Безвестипропавший

Глава из романа "C'EST LA VIE(се-ля-ви) МАЛЕНЬКИХ ЧЕЛОВЕКОВ" (Полностью  роман размещен  здесь же)



                Перестаньте справлять поминки
                По Эдему, в котором вас не было!
                М.Цветаева

Соловей допел песню, кукушка завершила долгосрочный прогноз, Солнце скрылось в тучу. В душе было муторно и беспросветно. Сердце ныло.
- Песня эта была не для меня. Соловь¬иная песня - это поцелуй Бога, а меня Бог не любит и никогда не любил. И долгосрочные прогнозы кукушки тоже, как говорят молодые, мимо кассы,- разговаривал сам с собой Холодков, массируя левую сторону груди. Тупая ноющая боль в ко¬торый раз сжала ему сердце, и он в который раз принимался шарить по карманам в поисках  валидола:
- Угораздило же забыть. А ведь собирался взять.
Боль ударила с новой силой, ноги подкосились. Не упал он только потому, что стоял рядом со скамейкой, на которую и опустился. Пот обильно выступил на лбу и на шее под затылком.
"Прямо как тот, у Патриарших прудов,- почему-то подумал Игорь Тимофеевич,- у него еще такая, музыкальная фамилия. Постой, постой... Дай-ка вспомнить: Му¬сорг... - нет, Глинка - тоже не похоже, иностранец, француз... Ладно… В другой раз вспомню. Посижу, оклемаюсь чуток и поплетусь до¬мой. Старость - не радость".
Старость, как незаметно она подкралась. Началась она с того, что он стал подсчитывать покойников среди тех, с кем сводила жизнь. "А. умер,- отмечал он,-  а ведь он на три года моложе меня" или "Б. умер, а казалось, что ему износа не будет" или "К. Бог прибрал. Все-то ему не нялось, что-то химичил, козни строил". В конце концов, остался у него один приятель, но и с тем он общался только по телефону. До личных встреч не доходило. Его приятель имел в свое время неприятности со слишком компетентными органами и потому в разговорах был сдержан, считая, что его телефонные разговоры прослушиваются. Поэтому о политике они никогда не говорили. Последнее время все их разговоры вообще сводились к недугам, лекарствам, погоде, ценам и давним общим знакомым.  Виделись они в последний раз несколько лет назад, когда Игорь Тимофеевич еще работал.
 Была еще женщина Татьяна Васильевна, которую он знал со студенческих лет. Тогда она делилась с бедным студентом душевным теплом и мере достатком, подкармливала. Когда же на последнем курсе Игорь собрался жениться, она, будучи старше его на несколько лет, приняла это как должное, без каких-либо претензий, даже предложила помощь в организации, от которой у него хватило ума отказаться. Сама же она замуж так и не вышла, а уйдя на пенсию, доживала свои дни в одиночестве. Надо отдать должное, Холодков не забывал ее, а когда свалившаяся на головы состарившихся строителей коммунизма   перестройка, ввергла ее в нищету, поддерживал, когда деньгами, когда продуктами. Жила она тихо, и тихо умерла еще до того, как его отправили на пенсию. Двадцать третьего февраля она позвонила и поздравила его с "мужским праздником", а двадцать четвертого с ней случился инсульт. Только через неделю, когда она смогла кое-как говорить и вспомнила номер его телефона,  ему позвонил кто-то из ее соседей по палате и сказал о случившемся.  Расспросив все подробно, он в первый же для посещений день отправился к ней в больницу, у станции метро "Каширская". Несмотря на то, что больница была современной, в палате было многолюдно и шумно, но ее это  уже беспокоило: она находилась в полусознании или полузабытьи. И все же она его узнала и обрадовалась его приходу, но говорить почти не могла. Поскольку она практически ничего не ела, то принесенные им пакеты с соками и йогуртами он отдавал ее соседям.
По всему было видно, что дни ее сочтены. И, тем не менее, ей были приятны его посещения и то, что он с ней разговаривал, поэтому он стал посещать ее и в выходные дни и среди недели. Кроме разговоров, он помогал ей повернуться, платил нянькам, чтобы те не ленились вовремя подставить и вынести судно и покормить. К сожалению, он бывал у нее только два раза в неделю, а те менялись каждый день.
У Татьяны Васильевны были родственники в Москве, но их беспокоило только то, как бы заполучить ее квартиру. Поэтому, как только они узнали, что в провинции есть  прямой наследник, брат, сын ее отца от второго брака, то потеряли к ней всякий интерес.  Через  четыре недели она умерла, так и не прояснившись в сознании.
Организацию похорон и расходы, связанные с ними, Игорю Тимофеевичу пришлось взять на себя, поскольку ее брат-алкаш, живший в Белгородской области, приехал вообще без денег, а московские родственники, появились только к выносу тела из морга.  Но это его не обременило. Наоборот: у него возникло ощущение того, что он хоть как-то оплатил свой старый долг.
За последний год Игорь Тимофеевич заметно сдал. Волосы поредели, местами оголив череп. Щеки одрябли и обвисли, а ведь еще недавно  "были видны с затылка". Он видел, что время, отпущенное ему Всевышним, тоже близилось к завершению. Бреясь в тот день, он подумал, глядя в зеркало: "А ты, брат, совсем уже доходяга, да еще и занюханный какой-то. А ведь когда-то тебя сравнивали с Урбанским , царствие ему небесное. Молодым погиб. Эх, жизнь-жестянка, ее, гадюку, не об¬манешь. Как ни крути, а я вот уже пятый год на пенсии."
-  Скоро, ой скоро и мне туда,- сказал он вслух со вздохом, да только сам свой вздох и услыхал. В большой неуютной квартире он был один одинешенек. Жена еще весной перебралась жить к матери, оставив его одного. "Завела себе, поди, очередного хахаля,- решил он, но отнесся к этой мысли безразлично.- Пусть  тешится, если получается! Я прожил жизнь, а  настоящей любви так и не попробовал. Видимо не судьба!"
Квартира их была запущена и изрядно захламлена. Сам Холодков не любил чем-либо заниматься, да у него не очень-то и получалось. А поскольку его жена тоже занималась домаш¬ним хозяйством по остаточному принципу: "а нафига?", то со временем их жилье превратилось в музей недоделок, поломок и ненужного старья. Старая стиральная машина, которую почему-то не выброси-ли, занимает угол в прихожей, хотя купленная вместо нее уже на ладан дышит. Имелись два ненужных пылесоса, холодильник, которым давно не пользуются. Кипы пожелтевших газет и журналов, не приведи господи пожар. Если вывозить накопившийся хлам, то на машину на грузовик. Не лучше обстояло и с нужными вещами. Между шкафом и стеной пылится свернутый в рулон новый ковер, купленный лет десять назад по случаю. Зеркало, как когда-то оторвалось, так и стояло на старой табуретке прислоненным к стене. Свалка, а не квартира.
"Влюбиться бы мне, хотя бы в конце жизни встретить ту, единственную, предназначенную мне Богом. Мне ведь так и не удалось испытать такого счастья. И буду я при ней, как тот боров в пэнснэ...,"- подумал Игорь Тимофеевич, ложась в постель накануне, и на удивление быстро заснул, но спал неспокойно. И столько всего при¬грезилось ему за эту долгую ночь, и почему-то все из детства и из  юности. Вспомнилась девочка Лера, в которую  он был влюблен в седьмом классе, но она об этом не знала. А под утро он вдруг почувствовал летит, парит высоко над землей, легко, без усилий меняя направление и высоту полета, поднимался все  выше и выше и  озирал окрестности. На нем была длинная, свободно¬го покроя ночная сорочка, трепетавшая на ветру подобно крыльям бабочки-капустницы. А внизу, куда ни глянь, простиралась изумрудная зелень леса, которую разрезала извилистая лента реки. "И  куда это  меня несет?" - подумал он, и тут увидел на  берегу реки белые здания под красными крышами, обнесенные высокой стеной. Чтобы лучше рассмотреть, что там такое, он снизился до высоты птичьего полета. Тут весьма кстати из-за туч выглянуло солнце, и он зажмурился от яркого блеска куполов и узнал, хотя никогда не видел с такого положения. Это был монастырь, развалины которого он как-то посетил. Монастырь известный. Там  бывали и Лев Толстой, и Достоевский, и Гоголь, и много еще кто. И Алеша Карамазов туда забегал частенько. Теперь там опять был монастырь.
Пролетев вдоль монастырской стены и полюбовавшись на восста¬новленные купола и кресты в золоте – показывали по телевизору, Игорь опять взмыл ввысь. Монастырь, стремительно удаляясь, превратился сначала в едва различимое пятнышко, потом в точку у голубой нитки реки (как на карте), а потом и вовсе пропал из виду. Исчезла и изумрудная зелень леса, а земля округлилась, стала голубой планетой, и он над ней парил весь в белом. Он летел, а в его ушах почему-то звучал романс “Синеглазый король”. Проснувшись, он какое-то время лежал неподвижно, боясь нарушить необычное ощущение полета и звучания, и вдруг почувствовал, что плачет. Слезы, заполняя глаз¬ницы, по вискам и ушам стекали под затылок. Это были не горестные слезы, а слезы умиления и восторга. Потом он, несмотря на слабость во всем теле, встал, побрился, принял душ, сварил кофе, и, наслаждаясь тишиной раннего утра, долго его смаковал. Врач сказал, что ему кофе вреден, но как отказать себе в таком удо¬вольствии.

         Толчок боли в груди лишил его чувств.
Скорая помощь подобрала его на скамейке в пар¬ке, где он пролежал несколько часов. Прохожим было невдомек, что человек на скамейке уходит в мир иной. Полагали, что он отды¬хает или набрался с утречка, и если бы кто-то из гулявших не за¬подозрил неладное - может возвращаясь увидел его в том же положе¬нии, что и некоторое время назад - и не вызвал скорую, лежать бы ему в парке до морковкиных заговен.
- О, да вы, больной, пришли в себя. А мы уже не чаяли...- это молоденькая сестра заметила шевеление его век,- Как вы себя чувствуете?
Он попытался ответить, даже фраза сложилась в голове шутли¬вая, но получилось только мычание. Попытался поднять руку, и понял, что невсилах даже пальцами пошевелить. От этих незначительных усилий он опять куда-то провалился. В тусклом, путающемся сознании прошли картинки детства и мама. Он пошевелился.
       - Мама, за что...? Зачем ты…? Маа...
- Больной,  вы проснулись? Больной, вы слышите меня?
- Аннушка? Масло уже купила...
- Какая Аннушка? Какое масло? Зачем вам масло? Больной, вы слы¬шите меня? Как ваша фамилия, где вы живете?
- Во-ро-ши-ло-вский стре-лок я,- выговорил он непослушным языком.
- Какой еще Ворошиловский стрелок? Как ваша фамилия?
Но Игорь Тимофеевич уже ничего не слышал. Он чувствовал себя счастливым, таким счастливым, каким, наверно, чувствовал себя только тогда, когда мама его еще любила. И лежал он одинокий, всем чужой, никому не нужный и свободный, а душа его, покинув тело, унеслась в лучший мир, где нет интриг и злобы, чтобы обрести покой.
Хватились Игоря Тимофеевича только через месяц, когда Эсмиральда,  приехав с дачи, пришла за осенними вещами. Открыв дверь своим ключом, она сразу почувствовала, что в квартире уже давно  никто не живет. Летом она несколько раз безуспешно звонила ему, но чтобы не беспокоили случайные звонки, он имел обыкновение  на ночь телефон отключать, а утром частенько забывал его включить. Поэтому такое положение ее не встревожило. Разыскав в записной книжке Игоря Тимофеевича телефон его бывшей жены, она позвонила ей – вдруг он к ней перебрался. Но оказалось, что ей он не звонил уже несколько лет. Обращение в "органы" и поиски по больницам и моргам ничего не дали. Она поняла, что это навсегда, и ей стало очень грустно и одиноко.
Только через полгода бывшей жене Марине удалось установить, что был схожий с их описанием не очень еще старый человек, назвавшийся перед смертью Ворошиловским стрелком. Он умер неопознанным от острой сердечной недостаточности и его никем невостребованный труп был кремирован и похоронен в общей могиле с бомжами.