Выкуп

(перевод с турецкого)
                Омер Сейфеттин (1884-1920)

Дневной свет не проникал из узкой двери никуда, кроме единственного места в мастерской, где, день и ночь высекая искры, работал Большой Али, который очень напоминал прирученного льва, помещённого в клетку. Он был широкоплечим богатырём, высокого роста, с крупными ладонями и толстыми бицепсами. Десять лет внутри этой темноты он выковывал клинки сабель из штыкового чугуна и получил большую известность вдоль границ всей Анатолии и всей Румелии. В добавок к этому, даже в Стамбуле янычары искали, где бы купить кинжалы, тесаки, ятаганы с клеймом "Работа мастера Али". Он знал, как делать двойную закалку стали. Сабли были не длинные, даже очень короткие. Ножи, которые он делал, были двухслойные и не ломались. Исключительно только ему был известен секрет искусства "двойной закалки". Ученика к себе он не брал, ни с кем много не разговаривал, наружу из мастерской не выходил, долго и много работал без остановок. Он был холост. Близких и дальних родственников у него не было. Он был чужаком в городе. Не знал других слов, кроме сабли, железа, стали, огня. Торгом не занимался, что клиенты давали, то и брал. Только в военные времена гасил свою печь, запирал дверь своей мастерской и исчезал. Появлялся на этом месте после войны. В городе рассказывали много связанных с ним историй. Кто-то говорил про "господина, избежавшего рук палача", кто-то - про "несчастного, который безвременно покинул мир, из-за смерти возлюбленной". Из надменного взгляда его чёрных красивых глаз, благородного обхождения, гордого молчания, безукоризненных фраз было ясно, что он был человеком неординарным... Но кто он был? Откуда он взялся? Откуда приехал? Этого никто не знал. Народ его любил. Для каждого, находящегося в городе, знакомство с мастером было особым предметом гордости. Они говорили:
- Наш Али...
- Наш большой мастер...
- В мире нет подобного...
- Тайна меча Зюльфикара (меча пророка Мухаммеда) у него!..
Большой Али  самостоятельно делал открытия, как самые толстые, самые твёрдые слои железа сделать тоньше, до толщины листьев кукурузы, гибких, как бумага. Никого не обучал своему искусству. Когда ему было ещё двенадцать лет, суровый наместник выстрелил в голову его отца, и он остался сиротой. Его дядя по отцу был очень богат. Он был визирем, имеющим склонность к внешнему блеску. Дядя взял его к себе и хотел дать ему образование. Он собирался возложить на него большие обязанности, может быть на государственном уровне. Но в характере Али было, как бы "отдать долг другому", и не было места для нытья. Он говорил "я не буду угождать кому-то". Однажды ночью он убежал из особняка своего дяди. Али преодолевал горы, холмы, реки, как бродяга, шатающийся без дела. Он бродил в краях, где не знали его имени. Наконец, в Эрзуруме он вышел к одному пожилому кузнецу. До тридцати лет он не оставался в городах Анатолии, заходя в них ненадолго. Ни перед кем не гнул шею и не закладывал душу. Тяжело зарабатывал свой хлеб. Зарабатывал в поте лица, как все творцы, находящие пламя внутри себя из "священного огня". Али работал не ради денег, а ради искусства, ради удовольствия от искусства. Его любовью была "сталь двойной закалки". Время от времени Мастер Али, когда хотел, уходил на войны, и когда слышал среди янычар, сипахов (воинов-всадников), секбанов (легковооружённых воинов) похвалу своей работе, то ощущал вкус необъяснимого счастья. Если он будет так работать, не останавливаясь до самой смерти, то он сделает для участников войны ещё несколько тысяч неломающихся сабель, стальных ятаганов, разбивающих щиты на куски, кольчуг, острых тяжёлых тесаков. Когда он думал про это, он улыбался, сердце сладко билось, от его вспыхивающей души на его наковальне зажигались миллионы искр.
- Тук!
- Тук-тук!..
- Тук-тук!
Вот также сегодня утром до намаза он работал без остановки десять часов. Он окунул в бочку с водой, находящуюся рядом с наковальней, клинок кривой сабли, которую ковал, и посмотрел на огонь, начавший угасать в печке. Отложив молот, вытер рукой пот. Повернулся к двери. В находящейся напротив небольшой мечети трогательно призывали к вечерней молитве. Белые аисты в гнезде, находящемся на верху дымовой трубы, без конца поднимали шумную трескотню. Послеобеденное ритуальное омовение ещё продолжалось. Он обмыл только свои руки. Вытер. Опустил рукава. Набросил куртку на плечо. Вышел наружу. Закрыл дверь, как следует. Он не видел необходимости её запирать и направился к маленькой мечети через длинную площадь... В этот невзрачный храм, находящийся на краю города, он ничего не принёс. Окошко минарета, выходящее на улицу, было маленьким. Муэдзин призывал к молитве, высунув из него голову.
Как только большой Али вошёл в маленькую мечеть, он увидел, что она наполнена народом больше, чем когда бы то ни было. Если всегда были зажжены три светильника, то в этот вечер, как в Рамазан, горели все светильники. Люди ещё не расположились рядами для намаза. Он опустился на колени рядом с дверью и прислушался, желая услышать слова людей, разговаривающих рядом низким голосом. Он услышал двух пришлых бедняков из Коньи, читающих месневи (жанровая форма стихотворных произведений, состоящих из рифмованных двустиший - бейтов) до вечернего намаза. Они совершили вечерний намаз и, после его окончания, вышли в район мечетей.
Большой Али не сдвинулся с места. К тому же у него немного разболелась голова. Он подумал: "Я слушаю месневи, и мне становится лучше!" Внутри него было большое душевное спокойствие. Ощетинившиеся души двух несчастных нищих прошли через него, как мелодии. Как у каждого влюблённого, в его сердце были бесконечное преодоление себя, воодушевление, способность к волнению. По этой причине он волновался очень мало. Он соединял гармонию с тайной языка, смысл которого не мог постичь, словно под его неподвижной кровью был скрыт глубокий водоворот. Каждая часть его тела беспричинно колебалась и трепетала, как будто навязчивая икота застревала в его горле. После совершённого вечернего намаза, выйдя из небольшой мечети, он не направился в свою мастерскую, а пошёл гулять. Сна не было. Летняя ночь была тёплой и звёздной. Млечный путь, насколько мог охватить взгляд,  простирался с одной стороны небосвода до другой, как облако из жёлто-золотой пыли. Он шёл и шёл. Выйдя из города к фермерским хозяйствам, он остановился на деревянном мосту, по которому проходила дорога. Он облокотился на край моста. Звёзды, отражающиеся на дне широкого ручья, как лучи от гальки, блестели и слегка плескались. Соловьи пели на тёмных шаровидных ивах, растущих вдоль берега. Он забылся и не ощущал времени. Он слышал гармонию, оставшуюся в его душе, слушал мелодию, которая проходила через него точь-в-точь, как в маленькой мечети. Неожиданно какой-то голос крикнул сзади:
- Кто это?
Он очнулся, выйдя из сладкого погружения. Повернулся. На другом краю моста двигались вперёд два-три силуэта. Он невольно ответил:
- Не чужой!
- Кто ты?
- Али...
Тени приблизились. Когда остался один шаг, они узнали его по одежде:
- Большой Али... Большой Али же!
- Ты Али Мастер?
- Я!
- Что ты ищешь здесь в этот час?
- Ничего...
- Как ничего? Или ты уронил свой молот в воду?!..
Это были люди городского управляющего, сторожа. Они несли караульную службу. Он замешкался, что ему сказать. На его честный взгляд, от этих, наглотавшихся опиума, бродяг, было больше опасности, чем от воров и злодеев. Они сами задерживали гуляющих людей за пределами города и вымещали на них злобу побоями. Но по отношению к нему они не стали вести себя плохо. Начальник караула спросил:
- Али Мастер, ты сошёл с ума?
- Нет.
- В такую полночь ты находишься далеко от дома. Вдобавок к этому, разве ты не знаешь, что после вечерней молитвы надо получать разрешение нашего господина на прогулку особенно на такой окраине города?
- Знаю.
- Что ты здесь ищешь?
- Ничего...
- Как ничего?...
Большой Али опять не подал голоса. Караульщики знали, что он был честный человек. Они не стали обращаться с ним грубо. Только сказали:
- Давай иди к себе, не броди...
Большой Али, очень быстро возвращаясь по улицам, по которым пришёл, повторял мелодию, которую недавно слышал в своей душе. Соловьи заливисто пели. В далёких фермерских хозяйствах лаяли собаки. На улице он никого не встретил. Подойдя к своей мастерской, он остановился. Находящийся на верху дымовой трубы аист не спал. Он стоял на одной ноге, как завёрнутый в саван призрак. Дверь была приоткрыта. Он вспомнил, что закрыл дверь очень плотно, и сказал:
- Странно, как её ветер открыл?!..
Сейчас он не был способен к работе, пусть вор возьмет на себя трудность украсть...
Он запер дверь на засов изнутри. Вмешательство караульщиков разбередило его душу. Он также был в некотором роде в плену, живя в этом городе. С другой стороны, живя у подножия горы в деревне, он не учился искусству. Внезапно он почувствовал тяжёлую усталость. У него не было никакого желания зажечь светильник. Подойдя слева к печи, на ощупь вышел к низкому стенному шкафу и растянулся на своём ложе из выделанной шкуры большого медведя.
Он вздрогнул и проснулся. В его дверь стучали. Спросонья он крикнул:
- Кто это?
- Быстро открой.
Было утро. Через дверные щели сияли полосы белого-пребелого света. От забытья ничего не осталось, он проснулся с восходом солнца. Он поднялся, обогнул стенной шкаф и прошёл, не найдя своей обуви. Быстро отодвинул засов. Сразу же через открывшуюся дверь мастерской, наполнившую всё внутри дневным светом, он увидел начальника караула в высоком кавуке (древний головной убор) с длинными густыми усами. За ним в войлочных колпаках стояли молодые янычары пограничной охраны, вооружённые парой кинжалов. Он посмотрел в их глаза, как бы спрашивая: "Что надо?" Начальник караула сказал:
- Али Мастер, мы обыщем мастерскую!
Большой Али с удивлением спросил:
- Зачем?..
- Этой ночью обворовали особняк господина Будака.
- А мне-то что?..
- Поэтому мы обыщем вот эту мастерскую.
- А мне-то что до того воровства?
- Воры обворовали дом и зарезали одного ягнёнка под мостом. Они, взяв деньги, находящиеся внутри мешочков из выделанной кожи, один из них оставили там.
- А мне-то что?
- Мы нашли один из мешочков этим утром перед твоей мастерской... Потом... Посмотри на вот этот порог. Здесь пятна крови!
Большой Али ослеплёнными ярким светом глазами посмотрел на чистый дверной порог. Действительно, порог был покрыт маленькими пятнами крови. Когда он рассеянно смотрел на эти красные пятна, караульный с длинными густыми усами сказал:
- К тому же этой ночью, в поздний час я видел тебя на мосту, что ты искал там?
Большой Али опять не мог найти ответ. Он посмотрел перед собой, отошёл назад, говоря:
- Ищите...
Караульный и помощники вошли в мастерскую. Один из прошедших к наковальне помощников крикнул:
- Эй! Вот, вот...
Большой Али невольно перевёл глаза, куда смотрел караульный. Он увидел освежеванную шкуру и удивился. Помощники сразу же подняли шкуру с пола. Раскрыли. Она была ещё влажная. Они смотрели то на начальника, то на преступника. Начальник караула, взбеленившись, спросил:
- Где ты спрятал сворованные деньги?
- Я не воровал деньги.
- Не отпирайся, вот эту шкуру ягнёнка нашли в твоей мастерской. Кто же положил?
- Я не знаю.
Большой Али так долго не разговаривал. Он не мог объяснить, что он искал на мосту в поздний ночной час, в то время когда он проходил напротив особняка субаши (старший инспектор муниципалитета в Османской Турции). Все доказательства, которые обнаружили караульные, обернулись против него. Из усадьбы были украдены пятьсот монет господина Будака от новой продажи овец. Два здоровенных вора крепко-накрепко связали охраняющего овец пастуха. Потом они избили его до того как смыться. К тому же, пытая, сломали ему руку. На следующий день перед судьёй этот пастух сказал, что Большой Али, похож на одного из воров. Для обвинения Большого Али было достаточно того, что до позднего часа ночи он не входил в свою мастерскую, один из денежных мешочков находился перед дверью, а шкура в мастерской. Как бы он не отрицал, его вина в воровстве не исчезнет. Вдобавок не ясно было также, откуда он пришёл и из каких мест он был родом. Было принято решение отрубить ему левую руку.
Большой Али, услышав это решение, в первый раз в своей жизни поник. Он прикусил свои губы. Не было другого пути, кроме как преклонить свою шею перед решением... Колеблясь, он встал на ноги. Вызывающим голосом он высказал судье просьбу:
- Оставьте мне руку, отрежьте мне голову!
Это была первая просьба в его жизни. Но пожилой судья был один из справедливых и сказал:
- Нет, сын мой. Ты не убивал человека. Если бы ты убил пастуха, тогда бы твою голову отрубили. Наказание соответствует преступлению. Ты только совершил воровство. Право хочет, чтобы твоя рука была отрублена. Закон безжалостен...
Рука Большого Али была гораздо дороже его головы.
Он этими двумя руками делал "двойную закалку" стали. Этими двумя руками доставлял лёгкие, как пух, сабли, тысячам борцов за веру, сражающихся на границах, разбивающих стальные щиты, разрывающих тяжёлые кольчуги, рубящих железные шлемы, работал с энтузиазмом, не брал большую цену.
Они закрыли его в тюремном помещении под караульной комнатой. Он ожидал здесь день наказания, которому подвергнется, но не издавал ни звука, думая, что больше не сможет бить молотом по наковальне, оставшись с культёй. Он, верящий в умирающего бога, ощущал людской закон. У него не было и десяти монет, чтобы отдать выкуп за свою руку... До настоящего времени он работал не ради денег.
Весь городской народ сожалел о предстоящем отрезании руки такого великого мастера, как Большой Али. Даже самые бесчувственные души не могли выдержать вид жалкого существования до самой смерти калеки, настолько симпатичным, мужественным, трудолюбивым, сильным и красивым человеком он был.
Вот так все любили его.
Сипахи, которым он ковал очень дешёвые сабли, договорились о спасении этого человека. Они пошли бить челом к самому большому богачу города Хаджи Мехмету. Этот человек, несмотря на своё баснословное богатство, был в высшей степени жаден. До сего времени он работал мясником в маленьком магазине на городском рынке.
Он думал, перебирал, ломался и, сделав кислую мину, покачал головой. Но с сипахами ему нужно было жить хорошо, и он сказал:
- Что же вы от меня хотите? Я дам выкуп за его руку, но у меня есть одно условие.
Они спросили:
- Какое?
- Скажите ему, если до того, как я умру, он согласится не брать никаких денег за то, что он будет служить и работать у меня подмастерьем...
- Ладно, ладно...
Сипахи побежали в тюремное помещение. Они рассказали Большому Али о предложении Хаджи Мясника. Он сначала заявил, что "не знает профессию мясника". Он не хотел соглашаться. Сипахи настаивали:
- Ты же мужчина! Убой скота разве это работа? Ты прошёл такую войну. Ты махал шашкой. Разве ты не резал привязанную овцу, прижав её к земле? "Раб Божий служит рабу Божьему", в бренном мире самое главное "почувствовать сердечную привязанность к одному из них".
Когда он ещё был очень молод, он даже не мог устроиться на службу дяди визиря. Чтобы не оставлять никакой сердечной привязанности, сбежал от семейного очага и был заброшен на чужбину. Сейчас, злой рок, посмотри на него, кому он собирается стать рабом? Сипахи сказали:
- Возраст Хаджи перевалил за семьдесят лет... По сути, сколько же ещё ему жить... Когда он умрёт, ты опять станешь свободным и будешь делать нам сабли. Давай, не думай, мастер, не думай!
Хаджи Мясник повесил долг на Большого Али, с нетерпением дождавшись дня, когда он отдаст судье откуп за руку, которую собирались отрубить. Он привёл его в свою лавку. Это был очень требовательный, очень скандальный, довольно невыносимый человек. Он безумолку болтал. До сегодняшнего дня из-за его жадности слуги и подмастерья у него не задерживались. Как только Большой Али попал к нему в руки, он сразу же поместил его  в углу террасы своей лавки. Сверху положил небольшой тюфяк. Прошёл и сел там. Начал говорить ему всё, что он должен сделать. Но всё... Он распорядился, чтобы утром, за пять часов до намаза из его молочной фермы, находящейся в двух часах от города, в тот же день должны быть проданы овцы. Ему следует овец приводить, резать, сдирать шкуру, рубить, продавать... без перерыва до вечернего намаза. Несчастному на еду и питьё выдавалась только пшеничная похлёбка. Иногда ему бросали объедки, как он сам кидал когда-то собаке. По ночам он мыл лавку сверху донизу. Утром после бессонной ночи шёл на молочную ферму, чтобы привести овец. Ему даже было велено приносить дрова из леса и таскать воду. Его заставляли выполнять любую работу. Кроме того его заставляли даже чистить выгребную яму, находящуюся в саду у дома.
Большой Али хотел воспротивиться, поскольку простая жидкая пшеничная похлёбка с годами может надоесть. Но Хаджи Мясник то и дело повторял, чтобы Али не противился, так как он сделал для него доброе дело:
- Послушай-ка, Али!.. Я отдал выкуп за твою руку. А иначе у тебя была бы культя!..
На один, два, три дня Большой Али сжал свои зубы. Работал без остановок. По ночам не спал. В дневное время бегал. Стоял, сложив руки в почтительной позе перед своим господином. Опять:
- Я отдал выкуп за твою руку.
-...
- Ты мог остаться сейчас с культёй...
-...
- Благодаря мне у тебя есть рука.
Хаджи Мясник эти слова обычно в своём языке перемежал словом "молодец". После каждого его вынесенного распоряжения, мерзкий, с седой бородой, сделав кислую мину на опухшем лице, с голубыми, глубоко посаженными глазами он, оглядывая его с головы до ног, как бы говорил: "Держи в своём уме, что ты мой пленный!", и заставлял его помнить о выданном выкупе. Большой Али молчал и чувствовал, что его сердце разрывалось, жар распространялся в его груди, стиснутые челюсти скрежетали, в его висках стучало. Он не мог спать по ночам, много работал в дневное время, бывал на молочной ферме, на скотобойне сдирал шкуру с овец, рубил мясо для покупателей.  "Что мне делать? Что мне делать?"- думал он, но не мог принять никакого решения. Что это было за обрушившееся на голову несчастье? Он хотел гордо и счастливо жить, не угождая никому в мире и довольствуясь малым.
Он не мог перенести унижение своего достоинства. Как раз в то время он действительно собирался выяснить, как произошло воровство. Но выдерживать удар, который нанесли эти два типа, было до смерти тягостно, очень горестно, очень тяжело…
Али целую неделю был рабом Хаджи Мясника. После этих дней была пятница. Опять он рано шёл на молочную ферму, приводил овец, сдирал шкуры на скотобойне, развешивал их на крюки в лавке. Он знал, что секачи (большие кухонные ножи) находятся слева от прилавка на большом, покрытом жиром, чёрном камне, кусал свои губы и опять думал: "Что мне делать? Что мне делать?" Его хозяин ещё не пришёл. Закончив точить секачи, он приступил к заточке большие ножей.
Он так погрузился в размышления "что мне делать? что мне делать?", что не услышал, как пришёл мясник. Неожиданно зловещий хриплый голос, так что сердце подскочило к горлу, спросил:
- Чем же ты занимаешься?..
Он повернулся. Господин сидел в углу и набивал свою трубку.
Он ответил:
- Точу ножи.
- Эй, ничтожный лентяй!.. Что ты сделал с утра?
Он не подал голоса. Он пристально, не моргая, смотрел в эти маленькие, коварные, лживые глаза с обветшалыми веками. Старик, не ожидавший такого острого взгляда, рассердился и спросил:
- Что ты смотришь?
-...
Большой Али не проронил ни звука, в течение одной недели, а может быть, прожив и пять лет в услужении, он не был в состоянии слушать, как этот отвратительный человек, не смущающийся обвинений, опять говорит "ничтожный лентяй", и окинул его уничтожающим взглядом. Опять сердце разрывалось на части, жар распространялся в его груди. Он сжал челюсти, в висках стучало. Вдруг этот трепет прошёл. Большой Али открыл свои глаза. Как он терпел это всю неделю? Он удивился. Хаджи Мясник отложил свою трубку в сторону. Как будто найдя спасение от этого тяжёлого взгляда слуги, проворчал:
- Наверно ты забыл, что я отдал выкуп за твою руку! Если бы не я, то ты сейчас остался бы без руки...
Большой Али опять не ответил. Очень горько улыбнулся. Покраснел. Потом вдруг побледнел. Быстро повернулся. Схватил самый большой заточенный секач. Засучил свою руку, положил на высокую колоду для рубки мяса. Поднял тяжёлый секач и так сильно ударил, что... Через мгновение он держал отрубленную руку перед Хаджи Мясником, у которого глаза вылезли из орбит от наводящего ужас зрелища, быстро вскочил и сказал:
- Посмотри, вот за эту вещь был отдан выкуп!
Потом, оставшись в одежде без руки, завязал узел на рукаве и вышел из лавки.
Мастер Али не смог обучить никого в городе. Однажды он как будто приходил на место своей работы. Сейчас же он ушёл.