Судьба эмигранта в романе Ночные дороги

СУДЬБА ЭМИГРАНТА В РОМАНЕ ГАЙТО ГАЗДАНОВА "НОЧНЫЕ ДОРОГИ"

Роман «Ночные дороги» был окончен Гайто Газдановым в 1941 году, во время Второй Мировой Войны, но отражает ещё довоенную историю русской эмиграции. Основные вехи судеб героев связаны с 1920–1930-ми годами.
В самом начале романа Газданов указывает, что «ненасытное стремление непременно узнать и попытаться понять многие чужие мне жизни» [1; 162] послужило поводом к созданию такого рода произведения. В то время о русских интеллигентах, вынужденных в европейских странах сесть за руль автомобилей, писали и Борис Поплавский, и Андрей Седых, и многие другие. Недаром Елена Менегальдо, дочь таксиста-эмигранта, посвятила шоферской профессии целую главу в своей книге «Русские в Париже». «С парижских улиц русские таксисты незамедлительно перекочевывают в романы и кино, представая там в обличье разоренных аристократов или великих князей, изгнанных из своих родовых имений революцией и бородатыми мужиками, которых они секли кнутом и заставляли гнуть спину. Так на парижской мостовой родился еще один миф — о русских князьях-таксистах…» [2]. 
Гайто Газданов не занимался бытописательством и не ставил себе задачу подробно описать жизненный путь русского эмигранта, добившегося определённого положения в обществе, пройдя карьеру от чернорабочего до шофёра такси. Образ водителя-таксиста выступает удачным сюжетообразующим элементом, благодаря которому стало возможным связать в одном повествовании небольшие дневниковые фрагменты впечатлений писателя.
Из современников немногие откликнулись на роман. «Отказать автору нельзя ни в находчивости, ни в наблюдательности, — писал А. Слизской, — портреты и зарисовки проституток, алкоголиков, сутенеров, наркоманов и развратников удачны, остры и точны. Удивляет нечто другое: Газданов с пристальным, холодным и брезгливым вниманием наблюдает этот своеобразный мир, но ни сострадания, ни сочувствия к своим героям не может, вернее, не хочет вызвать в душе читателя» [5; 180]. Думается, что вывод критика сделан слишком поспешно, по крайней мере, совсем иначе проявлено в тексте авторское отношение к таким образам, как Жанна Ральди или Сократ.
На фоне зарисовок из жизни французов подробно выписаны фигуры эмигрантов, крупно и впечатляюще прорисованы судьбы и внутренние переживания бывших соотечественников.
«Может быть, самая большая трагедия русской эмиграции как раз и состояла в утрате былого социального статуса. Занимавшие совсем недавно прочное положение в обществе хорошо образованные люди <…> на чужбине были вынуждены зарабатывать на жизнь довольно тяжёлым, неквалифицированным, низкооплачиваемым трудом» [4; 15]. Первыми, к кому обращается автор, были его коллеги по разгрузке барж в Сен-Дэни. Среди них были русские, поляки, португальцы и многие другие. Изображая всех этих людей, повествователь с горечью заключает, что в Сен-Дэни «человека мог загнать только голод и полная невозможность найти какую-либо другую работу» [1; 185], всех этих людей свела вместе только крайняя нужда. Таким образом, то, что представлено в романе как начало жизни за границей, связано с необыкновенной усталостью людей и неописуемой грязью. Тут же писатель приводит печальный пример человека, русского эмигранта, «относившегося ко всему решительно, даже к своей собственной судьбе, с совершенным безразличием» [1; 186]. Атлетически сильный, неутомимый, он тратил свою жизнь на ежедневное перетаскивание мешков, а вечерами распевал непристойные песни собственного сочинения.
С удивлением перед невыдуманной экзотикой человеческой судьбы передал шофер-повествователь историю Макса: «это был партизанский атаман, человек довольно незаурядный. В давние времена он был мастером на Обуховском, кажется, заводе в России, затем, в гражданскую войну, сформировал в Сибири, куда он попал неизвестно почему, партизанский отряд» [1; 187], был «страстным любителем поэзии» [1; 188]. Благодаря своему образованию, он зарабатывал гораздо больше, чем любой, находившийся в его положении эмигрант. Он имел прекрасную память, разбирался в электричестве, технике, но его мысли, «простого и душевно наивного человека» [1; 189], были обращены к «чуждому… миру, роскошь которого навсегда поразила… воображение» [1; 189].
Не менее удручающе выглядит поле деятельности двух русских эмигрантов, также водителей такси, Ивана Васильевича и Ивана Николаевича. Рассказчик-повествователь «удивлялся той бесполезной трате энергии, которая была характерна для них обоих» [1; 357]. Первый занимался бесконечной и бессмысленной организацией политических партий, в одинаковой степени получая удовольствие и от их разрушения. Иван Николаевич же был одержим «административной манией» [1; 358]. Его жизнь заключалась в том, что он постоянно вступал во всевозможные акционерные общества, созданные эмигрантами, но потом начинал подозревать кого-то в мошенничестве, превышении полномочий и готовил безосновательные, а потому и безрезультатные иски в суд. Бесплодная, никому не нужная деятельность — вот что характеризует жизнь многих русских эмигрантов, оказавшихся в Париже после Гражданской войны на территории своего отечества.    
Когда герой-повествователь принял решение продолжить заниматься своим образованием, он встретил непонимание со стороны простых рабочих. Рассказчик сошелся с ними только после того, как выучился говорить на арго и носить рабочий костюм. Среди прочих он заслужил внимания своего соседа, «высокого чернобородого человека, приходившего в мастерскую в своем синем штатском костюме с университетским значком» [1; 193]. Этот бородач был русским эмигрантом, получившим юридическое образование в Праге, но работал на заводе в Париже за низкую плату. Тем не менее, этот не состоявшийся юрист одевался таким образом, чтобы выделиться среди простых рабочих, которых он презирал, хотя сам по существу принадлежал по роду занятий к этому «классу».
Многие беды русских эмигрантов, с точки зрения газдановского таксиста-рассказчика, были спровоцированы их неуёмной страстью к роскошной, разгульной, хмельной жизни. Так, главный герой поведал о встрече с Аристархом Александровичем Куликовым, своим сослуживцем во время Гражданской войны. При встрече с рассказчиком он откровенно определил своё призвание в жизни — быть хозяином ресторана. Долгие месяцы упорной работы, долги, лишения, и Аристарх Александрович достиг желанной цели: открыл-таки ресторан, начал богатеть, живёт в отличной квартире, носит дорогие костюмы, а потом, «выпив однажды лишнее» [1; 250], в припадке пьяной несдержанности и щедрости в считанные дни разорился и снова начал работать в шахте, копить деньги для открытия нового ресторана. Неслучайно Аристарх Александрович отзывался о празднующих что-то в его ресторане казаках с восхищением: «Пьют они здорово, <…> видишь, образ человеческий теряют», – и добавляет, как бы оправдывая себя перед рассказчиком: «Разве можно за это русских людей обвинять?» [1; 248].
Во многих эмигрантах, получивших образование дома, в России, оказавшихся в чужой стране и вынужденных мириться с теми жизненными условиями, в которых они оказались, «была развита та же черта», которую автор «наблюдал у многих русских, для которых всё, что существовало прежде, и что, в конце концов, определило их судьбу, перестало существовать и заменилось <…> убогой иностранной действительностью» [1; 197], потерей и даже неприятием прошлого опыта.
Образ ещё одного героя в цепи встреченных таксистом – Васильева – трудно анализировать вне его влияния на Федорченко. В самом начале автор направляет внимание читателя, чтобы он заметил «начинающееся уже в те времена медленное безумие» [1; 267]. Васильев в романе Гайто Газданова предстаёт как своеобразная карикатура на Степана Трофимовича Верховенского из романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Одержимый манией преследования, он ограничил свои контакты с внешним миром, поселился недалеко от Федорченко и Сюзанны и, спустя несколько времени, стал ежедневно их посещать. Автор дает развернутую психологическую характеристику этому персонажу: «так как он был наивным человеком, то он твердо верил всякому вздору, который он когда-либо слышал или прочел. Его ограниченным умственным способностям мешала еще, помимо всего, феноменальная память, которой бесконечные сведения загромождали его голову» [1; 270]. Васильев ежедневно развивал свои ужасные философские и политические теории перед Федорченко, тем самым, пусть и постепенно, но ужасно извращая устоявшуюся картину мира, до того имевшуюся у приятеля. После случая с похищением русского генерала у Васильева происходит обострение мании опасности, и на пару с Федорченко они покупают револьверы. В конце концов, рассказчик предрекает этому «сумасшедшему и пьяному» человеку скорую смерть. 
Фигура же Федорченко становится одной из наиболее полно освещенных в романе. С самого начала рассказчик указывает на тот факт, что обстоятельства предыдущей жизни Федорченко (а если точнее, то рассказы о ней) «походили на описания светской роскоши в дешевых бульварных книжках» [1; 195]. Весь образ Федорченко, каждую деталь автор подаёт с целью показать всю абсурдность и примитивность его образа жизни. «Жизнь его была чрезвычайно проста — всю неделю он работал, возвращаясь с фабрики, тотчас ложился спать, в субботу же шел сначала в баню, затем в публичный дом» [1; 196].
Рассказчик жестко фиксирует власть над героем внешних обстоятельств: Федорченко не интересуют отвлечённые вопросы, его жизненные принципы и правила сводятся, «как в алгебре, к двум-трем основным формулам – остальное было бесполезной и расточительной роскошью» [1; 196]. Автор неспроста представляет читателю Федорченко в самом начале романа. В связи с таким композиционным приемом автора у читателя появляется возможность проследить развитие самого характера Федорченко, круг его интересов и прочувствовать в итоге всю трагичность его судьбы.
Если в самом начале Федорченко не интересовали никакие «отвлечённости», вроде философии, искусства, а круг его интересов и разговоров упирался в работу и примитивные радости жизни, то после встречи с Васильевым всё изменилось. Не умея выразить так называемую «опухоль в душе» [1; 267], не находя ответов на «проклятые вопросы» бытийной жизни, предавшись самонаблюдению за бессмысленностью собственного существования, Федорченко стал жертвой этого «нелепого и трагического недоразумения» [1; 287]. Платон, клошар и вечный собеседник рассказчика, пришел к печальному выводу: обращение Федорченко к вопросу о том, зачем он живёт, – признак «душевной агонии» [1; 296]. Трансформации характера связаны с крайностями отказа от своего мира и жаждой возвращения к утраченному достоинству.
Когда рассказчик вновь встречается с Федорченко, он удивляется тем переменам, что произошли с ним. В самом начале романа указывается, что Федорченко избегал говорить на русском языке, и узнать в нём иностранца можно было только по акценту и ошибкам в произношении. Однако же, после смерти Васильева, «заразившись» «гибельной абстракцией» [1; 398], он говорил по-русски, избегая французских слов, что рассказчик счёл «тревожным признаком». Самоаналитическая речь героя сводится к тупиковому резюме: не имея смысла жизни, не веря в Бога, не признавая искусства, он видит выход только в самоубийстве. Повествователь, осмысливая характер своего знакомого, указывает на то, что беззащитность Федорченко заключалось в «его чудовищном душевном опоздании» [1; 403].
К концу романа перед рассказчиком появляется уже «неправдоподобная абстракция Федорченко», а его «смертельная отвлечённость» пугает Сюзанну. Логика характера приводит его к тому финалу, о котором говорил сам Федорченко, — бедняга сводит счёты с жизнью, не чувствуя так лелеемого когда-то благополучия, не замечая счастья от того, что у него есть супруга и только родившийся сын. В отрыве от Родины, от тех устоев, в которых он мог полноценно сформироваться, Федорченко разделил горькую судьбу своих соотечественников, не сумевших начать жить заново в эмиграции.
Сохранение особенной, самобытной культуры для представителей младшего поколения русской эмиграции казалось необыкновенно трудной и сложной задачей. Встречаясь с теми проблемами, о которых он поведал миру в своем повествовании, Гайто Газданов верил, что у многих простых русских людей сохраняется, несмотря ни на какие испытания, особенная «душевная роскошь». Как истинно русский писатель, он был убежден, что в соотечественниках «от природы заложено некое этическое начало, естественно предшествующее возникновению творческой культуры» [1; 354]. Здесь он видел реальную возможность в столь тяжёлых условиях сохранить незыблемые ценности и испытывал возвышенное чувство гордости за принадлежность к великому народу.

Литература:
1. Газданов Г. Вечер у Клэр; Ночные дороги: Романы. – СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2012. – 416 с.
2. Менегальдо Е. Русские в Париже 1919–1939 / Перевод с французского Н. и И. Поповых, изд. “Кстати”, 2001. Электронный ресурс.
3. Орлова О.М. Газданов. – М.: Молодая гвардия, 2003. – 275 с.
4. Петинова Е. I’ll Come To-Morrow // Газданов Г. Призрак Александра Вольфа: Роман. — СПб.: Издательская Группа «Азбука-классика», 2009. — 224 с.
5. Слизской А. Из новейшей художественной литературы // Возрождение. — Париж. — 1953. – № 29.


Опубликовано: Духовно-нравственный и эстетический потенциал русской литературной классики: сб. науч. ст. / И.А. Кисислева, Т.А. Алпатова, Ю.Н. Сытина, сост. - М.: ИИУ МГОУ, 2013 - с. 254-259.