Козья морда

Хвостик дёргался мелко-мелко. Коза опустила рогатую голову в эмалированное ведро, стоящее у крылечка и, причмокивая, хлебала мутный тягучий кисель, от которого шёл дым.

Козьи глаза с ясным рисунком, чётко прорезанными зрачками, никогда ничего не выражают, потому что они не умеют жмуриться и подмигивать. Только косить глазами козы могут, когда возможная опасность поджидает сзади. Для выражения радости и удовольствия, а также для обозначения других положительных эмоций, все козы, без исключения, даже интеллигентная Лизавета, используют свои короткие хвостики. Если её хвостик колеблется в горизонтальной плоскости с частотой 150 полных колебаний в минуту, то это означает, что степень удовольствия достигает почти максимальной отметки по шкале профессора Грюнцвейга, известного специалиста прошлого века по психике полорогих жвачных. Если бы коза могла говорить и, если бы к ней сейчас обратился без грубых окриков какой-нибудь культурный городской доктор зоологии доместицированных животных с вопросом: «А скажите, Лизавета, что Вам может принести ещё большее удовлетворение, чем этот кисель?», то она приподняла бы обсопливленную киселём морду, повертела бы рогами и ответила: «Трудно сказать, профессор, такое глубокое удовольствие испытываю впервые. Вот, нынче весной бурковского козла приводили, так.... Извините, профессор, дайте докушать, потом договорим. Я тороплюсь».

Через этого бурковского козла были женские жизни местных коз, ой, не сладкими. Козёл был самовлюблённым гордецом. Дед Бурков держал его в загоне зимой и летом и в поселковое стадо не пускал, берёг, так как этот козёл был для него единственным источником твёрдой валюты. Кормил нерегулярно, но когда экономический кризис в хозяйстве Буркова временно отступал, то всё съестное честно делилось пополам: одна половина Буркову, другая половина бурковскому козлу. Иногда в Буркове просыпалась безответственная тяга к путешествиям, и он, хоть и старый, исчезал на несколько дней, а то и на неделю, не согласовав отъезд со своим козлом. Это всегда сильно расстраивало бурковского козла. Первые два дня после неожиданного исчезновения хозяина он, молча, стоял у городьбы, независимо поглядывая на редких прохожих, пережёвывая то, что ещё удавалось отрыгнуть из глубин живота. Потом, через день-два, он уже пытался обратить на своё опасное положение внимание всей поселковой общественности. Противным дребезжащим, но не старческим голосом он объявлял войну этому бессердечному миру, разбегался и с треском бил красивыми рогами по заплоту. После первого очень сильного удара у козла начинался психопатический приступ, и он уже не мог остановиться: отходил на исходную позицию, трубил, разбегался и снова бил рогами. При этом он из гордости делал вид, что это любовь кружит ему голову, что это он к своим подругам повидаться рвётся, а жрать ему неохота.

Спасение всегда приходило со стороны соседа Василия Мироновича, который уже сорок два года выписывал газету „Правда“ и всегда складывал проработанные номера аккуратной стопочкой на этажерке за дверью. Когда становилось уже невозможным слышать громкий треск досок и трубные боевые кличи, Василий Миронович спокойно поднимался из-за стола, заваленного, выписками из наиболее ценных газетных статей и постановлений, брал вескую стопку „Правды“ подмышку, выходил на улицу и зло перебрасывал эту стопку в загон бурковскому козлу:
- На, подавись, скотина!

Потом он с опаской оглядывался, хотя знал, что время наступило разболтанное: и приворовывать разрешается, и приписки поощряются, и за анекдоты про генсека никуда не потащут. Короче, подготавливается почва для будущих позитивных преобразований. Умные головы назовут всё это потом латентным саботажем советской власти, скрытой жаждой народа развалить Советский Союз. Все эти скрытые саботажники скоро окажутся в новом демократическом времени, однако саботаж свой они не прекратят, а ряды этих саботажников значительно увеличатся.

Партийное слово действовало на козла магически-успокаивающе. Он обдуманно обнюхивал газеты, вглядываясь в лица незнакомых людей, сидящих в президиуме, осторожно прихватывал губами страницу номер один и, не торопясь, солидно, начинал её жевать, поглядывая на вкладыш, где излагался опыт передового козоводческого хозяйства из Оренбургской области. Московская бумага обладает повышенной калорийностью, козёл успокаивался на следующие два дня, и только горошины помёта, становившиеся неожиданно белыми, выдавали его связь с центральным органом партийной печати.

- Да он твою девку так отдерёт, - она потом нараскоряку неделю ходить будет. И ты за такого ударника один флакон предлагаешь! Вот сам и залась! – Часто слышалось со двора Буркова, когда начиналось время заключения деловых сделок.

А все эти Лизаветы начинали желать встречи с бурковским козлом почему-то примерно в одно время. Ни о какой организации работы по скользящему графику не могло быть и речи. А это от зависти всё. Увидит одна коза, что козла во двор к соседке повели, - вот и ей надо! Таких коз завидущих, как в нашем посёлке, нигде больше нету.

Да если бы этого козла водили на свидания! Дорога от двора Буркова до двора козы-невесты была дорогой непрерывной борьбы за лидерство между козлом и сопровождающим лицом, - хозяином невесты. Вероятно, это задевало честь козла – шагать к подруге с толстой верёвкой, завязанной грубым узлом на шее и закрученной дополнительной удавкой на красивых рогах. Хотелось свободно, независимо подойти к козе, о том о сём поболтать, пошутить о глупых соседках, сделать козе какой-нибудь приятный комплимент, а тут – эта толстая волосяная верёвка, которая совершенно не гармонирует с витыми грациозными рогами, и этот дурной мужик в кирзовых сапогах. И после всего этого расстройства ещё потом ласкай, люби, дари наслаждение!

А если тебе козла доверили, то обращайся с ним по дороге культурно и не вздумай его по выразительным, ниже колен отвисшим, тяжёлым яйцам пинать. За такую подлость тебе Бурков твои отпинает, а потом хозяева остальных наших 43 частных коз тебе ещё добавят. А это потому, что бурковский козёл у нас один на всех. Конечно, каждую весну не только девочки, но и мальчики появляются. Прыгают, скачут на свободе, радуются, одуванчики, как леденцы, заглатывают, а козёл в щелки заплота подглядывает, гордится: все – мои, все – мои кровинушки, это и без анализа хромосом ясно, особенно, вон тот, пятнистый, ой и шустрый, так бы его, родимого, и прижал бы.

Но все мальчики прыгали только до осени, как набрал двенадцать килограммов веса, так всё – прощайся с мамкой, передавай последний поклон папке. Конечно, были предложения одного козлика оставить и составить конкуренцию бурковскому козлу. Да что это может дать? Кровь-то одна, где гарантия, что сынок этого придурка психованного не будет ещё дурнее? Да, тем более, что вся семья уже настроилась на свеженину. Нет, нет, приколоть, не дай бог, козла на подворье держать.

Вот и ведёт мужик бурковского козла, то делая рывок вперёд, защищаясь от налёта сзади, то, выполняя обходной маневр, прячется за деревянный телеграфный столб, но верёвку из рук не выпускает, а потом хватается за рога обеими руками и задом наперёд, оттопыривая худую задницу, медленно двигается тандемом в нужном направлении. И в этом медленном движении видна крайняя напряжённость мышц и ведомого, и ведущего. Сейчас одна сжатая пружина не выдержит, выстрелит свою энергию и нарушится гармония взаимодействия двух тел: козёл подскочит, больно дёрнет верёвку, намотанную на кисть мужика, мужик захлебнётся матом, приготовит правую ногу, чтобы пнуть эти яйца, покрытые серой дорожной пылью, но в последний момент совладает с собой, перекрутит ещё одним оборотом верёвку на шее козла, придушит его, падлу, и так, придушенного, хрипящего притащит всё же этого кавалера к козе-невесте. А она, дурой-дурой, уставится неотрывно на бурковского козла, потного от двухчасовой бескомпромиссной борьбы, а хозяину за такой опасный для жизни труд по доставке любовника на дом и спасибо сказать забудет.

„Ну сколько можно этого козла по посёлку таскать! Давай мы к тебе наших коз водить будем“, – обращались разумные козовладельцы и потерпевшие козловоды к Буркову.

„Я на дому ваше ****ство не потерплю. Хватит, я, считай, из-за этого ****ства и бабу, и должность водительскую, и квартиру с благоустройством, считай, в центре городском потерял. И козёл не согласный, мне сочувствует. Он пока на свидание идёт, себя эротическими фантазиями разжигает. Скучно ему на дому, как инвалиду, подруг пассивно принимать“, – возбуждённо, стукая сухим кулачком по коленке, отвечал хозяин козла.

Засосала Лизавета со дна ведра последний стакан киселя, наклонила ведро для удобства, чтобы так его вычистить, что и мыть потом не надо, а металлическая дуга-ручка на левый укороченный рог соскользнула. Подняла голову, ведром загремела, глянула на крыльцо, а там хозяйка, от горя онемевшая, стоит, а культурный профессор зоологии испарился, или, быть может, его там и не было никогда.

„Курва, ой курва! На той неделе, козья морда, Пашкины портянки сожрала! Мало? Мало – надо праздник испортить, не захлебнулась! Ой, курва, курва, щас шкуру спущу!“ – бледная от негодования, завыла хозяйка на крыльце, ударяя себя ладошками по толстым ляжкам, как бы показывая, как она сейчас будет козу наказывать.

Но хозяйка, изображая скорбным лицом, взмахами рук, стонущим голосом своё полное разочарование поведением козы, и с места не сдвинулась для воплощения своих угроз, а так и стояла на крыльце, как на высоких театральных подмостках, с которых так удобно кричать на весь мир о человеческих несчастьях. Вероятно, подсознание, которое у некоторых женщин работает даже в момент вспышки справедливого гнева, ей подсказывало: хоть и спустишь, а киселя нету.

Поселковые женщины, которые понятия не имели о законах театрального жанра, предпочитали свои маленькие и большие несчастья переживать на публике. Вот, сейчас хозяйка Лизаветы стоит на крыльце и рассказывает полуплача о прочих подлостях козы: о том, сколько добра уходит на её пропитание, о том, что соседская-то коза то двойню, то тройню принесёт, а Лизавета это делать ленится. Вы думаете – это всё козе рассказывается, которая с ведром на голове в дальний угол огорода отбежала? Нет. Вон, с той стороны улицы Галя Моторкина шла, остановилась, а теперь заинтересованно выслушивает Лизаветину хозяйку. Далековато, поэтому и кричать приходится. А хорошему актёру, как известно, и одного заинтересованного зрителя в зале достаточно. И, если у тебя какая-нибудь беда, то заинтересованные слушатели и отзывчивые зрители найдутся непременно. Просто так, в своих четырёх стенах, что-то пережить, не изложить соседям, не показать всей улице – это значит, что и беда свершившаяся и не свершилась вовсе, и горе нагрянувшее - не пришло.

Событие семейное, личное приобретает значимость только тогда, когда оно на суд людской вынесено, детали подробно изложены, а народ оценку этому событию дал, рекомендации свои предложил и развитие дальнейших событий предсказал. Если, например, какой скандал с мужиком случился, то окна дома, если погода позволяет, надо со стороны улицы распахнуть пошире, а в момент кульминации разборки, которая без рукоприкладства, конечно, не обойдётся, надо выскочить во двор, пересечь его с дикими воплями, шибануться с разбега об калитку боком, чтобы она трагичнее взвизгнула и страшнее хлопнула, и – на улицу, к народу, к соседкам, которые тебя, сердешную, уже поджидают.

По хребту Лизаветы проложена дегтярная полоса: от хвоста до лопаток. По краям полосы чернота размывается и плавно переходит в густой серый цвет, которым окрашены выпуклые, после ведра киселя, бока козы. Ниже расположено аккуратное вымечко с двумя задорными сосками, направленными не вниз, а вперёд-вниз. Глаза, хоть и ничего не выражают, но наполнены такой сочной, зрелой, переливчатой зеленью, что даже бурковский козёл, измученный борьбой за право быть ведущим, стоит перед ней, тяжело отхаркивая мокроты, как завороженный, и совсем забыл о своей сексуальной повинности. А скорее всего, у него просто голова кружится, образ Лизаветы двоится перед глазами, и он не знает какую козу выбрать: вон, ту с зелёными глазами, или, вот, эту с зелёными глазами.

Настоящая счастливая козья жизнь начинается в середине сентября и продолжается до глубокой осени. В это время заканчиваются почти все огородные уборочные дела и пастух Федька подписывает каждой желающей козе заявление на отпуск. А как его не желать после летней муштры, после этого бестолкового стада и бесконечных сплетен!? Коллектив-то в стаде женский, а побудь с ними каждый день с шести утра до позднего вечера! Нанервничаешься, наругаешься! И все разговоры к этому бурковскому козлу сводятся. А он, паразит, утром за заплотом стадо поджидает, в щелку подглядывает и специальный газ ароматический выпускает. Дыхнёт, проходящая мимо, коза этого газа и весь день, как пьяная, по пастбищу шатается, про все свои дела забывает, и всё Федьку просит: „Ну, включи транзистeр, покрути Алку, токо про любовь“.

Уборочные дела заканчиваются, а разве это уборка? Самоё-то вкусное на огородах да палисадах и остаётся. Вот, мохнатый цветок астра, уже осенним солнцем высушен и ночными заморозками прихвачен, а сердцевина цветочная ещё живая, розово-зелёный плотный островок окружён сухими стрелками, которые толпятся густо по краю цветочной непричёсанной головки. Ну, кому он нужен? На букет не годится. Даже последняя сонная муха, зевая, стороной его облетает, отмахивается, не хочет его бледной красоты. А на козий вкус этот, присушенный долгой жизнью, бутон очень даже хорош! Немного напоминает салат с креветками и дольками манго, присыпанными крошками базилика. А если эту астру заесть, вон теми балаболками, которые остались на небрежно опрокинутом, ржавом кусте картошки, то во рту остаётся аромат, который очень напоминает испанскую паэлью, приготовленную без добавки мясного бульона и тёртой корриделлы. А листья, падающие с самых высоких, недоступных веток деревьев! А вывалившаяся из корзины, позабытая, покрытая капельками тумана, морковина! А вершки, упакованной в мешки, брюквы! Всё вкусно! Нет, осень для козы время райское.

Кисель у крыльца остывал для „компании“. Это слово несколько десятилетий, вплоть до начала демократических преобразований, означало очень многое для жителей посёлка. „Компания“ – это стабильная группа людей, которая по свободному согласию собирается для проведения регулярных гулянок попеременно на дому одного из членов „компании“. Сейчас это называется неформальным объединением. Каким-либо гонениям эти неформальные объединения со стороны тогдашней диктаторской власти не подвергались, вероятно, потому, что на сборах этих объединений политические вопросы почти не обсуждались и свеженаписанные, страстные, антинаправленные стихи не зачитывались. Ну, а о зарубежном финансировании этих неформальных объединений не могло быть и речи.

 „Компании“, разумеется, были разные. Хорошей „компанией“ считалась такая „компания“, которая, во-первых, проводит свои сборы-гулянки регулярно, как минимум, раз в неделю, во-вторых, если стол плотно уставлен калорийной, жирной пищей, а потребность в водке полностью покрывается из запасов хозяина, ибо, нет позора страшнее, когда выпить охота ещё, а в кладовке ни одной бутылки уже нет, а вечер воскресный – кому захочется такси ловить, на Тверскую в ресторан „Арагви“ ехать? Ну, а в-третьих, гулянка должна быть шумной, песенно-танцевальное веселье должно переполнять дом, изливаться во двор и вытекать на улицу, но, пожалуйста, без заключительной драки.

Конечно, хороших „компаний“ было мало, их можно было по пальцам сосчитать. А стать признанным постоянным членом „компании“ было, ой, как нелегко. И, если в больших городах, где дураков мало, некоторые неудачливые интеллигенты, потирая очки и матюгая партсекретаря Хомченко, ждали из-за этой антидемократической квоты годами счастливого мига, когда им вручался партийный билет, то приёма в хорошую „компанию“ можно было и за всю жизнь не дождаться. Вакансии в хороших „компаниях“ появлялись совсем редко. А если вакансия и появлялась, то тебя же здесь, в посёлке, как облупленного все знают. Знают, что ты вытворял двадцать лет назад на уроках, когда Анна Андреевна на восьмом месяце беременности была вынуждена про полимербутанхлорид объяснять. А позапрошлой осенью, когда орех ходили бить с Колей Князьковым...а? –забыл? Ну, ну, бубни, что и ты хочешь быть в первых рядах прогрессивных членов в борьбе за. Сначала устав выучи, а потом приходи. И как только Людка с тобою живёт?!

А не попал ты с супружницей в хорошую „компанию“ – всё в жизни наперекосяк пойдёт. И от этой бесперспективности начинает мужик отверженный, а за одно с ним и его баба, крепко попивать. Конечно, и они сначала делают вид, что и они, как люди, что и у них „компания“ есть, что и они иногда столы для гостей делают и музыку играют. Но кого этим обманешь? В этой их „компании“ народ случайный, грубый, к культурному времяпрепровождению неприученный. А на столе-то картошка да капуста квашенная. Мужики от такой лёгкой закуски уже после второго стакана рыгать в сенки выбегают. Ни связной беседы, ни хорового пения, ни толкового гармониста. Это и не гулянка, так, срам один. А как такой срам годами терпеть? Вот и станешь душевную боль домашним алкоголизмом глушить, людей сторониться, с бабой драться, прогулы нагуливать. Нет у тебя будущего в этом посёлке без хорошей „компании“, хоть, даже, заочный техникум индустриализации всей страны закончишь.

Скоро наступит новое время, а любое новое время все новые правители и другой малочисленный хитрый люд, всегда называют прогрессивным. С этим спорить никак нельзя. Даже Василий Миронович стал громко доказывать, что газету „Правда“ он выписывал не из политических, а из гуманитарных соображений: исключительно для бурковского козла. Для надёжности даже написал Чубайсу, что поддерживает и сочувствует. Только Лизавета, коза простая и искренняя, часто вздыхала, вспоминая ведро киселя, сваренного для „компании“, и знала, что такой удачи в жизни больше не случится. Нет, не случится, и не успокаивайте. Даже самые хорошие „компании“ с ликвидацией однопартийной системы распались, как эта вазочка из цветного чешкого стекла с тонкой вязью по бокам, которую хозяйка Лизаветы на продажу хотела сейчас вынести, а уронила её на рядок кирпичей, уложенных тротуарчиком у крыльца, и плачет. Пьянка некрасивая осталась, а гулянки добросердечной с открытой песней, с громким переплясом, с вечерним выходом всей „компании“ на широкую улицу, с длинными проводами дорогих гостей – и не стало. Все сами по себе перебиваются, кто-то что-то устраивает, таясь, а кто уже и на всё рукой махнул, ниже и ниже опускается. Нет, нет, такой удачи не случится больше, и не успокаивайте вы меня.

Если последний раз вы залядывали в наш посёлок пять лет назад, маме вашей помочь июльскую морковку из лейки побрызгать, или закупить дешёвой козлятины у соседа вашей мамы Андрея Чуркова, а теперь вы, вот снова здесь по делам печальным похоронным, или, просто, как законный безработный, приехали передохнуть от шума заводского, то особых перемен вы у нас не заметите. Да и мы не заметили, когда наша родная диктаторская советская власть с грохотом на весь мир рухнула. Начальники-то остались, их даже больше сделалось. А у нас в России всегда было так: где начальник, там и диктатура, а где начальника строгого нет, там анархия. Перемен не видно, только народ, как переваренный капустный лист стал: наступи на него – ответного скрипа не услышишь.

А то, что бурковский козёл всё же проломил заплот и навсегда ушёл жить в тайгу, это вам ваша мама ещё в позапрошлом году на майские праздники, конечно, написала. Ушёл потому, что Василий Миронович после длительного периода колебаний занял твёрдую либерально-центристскую позицию. А согласно новому завету либералов-центристов, выписывать и читать любые газеты строго запрещено, и это привело к критическому снижению калорийности пищи соседского козла. Свобода бурковского козла – это, пожалуй, и есть самый важный результат демократических преобразований в нашем посёлке.

2002 г.


Рецензии
Свобода бурковского козла – это, пожалуй, и есть самый важный результат демократических преобразований в нашем посёлке.
Это точно!

Сергей Воропанов   11.09.2021 20:16     Заявить о нарушении
Маленький результат - это тоже результат.
Спасибо.

Владимир Штеле   11.09.2021 21:33   Заявить о нарушении