Встреча

        Когда дикторша казенным голосом объявила, что рейс 5427 на Ростов задерживается на три часа в связи с метеоусловиями, в аэропорту никто не удивился, потому что то же самое говорила она два часа назад, а за витриной стекляшки аэропорта висел низкий туман и жидкий дождик.
       Услышав в который раз успевший опротиветь голос дикторши, Вовка Стрельников решил сменить душный зал ожидания с хныкающими ребятишками, с причитаниями бабок и хрипом висевшего над головой телевизора на аэропортовский ресторан. Он сунул свой чемоданишко соседке по лавке, а сам нырнул в дверь, на которой красовался писанный черной краской силуэт мужского ботинка; отряхнул, впрочем, без особого успеха обе штанины от налипшей на них грязи, пригладил водичкой остатки пробора и прямым ходом отправился к дверям с сияющей табличкой: "Мест нет".

       Еще месяц назад Вовка, увидев эту надпись, развернулся бы и потихоньку ретировался. Но теперь, наученный большим опытом проживания в доме отдыха "Белая Грива", он не сбавил скорости, лишь на ходу покопался в правом кармане пиджака, что-то нащупывая. Нащупался рубль и ловко уместился в широкой ладони швейцара, а Вовка моментально оказался в большом неуютном зале перед кучей столиков, за которыми ел и выпивал разношерстный люд, а в углу на низкой эстраде издавал писклявые звуки странный квартет, состоявший из аккордеона, контрабаса, скрипки и почему-то флейты, которая одновременно была и ударником. Погода, видимо, делала свое дело, создавая настроение, потому что играли: "Дождик, дождик на наши души...".

       Вовка глянул вокруг, стараясь найти свободное мес¬то, обнаружил его рядом с одиноким человеком за сто¬ликом у окна и смело направился к   нему.
       — Здрасте. Я не очень помешаю, если составлю компанию?— галантно, как ему показалось, изрек он, громко двинул стулом и с маху плюхнулся в его мякоть.
       — Здесь служебный столик, — процедил приземлившийся ранее на этом месте человек, не поворачивая головы, и подвинул к Вовке нацарапанный от руки листок бумаги с подтверждением своих слов.
       — Ничего, мы не надолго. Вот только переждем непогоду, и в полет! — бойко ответил наученный большим опытом отдыха в "Белой Гриве" Вовка. Человек со служебного места впервые повернул голову и глянул на нахала, и готовая сорваться с языка убийственная реплика так и осталась непроизнесенной. Вовка, увидев лицо незнакомца, растянул свой рот в бесконечной улыбке, выражавшей восторг, удивление и массу других чувств.
       — Павлуха?! Ты ли это? Павел Крамаренко! Соседушко! Друг!— и Вовка полез обниматься.

       "Сосед и друг" Павел Крамаренко тоже выразил на своем лице подобие радости, чмокнул Вовку куда-то ниже носа и посмотрел на него удивленным взором. Вовка же  сиял от счастья:
       — Надо же, а? Ведь я только   на минутку, соточку пропустить и все! А тут на тебе.., Вот это встреча... Сколько лет прошло, а я тебя сразу признал! — тараторил оше-
ломленный Вовка. — Мы сколько же    это с тобой невидались? Лет пятнадцать, не меньше? —   не давал вставить он слова Павлу. — Точно, не меньше. Я думаю, что за фрукт сидит? Сейчас присоседюсь, вдвоем веселей часы коротать. А это вот кто оказывается: Павлуха... Сразу
узнал, сразу. Да и как не признать: я все твои фильмы смотрел. У нас ребятишки в поселке, прежде чем билет покупать в кассе, спрашивают: "А дядя Паша выступает?" — И ежели нет, очень огорчаются, А завклубом, когда фильм, с твоим участием у нас идет, на афише ар¬
шинными буквами пишет: "... С участием нашего земляка Павла Крамаренко". — Вот   такие дела, брат. Да, тут уж соточкой не обойтись. Девушка, девушка, — остановил он пробегавшую мимо официантку.  —  Будьте любезны, коньяку бутылку, получше чтоб. А ты молчи. Я
командую,— оборвал он пытавшегося было возразить Павла. — Коньяку   и закуску там разную... На вашеусмотрение. Такого друга встретил. Ты чего пьешь? "Ркацетели"? Брось! Пробовал в отпуске. Кислятина. Коньяку, коньяку, девушка, и все остальное, — не давал Вовка сказать  ни  слова повстречавшемуся другу детства.

       А тот, не ожидавший подобного натиска, ошарашеный и не пытался сопротивляться.
       — Я ведь только третьего дня о тебе с одним гавриком беседовал. Чуть до драки не дошло. В доме отдыха, в бильярдной схлестнулись. Играем в "Американку", я, к разговору, и скажи, что Павлуха, мол, Крамаренко мой кореш по школе, мол, вместе без штанов шастали. Он мне: — "Врешь".— А я: — "Как так, когда это факт моей биографии". — А он мне опять: — "Врешь!" — Ну, я и хотел его пощупать, чтобы он не был таким недоверчиым. А потом думаю: черт с ним, неохота связываться. Эх, мне бы тогда фотку твою с надписью "Другу, мол, Вовке в память о нашем детстве. И все такое..." Я бы нос ему утер в два счета. Слушай, а у тебя с собой нет ли какой? Ведь вы всегда с собой возите? Просят на память? Ты, Павлуха, дал бы мне одну? Это ничего, что я тебя Павлухой зову? Может, в претензии? Отвык? — забеспокоился Вовка и впервые прервал свои тирады, вопросительно глядя на Павла.

       — Ничего, ничего,— благодушно отозвался тот, — зови.
В этот момент поднесли коньяк и закуску. Вовка раскупорил бутылку, плеснул в свой фужер, потянулся к другому:
       — Ты как, не против из этих? А то чего там тянуть наперстками?
       — Лей. — улыбнулся Павел. — Не против.- Выпили. Закусили салатом из помидоров. Вовка попробовал принесенные официанткой маслины. Плюнул:
       — Тьфу, гадость! А с виду вроде сливы. Кто их только ест?
       — Есть люди, кое-кому нравятся, — проговорил Павел, беря маслинку, — я сам привык,— и кинул в рот вторую.
       — Смотри ка? — искренне удивился Вовка.— Неужель нравятся? А по мне, и не будь их вовсе. Выпили по второй. Закусили.

       — Я все болтаю,— опомнился Вовка,— ты расскажи. Как у тебя все эти годы?
       - Да что   годы?— изрек Павел, обсасывая очередную маслинку. Он, видно, захмелел после второго фужера. Лениво развалился в кресле, сонно прикрыл глаза. —Да что годы?— повторил он.— Они, как деньги: чем больше тратишь, тем больше надо. Я, друг, столько
их изъездил... Тебе, мне и еще троим на век хватит,— он впал в то благодушное состояние, когда хочется поговорить, видя перед собой благодарного слушателя, над которым, к тому же, чувствуешь собственное превосходство.— Да, вот именно, еще троим хватит!
       — Это верно,— вставил Вовка,— разве за тобой угонишься? Я вон за всю жизнь первый раз на юг вырвался. Повезло, что профсоюз путевку бесплатную выделил как передовику. И то колебался вначале. Хорошо, Татьяна, жена моя, настояла. Езжай, мол, ни разу моря не видел, может, сроду больше такого случая не получится. Ну я и рванул, двадцать четыре дня на море...
       — Ну, брат,— перебил его Павел, снисходительно улыбнувшись, ему хотелось говорить самому,— что такое двадцать четыре дня на море? Разве это срок? Так, пустячок. Только обживешься, осмотришься, а тут уезжать. Мне, однако, юг надоел в последнее время. Три картины подряд снимали в Крыму. Рад, что вырвался. Шум, жара, сутолока. Пляжи забиты, в ресторанах не протолкнуться. А тут съемки: изволь работать. В последней картине режиссер попался кретин кретином. Двух слов связать не мог. Все ором, все через мегафон. Толком не объяснит, чего хочет, сразу орет, и за валидол хватается. Мы думали, его кондрашка хватит. Где там: чуть нас всех в гроб не вогнал! Слава Богу, все позади. А вообще-то, грех жаловаться, — ему захотелось блеснуть перед старым приятелем,— работы пока хватает. Зарабатываю прилично. Кооператив трехкомнатный отстроил на проспекте Мира. К весне "Жигули" собираюсь брать. Вот только с гаражом проблема, — посетовал он,— но ничего, что-нибудь придумаем,— и, все более воодушевляясь, повел речь дальше: — Прошлый год снимался в Польше, совместную картину делали. Скоро выйти должна. Ее на фестиваль выдвинули, так что, думаю в Канны съездить.

       — В Канны! — с восхищением повторил Вовка.
       — А что? Скажу не хвалясь, — хвалился дальше Павел. Его понесло, и он уже   не мог остановиться, — если дальше так пойдет, то через год-два звание получу...
       — Народного? — выдохнул Вовка.
       — Ну, народного это ты хватил, а вот заслуженного свободно могут дать. Вообще-то, звание что? Так, одно слово — почет, К зарплате не прибавится, но все равно, приятно.-
       - А сколько у тебя деньгами выходит? — спросил Вовка. Ему стало стыдно за свой бестактный вопрос, и он добавил: — Ежели в месяц?
       — Ну, по-разному, — Павел закурил длинную сигарету, небрежно щелкнув зажигалкой, — все зависит от съемочных дней. День у меня стоит двадцать пять рублей, — он замолчал, ожидая реакции на свои слова.
       — Двадцать пять! — ахнул Вовка.— Врешь!
       — Ну это не так много,— чуть поморщился Павел.— Есть ставки и повыше.
       — Двадцать пять денщина, — начал подсчитывать Вовка. — Это сколько же в месяц? — он стал загибать пальцы. — У тебя два выходных или как?
       — Это как придется. Если на натуре — все от погоды зависит. Бывает, весь месяц ни одного нет. В общем, ничего, на хлеб хватает и чуть остается, — Павел снова щелкнул зажигалкой, прикуривая.

       Вовка вдруг помрачнел, словно вспомцил что-то не¬приятное, и перестал спрашивать. Он медленно поднял голову и как-то странно, сбоку, глянул на Павла. Тот за¬метил странность этого взгляда.   Удивился:
       — Ты чего? Завидно, что ли стало? — решил пошутить он. Но Вовка не принял шутки. Промолчал. Потом вылил остатки коньяка в фужеры, поднял свой:
       — Пей, — сказал и выпил сам. — Будем считать, что Анну Андреевну мы помянули.   Жаль, на похороны не приехал, — добавил он, не глядя на Павла. Павел поперхнулся коньяком:
       — На чьи похороны? Чего ты мелешь? — он привстал из-за стола. — Какую Анну Андреевну? — лицо его обострилось в ожидании чего-то нехорошего, и  сам он весь съежился, будто удара ждал, а не ответа.
       Вовка поднял на него глаза. Его поразило выражение лица Павла, и он растерялся:
       — Ты,   что ж, не знал? — и тут же понял, что тот ничего не знал. — Как же   так, — растерялся он еще больше. — Или   ты не знал до сегодня? — потом вспомнил что-то, почти крикнул: — Я же сам тебе  телеграмму отбивал! На почте! Неужто не получал?

       Павел повалился на стул, глядя ничего не понимающим взглядом на Вовку.
       — Какую Анну Андреевну? Какую Анну Андреевну? — твердил он, как заведенный, раз за разом.
       — Да одна она, Анна Андреевна, — пролепетал обескураженный Вовка. — Крамаренко. Мамаша твоя...
       Павел закивал головой, словно фарфоровый истукан: ввepx, вниз, вверх, вниз.
       - Да, вот именно, мамаша, мама... Мама...— он перестал кивать и глянул на Вовку беспомощными глазами:
       — Как же так? Я ничего не знал!.. Почему не сообщили?
       — Телеграмму тебе посылали. Да, видать, не получал ты. Я сам с почты и отстучал.
       — Телеграмму?.. Да, телеграмма, видно, была,— словно что-то вспомнив, проговорил Павел. — Как же она не сообщила? Можно ли такое?..
       — Кто, она? — не понял Вовка.
       — Что, кто она? — повторил Павел.— Что, кто она?
       — Ну, она... ты сказал: "Как же она не сообщила?"

       — А, ну да...    Как же она не сообщила,— Павел снова замолчал.
       — Да кто же она?! — не вытерпел Вовка.
       — Кто, кто, — очнулся Павел. — Жена моя!
       — Может, жалела, потому не сказала сразу?
       — Кого жалела?! Кого жалела?! — заорал Павел и стукнул обоими кулаками по столу. — Кого жалела? - повторил он уже почти шепотом. — Не живу я с ней. Уже год скоро, как не живу. Ушел.
       — Не понял! — встрял Вовка.
       — Чего понимать-то? Разошлись мы. Скоро год, как разошлись. Ушел я из дому. Не живу с ней? — у него задергалась маленькая жилка под глазом. — Но она-то. Как же она не сообщила? Как же... Хотя... — он замолчал  и  глянул на Вовку. — Может,   и она не получали телеграммы? — Павел сбросил пепел в   блюдечко с остатками помидоров. — Может, ее тоже дома не было?

       — Стой, — перебил его Вовка.— О чем ты говорили? Ну  не было ее дома. Ну не знал ты, допустим... Но, домой-то, можно было съездить за все время хоть раз? Ведь,ты лет пятнадцать дома не был? Хоть раз за все время в отпуск на пару дней приехать можно было?! — Вовка почти кричал. — Ты же, как уехал в институт, ни разу дома не был. Ты хоть знаешь, чем мать твоя жила!? — Вовка захлебнулся и замолчал. Потом сглотнул и продолжил: — Я ведь все знаю. Когда ты учился, она тебе последнее высылала. Кабанчика заколет, а деньги все тебе. Распределит на год, и хоть по десятке в месяц, а вышлет. Тогда ты еще писал. Хоть редко, хоть раз в полгода, а писал. Мол, перешел на третий, потом — на четвертый курс... Она все твои письма нам читать давала. Вот, мол, Павлуша мой в люди вышел! А как институт закончил, гак и эти редкие весточки прекратились.
       — Ты брось, слышишь?— пытался оправдаться Павел. — Я как работать начал, регулярно ей каждый месяц стал высылать, только вот, в последнее время...
       Но Вовка не дал ему договорить:
       — Нет, не брошу. Знаю я, что ты делал каждый месяц. Да только ей твоих переводов не надо было. Ей одна твоя строчка к ней нужнее всех переводов была. Да только так и   не написал ты эту строчку, — Вовка перевел дух и продолжил уже почти спокойно: — А когда ты в фильме появился в первый раз, она на всех сеансах просидела в клубе. Тебя смотрела и плакала. И вообще, ни одного фильма с твоим участием не пропустила. Больше скажу. Она и в кино-то стала ходить из-за тебя. Регулярно. Есть  ты, нет... Все равно идет. Надеется увидеть, — Вовка глотнул воздуха. — Ей говорят, не ходи, мол, Андреевна, не выступает он сегодня. А она все равно идет. Ещe и ответит: "Вы, люди, может, и просмотрели, а я сразу увижу."  Так и ходила.

       Вовка замолчал. Павел сидел, опустив голову к самому салату, и крупные редкие слезы поливали остатки помидоров. Он поднял глаза вверх:
       — Где положили ее? С отцом?
       — С отцом, понятно, — отозвался Вовка. — Где же еще.
       — Это хорошо.
       — Всей улицей хоронили. Тебя двое суток ждали. Думали, подъедешь. Дольше нельзя   было:   конец мая, жара.
Павел совершенно протрезвел и изменился. Вовка видел перед собой разбитого горем утраты, бессильного что-либо изменить человека.
       — Да, мама, вот ведь как бывает... — прошептал Павел. Провалившись в мягкий стул, он как-то весь уменьшился в своих размерах и утонул в костюме. — Что же   дальше было? — спросил он вдруг. Вовка глянул на него  из-за стола:

       — Что дальше? — не понял он. — Все. В избу вселились Прибытковы, что на конце улицы в мазанке жили. Все одно, говорят, пустует. Чего ж хозяйству пропадать? А ежели, мол, Павел объявится, выплатим стоимость, — и, вздохнув, добавил: — Андреевна твоя до последнего дня уход вела. В аккуратности двор держала. — Потом, глянул прямо в глаза Павлу, бросил: — Так что, подъезжай, как время выберешь. Кое-что там  тебе причитается.
Вовка встал из-за стола, порылся в карманах брюк, вынул четвертную, положил на стол.
       — Там    у меня чемодан остался под чужим присмотром. Пойду, проверю. Прощай пока, — он двинул стулом. — Да, еще вспомнил: оградку сварили новую. Хорошо вышла.  Красиво. Так что, все в порядке.

И пошел к выходу, обходя столики с галдящей о чем-то своем разношерстной публикой.