Покаяние Афанасия Никитина

                Того же году обретах описание Офанаса
                Тверитина купца, что был в Ындее четыре года.

                Из летописи, находящейся в хранилище
                Троице-Сергиевой Лавры.


                И есть тут Индийская страна, и люди ходят
                все нагие: голова не покрыта, груди голы,
                волосы в одну косичку плетены. Все бабы ходят
                брюхаты. Детей родят каждый год, и детей у
                них много. Мужи и жены все нагие и все
                черные. Я куда хожу, так за мной людей много
                и дивуются белому человеку. Женки ходят с
                непокрытыми головами и голыми грудями.
                Мальчики и девочки ходят нагими до семи лет.
                И срам у них не прикрыт...

                Афанасий Никитин. Хождение за три моря.


     По раскисшей от недавнего ливня степной дороге медленно двигался купеческий караван, пробирающийся от далекой южной Кафы (старинное название Феодосии, - авт.) в сторону Москвы. Колеса телег увязали в темной жиже едва и не по ступицу, уставшие люди с противным чавканьем вытаскивали ноги из грязи и тихо поругивали и эту грязь, и долгую дорогу, и самого купца, отказавшегося переждать, пока дорога не подсохнет.
     Когда солнце начало клониться к земле по левую руку от возниц, впереди показался постоялый двор, огороженный местами порушенным тыном. Створки покосившихся ворот были раскрыты ровно настолько, чтобы могла проехать телега. Одна из створок своим углом вросла в землю и держалась на одной кожаной петле. Вторая телега обоза при повороте в ворота осью задела эту створку и повалила ее в грязь. Но на это никто не обратил внимания - судьба ее давно была предопределена и ей быстро нашли применение - накрыли яму возле ворот, полностью заполненную водой и грязью и в которую нередко попадали зазевавшиеся возчики.
     Встречать обоз выскочил сам содержатель постоялого двора - приезд купца сулил ему немалую для этих глухих мест выгоду. Низко кланяясь, он льстиво поздоровался с хозяином обоза, непременно спросив о том, как обернулся дальний путь, не беспокоили ли тати.
     - Никитка, сообрази баньку, - распорядился купец.
     - Уже топят, Африкан Палыч, уже топят, - суетился содержатель двора и одновременно махнул парню, стоявшему в отдалении и явно ждавшему распоряжений хозяина.
     Тот понятливо кивнул головой и бросился к поленнице дров, чтобы расжечь топку бани. Одновременно он что-то крикнул другому пареньку и тот, схватив ведра, побежал к реке за водой.
     - Что будете трапезничать? - суетился Никита.
     - Ты вот что. У меня там в телеге на рухляди лежит заболевший купец, вернувшийся из дальних стран. Ты приспособь-ка ему отдельную камору, да отыщи какую-никакую знахарку - пусть посмотрит его. Что-то плох он совсем, не помер бы ненароком...
     - Будет сделано, Африкан Палыч, будет сделано, - Никита повернулся к людской и крикнул:
     - Лушка, Анфиска, подьте сюда!
     Из людской выскочили две молоденькие девушки и уставились на хозяина, ожидая приказаний.
     - Сбегайте за Захарьевной, приведите ее к болезному, - распорядился он.
     Те тотчас бросились исполнять приказание.
     Возчики тем временем распрягали лошадей, уводили их под навес, насыпали овса в ясли. Вооруженные мужи, охранявшие обоз, осторожно подняли больного и понесли его в избу. Впереди них суетился хозяин, указывая им путь.
     Уже внутри комнаты, куда принесли болезного, Африкан Палыч присел на скамью возле лежащего на топчане Афанасия Никитина. Тот, обратившись к нему, с трудом проговорил:
     - Спасибо тебе, что не оставил. Эвон, сколько хлопот со мной! Где мы теперя?
     - Верст двадцать не доехали до Смоленска.
     - Знать не доеду до своей Твери...
     - Ты радуйся, что уже в России. Здесь свои люди, без помощи не оставят.
     - Это так. Сколь раз в пути прощался с жизнью, ан богу было угодно, чтобы я возвернулся в родные края.
     - Много выдюжил, выдюжишь и сейчас, - уверенно проговорил Африкан Палыч. - Ты, главное, духом не падай да молись. Бог-от не оставит без своей помощи. Крепись.
     - Ты уж не задерживайся из-за меня, езжай по своим делам. Купеческое-то дело - первостатейное.
     - Я накажу, чтобы хорошенько приглядели за тобой.
     - Возьми вон кошель, надо с хозяином расплатиться, да и тебя, милостовца, отблагодарить...
     - Ишь что удумал - меня благодарить! Окстись, сердешный! Нешто ты не помог бы мне, окажись я в этакой ситуации?
     Ответить больной не успел. В открытую дверь заглянул Никита и обратился к Африкан Палычу:
     - Банька готова.
     Тут же в каморку вошла довольно крепкая пожилая женщина, укутанная с головой в темный плат. Она внимательно оглядела мужчин и велела принести горячей воды из бани и всем выйти, кроме больного. И как только они вышли, начала раскладывать на скамье какие-то пучки трав и горшочки с пахучими мазями.
     Вскоре в каморку ввалилась девушка Анфиска, тащившая лохань с горячей водой.
     - Помоги мне раздеть его, - ворчливо проговорила знахарка.
     Она внимательно оглядела обнаженное тело купца, иногда надавливая пальцами на то или иное место больного. Потом наложила каких-то трав в лохань с кипятком и стала помешивать.
     - Бабушка, а что с ним? - спросила девушка.
     - Чужую болезнь завез к нам, - неохотно ответила та. - Вот и ломай теперь голову, как избавиться от нее.
     - А это не опасно? - испугалась Анфиска.
     - Коль боишься, так ступай по своим делам, - огрызнулась на нее знахарка.
     Девушка как-то боком, поглядывая на больного,выскользнула наружу.
     - Страшно, видите ли, ей, - продолжала ворчать Захарьевна. - Страшна только смерть неурочная...
     - Да не ругай ты ее, - усмехнулся Афанасий. - Молода ишшо, всего страшится.
     - Ветер в голове, - продолжала бормотать та, помешивая воду с травами. - Прыти много, ума нет. Давно ли болезнь-то подцепил?
     - В море на корабле началась. Сначала мерзнуть стал, озноб колотил. А опосля все хуже и хуже.
     - Похоже лихоманка это. Нако испей, - она протянула ему баклажку, которой почерпнула из лохани.
     Потом отлила часть настоя в кринку, а в лохань окунула тряпицу и, слегка отжав ее, начала протирать голое тело больного.
     - Куда тебя носило-то? - спросила она.
     - В Ындею ходил.
     - Не слышала. Город что ли какой?
     - Страна. Большая, за тремя морями.
     - Чего дома-то не сиделось? Ай дела нет?
     - Купец я. Хотелось посмотреть, как люди там живут...
     - Вот и насмотрелся. Лежишь теперь тут...
     Закончив обтирание, она укрыла страдальца стеганым лоскутным одеялом и сказала:
     - Уснуть тебе надо. А перед ночью выпьешь настой.
     Афанасий уснул, а Захарьевна вышла в общую горницу и села за стол. Почти тут же девка Лушка поставила перед ней плошку с похлёбкой. За этим же столом расположился Африкан Палыч, вспотевший после бани и пивший чай из самовара.
     - Как он? - спросил он знахарку.
     Та перекрестилась и после некоторой паузы ответила, словно выдохнула:
     - Боюсь, не жилец он. Слишком крепко его хворь забрала. Да и не знаю я, как его от этой хвори лечить. Не наша это лихоманка, не здешняя...
     Африкан Палыч также перекрестился, вытер тряпицей пот со лба и также тихо проговорил:
     - Вот ведь как. Вона куда забрался и вроде бы выбрался оттоль, а надо же - на родной землице чужая хворь достала. Жаль мужика - добрый купец и человек зело хороший.
     Вздохнув и помолчав еще немного, он обратился к стоящему рядом Никите:
     - Дале его не повезу, оставлю на твое попечение.
     Хозяин постоялого двора уже открыл рот, собираясь что-то сказать, на Африкан Палыч опередил его:
     - Не суетись, в накладе не останешься! Приглядывай, как след - на обратном пути поеду, спрошу по всей строгости.
     - Не извольте беспокоиться, Африкан Палыч, - засуетился тот. - Все будет в самом лучшем виде. Приглядим, как за родным...
     - Смотри у меня, - погрозил ему купец.
     На следующее утро обоз Африкан Палыча направился в сторону Смоленска. Купец зашел попрощаться с Афанасием.
     - Держись, приятель, - он пожал руку больному. - Как доеду до города, пришлю к тебе хорошего лекаря. Ты, главное, молись и верь - все обойдется. Господь не оставит тебя.
     - Пропал бы я без тебя, Африкан Палыч, - слабо проговорил Афанасий. - Век помнить буду.
     - Полно, полно... Ты главное - не куксись. Ты - сильный человек. Вон какое путешествие одолел!
     - Вот и свалило оно меня. Да я не скорблю. Хоть успел рассказать о чужих землях, путь указал. Сам-то не собираешься ли туда? Ой, много там разных богатств и чудес...
     - Да нет. у меня и здесь все идет чередом. Да и оставить свои лавки не могу - пригляд нужен. Народец ныне вороватый пошел. Только поглядывай.
     Троекратно поцеловав Афанасия, Африкан Палыч сунул деньги Захарьевне и наказал ей:
     - Ты уж тоже пригляди за ним. Золотой человек...
     Та низко поклонилась ему и просто сказала:
     - Не беспокойся, барин. Сделаю, что могу.
     На третий день после отъезда купца Афанасию стало совсем плохо. Во время, когда Афанасий впал в беспамятство, Захарьевна отыскала Никиту и проговорила:
     - Надо посылать за батюшкой. Болезный-то совсем плох, кабы не кончился.
     - Что, совсем плохо? - спросил Никита.
     Та в ответ только безнадежно махнула рукой.
     Хозяин постоялого двора вышел и, увидев дремавшего на скамье кучера Агафона, распорядился:
     - Запрягай Воронка, поезжай в Кислицино за батюшкой. Да пошевеливайся.
     Село Кислицино располагалось в пяти верстах от деревеньки, на окраине которой  был поставлен постоялый двор. И как во всяком селе, там находилась действующая церквушка.
      Священника Агафон отыскал во дворе его дома возле поленницы дров, где тот отдавал какие-то распоряжение батраку.
      - Батюшка, - обратился посланец к нему, предварительно перекрестившись и поцеловав руку. - Никита просит приехать. Беда у нас...
      - Что случилось? - отец Евлогий перекрестил Агафона.
      - Дак проезжий купец, кажись помирает. За тобой прислали исповедовать.
      Через недолгое время двуколка с Агафоном и батюшкой завернула в ворота постоялого двора. Тотчас из дома выскочил Никита и, поприветствовав священника, сказал:
      - Совсем плох наш болезный. Захарьевна говорит: кончается он, прости Господи!
      - Все мы под богом ходим, - коротко ответствовал отец Евлогий.
      - Можа откушаете с дороги? - поинтересовался Никита. - У нас уже и самовар поставлен...
      - Чайку приму, - входя в помещение, священник перекрестился на красный угол, где висели иконы.
      - Анфиска, чаю батюшке, - крикнул Никита в сторону кухни.
      В двери показался Агафон.
      - Хозяин, Воронка-то распрягать или как? - спросил он.
      - Распрягай, - отмахнулся от него Никита.
      Агафон вышел и вскорости снова сидел на своем привычном месте и сразу то ли задремал, то ли задумался о чем-то своем.
      Выпив пару чашек чаю, отец Евлогий перекрестился, неспешно огладил бороду и неторопливо промолвил:
      - Ну, где ваш болезный? Ведите к нему.
      - Сюда, сюда, батюшка, - засуетился Никита, семеня перед священником. - Здесь он. сердешный...
      Войдя в каморку, отец Евлогий первым делом помолился на иконы, висящие над головой Афанасия. Только потом посмотрел на больного. Сел на скамью и взглядом отослал суетившуюся здесь же прислугу.
      Захарьевна дотронулась до плеча Афанасия и тихо сказала:
      - Афанасьюшка, к тебе батюшка пожаловал.
      Больной медленно открыл глаза и попытался было сесть на тюфяке, но его остановили.
      - Силы-то понапрасну не трать, - остановил его священник - Сам-то отколь будешь? Вижу, не простой ты человек...
      - Тверской купец Афанасий Никитин, - тихо промолвил умирающий. - Исповедоваться хочу. Чую, смертушка за дверью заждалась. Душу хочу очистить перед богом.
      - Много ли нагрешил-то? - Евлогий скупым жестом отослал Захарьевну.
      - И убийство на мне висит тяжким камнем, и невольный блуд.
      - Эвон как! И много ли душ погубил?
      - Двух татей-нехристей, напавших на наш торговый караван, когда мы пробирались по Волге в Астрахань
      - Татарове что ли?
      - Да разве поймешь? Окружили на лодках, кричат: "Алла! Алла!" Пограбили весь товар, что мне тверские купцы доверили. Сами мы чуть живы  остались. Назад возвертаться - совестно: мне добрые люди доверились, а я, выходит, их обманул.
      - Ты жизнь и чужое добро сохранял. Какой же тут грех? Грех на инородцах. А дальше-то что?
      Афанасий передохнул от долгого разговора и неспешно продолжил:
      - В Дербенте  наладил было свои дела, поплыл в Персию, да только море Каспийское словно взбесилось - погиб и корабль, и весь мой товар, купленный в Дербенте. Как сам спасся - ума не приложу...
      - Видно. бог тебе поспособствовал, - неторопливо проговорил отец Евлогий и подал больному черепок с настоем. - На-ко, отпей...
      - В Персии мне рассказали местные купцы, что дела можно поправить, если купить здесь товар и сбыть его в Ындее.
      - Что это за страна такая?
      - Это если океяном плыть встречь солнцу. Как доплыли и не погибли, не пойму. Страху натерпелись!..
      - Эк, куда тебя занесло, родимого. Что там за люди живут, веруют ли во Христа, Спасителя нашего?
      - Да нет, у них свои боги. Чудные такие. Один бог с хоботом, как у слона, у другой богини рук множество, есть даже обезьяний. А боле всего меня подивило - у них коровы в святых ходят...
      - Правду ли молвишь? Как это: скотина - и святая?
      - Они сказывали, что в ней живут все их боги. Говядину не едят - для них это страшный грех, а вот молоко пьют, только добавляют в него коровьи лепешки и коровью же мочу...
      - Господи, какие чудеса ты рассказываешь, - вскинул брови Евлогий.
      - Истинно, как на духу, молвлю.
      - Вот нехристи! Видано ли дело - коровье дерьмо лопать!
      - И коровы у них валяются, где им захочется. Лягут на дороге - не объехать, не обойти, а беспокоить не смей!
      - Чудеса ты рассказываешь! Вроде как не выдумываешь, а поверить трудно.
      - Четыре года там мыкался, насмотрелся.
      - Грешил ли там?
      - Прелюбодействовал, не устоял. Потешил плоть. Да устоять-то было невозможно. Инородцев там принимают на подворьях, а прислуживают молодые девицы. у которых срам чуть прикрыт махонькой тряпицей. А к ночи, какая-то из них входит совершенно нагая и ложится рядом. Я уж держался, держался, да ведь плоти не прикажешь. Вот и не выдержал, согрешил с ними...
      - Тьфу, срам какой, бесстыдство.
      - Да я все понимаю, да только плоть-то бушует, сил нет никаких удержаться. Я уж и постился. а вот грех-то оказался сильней меня. Всё у них не по-нашему: за еду плата, а вот женки бесстыжие сами лезут в постели, а мужики спокойно смотрят на блуд своих жен и дочерей.
      Но хуже всего было, когда я переехал в городишко Пету. Люди там черны, словно дёгтем вымазаны. Только вошел в город, как меня тут же окружили эти черные и лохматые мужи. Веришь, нет ли, батюшка, все они предлагали мне своих жен, сестер и дочерей.
      - Что ты говоришь! Прямо-таки Содом и Гоморра. Да истину ли ты
сказываешь?
      - Господь свидетель! У них черные за людей не считаются. Вот они и хотят, чтобы у них рождались белые дети. Если это случится, они устраивают большое пиршество и платят триста денег. А еда и питье - дармовые. Лишь бы ребенок родился белым...
      - Какой-то свальный грех получается, прости Господи!
      - Я все записал, - Афанасий достал из-под подушки свиток и передал его батюшке. - Отдай его купцам, чтобы дорогу туда узнали - хорошего товару там немеряно...
      Афанасий, видимо, устал от столь длинного речения и прикрыл глаза.
      Отец Евлогий взял свиток и в раздумье начал рассуждать словно бы сам с собой:
      - Конечно, грех твой перед Богом велик, что и говорить. Тяжело его замолить. Ну, да Бог милостлив, он прощает невольные прегрешения. А ты, судя по всему, был в безвыходном положении. Деньги кончились, а питаться надо было. Вот ты и платил за это греховной связью. Да и женки - сосуд дьявола, они кого хошь в соблазн введут. Вон, по святому писанию, и Адам пострадал из-за Евы...
      Отец Евлогий замолчал. полагая, что Афанасий заснул и не стал беспокоить его дальнейшими расспросами. Он заглянул в конец записей и прочитал: "Господи, Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня, Господи! И куда пойду из Индостана:на Ормуз пойти... а из Ормуза на Хроасан - пути нет, ни на Чеготай пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни на Йезд пути нет, ни на Арабастан пути нет. Везде мятежно..."
      "Эко, что пережить пришлось бедолаге", - подумал было священник, но его мысли перебила вошедшая в каморку Захарьевна. Она подошла к Афанасию, чтобы сменить ему повязку на голове.
      - Тише, - шумнул было на нее отец Евлогий, но старая женщина сделала испуганное лицо и нервно перекрестилась.
      - Преставился, - только и сказала она.
      - Упокой, Господи, его душу многогрешную, - закрестился и священник...
      Тщением Никиты и отца Евлогия, Афанасия похоронили здесь же, на пригорке, на закраине небольшой лиственной рощи...
      - Был человек и не стало человека, - вздохнул Никита, прилаживая крест на могилке.
      - Все мы смертны, - спокойно и даже как-то равнодушно отозвался отец Евлогий, крестясь. - Всех в свое время Бог призовет к себе...