Место под Солнцем. Глава 14. Отплытие

Близилось время отплытия.
Собственно говоря, судно было готово тронуться в путь уже неделю как. Товары, приготовленные к отправке в Новый Свет, были уже на борту. Провизия  - погружена, бочки с питьевой водой установлены в трюме. Там же были сооружены загоны для свиней и коз, которых закупили, чтобы как-то разнообразить меню.
Казалось, оставалось только поднять якоря и отправиться в путь. Однако судно продолжало стоять у причала.
 
Команда, получив возможность провести дополнительную неделю на берегу, недоумевала и даже тревожилась. Всякое промедление сегодня было чревато массой неприятностей в будущем - через два-три месяца, когда судно достигнет берегов Новой Франции.
Нервничал и капитан. Всякому, кто знал его достаточно хорошо, это было заметно. Несмотря на принимаемый им бесстрастный вид, невзирая на невозмутимый тон, каким он отдавал приказания матросам, всем было понятно, что настроение капитана Моленкура далеко от безоблачного. Этому было несколько причин.
Первая, несомненно, таилась в этой неожиданной и непонятной всей команде задержке. Спрашивать о резонах никто не решался. Но двух мнений на этот счет не существовало – капитан был крайне недоволен необходимостью оставаться у берегов Франции, тогда как время шло, и погода вот-вот грозила испортиться.
Второй причиной, так сильно влиявшей на настроение Моленкура, был его племянник – молодой и горячий Этьен Рамболь. Они еще не отправились в плаванье, а Рамболь уже доставлял ему немалое беспокойство.
Последние недели оказались для Этьена непростыми. Он влюбился, просил руки своей избранницы и получил отказ. Если бы не это, предстоящего рейса он ожидал бы с нетерпением, так как это плаванье должно было стать первым, которое он готовился совершить в качестве помощника капитана. Он так рассчитывал на то, что этот несомненный его рост – от простого матроса до помощника самого Моленкура, - учтет отец его любимой Марии-Селестины при ответе на его предложение руки и сердца. Однако отказ был жестким и категоричным, и Этьен понимал, что рассчитывать на то, что отец девушки передумает, не стоит.

Погрузившись в отчаянье, Этьен Рамболь напился. И не просыхал с того самого злополучного дня.

«Молодые люди так быстро впадают в это нелепое состояние», - думал Моленкур, стоя у фальшборта и глядя на болтающийся в темной воде у самого борта мусор.
Капитан Моленкур решил быть снисходительным. В конце концов, он тоже когда-то был молодым и пылким. Хотя, как ни старайся, он не помнит, чтобы когда-либо он так убивался из-за любви. 

Команда притащила парня на борт в состоянии бесчувственном. И теперь Этьен, - так полагал Моленкур, -  потихоньку приходил в себя в своей каюте, куда его принесли, стараясь не привлекать внимания капитана. Моленкур понимал эту скрытность команды и, пока мог, делал вид, что понятия не имеет, в каком теперь состоянии находится его племянник и воспитанник, юноша, который прожил в его доме большую часть своей жизни и которому впоследствии, когда придет старость, Моленкур планировал передать все, что имел. И в первую очередь это судно.

Теперь, впрочем, не время было думать о наследстве. Теперь следовало дождаться, когда мальчик придет в себя, чтобы сообщить ему еще одну не особенно приятную новость. В сущности, не будь всего остального, Этьен, - Моленкур был в этом уверен, - не обратил на такое неудобство ровным счетом никакого внимания. Но в эти дни сообщение о том, что весь рейс ему придется провести в матросском кубрике, вместо того, чтобы наслаждаться удобствами в каюте, предназначенной для помощника капитана, навряд ли добавит ему настроения.

*

В качестве капитана Моленкур совершил уже семь рейсов в Новый Свет.
С тех пор, как он познакомился с графом де Мориньером, огромная часть проблем, касающаяся финансов, была с него снята. И то, что он не имел возможности видеться с господином графом лично так часто, как того могли бы требовать дела, ни в малейшей степени не мешало ему.
Связным между ним и графом де Мориньером был прекрасный малый, почти мальчик, по имени Рене. Он был хрупок на вид и чрезвычайно бледен. Однако, когда дело касалось дела, Рене был незаменим.
Он не боялся холода и не знал усталости. Мог сутки напролет проводить в седле, трястись в экипажах, ночевать в самых затрапезных гостиницах. И при этом никогда, добравшись, наконец, до Ла-Рошели, он не выглядел чрезмерно утомленным или неряшливым.
Спал он чутко и был не слишком разговорчив.

Неразговорчивость Рене, впрочем, в глаза случайным попутчикам и соседям на постоялых дворах, где ему приходилось иногда ночевать, не бросалась, потому что касалась только вопросов важных. О пустом он мог говорить столько, сколько от него этого требовали обстоятельства. Обнаружить это пришлось однажды и самому Моленкуру.

Осознав в один прекрасный день, как мало он знает о человеке, который регулярно возит по дорогам Франции корреспонденцию, могущую в иных случаях стоить ему, Моленкуру, головы, он решил, что имеет право любопытствовать.

В тот день он попытался разговорить юношу – пригласил его к себе в дом, усадил за стол. В конце обеда, когда выпито и съедено было уже немало, осыпал его похвалами, поблагодарил за скорую доставку писем, отметил пунктуальность Рене и его сноровку. И, наконец, коснулся самым краем интересующего его предмета. Получил в итоге ответ пространный и пустой. Моленкур не сразу сообразил, как так случилось, попытался уточнить.
Не заметил, как по лицу юноши скользнула тень улыбки. Ответ был таким же обстоятельным и столь же малоинформативным.
Не желая показаться настырным, Моленкур тогда отступился. Решил – со временем он все разузнает. Ему казалось, он был так ловок, так тонко опутал Рене нитями светской беседы, так глубоко укрыл свое любопытство. Простодушная рассеянная улыбка на лице юноши позволяла ему так думать.

При следующей встрече с Рене, в конце очередного письма из Парижа он обнаружил приписку, в которой сам Мориньер ответил не только на все заданные Рене вопросы, но и на многие из тех, которые в прошлый раз Моленкур задать не решился.
Это был щелчок по носу.   
Когда, дочитав письмо до конца, Моленкур поднял на Рене взгляд, тот улыбнулся едва заметно:
- Прошу простить меня, сударь. Но я не был уполномочен отвечать на ваши вопросы.
Моленкур кивнул – что ему оставалось?
 
Так что в этот раз, получив последнее письмо от Мориньера, он не стал переспрашивать и уточнять. Прочитал, просил передать господину графу, что все понял и с радостью исполнит его пожелания.
Хотя, говоря откровенно, понял он далеко не все.
Мориньер просил, - впервые за все время их знакомства, - принять на борт его друзей, отправлявшихся в Новый Свет. Если бы граф де Мориньер этим и ограничился, Моленкур, скорее всего, не остановил на этой просьбе своего внимания. Принял бы к сведению, сделал все, как тот пожелал, но не заинтересовался бы ни в малейшей степени, кто такие эти друзья и что он может сделать для них еще, кроме самого простого и очевидного – доставить их к месту их нового проживания.
Но Мориньер употребил слово «позаботиться». А оно, по мнению Моленкура, было слишком многозначным, чтобы можно было его проигнорировать.
Поэтому, когда пассажиры, наконец, поднялись на борт, он склонился, соорудил на лице доброжелательнейшую из улыбок. Всматривался внимательно, укрывал любопытство за предупредительностью.
Одновременно старался скрыть от них неловкость – племянник его продолжал быть в состоянии маловменяемом. И теперь, когда пассажиры уже были на судне, следовало поселить их скорее в предназначенную для них каюту. А между тем она была не готова. Совсем не готова.
И в этом Моленкур безусловно должен был винить себя.
Он проявил излишнюю сентиментальность, позволив племяннику так долго оплакивать свою неудачу.

Моленкур распорядился поднять на судно багаж своих непростых пассажиров, проводил их в капитанскую каюту-салон. Потом откланялся, вышел, оставив гостей одних.
Времени на объяснения у него не было. Он приказал перевести Рамболя в кубрик.
- И приведите его уже в сознание, черт бы вас побрал! – прошипел он матросу, вперившему взгляд в отмытую добела палубу. 

*

Отплывали на рассвете, с приливом.
Клементина проснулась из-за того, что прямо над ее головой забегали, заговорили, застучали чем-то. Перекликались голоса, звучали короткие, отрывистые команды. Она спросонья не могла разобрать ни слова.
Потом судно ожило, дрогнуло, захлопало крыльями-парусами, повело боками. Встряхнулось. Клементине показалось, что где-то в глубине этого огромного судна-чудовища родился гул – то ли рев, то ли радостное урчание. Чудовище праздновало победу. Его, наконец, выпускали на свободу.

Какое-то время Клементина прислушивалась. Потом, окончательно проснувшись, медленно повернулась, осторожно, чтобы не потревожить мужа, спустила ноги с широкой, на удивление удобной, койки. Поднялась.
Подняла Николь, которой выделили место в маленькой каморке рядом. Дверь, соединявшая каюту с этой крохотной клетушкой, была слишком низкой. И Клементине, чтобы не удариться о притолоку, пришлось наклониться.
Она коснулась Николь. Прижала палец к губам, требуя тишины. Вернулась к себе.
В бледном свете пробуждающегося утра каюта выглядела не слишком уютной - несмотря на циновки, расстеленные на полу, несмотря на тусклый свет подвешенного к потолку фонаря (они забыли его перед сном погасить). Несмотря даже на зеркало, прикрепленное к переборке.

Зеркало принес накануне капитан. Улыбнулся, склонился перед Клементиной.
- Полагаю, мадам, оно вам пригодится в нашем долгом путешествии.
Она улыбнулась ему в ответ, хотя, говоря откровенно, ей было совсем не весело. Кажется, капитан понял ее настроение, потому что, выходя из каюты, проговорил тихо:
- Не беспокойтесь ни о чем, сударыня. Все сложится так, как надо.

*

Когда горничная закончила, наконец, возиться с ее платьем и волосами, Клементина осторожно отворила дверь и выскользнула наружу.
На верхней палубе было довольно прохладно. Водяная взвесь, плотной пеленой, - хоть ножом режь, - висевшая в воздухе, быстро осела на одежду, вымочила волосы Клементины, напитала кожу.
Ветер моментально растрепал прическу. Влажные пряди падали на глаза, липли к лицу.   
Клементина придерживала волосы рукой. Смотрела вдоль борта – туда, где еще виднелись темные сланцевые крыши Ла-Рошели.
Вспоминала недавнее их прибытие в город: черные силуэты ажурных шпилей на фоне многоцветного, испещренного облаками-перьями, неба, ряды спящих домов, фонари на перекрестках улиц.
Еще было не так поздно – когда они достигли городских ворот и вступили в город. Но Ла-Рошель, казалось, уже спала.
Редкие прохожие неспешно брели по улицам. И цоканье копыт по булыжникам мостовой не тревожило их.
 
Она так загляделась-задумалась, что не услышала, как ее окликнули. Почувствовала, что не одна, когда некто, оперевшись руками о поручень по обе стороны от нее, проговорил ей в самое ухо: 
- Какая сладкая цыпочка! Не из-за тебя ли, моя прелесть, меня снова сослали в этот чертов кубрик?   
Она резко развернулась. Он позволил ей это, ослабив хватку, но спустя мгновение снова крепко ухватился за поручень.
- Если это так, я не возражаю, - продолжил говорить, улыбаясь. - Совсем не возражаю. Но очень рассчитываю на благодарность.

Только обернувшись, Клементина осознала, что сделала это напрасно.
Она уперлась спиной в фальшборт, откинулась назад, насколько это было возможно. И все равно ее лицо, ее губы оказались слишком близко к его лицу и его губам. От мужчины несло перегаром. Так что когда его оторвали от нее, отбросили в сторону, она во всех смыслах вздохнула с облегчением.
Отметив, в каком бешенстве муж, - он стоял теперь между ней и молодым мужчиной только что шептавшим ей на ухо непристойности, - Клементина поежилась.

Краем глаза она видела, что с юта к ним направляется капитан. Надеялась, что тот не позволит мужчинам драться.
Держала мужа за рукав.
- Оставьте, Оливье, – шептала. – Вы же видите, что он пьян.
Слова ее, однако, эффекта не возымели.  Оливье де Лоранс, взглянув еще раз на обидчика, пожал плечами, спросил с видом презрительным, оглянувшись:
- Кто этот человек?
- Этьен Рамболь, к вашим услугам, - скривился молодой человек, изобразил шутовской поклон, едва не упал. Подошел близко.
Посмотрел на Клементину, потом, вернувшись взглядом к Лорансу, сморщился, будто глотнул кислого вина.
- Что? Не терпится размяться? – засмеялся хрипло.
Лоранс отодвинул Клементину, проговорил не глядя:
- Отправляйтесь в каюту.

Потом она никак не могла взять в толк, почему никто не помешал драке.
Капитан Моленкур, подойдя, остановился, сложил на груди руки. Стоял молча, смотрел, как сначала бросали друг на друга мужчины оскорбительные взгляды, как после - перебросились они парой-другой слов, как закатали рукава, готовясь вступить в бой.
Чуть позади, на бухту троса уселся Северак. Оперся локтями на колени, подпер голову руками. С легкой усмешкой наблюдал за тем, как заходили, закружились друг вокруг друга, мужчины. Примерялись, приноравливались.
Какой-то человек в темной простой одежде, поднявшись по трапу, остановился на последней ступени, не вышел на палубу. Продолжал стоять, держался за поручень одной рукой. Тоже смотрел – без эмоций, без интереса. Как будто ему совершенно безразлично было, куда уткнуть взгляд.

Клементина глядела на капитана в изумлении.
Он молчал. Только прикрикнул на матросов, собравшихся поглазеть на драку. Отправил их по местам. И снова замер. Стоял у самого фальшборта. Наблюдал.
 
Меж тем драка больше походила на избиение. Даже если в другое время мужчины и были равными по силе, то в этот день Этьен Рамболь очевидно не мог считаться сильным противником. Почти сразу он пропустил несколько точных ударов. И после - больше пытался уклониться от разящих кулаков Лоранса, чем нападал.
В конце концов, Клементина не выдержала:
- Прекратите это, - сказала она капитану.
- Не раньше, чем ваш муж будет удовлетворен, - ответил он сухо.
 
Она качнула недовольно головой. Отметила удар, раскроивший Этьену Рамболю губу, еще один – пришедшийся по уху. Когда Рамболь покачнулся, упал на одно колено, бросилась между мужчинами.
- Прекратите, Оливье! Перестаньте, ради Бога!
Оливье де Лоранс натолкнулся на нее, схватил ее за плечи.
- Черт вас подери, Клементина! – кричал. – Не смейте лезть под руку! Никогда не суйтесь не в свое дело, безголовая женщина!
Он тряс ее так, что Клементине казалось, ее вот-вот стошнит – от страха, запаха крови и какой-то необъяснимой, непонятно откуда возникшей внутренней усталости.

Вот тут, наконец, поднялся Северак. Подошел, отцепил руки Лоранса, отодвинул, закрыл собой Клементину.
- В самом деле, пора заканчивать, - произнес спокойно.
Лоранс прищурил глаза, дернул плечом. Повернулся к капитану. Изобразил жест, будто коснулся двумя пальцами края шляпы. Усмехнулся - где она, кстати? Обернулся, поискал взглядом – шляпа валялась у самого борта. Поднял, отряхнул и направился в каюту.

- Ступайте в мою каюту, Рамболь, - приказал капитан холодно, не глядя на юношу, с заметным трудом поднявшегося на ноги.
Повернулся к Клементине.
- Мне жаль, сударыня.
Она посмотрела на него зло:
- Почему вы не остановили драку, господин Моленкур?
- Этьен заслужил трепку, - ответил спокойно.