Случай на Горькой линии

            Летом 1916 года полупустой военный эшелон направлялся за воинским пополнением в Омск. Шла первая мировая война. Поезд, мелькая товарными  вагонами, словно торопился за свежей порцией для фронта солдатской кровушки. В этот раз пополнение должны были составить казаки линейных станиц Горькой    линии, растянувшейся по Западной Сибири от Иртыша до Урала.

   Семен Прохоров, казак станицы Щучинской, сидел у открытой двери теплушки, неторопливо покуривая самокрутку. В кармане лежал кисет, полный крепкого табака-самосада, удачно приобретенного по пути на станции в Самаре. Теперь ядреный табак приятно щипал Семену горло, поднимая и без того хорошее настроение. Колеса вагона мерно отстукивали версты, с каждой минутой приближая его к родному дому. Мимо проплывали полустанки, все чаще посреди благоухающей    травами степи, глаза радовали березовые колки, копна сена на скошенных лугах.

 Одна сторона теплушки была отгорожена горбылем, где стояли три строевых коня,                а на другой половине во всю ширину вагона сколочены нары, на которых дружно храпели однополчане Семена Егор Седов и Роман Доронин. Они ехали домой, уволенные в запас по ранению, а Семен - в отпуск на десять суток по личному указу Его императорского величества Николая II за беспримерную храбрость и отвагу, проявленные в боях Луцкого прорыва. Георгиевский крест вручил лихому казаку сам командующий Юго-Западным фронтом Русской армии генерал А.А. Брусилов. С последней наградой Семен стал полным георгиевским кавалером, но по природе человек крайне скромный, повседневно георгиевские кресты не носил. Бережно завернутые в тряпочку боевые награды хранились в его походном сундучке.

   Остался позади Курган. Скоро Петропавловск, а там и рукой подать до родной станицы, вольно раскинувшейся на крутом берегу огромного озера чистейшей прозрачной воды, посреди красивейших сосновых боров и синих гор. На дворе стоял июль, макушка лета.
 - Как там мои справились с сенокосом? - думал Семен - Не оттяпал ли сосед покос?
 Давно зарился Федор Попов на покос Семена. Что и говорить, Волчий лог, где косил сено Семен, славился отменным травостоем. Сено, как чай, душистое, ароматное. Ещё на фронте от жены Дарьи получил письмо, в котором писала, что заходил Федор, предлагал меняться покосами и денег обещал в придачу. От таких дум настроение начало портиться, словно угадывая состояние хозяина, Воронок потихоньку заржал. Семен подошел к коню, ласково погладил шершавой ладонью шелковистую гриву. Воронок ткнулся мягкими губами в лицо хозяина.
 -Ну, ладно, ладно, не балуй, - и протянул на ладони кусочек сахара. Не раз спасал Семена от смерти верный конь, понимая хозяина с полуслова. Посторонних никого к себе не подпускал. Сложилась между казаком и его конём надёжная дружба. В последнем тяжелом бою шестерых сразил Семен шашкой, а седьмого пожалел. Выбил из рук офицера клинок и плетью огрел того по голове, да так, что тот рухнул как подкошенный сноп наземь, без сознания.
 За шиворот заволок его Семен на коня, бросил как куль через седло, так и довез до расположения полка, прямо в свою сотню. Важным оказался пленник, не то барон, не то граф. Сам царь Николай благодарил за добытого немца. Тогда-то четвертый "Георгий" и украсил грудь лихого казака. Десять золотых червонцев и краткосрочный отпуск на родину за этот последний бой предоставили Семену.
 В Петропавловск прибыли к обеду. Накормив коней и наскоро перекусив, казаки, не теряя времени, двинулись домой. Поздно ночью добрались до Кокчетава. Остановиться на ночлег решили у дружка Семена, тамыра, как здесь   называли, Джаканова Рашида. Долго стучали в дверь и подслеповатое окошко мазанки, пока разбудили хозяев, и те отпирали дверь.
- Ну и здоров же ты спать, - обнимая друга, улыбаясь, проговорил Семен.
- А это мои однополчане Роман и Егор. Ну что, пустишь переночевать?
- Алия, Алия! Ставь быстрее самовар, дорогие гости приехали.
В дверях мазанки появилась стройная темноглазая женщина, Рашид быстро сказал что-то по-казахски, и та исчезла.
- Да не суетись ты ради Бога, всю семью взбаламутил. Нам бы только коней подкормить, да вздремнуть малость. Домой очень торопимся.
 - Ай, Семка! Совсем на этой проклятой войне забыл обычаи предков. Разве дорогой гость в тягость? Зачем обижаешь зря?
- Ну, прости, Рашид, - смущаясь, сказал Семен. - Ты, прав, нельзя забывать обычаи. Нехорошо. Да и грех это.
 После ужина быстро собранного  гостеприимным другом, укрывшись тулупами, путники  улеглись спать на сеновале.
 Рашид разбудил гостей, по их просьбе, рано. Его жена к этому времени уже приготовила праздничный дастархан. Угощая гостей ароматной бараниной, старший брат Рашида, Алибек по казахскому обычаю преподнес Семену баранью голову.
 - А что, казаки, не забыли еще вдали от дома родные края? - обращаясь к станичникам, проговорил Алибек.               
- Тоже мне что придумал, - ответил Семен.
- Разве можно забыть родную сторонку? То, что впитано с детских лет, с молоком матери, забыть невозможно. Вас то самих при долгой разлуке тоска по родному Кокшетау  не мучит?
- Мучит, конечно, мучит. Нет таких красивых мест на чужбине - согласился с ним Рашид.
 - Есть у казахов легенда о наших краях, - поддержал разговор седобородый Алибек.
- Когда Всевышний делил между народами земли, горы, леса, реки, он забыл про наш народ и оставил ему только голые степи. Но хитрец и народный любимец Алдар-косе решил восстановить справедливость, подкрался он к мешку Всевышнего и проделал в нем небольшую дырку. И когда тот торопился, уходя, не заметил, как из дырки вывалились сразу в одном месте горы, леса и озера. Так посреди огромной степи и появилось наше прекрасное Кокшетау.
 
    Все дружно рассмеялись. После жирной баранины пили чай с баурсаками, потом пробовали кумыс.
- Да, давненько мы не пили такой божественный напиток, - промолвил Егор.               - Такой кумыс мне довелось пить в Боровом еще до войны. Кульбаршин, жена моего друга Серикпая, шибко хорошо умела готовить его.
  Потом сидели за достарханом, обмениваясь новостями и вспоминая прошлое.
- Большое спасибо за приют и ласку, - пожимая руку другу, проговорил Семён, и, перейдя на казахский язык, произнёс: Рахмет, тамыр. Бай бол!
И обратился к своим попутчикам: - Пора, казаки, ехать, пока солнце не сильно припекает. Дорога не ближняя, до темноты надо успеть домой добраться. До самой окраины города проводил Рашид гостей. На прощанье Егор подарил ему немецкий штык, тоже пригласил в гости.
 - Приезжай в гости, Рашид. Я целый месяц дома буду. На рыбалку съездим, в баньке попаримся. Обязательно приезжай, ждать буду.
 В станицу Щучинскую приехали под вечер. Договорились встретиться на другой день у Егора. Семен жил в станице по Набережной, у речки бегущей в озеро. Роман и Егор ближе к центру станице, под горой недалеко от  правления. Не доезжая до дома, Семён увидел бегущую навстречу радостную Дарью.
- Как узнала, что приехал? Неужели Роман своим отписал? - удивился Семён.
  Подбежав к коню, она взялась рукой за стремя, а другой рукой вцепилась в протянутую руку мужа. Так вошли во двор дома. Спешившись, Семён размашисто перекрестился: "Слава тебе, Господи, кажись дома..." Крепко обнял и поцеловал жену. Крепко любил Семён свою Дарью, до дурной ревности, пытался этого не показывать, да не всегда это получалось.
- Здравствуй, жена! Да перестань реветь-то, чай не похороны. Дарья сквозь слезы улыбнулась.
- А где Петька и Дуняша?
- К тяте на кордон с мамой уехали. Нынче ягод страсть как много.
- Топи баню, Дарья, да сначала сбегай в лавку к Мартемьянову, возьми две четверти водки, родню и соседей позови, побывку мою отметить надо.
 Семён протянул жене золотой червонец. Она не решалась взять деньги.
- Не бойся, не ворованные. За заслугу перед Отечеством дали мне отпуск на тридцать суток и десять золотых на дорогу.
- Сёма, честь то какая тебе! Что-же ты, миленький, сделал, что такое отличие?
 - Потом подробности расскажу, а так как все на войне воевал.
Постаралась натопить баню Дарья для любимого мужа. Знала, как любит париться Семен. Пару березовых веников, полведра квасу и веник из полыни приготовила. Долго парился Семен, ухал и стонал от удовольствия. Выскакивал из бани нагишом, нырял в речку и опять парился. Поддавал на каменку квасом, хлебный дух и горьковатый аромат полыни распространялись в бане.
 Вволю напарившись и помывшись, он сидел в горнице в красном углу за столом в белой сатиновой рубахе нараспашку в кругу родни и соседей. Пили горькую, закусывая малосольными огурцами и домашней снедью. Расходились за полночь. Семен, порядком хмельной, пошел проводить гостей за ворота.
- Степан, постой малость, давай покурим, - предложил Семен соседу.
Сели на сваленные у палисадника бревна. Ночная прохлада окутала их. Не спеша затянулись едким табачным дымом. Хмель туманил голову казаков.
- Ну, как тут моя Дарья без меня поживала?
- Да как сказать? Вроде ничего.
- Как свою честь соблюдала? Баловалась тут без меня или нет? Говори честно!
Степан замялся, сделал паузу. Он сделал две основательных затяжки, слегка закашлялся. По нему было видно, что он сильно смущён  таким вопросом Семёна.
- Да бабы болтали, как вроде баловалась маленько. Но хочу тебе сказать, что этих балаболок только слушай. Язык у них что помело. Могут наплести, чего и не было.
- Ну, бывай, здоров, - резко поднимаясь, проговорил Семен и пошел быстро во двор.
Зайдя в сарай, снял со стены вожжи. Приступ дикой ревности накатил на него. Радость встречи, ещё недавно им владевшая , исчезла, а появилась обида и злость.
Дарья убирала со стола, и когда муж зашел в горницу. Занятая делом, она не сразу подняла голову.
 - Ты что так долго? Ночь прохладная, после бани  простыть можно.
 Он молчал, держа руки за спиной, внимательно разглядывая хмельным взглядом жену.
 - Ну, рассказывай, как мужа ждала, пока он воюет?
 - Бог с тобой, Сёмушка, с чего это ты?
-  Ты еще спрашиваешь?
 Желваки играли на скулах Семёна. Гнев душил его, он  начал зло охаживать Дарью по спине и заднему месту. Наконец, она толкнула его в грудь, вырвалась,  и  в слезах выскочила  из дома.
 Семён тяжело сел на скамью. Хмель уходил, а вспышка гнева угасала. Наступило отрезвление, и сожаление о содеянном рукоприкладстве.  Через некоторое время наряд казаков вошел в дом.
 - Собирайся, Семён Федотыч, тебя атаман требует.
  За недостойное поведение посадили Семёна в каталажку при станичной управе на трое суток. Стыдно и неловко стало ему, что зря обидел жену, не разобравшись. Вот тебе и побывка, засмеют ведь теперь станичники. Подметает двор, колет дрова, убирает за лошадьми при станичном правлении Семён.

 В обед Дарья принесла в узелке мужу поесть. Опустил Семён свою чубатую голову, не смотрит жене в глаза. Стыдно ему шибко, готов сквозь землю провалиться.
- Ты прости меня, Дашенька. Это сдуру и спьяну все так получилось. Мой грех.
Он стоял перед ней, крепкий, сильный и ...жалкий. Не устояло бабье сердце, забыло обиду в один миг, а вспыхнуло в нём жалость, и ни куда не ушедшая любовь.
  - Родимый мой, как ты мог так подумать обо мне? Это Манька, змея-баба, от завести на меня навет пустила. А ты и поверил!
И Дарья прижала лохматую голову мужа к груди.
 Обедал Семен в коморке. Дарья сидела напротив, рассказывая станичные новости. "Да как-то надо выходить из этого позорного положения, "- про себя думал Семён, потупя голову и крутя ус.
 - Ты вот что, Даша, сделай. За иконой Николая Угодника, дома, я вчера спрятал узелок с крестиками. К ужину испеки мне четыре шанежки и в каждую положи по крестику. Принеси их мне сюда. Хочу по всей форме  атаману представиться.
- Я все сделаю, как ты велишь, и парного молочка принесу,- заверила Дарья.
  На следующее утро менялся дежурный наряд казаков. При станичном правлении казаки дежурили подворно. Вновь прибывший наряд принимал дежурство и когда старший в наряде Константин Самсонов зашел проверить арестованного, то не поверил своим глазам. Семён Прохоров торжественно сидел на лавке, а на груди у него красовался, полный бант георгиевских крестов. Став по стойке "смирно" и приложив руку к козырьку, ошарашенный Самсонов спросил:
 - Семен Федотыч, ты полный георгиевский кавалер? Как ты здесь оказался?
          И не дожидаясь ответа, опрометью выскочил вон. Через несколько минут сам станичный атаман Алексей Наумович Верховод и наряд казаков в полном составе стояли перед Семеном.
 
- Семен Федотыч, я приношу тебе свои извинения за случившийся конфуз, и освобождаю от ареста. Ты свободен, можешь идти домой. Назавтра прошу тебя с Дарьей Петровной к себе на обед. Нашей станице большая честь иметь такого героя.
- Нет, ваше благородие, не выйду.
- Почему?
- Устав знаете?
- Знаю.
- Ну, тогда объявите сбор казаков по станице. Если утром будет здесь стоять сотня, да с оркестром, вот тогда я и выйду.
          И к следующему утру перед станичным правлением стояло сотня казаков с клинками наголо. Офицеры, спешившись, стояли, приложив руки к козырьку, духовой оркестр играл "Боже, царя храни". У ворот толпился удивлённый народ со всей станицы. Весть о случившемся уже успел облететь казачьи дворы.
В дверях каталажки, с полным бантом Георгиевских крестов, поправляя ремни на гимнастерке торжественно появился Семен Прохоров. С высоко поднятой головой, отдавая честь построенной казачьей сотни и атаману, под одобрительный гул людей, прошагал он строевым шагом через двор правления к ожидавшим его родным и близким.
 Долго ещё не расходился возбуждённый народ, обсуждая происшедший конфуз, а Семён с Дарьей поспешили домой.
Дни отпуска пролетели быстро. Приезжал тамыр Рашид, от рыбалки он отказался, а вот сено помог еще подкосить Семёну в Волчьем логу. Потом ездили в аул к дальнему родственнику Рашида менять муку на овчину и шерсть.
 К концу отпуска Семёна пригласили в станичное правление, где атаман принёс ему ещё раз извинение за произошедшие недоразумение.
 - Не обижайся, Семён Федотыч. Ты и сам немного виноват. Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Возвращайся живой и здоровый в наше родное Синегорье. Ждать будим. На прощанье  крепко пожали друг другу руки. Мало ли что в жизни случается!

Не знаю всё ли правда в этой необычной истории, но народная молва в городе Щучинске, в который выросла бывшая станица Щучинская, до сих пор передаёт её из поколения в поколение. Ну, а если старожилы помнят через столько лет, значить какая- то доля правды всё-таки присутствует.