Игра

               
                1

Свет от горящих свечей желтым пятном распластался по стене комнаты . В нижнем крае его недвижимой полоской выделяется тень пера- единственного предмета, стоящего на столе позади  грубо- сплавленного  подсвечника.

 Потрескивание воска, кажущееся поначалу в полной тиши комнаты даже громким, вдруг поглотилось резким скрипом несмазанных петель. Ворвался сквозняк. Желтое пятно дернулось в сторону, практически исчезнув, и вновь начерталось на стене. Теперь послышались тяжелые гулкие шаги. И вот в дрожащем пятне появилась еще одна тень. На мгновение она закрыла мраком почти всю желтизну, но вот осела, начертив  размытую линию профиля: крупный лоб, нос  с небольшой горбинкой, остроконечная борода.
 
Неспешно соединились  тени руки, пера. И эта новая фигура учащенно задвигалась в желтом пятне, поскрипывая… Остановилась.
Линия профиля поднялась вверх, чтобы замереть и оттопырить тень бороды. Задумчивость такая вела счет лишь на секунды, и вновь рука затанцевала в свете потрескивающих свечей.
Однообразие минут прервалось звуком голоса. Слова дрожали, вибрировали и тут же прятались в густоте мрака, оставляя слабое эхо.

« Склоняю голову пред строками этими, ибо вина, страхи, воспоминания сплетаются в их смысле, как облака темные. И летят  они, шумят , вибрируют . Рой их шипящий, подобно горестному стону в печальные небеса –нет, не взлетает, а оседает грузом дымным,  ибо нет покоя. Давно уж, да и , верно, навек…  А перед глазами картина спокойная, солнечная, трепетная возникает… Хочу я передать все то, что чувствую, все, что было, в беседе моей первой с бумагой податливой. Может быть в надежде облегчение исповедью  получить…
Со слов Анны начну. Девушка она  поэтичная, поэтому так и попытаюсь, ее словами, ее ощущениями говорить. И именно так, как делилась в те дни она со мной. Делилась, поправляя платье голубое, говоря с жаром, широко открытыми глазами меня обнимая. А солнце ласкало кудри ее золотые…И это бы единственный наш вечер , когда вдвоем мы были, не замечая ничего вокруг…»

Борода вновь оттопырилась, замерла…

 Вновь в желтом пятне взлетела тень пера, руки, опустилась и вывела с новой строки….
               
                ...


« Не люблю я шум. Вот  послушайте…Собираются, ходят бесконечными кругами по залу, улыбки  натягивают, как чулок, взгляды, полные сплетен роняют, скучные лести заплетают. Не верите? Думаете, это я просто заскучала от спокойной жизни… Конечно, так думаете… Хотя я чувствую, что вы умен и благороден... Я не покраснела. Чудится вам, что  и злюсь. Да, правда... Видите, улыбаюсь.Ах, постойте! Вот там, у входа, как- будто  платье  Розы, да и походка ее... Показалось. Ах, отчего вы таким серьезным стали?   Да, нет, я же вижу...Знаете, Розы милее нет для меня… Жду ее,  жду писем ее. Да, мы пишем друг другу, хотя в соседних имениях находимся.   Знаете… А давайте я расскажу вам все.                                Как встретила дружбу свою. Ждете с нетерпением? Что ж…

Слушайте…

Вечер был тогда морозный. Дом, полный гостей, запахами был богат, гулом голосов.Скука, маета. Отец сказал идти в комнату- поздно уже.Я набросила  плед, вышла во двор. Знаете, предвечерняя тишина бывает столь полной только зимой. Она  укрывает все вокруг, проникает холодом благородным в сугробы, поскрипывает деревьями. Хотя: вы точно знаете, точно. Почему смеюсь? Сидите забавно, ноги скрестив.  Да, верно, рассказываю дальше…
 Я недолго стояла вот так. Услышала тихий шум невдалеке. Всмотрелась: тень движется в сумраке недалеко от дома. Вот она приблизилась к свету, бьющему  из окна, и я смогла разглядеть,что это птица небольшая. Пропрыгала, следы темные оставляя на нетронутом насте, да вдруг, испугавшись, взлетела в темноту…  Это потому, что шум совсем рядом  раздался. Да гулкий такой, просто пронзительный, на фоне зимнего вечера. Гляжу- даже глазам больно,а это Иван  побрел к сараю, дров набрать…    Да, верно, интригую вас,не так просто…

Но – постойте,теперь же серьезно…И вдруг! Все, как сейчас, перед глазами…

-Бежим!- чья-то оголенная рука  впилась в мое запястье,резко дернула , так внезапно, так быстро,ускорив жизнь мою. Блеснуло  платье в голубеющем мраке, ворох чьих-то  волос , взлетев,коснулся моей щеки.
 И я, спотыкаясь, следую, игрой, неизвестностью объятая. Хрустим снегом задорно, учащенно дышим, мчимся. Куда же? К сереющей конюшне. И, с трудом приоткрыв уже вдвоем, вместе, толщенную дверь, заскакиваем внутрь. А задор рвется наружу из груди, утопающей в рюшечках , выплескивается смехом, сбивающимся  дыханием  и , словно подталкивая, заставляет взбежать наверх по скрипучей лестнице, тотчас словно надувает крылья позади нас, снова подталкивает. Успеваем только взяться за руки, броситься вниз, в огромный ворох сена…
 С криком приземлившись, с хохотом перекатившись в скрипучей мягкости, поправляя раздутые юбки. Ну, вот и замерли, разглядывая друг друга. Молча, долго. Неуютно ли? Вовсе нет. Разве только непривычно. Возлежание это с растрепанными прическами совсем не походило на однообразные прогулки с подругами по парку , где под зонтиками в бледности  ликов  набор позволительных мыслей, фантазий  подытоживались исключительно  редкими зевками.
 А моя знакомая теперь выставила руку, указывая в сторону.

- Хочешь, я покажу тебе что-то?- глаза ее большие чуточку сузились- улыбнулись остатками задора.

Поднявшись, она двинулась вглубь конюшни, плавно колышущимися полами юбки цепляя россыпи соломы. Чувствуя все тот же задор музыкальный, снова растущий внутри, я последовала за ней. Наверное, именно в этот момент, когда в свете тусклых свечей, словно в сказке, я двигалась за ней, и поселилась в моем сердце чувство, которое можно назвать трепетным. Словно хвостом  щекотало,трепыхалось что-то в груди.
 Она остановилась около стойла с лошадью. Высокий темный рысак тотчас вытянул морду, шумно обнюхал руку моей знакомой. Потрепав его по холке, положив ладошку на  пятно белое между глаз, она обернулась.

- Дотронься до него. Славный, правда?!

Словно почувствовав ее  слова , мое возможное прикосновение, лошадь мотнула головой, захрипела, зафыркала.

- Аха-ха-ха, верно!- с довольством громко рассмеялось  ее милое лицо,- мой рысак, мой… Самый славный, самый красивый…Купить его хотели за большие деньги, только для меня он- словно подтверждение любви отца.  Мой он…

А после , стоя у приоткрытой двери, дрожью отвечая на холодные порывы, бьющие извне.

- Ты любишь смотреть на звезды?- с любопытством взглянула на меня знакомая моя, и не дождавшись ответа, добавила, - вот  сейчас мне кажется, что стоим мы здесь с тобой, на небо выглядываем. А где- то там, на звездах, две души такие же смотрят на нас.
 И- о, боже, как оживилась я. Затараторила сбивчиво, эмоциями, в щеки распылавшиеся  обмакивая прохладные пальцы.  И с зонтиками, бледными мыслями уже ничего не сравнивала. Я просто была очарована. Остальное исчезло.
 Мы услышали прерывистый скрип двери, шаги, говор. Гости уезжали, а вместе с ними и моя милая знакомая. Мы обнялись крепко , в обещании тотчас и вовеки хранить дружбу обретенную, чувствовать друг друга и на расстоянии- письмами.
Затих звук колокольчиков, унося задор, а я поднялась в свою комнату с желанием несомненным тотчас все бумаге предать.  Все- все…  И, только устроившись у окна, обмакнув перо, вдруг обомлела. Ведь я даже не спросила, как зовут мою новую знакомую. А она- меня. Подумала так и сделала кляксу… Ах, вы смеетесь. Конечно, забавно.  Но- что поделаешь, если увлечены мы были так. А, быть может ,это было задумкой главной нашей игры. Игры, которая переросла в дружбу- настоящую дружбу.
 Позже я спросила у отца имя ее и уже трепетно выводила « милая Роза» в начале своих длинных эмоциональных строф,  читала с тем же трепетом « навсегда ваша Роза» в конце писем  с ароматом сирени.  И вот , знаете, кажется, даже если изорвать наши письма на мелкие кусочки, смешать, и даже тогда не утратят они своего смысла, своей мысли…

Здесь  появился  в их жизни я, молодой и бурный  …»


                2

Тень дописала последнюю строчку , чуть съехавшую вниз, и дернулась, вскочила резко. Заволновались и свечи, затрещали раздраженно, густые капли воска роняя.

 В желтом полыхающем пятне теперь замерли черты  стана , опирающегося  рукой о стол, сгорбленного, оттого тень  еще более скомканную, расплывчатую роняющего.

 И показалось:  лай собак ли,  звук колокольчика на упряжке донеслись… Да, кажется, справа… Снова тень дернулась в ту сторону, прислушиваясь, впитывая звуки всей сущностью своей.  Задрожала.

Но, кажется, тихо. Показалось ли, а может быть-  мимо…

 Тень успокоилась, вновь устроилась в пятне, вновь зашелестела.

Недолго. Мерно скользящее перо внезапно застыло , чуть помедлив, резко дернулось в сторону, снова и снова. Черкая с ожесточением только что сотворенные в тиши строки. До звука рвущейся бумаги.

Вскочила тень, меря шагами гулкими пол дощатый, забормотала, окончания растворяя в стоне ли… а может быть-  выдохе:” Страх… Отчего его так много во мне… Пишу,а  м-мм-х… немеет, закрывается душа… Право, словно строки пишу, которые увидит кто-то... Бумага, бумага… Шелестит … Принимает безропотно любой души порывы и исповеди. Принимает , впитывает, словно зеркало, тут же переживает все, в страсти обратно отражает, бликами живыми возвращает душе, наклоненной над ней…С первой же строки . С первой же строки  требует она искренности ответной.  Не получая, съеживается взгляд ее глубокий, на пол скатывается,  пылью забивается дыхание ее , бледнеет ритм чернильный…  Если уж пишу, нужно вновь ощутить, что чувствовал я тогда… Тогда, в день тот …”

Вновь  тень устроилась в желтом пятне, помедлив , заскрипела мерно, усыпляюще…
               
                ...


“Мне казалось, я- славный малый. От ощущения этого приятного улыбался , чуть вздернув подбородок, рассвету рдеющему, полю хлебному, дороге пыльной, затылку извозчика- всему, что окружало меня по возвращении в имение родное третьего августа.
  Позади уже начинало превращаться в воспоминание учеба в гимназии, а впереди… Что было впереди, конечно, в дымке неизвестности тонуло в то утро памятное, не имело ни четких форм, ни смысла, тем более со смертью отца. Уж, год как...Но возвращение домой и довольство планов исполнением заставляли кровь бурлить и волноваться, головой крутить, взгляд окуная в знакомые просторы.
 Вот пролесок березовый минули, справа показались заросли плакочив ив. А память тотчас с вдохновением нарисовала пруд тихий, скрывающийся за ними. Зашуршали колеса повозки, съехав  в низину , в наполненую  дождями глубокую колею , да вдруг схватил я извозчика за плечо. ” Стой!» - кричу ненормально.
 Только успел тот шумно выдохнуть, натягивая вожжи, и, отвалившись назад, уронить шапку, а я уж, не дожидаясь полной остановки, слетел с повозки, каблуком плюхнулся в жижу, другим сапогом тут же оттолкнулся от земли и припустил в сторону знакомых плачущих ив.  Руками, ногами размахивая, прокладывая скорый путь в дебрях нехоженных, получив пару раз по лицу хлесткие удары, выскочил на берег…
 Вот и он… Тишиной, влажной дымкой встретила гладь воды. Уменьшился пруд. Зарос, постарел. Только ивы по-прежнему окунаются у берегов косами , да танцуют бесшумно  поденки … Одежду скинул я, с разбегу ринулся в прохладу утреннюю, нырнул, проплыл до середине, брызги вздыбливая,шумно отфыркиваясь ,силу свою скопившуюся вкладывая в каждое движение. Здесь расслабился, на спину перевернувшись, руки раскинув. Небо синее, спокойное глядело на меня, слившегося с природой. И, казалось, я так подхожу ему. Крепкий, стройный, молодой , мыслями, желаниями полный,  Жених, что надо. Денег в имении, конечно, мало. Совсем. Но что- нибудь придумаю. В конце концов и образование, и внешность, имя…
 Такие мысли блуждали в голове моей веселой между гладью пруда и синью неба…

 … Имение встретило меня серыми стенами. Под каблуком громко  скрипнула, просела  доска , когда ступил на крыльцо. Бросился в глаза потрескавшийся порог… Нахмурился я впервые за утро. Постарел дом, и это , в отличие от пруда , не вызывало ностальгии, а лишь копейками расходов звенело ...
 В гостиной обнял мать. Тепло проникло в сердце, а вместе с тем и грусть щемящая. И она уже не молода.Улыбались губы ее, да только видел я отчетливо,что в глазах добротой укутаны скопившиеся за жизнь  печаль, смирение, боль. Руки ее дрожащие в волнении перебирали бусы. Явно одела она их по случаю моего приезда, и непривычно ей был этот груз на шее. Бросилась она давать распоряжение к завтраку, а я медленно двинулся по дому такому знакомому. Шаги оставляя гулкие, запах впитывая такой знакомый, но долго хранящийся в закромах лишь памяти моей, а потому кажущийся сейчас сильным невыносимо. Прошел я в кабинет отца. Взглядом зацепил шкаф с книгами, бумаги, часы на стене . Подошел к креслу отца, где он так много проводил времени, коснулся спинки гладкой, отогнал воспоминания стучащиеся детские и сел в него.
Локтями упершись в стол, голову наклонив, провел я ладонью по голове  вдруг отяжелевшей, примял  еще влажные волосы. Теперь и дорога домой стала словно бы притертым воспоминанием.

“Суетно все.”

Мысль впустил вредную. Да, отец обязательно сказал бы, что вредная она. Бесполезная. Словно у барышни скучащей   промелькнувшая. А  меня мысли эти вредные посещают постоянно. Душат они меня. Верно, качество это от матери досталось…
Мать сейчас заглянула, на мгновение увидел я в ее глазах так много чувств, мыслей.  Такова жизнь … В кабинете, на месте отца теперь сидел я, повзрослевший, задумчивый.

На запах булочек, которые восхитительно готовила Настя, большеглазая грузная девка с пухлыми ручонками, и  двинулись мы с матерью. Стол в гостиной , полный домашних запахов, заставил существо мое  заволноваться, в животе заурчало и сжалось что-то . Ничего ведь с вечера не ел. Тарелка наполнилась явствами дымящимися, первый кусок курицы отправился в рот, обжег глоток наливки,и повеселело у меня на душе. Вот ведь человек- существо странное, податливое. Все уже не таким печальным казалось.
Комплиментом одарил Настю, булку откусывая, развалившись в кресле. Та зарделась, отмахнулась, теребя передник:” Ах, барин…”
  И так приятно мне было видеть глаза эти благодарные и матери, и Насти… Искренне они ждали меня, боготворили. И от этого почувствовал я вновь довольство хозяина, хотя и  ответственность ощущал ярмом непривычным.
 Но понимал:  никаких мыслей вредных допускать нельзя. Никакой философии.

- Ты похудел, Сережа,- мать обняла с другого края стола взглядом заботливым.

- Да, ничего, отъемся, матушка. Верно, Настя?- я  сладко подмигнул девушке. Та едва не выронила тарелку, совсем смутилась такому вниманию, буквально выбежала из комнаты.

Мать  взглянула на меня. И я понял , что она сейчас скажет, сам ощущая , что заметна во мне скука по девичьему вниманию.

-Давеча была у Барских. Помнишь, таких? С отцом еще бывали там. Славная девка Роза выросла . Вышла, поклонилась. Статная, круглолицая. Ах, время бежит… Про тебя спрашивали.

- Как же- помню,  она во дворе котов мучила весь вечер, словит и дергает их за хвост, только косички  от удовольствия подпрыгивают…

- Сергей, ну, что ты говоришь?- матушка всплеснула руками в ужасе, словно слушает мои слова все семейство Барских.

Но намеков от матери , что касается невест, я совсем был не склонен слышать. Это было мое и только мое дело. Так я думал, откинувшись на спинку, расслабившись, уже борясь со сном.

-Сережа, а как там в городе?  Говорят, неспокойно…

Тема эта была более, чем неприятна. Я поморщился, вздохнул. И уж точно с матерью обсуждать ее я не собирался.

-Устал я….

               


                3

 Отложила тень перо.

Теперь вниз  бороду опустила, в яркость желтого пятна продвигая округлость затылка, взъерошенные очертания прядей выбившихся. Замерла  так фигура вся, задумавшись глубоко, тишиной укрывшись не на мгновения- на минуты долгие.

А после вдруг подскочила, исчезла из желтого пятна.  Теперь начертавшись на полу дощатом . Искала что-то тень на камине, шелестя книгами, бумагами.

Но вот и замерла, разглядывая что-то на вытянутой руке.

И снова в тишине густой завибрировал голос. Теперь добротой , горечью пропитанный:
« Матушка… Милая матушка. Милая, милая… Как же надеюсь я, что письмо мое тебя успокоило. Что вранье мое тебя успокоило…»

Фигура  вновь устроилось в желтом пятне под потрескивание скребущее свечей, долго, очень долго недвижимо сидела, тень бороды возгрузив на тень кулака.

Когда успокоились свечи, тишина медленно забралась в самые дальние темные углы комнаты, снова послышался монотонный звук пера…               

                ...

"Спал я , как убитый. Раз только разбудила меня жажда. Немудрено: съедено , выпито с непривычки было немало. Кувшин нащупал, заботливо принесенный Настей с вечера, глотки жадные сделал, вновь забылся я сном глубоким.
А только рассвет заглянул в окна, уже был на ногах. Так в рубахе и отправился в кабинет отца. Разбирался в бумагах, пачкался чернилами. Вот  и  мать завтрак принесла мне, отказавшемуся прерваться. А скоро, незаметно скоро, и обед  на столик у входа поставила. Так велел я, раздраженный. Но она не удивилась. Отец так делал постоянно, погружаясь в дела.
 Дверь за ней бесшумно затворилась, а я вновь взглянул на поднос.  Теперь вдруг осознав,   насколько устал.
 Стараясь не думать о том, что безобразно и  смутно все  в голове, в бумагах, в жизни - впрочем, вышел я из кабинета и велел запрячь скакуна…
 
  Показалось, и лошадь подо мной истосковалась по просторам широким, по ветру вольному.
Едва поводья отпустил я,  дернулся рысак вперед,  и вот  едва касаются подковы его  земли пряной. Я не сдерживаю пыл лошади,  в такт отталкиваюсь от  седла и вновь взлетаю. Ласкает душу скорость.
 Поле одолели мы так в минуты. Скомандовал я остановиться, задумался, куда дальше двинуться.
Впереди лес начинается, хотя и манит прохладой, покоем замкнутым, да не видно никакой тропы. Слева- поле продолжается, за горизонт заламывается.
Только развернулся туда, вдруг шум едва ясный, врывающийся в общий природный, привлек мое внимание. Справа он доносится, где под тенью  высоких  лип кладбище серым пятном уединилось. Поднял я глаза.  Гуляет ветер вокруг , в кронах податливых копошась игривым дыханием, на липы забрался , там , на высоте и вовсе качается бессовестно на верхушках , но туда, за изгородь покосившуюся , в мир крестов, казалось, не смеет войти.
 В детстве мне казалось, что там и птицы не поют. Вот повсюду они суетятся в ветках, чирикают, шуршат  крыльями. А  как начинались кресты, словно обрывались все звуки, все движения. Это пугало меня, малого да впечатлительного.

Сейчас, конечно, я не об этом думал. Другое меня занимало.

 Вот теперь вместе с усилившимся звуком и замелькало что-то за ветками. Тихо подъехал я ближе, наклонился , да и опешил, разглядев , наконец, недалеко две женские фигурки. Вот, о чем-то беседуя, они целеустремленно прошли меж могил, петляя, цепляя неровности платьями. Наконец, остановились. А вот и вовсе присели на скамейку. Похоже, надолго.  Зонтик одна сложила, вторая букет каких-то цветов полевых рядом на скамейку положила.  Лошадь я тотчас привязал, сюртук поправив, двинулся к ним.  Вот и близко они совсем. Шум шагов моих услышали, напряглись очаровательные головки. Нет, правда, очень хороши обе.  Вытянул я торс, медленнее ступая, по-мужски плечами ворочая. Глаза мои пока елозили , не переставая, по девушкам.

Одна рыженькая, тотчас взяла вновь букет в руку. От смущения, верно. Носик курносый уткнулся в цветы, взгляд ее  коснулся меня, да и отвернулся.
Другая взглянула на меня смело, даже пронзительно, интерес проявляя, улыбаясь приглашающе.
Так мне показалось, когда я разглядывал ее лицо , обрамленное темными кудрями,  лицо, полное холодной красоты, лицо,  приглашающее замерзнуть до смерти.


-Прошу простить меня , шум услышал, решил побеспокоиться, не могу ли быть  чем полезен барышням. Хочу представиться-  Сергей Сергеич .
Чуть поклонился.

- Вы галантны, Серж,- кокетливо воскликнула , конечно ,Темноволосая.- А я-  Роза Барская.
 
Я опешил, услышав это. Неужели эта девица с томным взглядом из-под длинных ресниц и есть та собственница всех котов в округе с вредными косичками.

- Что ж, это очень приятно,- я подошел ближе, чтобы принять протянутую мне для поцелуя ручку в перчатке белой. Коснулся губами тепла девичьего, приподняв глаза, тотчас уловил еще один призывный взгляд. Волнение пробежало по телу . Приятное, бодрящее волнение. Но, развернувшись в сторону второй девушки, почувствовал нечто другое. Все ж, забавная штука- человек. Словно кто-то ушат с другим зельем опрокинул на тебя и- на тебе, уже другие ощущение накатывают. Я услышал милое « Анна»,заметил милую родинку на шее, протянутую руку вдруг ощутил трепетным цветком,  и внезапно увидел, как чудом в  мертвый  мир этот  пробрался  кусочек  солнца  пучком теплым, чтобы погладить эти рыжие локоны на ее голове.
 Не правда ли, странные фантазии? Вот и мне тогда показалось, что похож я на идиота, молча разглядывая с таким вниманием головку девицы, с которой только что познакомился.

- Что ж, Серж, вы надолго в наши края?- услышал голос  Розы, обернувшись, увидел , как шумно она  постукивает зонтиком об ограду.

«Словно кошка хвостом,»- подумал.

Приятно было внимание, что уж лукавить. Я таял в нем.Заходил важно, что-то там о планах грандиозных после короткого отдыха заговорил.

- Дела у вас в имении не слишком  благополучны. Батюшка говорил мне, что провернул ваш отец какое-то дельце не очень удачно,- перебила меня Роза. Все больше мне казалось, что косички ее противные никуда не делись. Вот  они торчат из прически строго завернутой на голове.

- Рано говорить, только вернулся я из города, отучился…

- А мы скоро уезжаем. Тоже учиться. Вместе будем учиться,- заговорила вдруг  Анна, улыбаясь  Розе. Я буквально рот приоткрыл от удовольствия. Голос ее…

- Да, едем , - Роза, мне показалось, нарочито громко сказала это, чтобы вновь я обернулся к ней. Хотя, могу ошибаться, ведь в тот момент я этого даже хотел. Внимания и побольше.

- Что ж, пора… - Анна подошла к могиле, около которой и произошел весь этот разговор, положила букет на нее.

- И кто здесь покоится, позвольте спросить,- спросил я.

Анна пожала плечами, все еще глядя на букет, перенося взгляд на темное надгробие, испещренное  временем. 

Роза , проходя мимо, коснулась мизинцем руки моей, томно прошептала:
- Мы не знаем. Просто пришли поговорить, где нет ушей, где спокойно… Сегодня слушал наши искренности кто-то здесь.

Я, признаться, удивился, но ненадолго. Скоро удивление мое сменилось почти гармонией. Мне нравилась это легкое сумасшествие двух подруг. Оно импонировала моим фантазиям, которые я тщательно отгонял. Теперь же понимал, что с ними их есть возможность проявить. К тому же-  ах, как они очаровательны обе…"

                4



В углу, мраком укрытым, вдруг звук тонкий стремительный раздался. 

Сверчок… Словно перевел он дыхание в паузе и снова самозабвенно засвистел, в переливы свои погрузив комнату.

 Тень отложила перо. Подперши бороду рукой, задумалась о чем-то. Покачиваясь даже.

Замолчал внезапно сверчок, словно уступая место еще одному живому существу в этой комнате.

Очнулась фигура, зашептала.

« Маленькая божья тварь, а не боится звучать, не боится, что обнаружат ее в углу узком, не боится, что осмеют ее голос…
Я же- большой, а боюсь всего:  боюсь быть не таким, как отец, боюсь не оправдать чьи- то надежды, боюсь говорить, боюсь дышать…»

Перебил сверчок шепот, снова пронзительно засвистел… Может быть отвечая большому живому существу на все его сомнения.

Тень вновь взяла перо, активно, с воодушевлением, продолжила…


                ...
   
   «Так вот, по нраву мне, молодому, горячему пришлись  странности девичьи.  Времени, правда, оставалось совсем мало насладиться мне этим чудачеством. Через неделю уезжали  они, и я старался каждый день увидеть их. Мы любили скакать по полям наперегонки, а я специально отставал, чтобы взглядом  полюбоваться девичьими фигурками и потом остановить его надолго на Анне. Снова мне казалось, что Роза  это замечает, вдруг сбавив ход и оборачиваясь. И как-то теперь мне это было уже неприятно. Внутри все потихоньку становилось на свои места.
В тот же день мы побывали на пруду. Я привязал скакуна, тотчас сбросил одежду, кинулся в воду разгоряченным телом. Проплыл круг, ныряя безостановочно, от удовольствия и свежести вскрикивая.
Девушки не спеша привязали лошадей, расположились на берегу, присели на траву, глядя на меня с улыбками на милых личиках. Нестерпимое озорство внутри я почувствовал, ближе подплыл, по воде заскользил ладонями, брызги бросая в них. Ах, завизжали, вскочили, отмахиваясь, влагу по щекам размазывая, платья отрясая. Я довольный, загорланил, подкидывая брызги теперь бесцельно, в стороны, просто от возбуждения. Вода, казалось, придавала силы неимоверные.

 Начал выходить из воды. Понимая, что торс мой крепкий сейчас вырастает из воды, потом появятся и влажные прилипшие плотно к телу кальсоны… Я шел медленно, словно бы и глядя вниз, потом в сторону. Отвлеченно. Но внимание мое все было направленно сейчас на лица девичьи и более всего- на Анну. В реакции Розы я как-то не сомневался. И был прав, она смотрела без смущения, прямо , скользя взглядом по груди моей, вниз и делала паузу на влажной одежде. Кажется, немного прикусив губу. Хотя, могу и ошибаться. Предзакатное солнце ослепляло меня. Может быть она так улыбалась просто. Анна взглянула на меня, глаза опустила и отправилась отвязывать лошадь. Кажется, легкий румянец лег на щеки ее. Но снова могу ошибаться. Виновно все то же солнце…
 Но как оно шло кудрям Анны. ..
 
В последний вечер перед их отъездом я был в кабинете, услышал шум . Мне доложили , что ко мне барышня пожаловала. Я вышел, увидев восседающую на лошади Розу с растрепанными волосами, горящими глазами.

-Мы поедем к пруду,- сказала она странным голосом, словно бы обиженно- приказным.

- Я никуда не поеду. Много дел…  Прошу прощения, - произнося  последнюю пару слов  уже с осознанием  последующей женской реакции, я даже поклонился, протянул руку , собираясь оставить галантный поцелуй. Конечно, ругаться с ней я вовсе не собирался. Но тон этот  ее сбил меня, не позволил подумать и совладать  с сиюминутными эмоциями, распыляя ссору...
 
- Посмотрим, -вспыхнула  она, резко дернула лошадь,- пошееел!
 
Снова взглядом сверкнув, умчалась, пелену оседающую оставив.

Я постоял недолго, задумавшись. Все это неприятно, но я решил, что сделал все верно. Внутри все вставало на свои места и мне не хотелось, чтобы что-то плохое узнавала обо мне Анна.
Я велел запрячь скакуна, нервно заходил по двору. Мне все казалось, что  Макар нарочито медленно копошится у лошади. Подбежал, оттолкнул его, сам набросил и закрепил узду, вскочил на темного рысака, припустил, разгоняясь уже во дворе. Услышал только крик Макара  вслед :« Барин, вы осторожней, там узда …» и выскочил галопом.
Вот и пруд злополучный минул, перескочив низину грязную, одолел поле наперегонки с ветром.  Вот сейчас повернуть за теми соснами, еще немного- и увижу Анну.
 Выскочил я к самому дому ее, увидел головку знакомую  в саду, радостный, натянул резко поводья, назад отклонившись. Но они почему-то потянулись совсем легко, и небо дернулось перед глазами , и голову окутала резкая боль, стало темно…
Очнулся я …о, боже, на коленях Анны. Едва понял это, дернулся, улыбнуться попытался.

 « Тише, тише, лежите…», - зашептала она, видя, как скривился я от боли. Ручки ее гладили мой лоб раскалывающийся, но все же я почувствовал прикосновения ее пальцев , как цветка трепетного. Нежные прикосновения…

- Что со мной?- спросил я.

- Вы с лошади упали. Ее поймали, там… узда , она оборвалась. Я так испугалась, когда увидела ваше падение. Закричала, побежала… Как хорошо, что вы живы…

Теперь я точно видел, что легкий румянец окутал ее щеки.  То ли от мыслей в ее милой головке, объясняющих, почему это хорошо, то ли от близости моего лица и глаз, ее сверлящих…
 Спустя час  я - с перевязанной головой и она-  подставив голову свою солнцу закатному, сидели  в беседке сада. Поправляла  Анна платье голубое, улыбалась, хохотала, как забавно я сижу, скрестив ноги, и потом начала: « Расскажу же вам  о дружбе моей трепетной…»

А мне было все равно, что она говорит, лишь бы говорила…»

               


                5


«Вот и замкнулся мой сказ…- голос глухо прозвучал, словно даже удивленно, в желтое пятно впитываясь…- хотя, это только начало конца…»

Шелест послышался.  Складывали руки дрожащие листы бумаги, усеивающие стол.  Новый лист положили перед собой .Заскользило перо, да через мгновение остановилось ,покатилось  на пол…

« Не становится легче, о, судьба- судьбинушка… Да что я делаю здесь… Трус, просто трус», - голос в стон превратился, утонули слова горькие в кулаке сжатом.

Внезапно шум послышался, да только на этот раз не вздрогнула ни тень, ни пламя … Что –то гремело совсем рядом за стеной, а вот и дверь тихонько отворилась. Просунулась в щель голова лохматая, в полумраке теряющая черты ясные. Только отблеск   вспыхнул сейчас на месте глаз огоньками двумя, словив что-то взглядом в  темной комнате .. .

Выдохнула голова, покачалась, голосом  хриплым заговорила:

- Ой, чудной барин:  то пишите там что-то, творенья, кажись название им, а после- руки греете над ними, горящими. Давайте камин истоплю…

- Истопи, - в ответ послышалось .

- Я мигом, барин, а это, давайте , заберу…

Осела тень , ничего не ответила. Голова лохматая, подбежав, тарелку с горящей бумагой схватила со стола, подняв, на миг осветила себя: волосы взъерошенные, обрамляющие глаза узкие, нос большой. 
Осветила  и барина, на стуле сидящего. Лоб , нос с горбинкой, бороду- все, что бросало тень в желтое пятно весь вечер.  Все, что сейчас свет огня вобрало и  говорило о приятности черт. Не портила  молодого барина  даже угрюмость, волосистость же на подбородке только придавала оттенок взрослости его  кричащей молодости.

  Исчезла голова лохматая за дверью, молодой человек же вновь набросал в желтом пятне тень свою …

                ...

“Скоро уехали они. В последнем взгляде Розы обнаружил  я тогда , мне подумалось, всю силу женской немилости, куда я так опрометчиво попал. Но я ошибался, что “всю”. Сила эта тотчас вспыхнула почти костром,  обжигая, когда заметила она мой порыв недвусмысленный, обращенный к Анне,и  - ответный, нежный.
Мой взгляд, полный тоски,проводил их повозку по дороге пыльной, помог  преодолеть место низинное разбитое у пруда, пока не завернули они за пролесок. Бродил с таким же взглядом весь вечер, молчал.
Я продолжил попытки заниматься хозяйством, да газеты читать . Несколько раз закрадывалось в голову мою тоскующую мысли тотчас в город вернуться, или вовсе- явиться к отцу Анны, просить руки ее. Да только понимала голова моя бедовая, что бросить имение развалившееся не могу, а муж из меня, неделю назад- студента еще, смешон и жалок.  Деньги нужны были, вот и думал я, где их достать, имя используя, образование, да те средства , что еще оставались. Думалось, восстановить мануфактуру, что отец когда-то образовал, да только рассыпались надежды, как только брал в руки следующий номер, чуть постаревший, газет за кофе утренним.
 Это здесь, словно на островке, в объятиях сонных полей, пруда  время словно расслабилось, улеглось, голову запрокинув в небеса, да проводило своими пальцами- все еще беспокойными –по листве шелестящим ветерком.
Там же, за поворотом, где теснятся груды серых зданий, мостов, трамваев, где на узких тротуарах полами одежды пыльной цепляют друг друга души человеческие, податливые, именно там время взбудораженное, как умалишенная растрепанная девка с немигающим взглядом, подбрасывает фигурки людские, легкие, горсти песка всыпает в глаза широкие, да чувствительные. И вдруг, от чьих-то громких криков, мыслей буйством разразившись, сумасшедшая, в танце диком закружившись, крушит она  души хрупкие, дрожь от топота ее в стороны по земле расходится,в углы ударяясь. И остается  после этого только шлейф дымный памяти, который, рассеившись вполовину, в кудри времени вплетается, превращаясь в волос седой,  твердея, холодея…
 Снова взглянув в запорошенный октябрем стеклянным двор, я открыл следующую газету. “Московский листок” от  девятнадцатого  октября   зашелестел в руках, закричал:
“ Москва, 18 октября.
                …Мы переживаем момент глубочайшей  исторической важности: сердце трепещет при мысли о той колее, по которой отныне покатится государственная колесница…”

“… принятый манифест, дарующий населению незыблимую свободу..”

«Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность …»

Следующая, «Новое время» твердо обнажала бездействие манифеста принятого, о терроризме,  усилившемся   по всей стране, закричала…
 
Отбросив газету, я случайно перевернул  кофе остывший , зазвенела чашка, черноту разливая по листам печатным, впитываясь в них. Я это заметил лишь вскользь , заходил по кабинету, задумавшись. А дверь приоткрылась, Настя заглянула, как всегда смущенно, сообщила, что Пал Палыч просится…
- Ну, это сосед наш, имение его недалеко, там, за лесом, - добавила  сбивчиво, увидев мой удивленный взгляд.

-Зови , что ж…

Я сел обратно в кресло, чашку перевернувшуюся отставил, газеты начал отрясать. А дверь распахнулась, в комнату вошел седовласый,   нахмуренный  ,нет, не «Пал Палыч»,именно "Павел Павлович".  По- другому себя называть он бы не позволил- это я понял по первому взгляду.

- Желаю здравствовать, сосед… Вот, из города возвращался, решил визит составить...Позвольте представиться, так как более общался с батюшкой вашим, упокой господь душу его. Павел Павлович.

- Что ж, очень рад,- я вскочил, руку протянул.

Взгляд его между тем скользнул на стол мой с газетами мокрыми.

- Вы тоже читаете.  Да, неспокойное время, неспокойное.  Манифест теперь вот этот.  Бурлит все, а тут еще он, как глоток воды засыхающему… В имениях крестьяне грабят, разбойничают…  катится  к чертям все! Как вообще такое допустить можно было… И делать что-то надо.  Быстро, стремительно, нельзя позволять , нельзя… Где  видано, чтоб  мыши котом управляли. Позор!  Каждый свое место знать должен!Давить, именно давить!

Раскраснелся он от возбуждения.

Я молчал. Он впился в меня глазами , как булавками. Ухмыльнулся, думаю, оттого, что не поддержал я беседы важной. И, скорее всего, о молодости моей цветной сейчас подумал…А ведь бегающий взгляд его явно говорил о том, что с какой-то целью он пришел.
 Увидел я, что сомнения сейчас кривили лицо его важное. Однако ж, решил  он договорить  , хотя и коротко, судя по сжатым губам, да убыстрившийся речи. Понятное дело, ведь я, по его мнению, ничего не мыслил ни в чем значительном.
А в голове моей бедовой почему-то мысль возникла бесполезная. Этак живописно она заскользила в пространстве, визуализировать принялась, глупая.  « Бывало ли вам когда-нибудь оказаться вдруг в стае волков с голодными глазами или ежедневно бродить среди мирно жующего стада коров с безопасными ушами? Если оскал вам к лицу в хищной норе, или пятнистость ловко смешивает вас с мычащей массой- нет проблем. Ваш организм уютно расположится среди подобных- покусывая, пожевывая или в унисон меняя окраску тела. Правда, это вот все- не обо мне. И надо бы оскал все ж приобрести, если от природы не дан, и коли пятнистости тоже нет. Ничего нет такого, что поделать. Вот и надо отращивать зубы- с ними сподручнее везде…»
Сразу представил я вслед за картинкой яркой, как смачно  и брезгливо сейчас сплюнул отец.
И скривился бы, как сейчас Павел Павлович.

-Ну вот что, предложить хочу вам примкнуть к обществу нашему. Собираемся мы в городе, люди все достойные. Политика, конечно, дело… этакое, однако, коль заинтересованы- милости просим. Я, конечно, понимаю, что добро- оно  по- разному  у всех. Да, думаю, батюшка ваш обязательно бы   решил все верно. Однако ж- наводить порядок пора. А сейчас- пора мне, извольте кланяться…

Решил он, что не только в силу молодости моей цветной и глупой, а еще и по причине разорения имения моего, я жду с нетерпением разделения богатств его, Павла Павловича. Кусок, поди- и мне перепадет…

-Я подумаю, Пал Палыч, подумаю,- сказал я, чувствуя раздражение.

Вышел он, уже скривившись. 

Я сел обратно в кресло, с грузом неприятным после беседы, задумавшийся взгляд уронив в газеты ,  уже начинающие высыхать.  Буграми вздыбленными поднимались на них буквы кричащие…

 В голове всплыли воспоминания увлечений моих учебных. Нельзя их назвать было более, чем увлечением, потому как быстро прошла тогда моя охота и запал. Где-то год назад. Впервые ,еще в гимназии,  едва не застали меня за чтением брошюры « Студенческое движение в России». Исключили всех, кто читал, мое же  имя просто затерялось. Остался  страх с возмущением в голове, переросший постепенно в возбуждение, сливаясь с возбуждением окружающим.
 Тогда я и познакомился с Марией. Милое нежное создание, студентка гимназии с чистыми глазами, голосом тонким и твердым… Увлекся ею, да и увлекся речами ее. Она носила мне листовки, газеты, читала понравившиеся ей фразы из них- с выражением,  розовеющими щеками выдавая волнение. А я любовался ею… Такая вот постыдная  оказия.

Вот и день тот припомнился…

 Шли мы на собрание . Закрытое собрание. Петляли, заныривая в арку, шумных улиц избегая. Изредка Мария аккуратно оборачивалась, тогда видел я ее глаза большие, серые, решительным блеском металлическим отдающие . Потом  вновь словно догонял ее тонкий  напряженный стан, как струна, натянутая одеждами серыми , волосы русые, мягкие, в строгий  каменный пучок свернутые .И только эти шаги маленькие  женские, семенящие, жесты плавные рук изящных, когда касалась она случайно стен кирпичных, и вновь отталкивалась от воздуха… Я думал, что, наверное, не может так выглядеть революция. Пусть холодом проникнуты глаза эти, но не мог-хоть убей, представить Марии лицо на плакате, призывающем к действу кровавому. Странные мысли , не правда ли? Вот и я так подумал, устыдился их, когда дернула меня Мария, зашипела в лицо:
- Ты о чем думаешь? Я битый час тебе рассказываю, а ты глядишь куда-то!
Мы уже подошли к нужному дому. Внутри его ,заброшенного, на третьем этаже и находилась тайная квартира. Были мы уже здесь и ,не сговариваясь, завернули к черному ходу. Дверь  я приоткрыл вытянутой рукой , получилось, словно приобнял тонкую девичью фигурку… Попали мы  в темную затхлость подъезда.
- Тс-с,- пальчик скрестила с губами Мария, подавшись на меня.- Теперь - молчи, пошли скорее…
Тихо поднялись мы наверх и вошли в квартиру. Голос чей-то с железными нотками слова чеканил из глубины комнаты. Затылки недвижимых фигур разбросались здесь, укутанные тишиной. Атмосфера такая заставила тише наступать ботинком . Конечно, Марию она заставила , как мотылька, полететь к голосу. Пригнувшись, она двинулась через толпу, успев меня,остолбеневшего,  схватить за руку, увлекая за собой.
«… Царизм будет уничтожен. И лишь в борьбе обретем мы право свое! Нас все больше, силы наши крепнут. Земля и воля!.”
И, казалось, воздух в комнате наполнился волнительным торжеством, пропитав и людей. Шорох пробежал по толпе.
“ Скоро газеты наши выйдут в свет…”
Мы подобрались почти вплотную к оратору. На  стол опершись кулаком, постукивая им  моментами, он  чеканил и чеканил. Я же видел в нем что-то знакомое. В сторону взглянул, рассматривая Марию. Они были похожи. И дело было  не во внешнем сходстве, а в какой-то исходящей энергии, взгляде блистающем. Все имели такой взгляд, куда только способен я был скосить глаза. В каждой из фигур. Интуитивно я понимал, насколько отличаюсь, насколько жалок для такой торжественности. Под стук мерного чекания я опустил глаза, опасаясь, что кто-то заглянет в них, заметив недостаточную яркость…
« Мы- мстители.  И сволочи, палачи, которые ходят по земле русской, будут уничтожены, как того заслуживают деяниями своими. И мы послужим правому делу…»
- Да, да…- рядом шептала Мария, глазами восторженными, наполненными слезами, не отрываясь от глаз похожих напротив.
Я же поднял взгляд остекленевший на ее раскрасневшееся  лицо. Понимая, что нахожусь в Боевой части партии, где правому делу служили не словами- жизнями. Как продолжал говорить оратор, постукивая до бледных косточек сжатым кулаком…



-Барин, письмо вам,-  в кабинет заглянула Настя. А я бросился тотчас к ней навстречу, испугал, беднягу. От неожиданности, увидев меня, набегающего,  выскочила она за порог, дверь захлопнув.


Это была записка от Розы.
 « Жду вас у пруда к шести вечера. Дело особой важности. Роза»

Был я там уже в пять. Ходил по берегу, думами и волнением окутанный, руки за поясницу заложив.

Шаги хрустящие послышались. Тревожно громкими они  показались в пронзительной зимней тишине. Словно ступали не только на ветки сухие, но и на осколки рассыпанного стеклянного покоя.  Я ожидал, более того- ждал этого, и все же вздрогнул. А после бросился навстречу приближающейся фигуре. Через мгновения уже придерживал за вздрагивающие плечи, укутанные в шаль, запыхавшуюся Розу. Она была одна, не было рядом фигуры подруги, не было Анны, как ни вглядывался я во мрак сгущающийся.  И посыпались из меня вопросы безостановочно, и пальцы от возбуждения крайнего, по- видимому, начали сжиматься, делая больно Розе. Она вскрикнула, жестом сбросив мои руки:

- Вы слишком горячи, Сергей Сергеевич… Вам нужно успокоиться…

- Простите, простите, я не хотел. Письмо ваше, о, оно вывело меня из себя…

Я бормотал сбивчиво, ворот дергая, волосы теребя, заходил нервно по кругу.

- Я понимаю, я все понимаю. И вы правы. Дело , по которому я вас сюда вызвала, не требует отлагательств. Знаете… Знакомство наше, пожалуй, совсем недолгим было. Назвать его можно даже скоротечным и резким…

- Роза, прошу вас…- начал я.

- Стойте!- перебила она меня решительно.

На мгновение  замолчала, видимо, подбирая слова, но тут же с жаром воскликнула:

- И все же я не могу вас оставить в беде!

Я ошалевше пытался распознать в сумраке черты , от которых исходили слова эти. В горле по- прежнему стоял вопрос: « Где Анна?”, но он застрял, словно ком, дергая душу, а ум мой под властью инстинкта уже впился во фразу « оставить в беде».

Роза  взяла мою руку, с тем же жаром продолжила говорить:

- Я познакомилась в городе с одним человеком. Марк.  Я знаю, вам знакомо его имя…

Я тотчас понял, о чем речь и почувствовал раздражение.

- Это знакомство было недолгим,- я перебил ее, освободив руку, отвернулся к невидимому пруду.- Где Анна? Вы так не ответили мне…

Роза  ответила уже спокойнее:

- С Анной все в порядке, поговорим об этом позже. А сейчас я вам советовала бы отправиться со мной. Вас ищут.

Я обернулся, взглядом пронзив  очертание  ее лица. Даже в сумраке она заметила это, ответив жесту моему молчаливому :

- Да, именно так, я узнала все. Имя ваше  блистает в сводках и в устах полицейских. Вас ищут, не сегодня- завтра прибудут сюда. По старой дружбе советую… Едем, сторожка в нескольких верстах отсюда есть, в лесу. Отец давно забросил ее. Там безопасно…

Я вскипел. Жар бросился в меня, воспламеняя тело, мысли.

-Роза Павловна , извольте объяснить, почему я должен ехать куда-то из дома своего. Нет вины на мне, я…

Она перебила меня  еще более спокойным голосом, подойдя близко. Подробности изливались  ее женственным голосом, подобно змеям, удивляя своими тонкостями, заплетались в узлы на шее моей, дыхание делая прерывистым, все крепче нажимали, пока не захрипел я.

-Их задержали. Мария среди них была. Девочка открыла все подробности убийства ,открыв и ваше имя.

Я, обомлевший, смотрел в сторону, не веря до конца в реальность и этого сумрака, и этой фигуры напротив, и самого себя, стоящего у пруда, где совсем недавно, полный надежд, плескался и небу подмигивал.

- Я прошу вас, Сережа, едем со мной,- очнулся я от этих слов. Роза шептала мне их с жаром на ухо, касаясь губами напряженной щеки моей, прижимаясь всем телом .- Я спасу вас…

Одеревенелый, брел я через кусты, ведомый ручкой маленькой , впившейся в мою ладонь. И все еще не верил. Нет, не  Розе, а реальности…”

                6

Теплый свет из камина  окутал комнату, осветив сейчас кровать широкую, стены  в чучелах устрашающих , окно , мраком глядящее, да и молодого человека, сидящего за столом.

Листы бумаги окружали его, усеивали  пол те, что незаметно соскользнули…

Снова он писал , не обращая внимание на лохматого большеносого человека, который , на коленях  примостившись, аккуратно подкладывал дрова в огонь .

- А что ж, барин, может и поужинали бы? – поднялся он, стряхнул ладонью прилипшие щепки.

- Да, нет, Егор, иди уж… Отдыхай, я посижу еще…- не отрываясь пером двигающимся, пробормотал молодой человек.

Только когда затворилась за Егором дверь, вдруг замер на мгновения молодой человек, потеребил бороду, да и снова заскользил пером, взглядом по бумаге…
               
                ...


"В танце бешеном смешалась метель внезапная с сумерками, когда скользили мы на полозьях по знакомому мне полю. Прихлестывал извозчик лошадей, Роза трепетно прижималась ко мне, остекленевшему. Взгляд мой бесконтрольный , освожденный  мыслями тягучими и  воспоминаниями яркими, кажется, желал затеряться в постановавшем дуэте вьюги и ночи.  То и дело он невидяще замирал. Замирал, наблюдая вдруг появляющееся  бледное лицо Анны, которая смотрела на меня, прозрачная,растерянная, шептала что-то сбивчево, осуждающе- о, боже, даже презрительно. И исчезала, сердце ранив.
Вдруг оживали и события учебных дней, эхом зацепившиеся за жизнь мою бедовую. Снова смолкал стон непогоды, вырастали снова стены города перед моим лихорадочным взором.
 А стены те были сонные, прячущие за собой солнце рассветное. Мы же снова шли под покровом тревожной цели, лужи расплескивая шагами бесконтрольными. Все внимание наше было обращено на стены молчаливые, улицы гулкие, опасность, казалось, хранящие за каждым углом. Первой шла Мария, дорогу знающая наизусть. За ней брел я, и замыкал такую цепочку Марк- худощавый, гибкий, может быть потому и быстрый- в суждениях, в движениях, словно крыс. Дополняла эту схожесть и привычка его морщиться при малейших эмоциях, отчего очки, сидящие нелепо на носу, съезжали. Он поправлял оправу, пальцем заталкивая ее наверх. И движение это уже давно перешло в привычку. Глядел я на него всегда с опаской и ужасом, внешность его была совсем не шпионская. Но стрелял он гениально, если , конечно, слова эти можно соединить. Вот потому и бежал он сейчас за мной, сжимая в кармане пистолет.
 Добраться мы должны были до здания где-то около набережной, пока не оживился город. Там, в подвале, в комнате подготовленной, и должны мы были дождаться , когда в полдень по улице пойдет мимо окна нашего советник губернский . Мария хорошо знала его по внешности, я же в дополнение обеспечивал безопасность, даже не знаю, в каком именно смысле. Наверное, если бы вдруг закружилась рукопашная.
 Нам везло. Город надежно спал. Кое- где дворники шумели метлами, но Мария быстро и решительно обходила  все опасные места. Сделали  мы еще один  непредвиденный крюк, оббежав  на одной из улиц и  двоих потрепанных гуляк , которые, едва удерживаясь на ногах, волтузились у дверей ресторана.
Похоже, пришли. Уверенно и стремительно фигурка Марии вбежала в подъезд  дома, спустилась по лестнице. Мы оказались в грязном затхлом подвале. Проследовав еще несколько шагов, оказались в небольшой комнате, окном маленьким выходящей на улицу. Марк  и Мария тотчас впились взглядами в грязно- желтые размытые стекла. На уровне их глаз сейчас прошел дворник, метлой размахивая. Его просматриваемость  оценили взгляды нашей компании. Остались довольны: Марк скривился, крякнул, Мария вздохнула… Я же разгреб обломки кирпичей на полу каменном, устроился на газете, опершись о холодную стену. Полдень был еще далеко.
 Я открыл глаза, почувствовав пинок в руку. Передо мной шепотом ругалась Мария, нежным взглядом меня пытаясь убить. Было ясно: полдень рядом, судя и по тому, что и через окно грязное свет дневной, солнечный  теперь  ложился и в самые дальние углы. Дрожь яркая пробежала по телу, когда  в голове сонной теперь и цель нашего визита сюда прояснилась. Вскочил я, насупился в напряжении. Мария, не отрываясь, глядела на кусочек улицы через пыльное стекло. Там мельтешили юбки, сапоги, рубахи, зонтики , мешки. Все как-то смешалось в голове моей. Я ненавидел эту свою эмоциональность. Заставил себя наблюдать, дыхание выравнивая. Внимательно наблюдая за фигурами на тратуаре, их походками.
 Вдруг в общую массу толпы влился субъект , разительно отличающийся  от всех. Фигура его, грузная, полная, чуть отклонившись назад, несла впереди себя  внушительный живот, обтянутый  рубашкой белой,  слегка прикрытый несмыкающимся сюртуком. Походка от этого груза казалась качающейся. Так он и плыл по тротуару, что-то выкривая из пухлого рта, замахиваясь такой же пухлой рукой на семенящего рядом , судя по одежде, лакею. Только я успел подумать, что и этому типу было бы сложно быть шпионом, как рядом со мной Мария вдруг напряглась, как струна, похоже, всей силой внутренней своей бросила взгляд стреляющий Марку. Тот тотчас напряг руку, целясь в толстяка…

« Сережа, он будет  с  вами… Сережа?”

Я вздрогнул. Оказалось, мы уже приехали. Да и  метель утихла. Роза  указывала на извозчика, сейчас сметающего снег с повозки. Лица его было не разобрать, да и не старался я. Рядом, в сером сумраке еще большим оттенком серого выделялась изба, пара силуэтов деревьев .
 Внутрь я зашел, в тепле сразу почувствовав расслабление. Роза что-то говорила извозчику , называя его « Егор», я же прошел по всем доступным местам. Изба была маленькой: комнаты две, да передняя , добротная, чистая. С одной стороны стену, густо усеянную чучелами , занимал камин, вторую - широкая постель. Стол, стул недалеко от окна довершал обстановку.
  Именно здесь замерла сейчас Роза. Я видел ее спину, в корсет заключенную, шею напряженную, длинную. Она глядела куда-то за окно, но, думалось мне, не взглядом художника или поэта. Я чувствовал исходящий от нее порыв. И в ответ тотчас поселилось во мне еще одно чувство. Оно не растворило раздражение, страх, злость, блуждающие сейчас во мне. Оно притупило их.
Я подошел к  Розе, схватив за руку, резко развернул лицом к себе.  Глаза наши были совсем рядом. Она тяжело задышала, напряглась на мгновение, но тотчас ослабла. Ослабила и  кисти. Они повисли в руках моих, сжимающих ее тонкие  запястья. Я пытался совладать с дыханием, вздымавшим тело мое, сжал зубы, она же дотянулась носом до скул моих напряженных, заскользила по ним губами…
 « Змея с косичками,» - промелькнула мысль, еще больше возбуждая меня. Сдернув с плеч ее платье, теперь почувствовал я  женское тепло. Ароматом сладким испарялось оно к носу моему раздувающемуся.
 В дыхании сбивчивом взорвалось   новое чувство в  голове, теперь все же  отодвигая раздражение, страх, злость…
Почувствовал я на мгновения твердость стола, упершись руками в него, а после : рюшечки разрывая на теле женском, лежащем на столе, скользя по гладкой коже пальцами, слыша на такие же короткие  мгновения грохот падающих свечей,  на доли секунд концентрируясь  в порыве резко сбросить  кипу газет, под руку попавшихся, на мгновения снова чувствуя, как  руки женские распахивают рубашку на груди моей, пуговицы вырывают … Ощутив эти секунды и мгновения, я  коснулся губ Розы, приоткрытых,  так далеко запрокинутых ее тонкой шеей ,и растворился в чувстве новом, теперь  поглотившем на мгновения все: раздражение, страх, злость …  "
               
                7


Свет от горящих в печи поленьев теплой желтизной распластался по убранству скудному крестьянской избы, но до стены не дотянулся, проглоченный густым мраком. Зато здесь, у самого распахнутого лона , где и жар щеки ласкает, и глаза слепит огонь страстный, и потрескивание звонкое слышится искристо, здесь блики живые прыгают, скрашивая, сглаживая  горячим танцем серость скамейки, убогость  стола щербатого и  угрюмость молодого  человека, сидящего за ним. Задумчивого,  взгляд свой подпершего кулаком, нос с горбинкой напрягающего во вздохе тягостном, бороду изредка теребящего…

Дверь скрипнула, с обрывками заскочившими мороза, старик вошел. Укутанный в тулуп заснеженный, шагами  грузными прошел он  к печи, шапку скинул, отрясая россыпь нежную, уже начавшую превращаться в капли, покряхтел, обернулся к человеку за столом:

- Все, человече, коню твоему немного соломы дал, что есть…Эх, метель разыгралась, черт свадьбу играет. Эх, вовремя, человече, к хате прибило тебя… Эх… Ну, и отдыхать уж пора пришла..

Скинул он тулуп уже.
 
- Я бы посидел еще,- тронул бороду снова молодой человек.

- Ну, что ж, воля твоя. Сиди, коли так, а после вон- на топчан ложись.

- Спасибо вам… А  может есть у вас бумажка какая, перо… Хотя, откуда, глупость сказал...

Старик словно и не услышал. Обошел печь,  медленно занавеску , полок скрывающую, приоткрыл. Показалась головки две детские ,  на ворохе сена лежащие. Жилистая рука старика медленно коснулась  их по очереди, трепетно, дрожа, чтоб не разбудить. Обернулся он, когда вновь аккуратно занавеску задвинул, взглянул на человека, сидящего за столом, сухо сказал:

-Были тут газеты какие-то. Дочка все читала, научилась делу этому… В печь я их  побросал.

Прекратилось шуршание . Улегся старик. Задышал глубоко.

В пламя, пожирающее тельца деревянные, глядел человек, слушал вой голодный метели, да все мысли такие же голодные, такие пожирающие подбирались в голову уставшую. Покрепчавшие с ночью, сводящие с ума…

Бросился он к своему тулупу, из кармана достал сверток бумаг перевязанный. Дернул за край тряпичной ленты, и листы из рук дрожащих полетели на пол. Человек испуганно глянул на печь, присел, собирая исписанную бумагу, вглядываясь в неровный почерк, буквы дрожащие, но даже в полумраке узнавая каждое слово. Свое, и потому узнавая. Среди кипы листов  нашлись чистые. Их положил человек на стол, к печи подошел. Заглянул внутрь, полено сбоку взял, сгреб им на край головешек черных кучу… Примостился, да и зацарапал по бумаге…
                ...
               
«Верно, защитная реакция у меня такая теперь- писать. Всячески человек за жизнь и рассудок цепляется. А, зацепившись, желание начинает чувствовать внутри растущее, распирающее, требующее все больше. Только чувство это у всех разное. Бывает, цепляет оно только касанием несмелым, а может и ласковым окружающее, потому как не позволяется ему более ничего, а другое- взрывает, мчит, как ураган, стирая. И создан ведь так человек.- цеплять, непременно, цеплять все, что его окружает.
 
Отец сказал бы, что вредные мои мысли.

Но- трудно писать сажей, продолжу . Не ведая, для чего. Кажется, и легче мне не становится, да рука , мысли просятся…

Дни тянулись в заточении моем долго. Казалось, нет  более ничего в мире , кроме камина этого, постели, пропитанной духами Розы, слепой белизны за окном, да лица   Егора.
Роза, заезжала, конечно. Раза два в неделю. Тотчас обвивала шею мою змеей бархатной, пахнущей другим миром и женским желанием. В исступлении целовала, рубашку расстегивая. Я каждый раз сначала отталкивал ее, вопросы жестко бросая. Она шептала только: « Потом…потом… как я соскучилась…» И снова постель, успевшая растерять капли ее аромата , снова восполнялась всей яркостью, гаммами, усиливаясь в страсти , да нашим общим запахом пылая через минуты. Запахом, которым дышал я каждую  ночь, измученный бессонницей и видениями, боящийся любого шороха, в чучелах разглядывая  оживающие морды.
Потом она, растрепанная, на плечо старалась положить мне голову и морщилась от моих вопросов. Отвечала односложно, нехотя, словно даже обижено. Я понимал, что она хотела теперь словесного внимания. Уши ее тоже требовали удовлетворения. Но реагировать на это я точно не собирался.
 Внутри все сильнее разгоралось раздражение. Вот и сейчас ее душное: « С Анной все хорошо. Просто я домой уехала, а она не пожелала, осталась в гимназии… Не знаю, я боюсь ехать к тебе… К нам никто не приезжал… Я  не знаю , ведь газеты тебе вожу… Вот и читай…» Это для меня было, словно дышать вполсилы. Я , раздраженный, вскакивал, к газетам бросался.

« Ах, Сережа, ты бываешь таким занудой…» Скорее всего в тот момент она надувала  губы, водила плечами капризно. Но я не смотрел. Все мое внимание тонуло в  буквах печатных кричащих, но большей частью- бесполезных...

 В тот день она приехала рано. Едва хлопнул Егор дверью, проводив Розу, я уже стоял у него за спиной, одетый:

-Егор, подготовь рысака.

-Ах, барин, куда ж это вы? На ночь –то глядя… Да и не велела…,- тут осекся он, затеребил нос большой.

« Не дурак все ж Егор,»- подумал я.

- Да, и еще, Егор,- остановил я его , уже порог перешагнувшего,- сломанная упряжь, больная лошадь- все это не остановит меня, потому: сделай все хорошо.
Он ошалевшее глянул на меня, его активно кивающий затылок я видел весь путь по коридору. Он скрылся за дверью, я же зашел обратно в комнату. Газеты побросал в камин, листы свои исписанные сложил, попытался затолкать их в карман, но их уже было слишком много.

 « Кусок трусливой жизни не лезет в карман,»- подумал я.

 От простыни оторвал я полоску, свернутые рукописи свои перевязал, в карман внутренний наполовину поместил. Сюда же и фотографии матери, отца аккуратно вложил.
  Я запрыгнул на скакуна, вдохнул воздуха морозного стеклянного, махнув Егору, припустил  по белизне бесконечной.
Через пару часов я уже видел знакомый дом Анны, место то, где держала она нежно мою голову. Палисадник был теперь холодом укрыт, и не было здесь знакомой головки рыжей. Приняли у меня лошадь, докладывать о приезде  хозяину побежали, а  навстречу мне уж выбежала мать Анны- Ирина Сергеевна , в одной накидке, с глазами заплаканными:

- Сережа, Сережа, где она? Ты от нее?

Я внимал, пошатываясь  на ногах ослабевших. Дергали ручки ее тулуп мой.
Здесь и отец Анны вышел- Петр Андреевич, нахмуренно поздоровавшись, он оттянул жену от меня.
 
- Ну, довольно слез, не позорься! Иди в дом. Хватит, говорю.  Нет у нас больше дочери,. На порог ее не пущу…

От рыданий  видимая дрожь прокатилась по телу жены, в грудь мужа уткнувшейся.
- Все, довольно, говорю тебе. Идем в дом,- это он мне кивнул, придерживая Ирину Сергеевну, развернул ее к дому.

- Что ж, а вы где были, сударь? Не слышно было о вас месяц как, – отец Анны разливал по рюмкам настойку.

Мы сидели у камина, Ирину Сергеевну отправилась по наказу мужа отдыхать. Она не сопротивлялась, уже поняв, что я не знаю о судьбе дочери ничего.

-Дела были, не могу пока поведать о них,- и рюмку я тотчас в три глотка больших опустошил. Петр Андреевич , увидев это, тотчас наполнил ее снова, едва коснулась она столика.

- Что ж, дела теперь у всех тайные.У царя- свои, у буржуазии- свои, у крестьян- свои, у дочери моей вот- свои…

С горечью проглотил он содержимое рюмки, хоть настойка в ней сладкая была.

- Давно она здесь была?- спросил я.

- Месяц уж, как ни слуху, ни духу. Последний раз выгнал я ее. Такие речи в доме этом произносила, что…- сжал губы ,  паузой фразу наполнил. Словно бы уже и не ждал я ответа вовсе, но вдруг он  продолжил, обращаясь к камину:

- Кто ж это в уши ей нашептал глупости такие, дурехе наивной? Ведь совсем о нас не думает…

Опустил голову на мгновение он , затих , но снова вздрогнул, начал наполнять рюмки.

- А что именно говорила она?

Взглянул он на меня хмуро:
- Что ж, значит, решил искать ее?

Я промолчал, теребя рюмку.

- О "борьбе святой", " деле правом" говорила… Так и говорила, подумать только...
Качнул головой Петр Андреевич в удивлении искреннем.

- Вот что, вы матушке моей  передайте, что видели меня, что по делам я отправился. Письмо я ей писал, но все ж  вам она скорей поверит…

Я попрощался скоро, обещая, что обязательно им сообщу обо всем . С криком благодарности бросилась  ко мне мать Анны. Отец лишь сухо попрощался, но надежда блеснула в глазах  их одинаковым светом.

                8               

Все завывает метель за окном, завывает брюхом ночным, облизывает углы избы, в мельчайшие щели дверные просачивает голод свой. И печь, кажется, еще шире раскрыла лоно свое, еще сильнее огонь в нем обнял крепкие дровины.

« Береза хорошо горит, именно так сказал бы отец…»- прошептали губы человека .

Он по- прежнему сидел за столом, изредка прислушиваясь к звуку непогоды за окном и – вновь царапал бумагу, полностью окунаясь в это занятие, пачкая руки, цепляя после и нос, и щеки… Лишь борода, не тронутая ни бликами пламени, ни сажей, шевелилась и шевелилась, управляемая подбородком неспокойным и губами, беззвучно шепчущими что-то…
Сейчас взглянул человек в сторону, за печь, мрак ощупывая взглядом прищуренным . В который раз казалось ему, что шорох оттуда раздается. Не спит, кажется, старик, наблюдает. И глаза его светятся огоньками. Фантазия ли это рисовала, или правда… Только точно знал человек, что время ночи и тишины для впечатлительных людей- почти испытание. Это и прошептал почти беззвучно, добавив, что отец не занимался бы этим всем.
 Мысли такие, верно, сбили человека с мысли, а быть может устал он просто. Встал, по полу дощатому ступая аккуратно, прошелся вглубь избы, туда, где топчан старика сереет. Снова показалось, что глаза желтые сверлят его. Да, нет , точно!Ближе двинулся человек, как вдруг тень серая, владелица глаз ярких, с мяуканьем кинулась под ноги. Подскочил человек, ругнуться впору, да сдержался. Обратно к столу побрел, выглядывая кошку, да спряталась она, видно где-то.
 Снова сел, провел рукой по измазанным сажей листам,снова заскрипел, последние листы пачкая…

                ...

“Так покинул я родителей Анны в поисках ее самой.

 В город я добрался быстро. Страха не было уже внутри. Решительностью заполнилось сознание, глазам твердый блеск придавая, губы напрягая. И сжали стены каменные меня , смешав с толпой.  Вдохнул меня  воздух тяжелый, прижимающий к мостовой , изуродаванной  пятнами  грязного снега.  Пропитался  я тотчас запахами тягучими, осязаемо темными.
 Двинулся в нужную сторону, все ж избегая центральных улиц. Взгляд мой  выдергивал с ожесточением фигуры полицейских, словно мухоморы, из серой толпы. Я шарахался в стороны, ныряя в знакомые, не позабытые арки и дворики. В беге лихорадочном вспоминал на мгновения спину напряженную Марии, чувствовал вновь стучащий в ушах адреналин, мчащийся по венам страх.
 В подъезд знакомый завернул, здесь, в полумраке с облегчением вдохнул пыльную сырую затхлость. На четвертый этаж поднялся, чуть помедлив, сжал пальцы в кулак, да обернулся с зависшей для удара рукой. Чуть успокоился, аккуратно стукнул дважды. Через паузу – еще раз… Здесь на мгновения окуталось сердце  страхом от осознания, что по ту сторону только и ждут меня полицейские, уже подкрадываются к двери, ожидая… Но я постучал  еще трижды. Дверь быстро распахнулась, не позволив ожиданию  забраться в мои фантазии .Знакомые глаза со сдвинутыми бровями быстро оглядели меня. Втянутый внутрь, я  быстро оказался уже на середине коридора. Обернулся. Марк тихонько закрыл дверь, все с теми же сдвинутыми бровями над очками. Привычно их поправив, он зашептал, так же привычно, не видел ли меня кто… Я в отрицании дернул головой, раздражение вдруг почувствовал. Неизвестно даже , от чего. От всего, верно, что проиходило со мной. Обернулся, слова подбирая, да и замер. Из комнаты сейчас выбежала Маруся, все с тем решительным взглядом, руками нежными, которые сжимали газету. Она была здесь:  цела и невредима. В голове замельками мысли и домыслы, я же бросился к ней ближе, словно боясь, что исчезнет она.

-Маруся!- вскрикнул, шиканье сзади услышав Марка, уже шепотом , но так же возбужденно, в лицо ее заговорил : Маруся… Как же ты? Ты цела? Тебя отпуcтили…

Они оба  глянули на меня, как на сумасшедшего. Марк от удивления брови расслабил, снова на край носа уронив очки, Марусино же лицо сменило удивление на подозрение.

-Это ты о чем? Сергей, где ты был все это время?

- Мне сказали, что тебя задержали…

Я не стал добавлять ничего о ее предательстве, взгляд ее увидев вдруг. Я вдруг понял, что она этого не могла сделать. Пусть чуть ниже этого каменного лица и сжимали самые нежные руки на свете газету , выкрикивающую лозунги. Не могла…
- Кто тебе такое сказал?- она ухватилась за рукав мой, явно пытаясь оторвать его.

- Маруся, скажи мне сейчас, ответь на вопрос… Знаешь ли ты Анну? Рыжие волосы, родинка на шее. Родители ее сказали, что в городе она...

Обхватил  я Марусю за плечи, легче мне так было говорить, да тотчас она руки мои сбросила, раздраженно бросила:

- Ну, вот, мало того , что пришел , неизвестно  откуда, так еще  расспрашивает. Марк, ты зачем его сюда пустил?

- Маруся, я все тот же, спрашиваю же только для себя…

- - Ах, вот оно что… Ну, да, как же, женские юбки тебя всегда больше интересовали, чем дело,- задышала возбужденно Маруся, стрельнула глазами, указывая на дверь, вскрикнула, позыбыв в эмоциях и о конспирации:  Прочь! Уходи..

Газетой шурша, бросилась в другую комнату. Я взглянул на Марка.
 
- Марк..

- Сергей, думаю я знаю, о ком ты…Виделись мы на собрании. Пришла когда-то эта Анна  не одна.Я запомнил ее... Вернее, больше все ж ее подругу. Роза была с ней. Девка такая ладная,- ухмыльнулся Марк мыслям каким-то , блеснув взглядом через очки в пол.- Все о тебе расспрашивала, кстати, как узнала, что был ты здесь. Анна – эта удивительно даже… Пришла, скромная, взгляд потупит, сидит, а потом… И бывалые ребята- с уважением к ней…

- Марк, спасибо… Спасибо. Поверь, я и вправду для себя спрашиваю…

- Ну, раз до сих пор не ворвались сюда, значит, похоже, один ты все ж пришел. А в остальном- уходим мы все равно сейчас. А о вере тебе скажу. Время такое, что матери родной не веришь…
 Я заглянул в комнату. Сидела Маруся за столом, взглядом упершись в газету. Я коснулся плеча ее, натянутого , как струна. Дернулась она от прикосновения всем телом. «Прочь,» -прошипела . Мысль промелькнула во мне. Показалось мне, что – позови я  за собой Марусю, она пошла бы… Я молча убрал руку, заметив, что перевернута газета на коленях ее, поспешно вышел…



Это была она. Рыжая прядь выбивалась из-под плотной шляпки. Прядь, которая давно не видела солнца, здесь, в жерновах города серого казавшаяся с коричневым тусклым оттенком. И все же это была она- милая Анна, курносый нос уткнувшая в газету здесь, на тратуаре. Я, биение сердца успокаивая, глядел на фигуру такую родную, тепло разливающееся чувствуя. Рядом приглушенным теперь казались и шум улицы, и крик громкий разносчика газет, выбивающийся из общего фона.
 Я подошел к Анне, коснулся руки ее. Она взглянула, вскрикнула, еще сильнее сжав газету. Теплел, теплел ее ошарашенный взгляд , заскользил по мне, то улыбкой озаряясь, то удивлением, то растерянностью. Я же глядел на милые черты, теперь понимая, что уж точно стало все на свои места…

- Вы бороду отрастили… Ах, глаза уставшие…- прошептала,- пойдемте.

Я руку ее почувствовал, словно трепетный цветок, посильнее сжал, так и  оказался сначала в подъезде, одном из тысячи сырых, затхлых этого города, в дверь заскочив, оказался в одной из тысячи квартир, одинаково неуютных этого города. Но, главное, что я был с ней…
 
- Милая Анна, милая…- я следовал по квартире за ней, как привязанный. Она двигалась, быстро семеня. Задвинула шторы, дверь входную вновь проверила, к столу подошла, разложила газету, которую только что принесла с улицы.

- Ах, Сергей,- обернулась, коснулась меня, отвернулась, теперь пальцами касаясь шрифта черного, фотографии с решительным , совсем юным девичьим лицом.-  Посмотри, она… Она – герой, настоящий герой. Спиридонова- обычная девушка, а сколько силы, решительности, твердости…

На мгновение я глянул , пробежался по строкам кричащим. Говорилось о  Спиридоновой, члене партии эсеров, которая совершила террористический акт в отношении  тамбовского помещика и начальника карательного отряда, советника губернского правления некого Луженовского. Она же даже не сопротивлялась аресту.

- Она страдает, но страдает за нас, за будущее, понимаешь…

Я развернул ее лихорадочный взгляд к себе.  Она горела, цепляясь за руки мои прохладными пальцами. Шептала и шептала в беспамятстве о борьбе. Я же глядел на волосы ее. Здесь, в полумраке комнаты, впитавшие свет через серые грязные шторы, казалось, пряди ее поседели.
 Я понял вдруг, что говорить о родителях бесполезно.

- Анна, Анна… Послушайте , да, да… Конечно, Анна… Ты же знаешь, милая Анна, девочка моя…
Она опешила , но взгляд ее прояснился, только  удивлением  полноводным  наполнившись, словно пруд по весне.

- Вы… Что вы сказали?

Я увидел румянцы, привычные румянцы на щеках ее. Те же, что и в палисаднике, когда я лежал на ее коленях. Наверное, именно это раззадорило меня.  Говорить нужно было правильно, впечатлить, я продолжил, нахмурившись:

- Анна, вы, думаю, знаете, что я- непосредственно отношусь к партии, участвовал …

- Вы лжете,- она отшатнулась, словно от чумы.- Вы лжете, лжете… Ведь я знаю, что исчезли вы. Роза мне сказала, что вы бросили , бросили правое дело, отзываетесь о нем…

- Роза? Она вас привела сюда? Так…Это именно так… Она… – я понял вдруг .- О, боже, Анна, я прошу вас, поверьте мне, что не испытывал я ни к кому более трепетного чувства, чем к  вам, Анна… Я молю вас, едем со мной, я обещаю, что сделаю все, что в моих силах, чтобы вы заботой, любовью окружены были…

Руки мои протянутые она оттолкнула, дернувшись всем телом , словно от чумы- снова.

- Уходите, уходите, я не хочу вас видеть, вы лжете. Разве ведомо вам, что такое любовь?… Ведь все , все в ваших руках не по-настоящему. Вы не способны любить, только игра, только "вполсилы" окружает вас.  Уходите, я… я ненавижу вас.
Я увидел в глазах больших, что  испытывает моя милая Анна  именно это чувство. И так же сильно, как способна любить…


Я мчался, именно мчался назад, к сторожке, задыхаясь от едкого возбуждения. В мыслях моих я говорил с Розой, кричал  и даже душил ее. Думая об этом, сжимал поводья, впивался в них,  губы прикусывая.
 Соскочив с лошади загнанной, заметил я  следы от повозки, дверь выбив ногой, оттолкнув подскочившего Егора, в комнату ворвался.
 Роза  стояла у окна, спиной отвернувшись, уверенно сложив руки , локти обхватив, только шея дернулась ее немного, когда услышала она шаги мои приближающиеся. Дрожь эту я  заметил  потому, что не спускал взгляд свой, желания маниакального полный, с шеи тонкой, приближаясь к ней. Резко развернул ее за руки, тряхнул жестко. Она смотрела на меня спокойно, только вена на шее  пульсировала,  выдавала, что все же человек она, и страх ей не чужд. Я задыхался .

-Вы мне делаете больно… Прочь!- она взвигнула, руки ,наконец, освободив.
Теперь мы оба дышали тяжело, сбивчиво.

- Неужели вы , Сережа, все же нашли Анну?- она  улыбалась, все же отходя от меня подальше.- Какой же вы страстный, Сережа.

- Зачем?- я подходил ближе, не сводя взгляда лихорадочного с ненавистной фигуры.

- Сережа, ваша эмоциональность излишня в разговоре. Успокойтесь. Я вас прошу.

Я оперся о стол, почувствовал вдруг дикую усталость, нахлынувшая лихорадка отступала. Я сел, в волосы погрузив руки.

-Зачем?- повторил вопрос, голову перекатив на ладонях дрожащих, уперся взглядом на Розу, глядящую сейчас на камин.

Внезапностью вдруг охватилось лицо ее, уже успевшее успокоиться, исказилось оно, сморщилось, словно у старухи, зашипело, как чан с зельем у ведьмы:
- Потому что нельзя трогать мое!Это было мое…Ты был моим ,и нечего ей было касаться моего…
 Я видел, как пар пошел- нет, не от косичек ее противных. Они уже давно превратились в космы развивающиеся, казалось, поднявшиеся сейчас дыбом, в возбуждении завьюжившие над камином.
 Я был спокоен. Подозрительно спокоен.

- Ты ее специально отвела туда, в эту партию боевую…

-Верно, именно туда. Это было нетрудно: заинтересовать ее. Достаточно было сделать вид, что мне это нравится…А увлекается она чем угодно и быстро,- Розу забавляли ее собственные слова, она улыбалась.- Да, такая натура- вечно увлеченная. И, значит, сама виновата.

- Но ведь она любит тебя. Ты – ее главное увлечение…

Роза вытянула руку к огню, полюбовавшись на расправленные пальцы, сжала их.

- Да, так и продолжалось бы, не появись ты, Сережа…

- Я не нужен тебе. И здесь… Ведь никто меня не искал, верно? Ты играла.

-Я выхожу замуж, Сережа. Гальский. С ним мне будет уютно, и, как ты выражаешься, « играть» удобно... Хотя я не играю, я просто так живу и беру то, что принадлежит мне.Так все делают, разве- нет? Муж мой будущий занят государственными делами, управляет  больницами,домами для умалишенных, банками, ювелирными магазинами…  На днях я переезжаю в город. Дом на набережной с огромными колоннами , на который я любовалась много лет, еще с детства… Теперь я там буду жить, пить кофе на балконе и иногда вспоминать тебя, мой милый друг,  и это- ответ мой на все твои вопросы. Прощай, Сережа… Думаю, если поумнеет когда-нибудь твоя Анна и выживет… Ведь собралась она участвовать в чем-то посерьезнее собраний партийных…
 Я сорвался с места, опрокинув стул, увидев  расширенные от ужаса  глаза Розы. Руки мои сжали с остервенением воздух вблизи  тонкой  ненавистной шеи  . Она успела отскочить, поскользнувшись, упала у порога, взвизгнула. Я тоже не смог удержать равновесия, рухнул , одну руку подставив под себя, другой же железной хваткой успел ухватиться за ногу ее. Тотчас ,извернувшись, она ударила меня каблуком по лицо. Я вскрикнул, разжав руку… Вывалившись в дверь, я нагнал ее, запутавшуюся в платье. Мы упали в снег, она барахталась с остервенением, я же подбирался к шее тонкой, сгребая  все ее тело в охапку, роняя капли крови с разбитого лица на платье, на снег. Егор подскочил, оттаскивая меня, получил оплеуху мою разгоряченную, снова уцепился за меня, упираясь . Ему удалось все же вырвать  одну руку мою из железной хватки, потом и другую ослабить… Роза отползла, с ненавистью глядя на меня, выдохнула: « Пожалеешь ты об этом» . В повозку запрыгнула, хлестнув лошадь, прочь заскользила.
 Егор помог подняться фигуре моей потрепанной, снегом обтирая нос мой, бормотал:

- Эх, барин, что ж это вы- грех такой на душу… Уезжать вам надо. Что ж, сами знаете, бабы эти. А коли еще барыней зовется- эх...

Я отмахнулся от новой порции снега в руках Егора, подумав, что совсем не глуп он, направился к лошади.
               

Опустошенный, ехал я по белому миру от сторожки, не разбирая дороги. Глупости, глупости, сплошь- они преследовали жизнь мою. Именно об этом думал я, отпустив поводья, инстинкту  доверившись.
« Права все же Анна, права,- думал, мешком осунувшимся двигаясь в такт шага лошади.- Все вокруг меня « вполсилы», все во мне ведомо эмоциями, страхами, глупостью. Вот и сейчас, взбудораженный, помчался, бросив Анну. Для чего? Услышать то, что и так знал, дать возможность посмеяться косичкам злобным. Глупец…»
 Небо, и без того хмурое, и без того вечером зимним укрытое, еще больше вдруг прогнулось  дымчатой пеленой. Снежные частицы сорвались  вниз, подгоняемые усилившимся ветром, бросались в сторону. Назревала метель.  Наверное, чтобы заметать шаги мои глупые здесь, в самой середине безмерного поля.
Избушку, занесенную снегом, сереющую крышей у самой кромки леса, заметил я, лишь когда лошадь уперлась в покосившуюся изгородь, едва проглядывающую в сугробах. Спрыгнул я, одеревенелыми ногами добрался до двери, ощутив здесь дыма запах, как вестник живых душ, тепла, постучался.
Дверь отворил старик. Сухой взгляд его заскользил по мне, взгляд, бывающий лишь у стариков: без излишнего любопытства, медленный, уставший, самую суть схватывающий. Да так ничего и не сказав, отошел он в сторону телом сухим, сгорбленным, пропуская меня . Тепло густое проникло в меня. Отогреваясь, ближе пододвинулся к печи я, руки протянул к поверхности ее, дышащей жаром. В самом углу комнаты, сажей пропитанной, притихшие мальчик и девочка, лет пяти- шести от роду, похоже, близнецы, с любопытством разглядывали меня, продолжая кошку гладить. Она мурлыкала, выгибая спину, да только ручонки ребят вдруг  замерли в бездействии. Отвлек я их от игры появлением своим .

- Что ж, человече, раздевайся, да ближе к печи подвигайся,- старик к огню подошел, лицо его заостренное , руками жизни в спине наклоненное к земле, застыло у шестка. Ухватив котелок, поставил он его на стол, стоящий тут же, крикнул детям: Эй, шельмецы, айда за стол…

Бросились к столу дети, с опаской меня обойдя, уселись на скамью, ложки схватив. Теперь получше я их рассмотрел. Глаза одинаково близко посаженные , носы одинаково курносые, усеянные  конопушками, густые шапки волос. Словно пара лисичек, в траве прячущихся от грибников. Скулы только у мальчишки ,пошире раздавшиеся, губы держали более напряженные и серьезные. Девичья  же неуверенная улыбка  полнилась добродушием и лаской .
  Старик и передо мной чашку поставил.

- Спасибо,- только и сказал я, засербал горячую жидкость без лишних церемоний.

На взгляд старика наткнулся. Теперь любопытство я все  же разглядел в глубине его усталых пронзительных глаз. Как вопрос  лилось оно оттуда.

- Из города я,- сказал, утершись рукавом, быстро соображая, что же сказать.- Дорога борьбы нелегка. Из партии я…

Что ж лукавить- впечатлить его хотел мой язык. Остановил он меня резко, чашку свою отодвинув рукой сухой:
- А мне все одно- кто ты. В голове моей мысли только об одном… На бога уповаю, чтоб  подольше он уж отмерил мне, чтоб и силы не забрал…- кивнул старик на Лисичек, в чашках своих загребающих увлеченно варево ложками.- Год уж. Дочка моя, да муж ее. Были они там, на площади той проклятой, работали на заводе. Оделась в то утро по -праздному Настенька, обещалась вот , им, гостинцев с города, да и не вернулась… До сих пор скрип слышу шагов ее удаляющихся по снегу, прочь от избы. Ведь чувствовало сердце- не вернется.
 
 Сидел я, ошарашенный. Вот ведь читал об этом, о расстреле мирной демонстрации  на площади, царя обличающего. Возмущение, злость, зловонье несправедливости- все тогда почувствовал. Да только сейчас по-другому все ощущал, когда сидел здесь передо мной старик, едва сдерживающий слезы, когда скребли по дну деревянными ложками Лисички, тут же в рот их отправляя, облизываясь…

- А ну, спать, бесята! Пойду я, коня твоего определю,- набросил кожух старик, вышел из избы. Вернулся скоро, сказав, что вьюга сильнее становится. А я снова поблагодарил его в мыслях, да и снова задумался…


                9
 
На парапете, удерживающем высокую решетку, сидел молодой человек , знакомый нам. Борода его только отросла еще больше, рука , перо зажимающая, скользила по листу бумаги. На коленях он его разложил. Взгляд же лихорадочный он отрывал с периодичностью, бросал его, расширяющийся, в сторону. Туда, где парапет с решеткой, сделав круг вокруг сада  густого, обрывались громоздкими воротами. С невозмутимом видом бродил за ним пес огромный, с такими же физиономиями -два дворника с красными повязками на рукавах.
 С подозрением, нахмурившись, поглядывали они на человека, что-то там пишущего. Не мудрено:  уже рвался этот тип внутрь, туда, где в самой середине сада утопал дом серый, решетками усеянный, запахом тревоги пропитанный. Дом для душевнобольных.
Теперь вот успокоился бородатый тип, да все одно-  поглядывает ,подозрительный.
 Охрана , внимание заострив, не отходила от ворот.
                ...               


«Пишу дальше, здесь, надежды храня, у злобных стен. Уповая на судьбу и- на Розу, как ни звучит это безумно… Но- обо всем по порядку…
 Я дернулся, ударившись локтем о край стола, смахнул кипу листов. Россыпью плавно заскользили они над полом бревенчатым. В печи угли едва  уже веки свои красные приоткрывали, из окна же мутного дымно сочился тусклый утренний свет. Задремал, значит.  Писал долго, вот и утомился совсем. Глаза потер, а старик уж поставил передо мной чашку, дым пускающую, зеркало , тряпку. Понял я, для чего, как на руки свои взглянул. В саже они были , чернее черного. Зеркало поднял, да увидел теперь ,уже предсказуемо, трубочиста бородатого. Мальчик- лисичка подошел, серьезный, собрал листы мои разбросанный, сажей  писанные…
Молча все это. Глянул я на них снова, накинул кожух, да и вышел из избы.
Пока не завернул я за кромку леса, все видна была фигура старика. Провожал меня взгляд его сухой.
 Путь в город  казался мне не до конца осознанным. Мчался я оголтело к дому  Анны через город шумный , вспоминая, как прикрывала она вчера окна в квартире, как прохладными руками прикасалась к моему разгоряченному телу… Пролеты в подъезде я буквально перепрыгнул, запыхавшись, руками заколотил в дверь вчерашнюю. И только после   вдруг заметил, что опечатана она, доской сверху  приколочена, гвоздями , не до конца вбитыми, поблескивает… Впился я глазами в баррикаду мертвую. Да и бросился вниз, ног не чувствуя, цепляясь пальцами за перила, почти в падении свободном .
Словно выпихнули меня из подъезда- вылетел я, да и замер на том самом краю тротуара, где еще вчера стояла милая Анна, носиком уткнувшись в газету. Растерян я был, нахлынули мысли эмоциональные , но отогнал я их, определив в  несостоятельные. Делать что-то нужно было, решать… По-прежнему шумел вокруг равнодушный город, пробегали мимо кричащие мальчишки- разносчики газет…
Дернул меня вдруг кто-то. Обернувшись, увидел мальчишку в лохмотьях. Взгляд из-под надвинутой шапки нагло елозил по мне. Рукой я махнул, показывая, что нет ничего у меня в карманах.Он снова дернул, еще сильнее,  за рукав. Разозлившись, надвинулся я на наглеца, как вдруг он ..поправил несуществующие очки, сильно нахмурив брови…

- Марк?- встрепенулся я.

-Тс-с, пошли,- махнул он рукой.

 Двинулись мы через рынок, петляя между рядами. Завернул я за его фигурой бледной в закоулок незнакомый , потом- в подъезд. Дернул он тут же дверь, оказались мы в комнатушке.
Сидела здесь Маруся. Увидев меня, отвернулась к окну, руками себя обхватив. Напряглась еще больше ее и без того нахмуренная фигура.

- Марк, где Анна?-  бросился я к нему. Одел очки он , начал лохмотья снимать…

-Повезло ей, Сергей. Вчера вечером она и еще три девушки, гимназистками надевшись, в районе вокзала должны были ликвидировать  вице- гуернатора одного. Говорил им- рано действовать…Прав был.. Стреляла не она, другая, но только ранила. Схватили их…Тех, троих, сегодня и увезли, Анна же постоянно теряла сознание, в дом для умалишенных отвезли ее. Все ж лучше.

Я  онемел от услышанного. Вчера, когда я мчался, мщением охваченный, к Розе ,милая Анна учавствовала в терраристических деяниях. Скривился я, опершись о стол, замер, погрузившись в горечь беспробудную.

- Куда ты? Едва направился я к двери, подскочила  Маруся, руки напряженные распахнув, как и взгляд свой нежный.

 Я  остановился, молча глядел , как меняется ее истинно- женские глаза… Вот удивление, злость скользнули в них. Крикнула она: « К ней? “ Ответила сама же на вопрос свой. Уже проскользнувшим отчаяньем ,теперь сменившимся  ненавистью…
« Воо-н!”- слышал я крик ее, спускаясь, и тихий успокаивающий  голос Марка.


Знал я, что не пустят меня в дом , где  с замершим отчаяньем в глазах сидела за решетками Анна. Так мне представлялось. Именно так: колени обняв руками, плечами…
 Нет, не пустят меня туда. Знал я это точно, освежая в памяти подробности слов Розы  у камина , побрел в центр, натыкаясь на толпу серую, надеясь всем сердцем, что ничего  не повлияло на запланированное замужество Розы.   Вот уж этот человек…

 « Я доложу барыне о вашем визите. Ожидайте,»- горничная , угловатая , некрасивая скрылась за дверью .
 Конечно, Роза и не позволила бы находиться рядом с собой особе женского пола с другими данными. Я заходил по подъезду дома в самом центре города, на берегу реки. Стоило мне думать сейчас, что пригласит сейчас Роза сюда полиции толпу, да только не думалось об этом. Мысли все были заняты лишь тоненькой фигуркой, сидящей сейчас за решеткой дома для умалишенных…
«Проходите,»- выглянула все та же горничная, двинулся я за ней по квартире .
 В комнате, как всегда  у окна стояла знакомая моя. Что ж, видимо, взгляд этот наружу, как и поза со сложенными руками, помогали ей концентрироваться. Чтобы потом  эффектно обернуться. Как это она и сейчас сделала…

Да, она все превращает в игру.

- Сережа, я знала , что ты вернешься ко мне.

Улыбка ее под хитрыми лисьими глазами тотчас осветила лицо, обернувшееся ко мне. Она заскользила ко мне, накрахмаленной юбкой раскачиваясь.- Я не держу зла на тебя. Сама виновата. Дразнить тебя я обожаю. Это- истинное удовольствие. Ты такой страстный, без притворств… А это –то, чего не хватает мне в моем мире… И я разожгла тебя так неаккуратно в последний раз…
Последнюю фразу она шептала , уже прижавшись ко мне, теребя пуговицы на моей рубашке, пальцами пытаясь через малейшие пространства между ними коснуться груди моей…

- Анна.- твердо сказал я.

Роза  пыталась напустить  вид равнодушия, и все ж в момент такой поостыла. Пальцы убрала, теперь сжимая их в кулачки.

- Ах, да, Знаю, что ж… Печальная история. Вот ведь эти ее страстные увлечения. Теперь, думаю, ты и сам видишь, что и без моей помощи ее способности находить проблемы просто потрясают.. .Что ж, повезло ей еще, что не сослали. Ну, муж мой сказал, что содержат ее подобающим образом…

- Именно об этом я и пришел поговорить.

 Взгляд ее блеснул. Она снова оживилась.
- Что ж… Только ради  тебя, Сережа…Видишь, не можешь ты без меня… Мой ты…

Она аккуратно расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке моей , пальцем провела по груди . Глубоко вздохнув, словно запретив себе что-то, покачала головой. Тон ее вновь стал серьезным, она отошла к окну, позу привычную заняв.

- На днях мы с мужем уезжаем в Европу. Там поспокойнее… Прощай, Сережа. То, что я тебе сейчас пообещала- сделаю. Сейчас же- уходи.

 Дверь отворив, вновь я обернулся. Понял я по вздрагивающим плечам ее, мышцам на шее тонкой двигающимся- плачет она неслышно, рыдания сдерживая, но жаль мне ее не было, как и не было больше злости. Я громко хлопнул дверью, за порогом застегнул пуговицу верхнюю на рубашке и двинулся к дому с решетками.
 Сижу сейчас здесь, на парапете, взгляд же мой , если бы мог ударять , снес бы давно этот чертову решетку, отшвырнув дворников с их собаками… Неужели обманула Роза?...
 
                10               

Пес за решеткой громко залаял, вспугнув стаю ворон с соседних деревьев, дворники начали переговариваться… Под шум этот, побросав бумагу, сверток, подскочил молодой человек к решетке, ухватился за железо , лицо просунув между прутьев. Светом блеснули его глаза, в улыбке растянулась борода.

- Ну, прочь!- грозный раздался крик, замахнулся рукав с блеснувшей красной полоской на повиснувшего типа...
 
А после деловито щелкнул дворник ключом в замке, неспешно громоздкие ворота начал отворять. Застонали они тревожно, но человек улыбался, бородой треся… Приближалась к нему фигурка тонкая, дрожащая из глубины сада тревожного. Бледные щеки теперь рассмотрел молодой человек, взгляд печальный… Но это была она.
Минутой позже бородатый молодой человек и  маленькая девушка в его объятиях, направились к набережной, вот фигуры их вдалеке и вовсе словно бы слились в одно двигающееся пятно…
Ворота с той же тревогой затворились, вновь покой укрыл улицу заброшенную, если , конечно , не учитывать стаю каркающую, всполошенную, кружащую по-прежнему над садом тревожным.
 Налетел  и ветерок, заинтересованно коснулся брошенной кипы листов на парапете. Попытался сбросить, размотать, да тяжелы они оказались для него, легкого, небесного. В равнодушии пустился он дальше по улице…

Едва успокоились вороны, вновь опустившись на кроны плотные, на еще более утихшую  улицу из-за угла вывернули два важных человека важного возраста. Прогулочным шагом брели они по тротуару, изредка переговариваясь.

Поправил пенсне тот , что справа , теперь рука его заскользила по прическе , гладкой, седыми бакенбардами подчеркнутая. Жест этот  в сложении с покашливанием негромким как-бы говорил о тщательном взвешивании слов произносимых, неприятных немного. Между тем он сделал паузу, снова кашлянул, выдохнул тяжело:

- Ах, Павел Валентинович, устал я очень…Очень устал, правда. Давеча  был в “Кюбе",кухня- отменная, не спорю.Общество приятное, так сказать- самая приличная начинка. Но... Вот нет уж той чистоты творческой, запала… Нет вдохновения в нынешнем обществе…

- Ну, Андрей Сергеевич, тут с вами спорить не буду, не слишком я в музах силен,- нахмурился второй важный человек, с важно оттопыренной нижней губой, поддерживаемой не менее важным подбородком. Нахмурился еще сильней, да продолжил строго,- однако же, вы поднапрягитесь, потому как, знаю, как редактор, общество по-прежнему и во все времена любит романы. Это отвлекает от быта, от политики… Вы уж поднапрягитесь…

- Ах, правы вы, конечно, однако же… устал, устал…- вздохнул снова человек с бакендбардами  и поправил пенсне, вглядываясь через него сейчас в сверток на парапете.

Застыло в его глазах  и любопытство, и опасение…

Уже прошли они недвижимую вещицу, когда Андрей Сергеевич, оглянувшись по сторонам, снял пенсне( неизвестно, для чего, может быть,  так  казалось ему безопаснее- когда видишь плохо), подскочил к свертку, запихнув его быстро в пиджак, вернулся к собеседнику.

- Друг мой,- взглянул на него Павел Валентинович, губу расслабив еще сильнее,- должен вас предупредить: опасное это занятие- поднимать листовки забытые.

- Верно, я даже вспотел от волнения, пойдемте же скорее отсюда.

                11               

В кабинет чуть слышно постучали, скрипнула тотчас дверь, приоткрываясь. Закружился едва уловимый сквозняк, а вместе с ним, почти крадучись, зашла и Настя с подносом в руках. Как полагалось, поставила она ношу на маленький столик, так же аккуратно вышла, тихонько прикрыв дверь, унося и дуновение ветерка с собой.
 Молодой человек отложил газету, в задумчивости ладонью поглаживающе провел по подбородку. Однако бороды уже не было. Рука его коснулась гладкой бледной кожи.
 Потемнело заметно в комнате, не смотря на то, что время обеденное только заканчивалось. Собирался дождь, и за окном, в саду,с отдаленным  раскатами  грома слышались  еще шумы: шуршание травы и звонкие голоса.
 Молодой человек подошел к окну, распахнул створки, воздух напряженно- влажный впустив. Темная туча на горизонте клубилась, пронизываясь волнением. Туда то и дело поднимала взгляд  девушка, на клумбе подрезающая розы. Сейчас она  собирала букет, выбирая бутоны по каким-то только ей ведомым параметрам. Рядом мальчик и девочка, помогающие ей, переговаривались, указывая на тучу, что-то спрашивая у девушки. Похоже, они боялись не успеть до дождя…

- Анна,- позвал негромко молодой человек,- убегайте в дом, дождь будет сильным.

Девушка обернулась, улыбнувшись, с ней  улыбнулись и два детских личика, практически одинаковых.

“ Точно лисички, прячущиеся от грибника,”- сказал чуть слышно молодой человек.

 Дождь рухнул на землю, с остервенением пыль вбивая. А после – притих, брошенный ветром легкомысленным, небесным, монотонно зашелестел по  листьям.
Молодой человек постоял у окна, глядя куда-то вдаль, да, вдруг оживившись, подошел к столу, из последнего ящика достал чистый лист бумаги, перо… Вернувшись к окну, взглянул вновь в глубину сада, да вывел с новой строки:
“ Видно, необходимость это моя- писать. Тянется рука… Сказал бы отец, что- пустое это все, без пользы. Да, видно, от матери досталось мне влечение это…”

                12

В узкой  комнате за столом чтением внимательным занят немолодой человек .
Ах, позвольте, это же Павел Валентинович. Губа его важная сконцентрированно сжата, брови нахмурены.
 Вот даже было и не разглядеть его фигуру поначалу, как-то душновато, темно в комнате.

 Верно, оттого, что книг , бумаг здесь находится очень много. Усыпают они стол, стены, пол. Для редактора, впрочем, привычная обстановка. Будучи им со всей страстью,  Павел Валентинович работал, много работал.
Вот и сейчас в руках он держит  рукопись, а губа его  довольно близко приближена к знакомым нам ,мятым от постоянного скручивания , листам, с пятнами травы, сажи и еще- неизвестно чего.

 Задвигалась оттопыренная губа в бормотании мерном:

- Ну, Андрей Сергеевич… Что ж,убрать, конечно, придется многое- для спокойствия… Что-то подправить… Но- неплохо, неплохо, эмоции есть.Страсти сердечные- они всегда в цене. М-да… Думаю, в конце мы поставим псевдоним из того, что известно нам . Что ж, Андрей Сергеевич, пенсне ваше и не снимайте теперь… Теперь зваться в кругах вы будете … Ну, к примеру… “ Серж  Сажа” или “ Сажа Серж” … Хорошая игра слов, немного и двусмысленная. Да , теперь не до усталости будет, Андрей Сергеевич... Играть теперь придется безудержно пишущего , по зову лишь сердца, всем, что под руку попадется, “Сержа Сажа”. А что ж, жизнь- игра, известная истина, кто правила новые вводит,да повпечатлительней, тот, так сказать, не только ходит белыми, но и выигрывает... Неплохо, неплохо…
 
Павел Валентинович крякнул, протянул руку к стоящей рядом доске шахматной,усеянной фигурами, ухватившись за королеву белую, медленно провел ею над тремя черными пешками.

                Май. 2014.



Продолжение следует.                фото автора.