просторов, не ощутишь полноты их влияния на твое чувство привязанности к этому краю России. Если же белой  июньской ночью выйдешь на высокий речной берег, встанешь и поглядишь окрест – взору представится огромная окружность горизонта, залитая голубоватым светом, ровно струящимся со всего неба. Тишина царит вокруг. И ты окажешься как бы в центре этой огромной, спящей спокойным сном, родной тебе земли. Ни деревья, ни трава не шелохнутся. Только изредка ударит хвостом щука в реке, разойдутся по воде тонкие круги – и снова тихо. Величественное спокойствие этой ночи подвергает душу в волнение. Восхищение, внушенное этой картиной, попросит какого-то выражения, выхода твоего существа. Помню, когда еще двенадцатилетней девочкой меня впервые привезли в эти места, на родину моей бабушки и всех прародителей нашей семьи в деревне Курино, стоящую на возвышенности среди леса, когда я увидела белую ночь, не ленинградскую, воспетую поэтами, а деревенскую, полную иной, неожиданной прелести и покоя, я, тогда еще только начинавшая пытаться выражать свои впечатления в поэтической форме, не могла успокоиться, пока не написала маленькое стихотворение. 
   Интерес к прошлому этой стороны проснулся еще в те годы. Со временем я узнала новые подробности о ней из рассказов бабушки и ее земляков, из книг, из воспоминаний местных старожилов. Прошлое той земли, в которой твой корни, никогда не перестанет вызывать волнение, потому что история родного уголка, история твоей семьи – есть часть большой истории твоей Родины. И нет науки более патриотической, чем история. Знание жизни пращуров твоих, знание того, как могли они выращивать хлеб на этих не слишком щедрых полях, как строили свои деревни, какими промыслами занимались, каковы были их нравы, дает наглядное представление о том, что ты сам являешься живым продолжением истории и этого места, и всей страны, что от тебя зависит судьба этих полей, их плодородие, судьба этих пустеющих деревень, этих лесов – судьба всего того, что оставили тебе деды и прадеды, что взлелеяли и сохраняли для тебя.
   Название многих здешних деревень происходит от корня «бор»: Бор, Борок, несколько Боровщин, Заборовье. Это не удивительно, ведь кругом леса. Шумя высокие сосны, роскошные ели уходят вершинами в небо, дрожат листами осины,  светятся стволами березы…Деревни, идущие по берегам Мсты, небольшие, возле каждой деревни нивы, а вокруг лес, лес. Во времена наших далеких предков все это места поселения и нивы были отвоеваны у лесов. Наиболее древние те поселения, которые находятся в самой пойме реки, служившей путем передвижения и одним из источников пищи. Люди жили здесь в древнюю пору северных славянских и других племен, расселявшихся по этим местам, затем – в период владычества Великого Новгорода. Но деревни, стоящие подальше, в глубине леса, среди болот, значительно моложе. Многие на них возникли два, три столетия назад. О появлении деревни Курино, к примеру, существует старинное предание. Мне доводилось слышать его от бабушки, а ей, в свою очередь, от отца – моего прадеда. Правда, многие подробности этого рассказа не сохранились в моей памяти, но, тем не менее, он для нас – потомков – интересен.
  Должно быть, в конце XVIII века один из здешних помещиков (имя теперь его забыто) решил для прибыли заставить своих мужиков гнать смолу, благо смолистого леса вокруг изобилие. Для этого приказал он части крестьян сняться с насиженного места и переселиться в лес, на высокое место, окруженное со всех сторон ручьями и болотами. Вырубили крестьяне лес на этом пригорке и поставили избы. Выжгли чащобу вокруг деревни, выкорчевали пни, вывезли камни и посеяли хлеб. А от того, что выкуривали в этом месте смолу, дым поднимался над лесом, далеко его было видно. И получила деревня название Курино.
   За Курином шли, к сожалению, уже несуществующие деревни Карпово и Лобозово, также окруженные лесами и болотами. Бабушка слышала в белые годы и такой рассказ. Заставил помещик карповских мужиков осушать болота. Рыли они канавы отводили воду. Помещик заставлял работать с раннего утра до позднего вечера. Лошадей жалел: землю, глину, песок, бревна и камни возили на людях. Сам барин все время приезжал посмотреть, как идут работы. Однажды, доведенные до отчаянья работники, схватили барина, привязали к дереву и сожгли живьем. Расправа с ним, конечно, была жестокой. Многих мужиков запороли, многих угнали на каторжные работы. С такими страшными событиями было связано появление некоторых здешних деревень.
   Степаньковская волость Боровичского уезда Новгородской губернии – так назывались  прошлом эти места по левому берегу Мсты. На правом берегу начиналась волость Льзичская. Бывший уездный город Боровичи, название которого опять-таки происходит от корня «бор», получил статус центра уезда в 1772 году, во время правлении Екатерины II. Тогда в нем жили лоцманы, водившие по порожистой, коварной Мсте барки с товарами, и мастеровые люди, строившие и ремонтировавшие эти барки. Еще во времена Петра I, когда была построена Вышневолодская водная система, Мста сделалась важным водным путем, по которому в строящийся Петербург возили необходимые грузы с Поволжья и Урала. Значение ее как транспортной магистрали утратилось лишь в 1851 году с вводом в строй Николаевской железной дороги (ныне Октябрьской). Но купеческие барки и лесосплавные гонки ходили вниз по Мсте еще и в начале XX века.
   На месте поселка Любытино тогда стояло село Белое, по названию маленькой, но бурливой речки Белой, впадающей в Мсту. На теперешней карте Новгородской области, после стоящих друг против друга на правом и левом берегах Мсты, Любытина и Бора, вниз по течению реки первой обозначена деревня Вычерма; вверх, там, где голубая линия Мсты сходится с линией железной дороги, - станция Топорок. Многие из заполнявших это пространство деревень, шедших в прошлом по обоим берегам, не сохранились. Названия их еще берегут  в своей памяти старые местные жители. Многие деревни пустеют с каждым годом. Другие, более счастливые, вроде Бора, находящегося близко от районного центра, значительно разрослись. Может быть, это естественно. Но сколько связано с этими небольшими исчезающими деревнями важных событий истории наших семей, жизни наших предков. Да, мы должны знать и помнить об этом, расспрашивать стариков, пока это еще возможно, рассказывать своим детям, чтобы они знали и помнили, чтобы прошла через их сознание нить живой связи времен. Все эти правобережные: Шегрино, Глинник, Ущим, Разгон, Воймерицы, Луково, Тихово; левобережные: Курино, Карпово, Лобозово, Коромыслово, Солодка… и многие другие, то совсем уж опустевшие и разрушающиеся, то оживающие только летом, то имеющие всего по два, три постоянных жителя, хранят в себе следы прошлого, наполненные глубоким смыслом. Ведь в каждой деревни жили труженики, каждая деревня окружена была полями, дававшими хлеб. Все это по наследству перешло к нам…
   В те годы, когда проходило детство моей бабушки – в начале XX столетия, на Курине уже давно не гнали смолу. Тогда в этой деревне (теперь наполняющейся людьми только летом) жило более ста человек. Прикуринские поля расширились, заставив лес расступиться перед колышашейся, как река, рожью. Знаменитая куринская Боровая нива, клином врезающаяся в еловый бор. Сейчас она служит частью совхозного пастбища. В те времена она разделялась на крестьянские полосы. Системой местного земледелья было трехполье. Весной, на одном из полей высевали рожь, на другом овес, третье же удобряли навозом, который вывозили на полосы из хлевов и конюшен, и оставляли под пар. Осенью после засевали озимыми.
   Как вспоминала бабушка, работали тогда всей семьей. Даже самые младшие  дети, а всего их было восемь, не оставались в стороне от труда родителей. Один из бабушкиных братьев, Яша, в одиннадцать лет уже выезжал пахать. Маленький ростом, с белобрысой головой, едва видневшейся над высоким плугом, он вспахивал за день всю полосу, только звенел над полем его тонкий голосок: «Выше! Ниже!» - так командовали лошадью, если она отступала от прямой линии борозды. Для младших детей отец специально сделал маленькие косы и грабли. На сенокос они выходили наравне со старшими и работали по времени не меньше. Потом приходила пора жать рожь и овес, таскать лен.…Когда был связан последний хлебный сноп, отец торжественно нес его домой, за ним шествовала вся семья. В избе сноп с почетом помещали в переднем углу на лавку, и когда семья садилась за стол, он как будто тоже сидел вместе со всеми как желанный и долгожданный гость. Этого гостя ждали целый год. Ждали с волнением и тревогой. От его прихода зависела благополучная жизнь, и этот сноп, сидящий за столом, являл собой воплощенный результат упорного тяжелого труда, в который каждый член семейного коллектива внес свой посильный вклад. Затем начинался новый цикл работ: молотьба, обработка льна, копание картошки.
   В праздники или в зимние вечера в какой-нибудь из изб деревенская молодежь устраивала поседки. По воспоминаниям бабушки, старший брат ее Иван слыл искусным музыкантом: отлично играл на баяне. На поседки его всегда приглашали, уважительно называя по имени и отчеству: «Приходите, Иван Николаевич, поиграйте!». Бывало, сядет он на пороге открытых дверей избы, где уже все собрались, разведет меха, и не вытерпят девки, бросят прялки да веретена и пойдут в пляс. Да и сам Иван плясал так, что любо дорого, и много припевок знал про все окрестные деревни. В припевках этих отражался не слишком благополучный быт новгородских крестьян, но пели их, а вернее произносили скороговоркой под музыку, всегда весело, задиристо, пристукивая каблуками. Крикнут бывало: «Иван Николаевич, спляши!». Он передаст баян другому парню, выйдет на середину избы, притопнет и пойдет по кругу в присядку. Выкинет какое-нибудь замысловатое коленце и, отбивая ногами ритм, начнет присказывать:

                Где разбитая тарелка, Там деревня Погорелка!
                Где разбитое окошко, Там деревенка Пустошка!
                Где не тесан потолок, Там деревенка Борок!
                Где не кормлена скотина, Там деревня Боровщина!
                Где дырявы голенища, Там деревенка Селище!
                Где растрепанный голик, Там Замотаево, Ковриг!
                Где не тесаны потоки, Там деревенка Сутоки!
                Где расколотый кувшин, Там деревенка Ущим!
                А где в избе накурено,
                Там деревня Курино!

   Бывало ли накурено в куринской избе моего прадеда – не знаю. Но сама изба эта запомнилась мне, должно быть, на всю жизнь. Прадед мой, Николай Семенович Погодин, был человеком, который умел делать все: на земле работать, плотничать, сапоги шить, плоты гонять по реке и так далее. Ни минуты без дела не седел. И изба у него была не такая, как у всех. По размерам небольшая, обшитая тесом, но особенность ее в том, что вся она была разукрашена резным деревянным кружевом. Посередине наружных стен шел как бы пояс из поперечных досок, а у пояса, словно бахрома, красовался выпиленный ажур в виде остроконечных стрелочек с дырочками. На углах избы выточенные фигурные столбики и под ними тоже ажурные кружочки. Вся изба, стоящая в деревне первой от опушки леса, имела довольно сказочный вид. Несмотря на свой преклонный столетний возраст, она и сейчас стоит на Курине. Такой крепкой она была выстроена и лучше всех прочих деревенских изб удерживала тепло холодными новгородскими зимами. В зимнее время куринские и другие мужики обычно занимались тем, то нанимались на строительство барок для перевозки купеческих товаров водным путем в Петербург. Барки строили на берегу Мсты, между Куриным и Карповым. Одни рубили деревья, другие подвозили их на дровнях, третьи делали деревянные гвозди «нагели», четвертые ладили сами барки на специально сделанных из бревен подставках, называемых клетками. Барки делали длинными и широкими, одинаково закругленными спереди и сзади. Плавали они только вниз по течению и управлялись четырьмя тяжелыми веслами «потесями», два весла на носу и два на корме. На воду барки спускались весной, когда поверхность реки сравнивалась с высокими берегами, и отправляли их в путь. По дороге загружались они купеческими товарами и шли в невскую столицу.
    Мста  - река коварная, извилистая и порожистая. Чтобы благополучно провести по ней барку, не посадив на камни, не застряв на мели, нужно было хорошее знание всех ее особенностей, капризного изменчивого ее характера. Так, например, пороги, находящиеся напротив Курино, возле того места, где река делает поворот, назывались в народе «Добрая жена». Такое имя они получили, должно быть, от того, что летом, когда камни выступают из воды, и она, кипя вокруг них, бурлит и пенится, шум, издаваемый ею, напоминает издали ласковое и укоризненное ворчание. Будто немолодая и уставшая женщина то ли тихо упрекает, то ли уговаривает кого-то близкого и дорогого. А может быть, это просто река рассказывает склонившемуся над ней темному лесу о своей очень долгой и нелегкой жизни. О том, что было в старину. Но плавать через добрую жену нужно было только тогда, когда она молчала, когда вода закрывала камни, иначе барки разбились бы о них вдребезги. Есть и еще одно опасное место немного выше доброй жены. Это целая гряда камней, пересекающая реку. Вода перекатывает через нее и образует как бы ступень, маленький водопадик полметра высотой. В сухую летнюю погоду по выступающим из воды камням ловкий человек мог перебраться с берега на берег. Именовалось это место «Собачий пролаз», наверное за то, что провести через него барки даже в период высокой воды составляло тяжелый, опасный и напряженный труд – и так по всей Мсте, на каждом ее отрезке существовали всяческие препятствия для прохода судов. Многие крестьяне прибрежных деревень хорошо знали свою реку и ходили на барках в качестве лоцманов. Это давало им возможность во время, свободное от полевых работ, заработать немного денег, то есть служило отхожим промыслом. Кроме барок водили по Мсте еще большие плоты с дровами или связанные из строительного леса. Вязали их также на здешнем берегу. Для заготовления гонки-дровянки  делали решетку из жердей с двумя боками, напоминающую кровать без ножек, связывали ее стволами молодых елочек, перед этим в воде вымоченных и скрученных, как канат. На эту решетку укладывали поперечными рядами дрова метровой длины, называемые «швырок». Длинные бренна просто связывали в плоты. На этих плотах, скрепленных по два друг за другом, чтобы эта вереница могла изогнуться на повороте, ставили шалаши, клали дерн, чтобы разводить на нем костер, и по одному или по два человека пускались в путь-дорогу; в Петербурге получали от приказчика, купца или лесопромышленника, расчет. Возвращались домой своим ходом. Однако хождение на барках и гонках было очень опасным делом. С любым, находящимся на них, могло случиться несчастье. Мне часто приходилось слышать от бабушки рассказ о трагической гибели девушки Маши из деревни Большие Светицы. Вместе с подругами она управляла потесью под команду лоцмана. Потесь задела соседнюю барку и встала торчком. Все, державшиеся за нее, успели отскочить, а Машу, слишком поздно выпустившую конец потеси из рук, выбросили за борт и затянуло быстрым течением под днище барки, с которой она упала. Спасти ее не смогли. Что-либо подобное происходило каждый год. Люди, ходившие по реке, бывавшие во всяких переделках, становились особенно ловкими, закаленными и мужественными. Такими вырастали и помогавшие им дети. Они умели и пересекать реку в самых быстрых местах на маленьком долбленом челноке, ловко направляя его ход одним веслом, а если не было челнока – то на двух связанных бревнах, орудуя шестом. Они гребли тяжелыми потесями и грузили вместе с отцами и старшими братьями дровяные гонки. Они хорошо знали и любили эту капризную реку, хотя в их сознании образ реки всегда был связан с тяжелой работой и испытаниями.
    Осенью те из крестьянских детей, родители которых могли справить им зимнюю одежду и обувь, отправлялись в школу (нужно сказать, что прадед мой, родившийся и выросший в очень бедной семье, выучившийся грамоте только на службе в армии, стремился, во что бы то ни стало дать образование своим восьмерым детям, четверо из которых впоследствии стали народными учителями).
   Школ в ближайшей окрестности тогда было две. Одна из них, церковно-приходская, помещалась в деревянной сторожке, находившейся возле Успенского собора, что и сейчас высится на левом берегу Мсты у деревни Бор. В школе этой учились всего три года и получали только умение читать, писать и считать. Преподаватели в ней дочери священника того же Успенского собора, то есть поповны, как их и называли. В округе они слыли злыми и вредными, и прадед своих детей в эту школу не посылал. Они ходили в одну из тех школ, который были созданы земскими управами, возникшими в результате реформ, порожденных отменой крепостного права. В 1864 году вышло Положение о земских учреждениях. Наряду с органами административной власти в российских губерниях вводились и органы общественного местного управления. Это были губернские и уездные земские собрания и их исполнительные органы – земские управы. Учреждения эти были выборные, и участвовать в них могли все сословия, но фактически преобладали дворяне. Земские собрания собирались раз в году. В остальное время все дела вершили управы. А одним из дел была организация просвещения местного населения, в котором так нуждались невежественные и забитые массы, только что выведенные из крепостного состояния. Учителями земских школ были выходцы из тех же крестьян и других низших обществ, закончившие учительские семинарии, также созданные в результате земской реформы для подготовки учительских кадров. Поначалу в земских школах давалось только начальное образование, но к концу 70-х годов XIX века крестьянские дети знакомились в них с азами истории, естествознания, географии. Школы это, просуществовавшие до Октябрьской революции, принесли много пользы делу народного образования.
    Такая земская школа и находилась в деревне Льзичи, теперь являющейся частью поселка Любытино. Школьное здание в один этаж, сложенное из мощных бревен, обшитое тесом, стояло у берега речки Забитицы. (До наших дней оно не сохранилось. Его разобрали во время Великой Отечественной войны, когда вели через Любытино линию железной дороги.) Состояло оно из трех больших классных комнат, длинного коридора и учительской квартиры, в которой жил со своей семьей долгие годы преподававший в этой школе и заведовавший ею, учитель Николай Михайлович Корсаков. Не одно поколение детишек из окрестных деревень училось у него. Учителями были и его жена Ольга Михайловна, обучавшая девочек рукоделию, и их дети. Одна из дочерей, Мария Николаевна, вела в этой школе начальные классы. Вторая дочь и сын работали в других деревнях Новгородской губернии. Курс обучения в земской школе продолжался шесть лет и разделялся на два периода. Первый период – 4 года, второй  - 2. четыре первых года дети учились у одного педагога, а затем, получив начальное образование, переходили в последние два класса, где уже предметы вели разные учителя. Сам Н.К. Корсаков преподавал в старших классах литературу, русский язык и историю, а также руководил школьным хором. Конечно, не все дети, начинавшие учиться в школе, заканчивали полный ее курс. Многие уходили после двух, трех лет учебы, хоть учение было и бесплатным, но родители нуждались в их помощи, в их рабочих руках. Те же, кому удавалось проучиться все шесть лет, могли поступить в специальное учебное заведение вроде фельдшерской школы или учительской семинарии, куда, конечно, тоже не всем удавалось попасть. Но трое из детей моего прадеда (кроме моей бабушки, которая была самой младшей в семье и получила свое педагогическое образование уже при советской власти) прошли именно этот путь и сами, став учителями, работали в сельских школах, распространяя в народе просвещение.
    Занятия в школе начинались в девять утра. Но для того чтобы проделать путь пешком четыре километра, куринские ребята поднимались всегда в шесть. Осенью и весной, обернув ноги портянками (и девочки и мальчики), надев дома сшитые кожаные сапоги, обычно размера на три больше, чем нужно, так как шили их с запасом на вырост, одевшись в теплые «пальтушки», тоже сшитые дома, а зимой – в овчинные шубы и валенки, обвязавшись шерстяными платками, взяв тетрадки и книжки, бежали веселой гурьбой через лес, луг, потом Боровским полем выходили на большую дорогу, ведущую к перевозу. Перевоз находился на месте теперешнего железнодорожного моста через Мсту. Их переправляли на правый берег на лодке или пароме. Зимой же через реку просто ходили по наезженной дороге. Затем, пробежав по маленькой дорожке мимо села Белого к речке Забитице, перейдя через маленький мостик, они взбирались на высокий, крутой ее берег, глинистый и всегда скользящий под ногами. От чего, говорили, и деревня получила название Льзичи. Так добирались дети до школы. Занимались по два класса в одной комнате с одним учителем. Первый – второй класс, третий – четвертый, пятый – шестой. Когда учитель проверял домашние уроки и объяснял новый материал одному классу, другой выполнял какую-нибудь самостоятельную работу, и наоборот. Ученики сидели за длинными партами, по пять человек за каждой.
    Обычно каждую неделю в школу приезжал ее почтенный блюститель князь Николай Николаевич Еникеев, живший в своем имении Видомлицы. Высокий худой стрик с белой бородой и одним глазом, он быстро входил в классы во время уроков. Все ученики, вскочив с мест, приветствовали его дружным криком: «Здравия желаем, Ваше сиятельство», на что он степенно отвечал: «Здравствуйте, дети». Князь был человеком деловым и учение крестьянских детей считал делом крайне нужным для России. Поэтому школе он приносил много пользы. Покупал для нее книги, материалы для уроков рукоделия и даже однажды привез целый рулон фланели и приказал, чтобы все девочки сшили себе на зиму теплое белье, так как из деревень они в сильные морозы приходили в нескольких юбках, под которыми ничего не было одето, что конечно вредило их здоровью, а в лютые холода лишало возможности посещать уроки.
    Закон божий в школе преподал священник Успенского собора отец Федор, который имел обыкновение в начале и в конце каждого своего урока заставлял всех учеников по очереди подходить к руке. Таким образом, на целование поповой руки уходила большая часть урока. Так продолжалось до тех пор, пока саамы озорной и задиристый ученик Васька Таранухин, вечно не ладивший с попом и имевший основания его не любить, однажды подойдя к руке отца Федора, вместо поцелуя, укусил его и убежал.
Священник был страшно оскорблен таким поступком и потребовал выгнать Ваську из школы. Но Николай Михайлович Корсаков вступился, поехал хлопотать в Боровичи в уездную земскую управу и добился замены отца Федора отцом Петром из церкви села Никольского, который уже не требовал прикладывания учеников к своей ручке.
    Льзичская земская школа явилась началом жизненного пути многих в будущем заслуженных и славных советских людей, уроженцев этой части Новгородской земли, земли наших пращуров. И о земле этой, и о судьбах ее детей, конечно, невозможно рассказать в рамках небольшого очерка. Подобная тема достойна многотомного романа, да и он не может вместить ее полностью. Но если каждая семья станет бережно хранить и передавать из поколения  в поколение память о своих предках и об их земле – как должно возрасти понимание неразрывности времени, ответственности за свой труд, за свое родное селение, за природу Родины, за воспитание детей и за все,  то большое, что складывается из малого, и что порою считается чем-то, стоящим отдельно от наше повседневной жизни, тогда как все мы есть участники движения истории вперед. И каждый период ее и в прошлом, и в настоящем, и в будущем касается лично каждого из нас. Давайте помнить об этом!