В плену свободы. Глава 1

Роман



Вы когда-нибудь слышали о том, что человек живет всего несколько дней? Но не обычных, а особенных. И каждый такой день объединяет что-то загадочное, пожалуй, даже магическое. Наступает он рано или поздно в жизни каждого из нас, абсолютно не считаясь с нашими ожиданиями, но наступив, меняет все окончательно и бесповоротно. Всю эту магию можно почувствовать и проникнуться ей, но осознать ее невозможно. Мы можем злиться на нее, можем ей противиться, но ничего не можем изменить. Она, едва коснувшись нашего разума, мгновенно оплетает его и словно срывает незримую вуаль, туманившую сознание все эти годы. Сколько их будет, таких дней? Никто не знает. Но всегда есть последний день, и это скорее ночь, предрассветная трепетная ночь, с которой все уходили, и еще никто не возвращался, чтобы поведать о ней. Вселенная сама решает, когда вы будете готовы. Готовы увидеть все по-новому. Не в лучшем свете, и не в худшем, а именно по-новому.









Глава 1.

Солнце с назойливой игривостью пробивалось сквозь окно и словно по собственной воле направляло свои слепящие, но нежно-теплые осенние лучи именно в тот угол комнаты, где Алан пытался от них спрятаться. Все попытки укрыться завершились провалом, и Алан окончательно проснулся, но все еще ленился вставать с кровати. Тело его было словно из ваты от такого долгого сна. На часах было далеко за полдень. Потянувшись, Алан бросил взгляд на часы. «Ну, потрясающе. Весь день снова пролетел без меня, - подумал он с привычной сонной раздражительностью, потягиваясь и зевая. - Хотя, какая к черту разница». Внутри него не таились обида или разочарование. Сегодняшний день точно не обратился бы хоть малейшей выгодой обществу или хотя бы себе самому. И Алан со смиренной скорбью это прекрасно понимал. Эта порядком приевшаяся бытовая драма, словно излитая на жизненный лист давно исписавшимся сценаристом, повторялась изо дня в день на протяжении последней пары недель, проведенной здесь – в доме его родителей. Хотя, если подумать, все это повторялось ежедневно на протяжении всей его сознательной жизни. Но нет, дело вовсе не в вырождающей лени или моральном упадке, все дело в бесплодных результатах поиска. Поиска себя самого. Но Алан, разумеется, еще не задумывался об этом, списывая все именно на лень.

Его тесная неряшливая комната, нетронутая со времен школьной поры, отлично отражала эти страстные, бурные порывы. Но, к сожалению, сгорали они стремительно, подобно метеору, дающему бой в неравной схватке с атмосферой. И как метеор, так и не достигнув земли, обращается звездной пылью, так и его мечты обращались прахом воспоминаний. Рядом с мольбертом, запачканным красками, напоминавшими иссохшее озеро, и запылившейся гитарой с вечно порванной первой струной тихо работал телевизор, который Алан, уснув, снова забыл выключить. Вне родительского дома он жил один и порой любил засыпать под тихий гул этого бездушного ящика. Он редко вдавался в содержание, но порой любил то ощущение, ту иллюзия присутствия, которую этот маленький ящик создавал порой даже лучше, чем некоторые люди, с которыми он был знаком. Случайно в глаза ему бросился рекламный ролик, каких безграничное множество. Один пейзаж резко сменялся другим: величественные, одновременно вызывающие восторг и внушающие трепет горы; за ними - бесконечный, манящий, нежно – голубой океан, сливающийся на горизонте с таким же голубым, ясным небом. Казалось, если бы мир перевернулся с ног на голову, никто бы ничего и не заметил. Затем - красные, словно с далекой, неведомой планеты, каньоны. Ну и венец этого великолепия – лак для волос. Абсурд! Но Алану было совершенно плевать на это. Он уже давно был где-то за гранью, где-то совсем далеко. И где-то там он бродил выше облаков – по горам, затем нежился на мягком, словно перина песке, а теплый океан заботливо омывал его ступни от налипших песчинок. А вот он уже рассекает в своем новеньком кабриолете меж стен каньона, которые, кажется, вот-вот сожмутся. Алан любил мечтать, а может и не любил, но он просто мечтал, в этом и был весь он, вся его суть и естество. И мечтая, он всегда мечтал до дрожи, до трепета в сердце, с трудом возвращаясь в свою тоскливую реальность. Порой Алана одолевало чувство, что он живет не своей жизнью, что он создан для чего-то иного, возможно не большего, но совсем иного. И в закоулках его души всегда горела маленьким, неуверенным огоньком надежда в то, что все будет иначе. Но этой надежде только дай волю, и она разгорится буйным, неистовым пламенем, готовым спалить дотла весь этот мир.

Последний раз потянувшись на кровати, Алан наконец собрал все силы в кулак, встал и, пошатываясь, побрел сонной походкой до ванной комнаты по коридору, заставленному всяким хламом в коробках. Каждое утро Алан принимал контрастный душ, без которого весь его день показался бы сонным бредом. Точно по сценарию он поступил и сегодня. Приняв душ, он провел рукой по лицу и щетина, покалывавшая пальцы, натолкнула его на мысль, что пора побриться. Алан подошел к умывальнику и принялся протирать запотевшее зеркало, отыскивая взглядом свою бритву среди десятков различных тюбиков, салфеток и прочего хлама, название которого он не знал и знать не хотел. Бегло и со скрипом протерев зеркало, он бросил взгляд на отражение. Неожиданно его пронзило чувство глубокой ностальгии, а разум его затмили воспоминания. Сейчас, с другой стороны зеркала, на него смотрел маленький мальчик. Он стоял на цыпочках, потому как иначе была бы видна лишь макушка, на которой постоянно неуклюже торчали в разные стороны волосы. И этот мальчик каждое утро смотрел в это самое зеркало в надежде на то, что однажды ему не придется вставать на цыпочки. А еще лучше, если придется пригнуться! Мальчик смотрел на него, корчил рожи, улыбался. И Алан, закрыв глаза, улыбнулся в ответ. Воспоминания отступили. Алан открыл глаза и чуть было не отпрянул назад от неожиданности, словно в этот раз увидел покойника. В отражении, с таким же испуганным взглядом стоял незнакомец и оглядывал его. Непрестанно оглядывая Алана, он синхронно повторял его движения.  «И это – я?» - с ужасом подумал Алан после короткого замешательства. Еще не осознав нелепости своего помутнения, он принялся ощупывать лицо, пытаясь убедиться, что это не злая шутка его воображения. «Вот родинка, за которую меня дразнили Морноу, а вот и боевой шрам над правой бровью, заработанный благодаря каменному снежку». Но эта огрубевшая кожа, пара маленьких морщин в уголках глаз, поредевшие волосы - все это Алан видел словно впервые. Но главное – взгляд. Он был какой-то совсем иной. Он стал глубже, но одновременно и отчаянней. «Да что за чушь лезет мне в голову?!» - отбил от себя эти странные мысли Алан. Он несколько раз омыл лицо ледяной водой и снова посмотрел в зеркало. На этот раз все было в порядке, отражение стало привычным, но только сердце его все еще билось чаще обычного. «Наверное, я просто слишком долго спал, - окончательно успокоил себя Алан».

Выходя из ванной, он вытирал полотенцем лицо и двигался вслепую, лавируя между коробками, как вдруг чуть не наскочил на свою мать – Хелен – маленькую женщину с милым лицом, густыми, темными, как осенние каштаны волосами и необыкновенно нежной кожей. Казалось, каждый прожитый год только украшал эту женщину.

– Алан, ради Бога, осторожней! – отшатнувшись на пару шагов назад, вскрикнула она. – Я как раз поднималась, чтобы разбудить тебя. Ты на время-то смотрел? В общем, у меня для тебя новости: через полчаса к нам приедут Боттомы, они напросились на обед, так что давай одевайся и приводи себя в порядок. Знаю, знаю, ты не любишь все эти застолья, но чего ты ожидал? Тебя не было пять лет, так что придется все наверстать, – оживленно жестикулируя в привычной напористой манере, говорила Хелен. – И да, доброе утро или уже вернее сказать, добрый день, – добавила она спустя мгновение.

Алан испытывал довольно противоречивые чувства, когда слышал фамилию Боттом. Каждой своей клеткой, еще с детства, он питал отвращение к свой тетке – Клэр Боттом. Эта женщина – олицетворение бесплодного консерватизма, превратных проповедей и жадности. Что же касается ее мужа – Генри Боттома, который приходился братом его отцу, он был полной противоположностью своей жене. Когда-то был. Его индивидуализм, свободолюбие и независимость были порабощены и заточены в маленькую, тесную клетку где-то в глубине его души, ключ от которой находился в омерзительных, хватких клешнях его супруги. Все началось с того момента, когда он принял ее фамилию, мол она была единственной наследницей, «а Райзов еще целая куча». Как Генри попался в ее ловушку – загадка для всех, возможно и для самого Генри, но только не для Клэр Боттом. Такие женщины продумывают все свои ходы задолго наперед и уничтожают свою жертву изнутри. Пробираясь все глубже и глубже, они сначала обездвиживают ее, лишают любой возможности на побег, а затем бесконечными пытками и промыванием мозгов превращают в некое подобие марионеток. Алан уже знал, как проведет ближайшее время – сидя с поникшей головой, будет ковырять вилкой по тарелке и ограничится парой коротких фраз, в то время как Клэр Боттом будет перемывать кости всем, кого сможет вспомнить и раздавать бесполезные нравоучения. Перебить ее – все равно, что унизить тирана на людной площади во время праздника в честь его величия. Двумя словами – сомнительное удовольствие. Когда-то все было иначе. Давным-давно их семейные съезды были настоящим радостным событием, после которых навсегда оставались яркие воспоминания и целые альбомы фотографий под возгласы «Сы-ы-ы-р!». Но, как известно, время все меняет, и самая величественная стена рано или поздно рухнет, несмотря на то, какие опоры она имеет. Однажды, под гнетом времени, рухнули и их семейные опоры, затем поглощенные сырой землей. Алан только представил все это и стало ему так мерзко, что он хотел было придумать правдоподобную историю о своих неотложных планах, но знал, что все это бесполезно, поэтому просто буркнул себе что-то невнятное под нос, а затем сказал:

– Вот как. Ну что ж, я был бы рад увидеть дядю Генри.

Хелен развернулась и уже сделала несколько шагов к лестнице, чтобы спуститься обратно, как Алан вдруг остановил ее, положив руку на ее хрупкое плечо.

– Постой, ответь мне на один немного странный вопрос. Во мне ничего не изменилось? Только посмотри внимательнее, – сказал Алан, накинул полотенце на шею, выровнял осанку и сделал максимально серьезное лицо.

– Ты имеешь в виду со вчерашнего дня, не так ли? Потому как я до сих пор порой не могу сразу сообразить, кто это ночью роется в холодильнике на кухне. Одна рука сама тянется к трубке, чтобы вызвать полицию, а другая за успокоительным. Тебя так долго здесь не было, что я до сих пор никак не могу привыкнуть к тому, как ты изменился за это время. Для меня ты все тот же длинноволосый юноша с приросшими к голове наушниками, из которых доносится какой-то дьявольский рокот. Так что… – как обычно, темпераментно и напористо говорила мама, пока Алан не перебил ее.

– Да, я имею в виду со вчерашнего дня, – явно с нетерпением произнес Алан.
Хелен сначала вопросительно посмотрела на него, но затем все же попыталась что-то разглядеть. Спустя несколько секунд ее задумчивый взгляд превратился в ироничный прищур.

– Да-а, кажется, я вижу. Ты, наконец, сбрил свою козлиную бороденку! Ты прям как твой отец, он вечно мечтал о густой, настоящей такой бороде, как у того ковбоя, как его там? Но сын, у Бога были свои взгляды относительно вашей бороды. Поверь, тебе намного лучше с гладким, выбритым лицом. С этой бороденкой ты смотришься как маленькая девочка, которая  неумело мажется маминой косметикой, пока той нет дома, чтобы казаться взрослее. Но ты же понимаешь, что это смешно?

– Стоп, стоп, я не то имел в виду. Я… а не бери в голову, не важно, – отмахнулся Алан.

– Ну а что еще могло измениться? Я видела тебя только вчера вечером. Ты определенно слишком долго спал, странный ты какой-то, давай просыпайся и я жду тебя внизу, поможешь мне накрыть стол.

Спустя несколько минут Алан спустился в гостиную. Это была непомерно большая комната по сравнению с остальными комнатами в доме. Огромные окна, растущие едва ли не из пола, словно ветви могучего весеннего дерева, стремились к солнцу, но ограничиваясь пространством, упирались в потолок. Свет, просачиваясь сквозь них, озарял каждый угол этой комнаты даже в самый ненастный день, поэтому гостиная являлась любимым местом Алана на протяжении всего детства. В ту пору Алан чаще проводил время дома, нежели на свежем воздухе. Ему вовсе не составляло труда общаться с другими детьми, просто наедине со своей безграничной фантазией и умением погрузиться в мечты с головой, ему было ничуть не скучнее одному. Но это не значит, что он любил одиночество. Как и любому человеку, время от времени ему требовалось тепло и внимание, и только тогда он выходил на улицу, где дети всегда встречали его радостными криками. Это всегда удивляло его родителей, да и самого Алана это удивляло ничуть не меньше. В нем было, есть и будет нечто удивительное, загадочное, искреннее. Есть в нашем мире люди, которые словно частица света озаряют, манят нас, как глубоководных обитателей манит малейший проблеск вдали. И даже когда они погружаются в беспросветную бездну, их маленький источник никогда не гаснет, а разрушает тьму вокруг. Люди, окруженные непроглядной мглой, чувствуют эту силу и тянутся к ней, хоть для них это и остается чем-то необъяснимым и таинственным. Есть в нашем мире такие люди. Некоторые, возможно, считали Алана Райза именно таким человеком.
Не успел он сделать и шага по гостиной, как остановился и затаил дыхание. Его взор упал на отметины, высеченные на дверном косяке. Это были засечки его роста в разном возрасте. Три, пять, семь лет… Он вспоминал о том, как каждый день заставлял родителей снова и снова измерять его рост с наивной надеждой на то, что за день он вырос. Засечки заканчивались тринадцатилетним возрастом, видимо, тогда у него и начался переходный возраст. «Удивительно, что я только сейчас их заметил. Странный же день. – Подумал Алан». Он взял с комода ручку и книгу Джека Донлона, который в одно время являлся его любимым писателем, приложил книгу ребром и начертил новую отметку.  Этот дом всегда будет центром его маленькой вселенной, являясь средоточием его лучших воспоминаний. Он рад был вернуться сюда, откуда когда-то так быстро бежал. Но он вернулся ненадолго. Со временем Алан ко всему терял интерес, в конечном счете, ему всегда все надоедало и приедалось. Он всегда искал себя так истерично, пылко, но пока что тщетно.
Пройдя чуть дальше, Алан увидел, что стол уже накрыт.

– Зато ты быстрее собрался, а так бы и к концу обеда не успел, я то тебя знаю, – кричала его мама с кухни.

– Господи, мама, я уже не ребенок и который год живу один, все давно изменилось, – слегка повысив голос, раздражительно ответил Алан.

– Ты никогда не изменишься, я это знаю, и ты это знаешь. Ты слишком похож на своего отца, – доставая из духовки запеченную курицу, говорила Хелен, – порой, когда ты рядом, я чувствую, что и он становится ближе. Будто стоит рядом, смотрит на нас своим неповторимым прищуренным взглядом, от которого ничего не скроешь. До сих пор не понимаю, что такого особенного в этом прищуре. Стоит,  всматривается и перебирает монетку между пальцами. Я рассказывала тебе, как он однажды уснул, но все еще теребил монетку? Честное слово, не видела бы – не поверила бы. Знаешь, если бы он был жив, вы либо были бы неразлучны, либо вовсе не общались бы из-за своего поразительного сходства. Так и никак иначе. Что-то среднее было бы невозможно.
Алан хотел что-то ответить, но раздался звонок в дверь  – Боттомы пришли немного раньше, чем ожидалось.

Дверь отворилась и вошла Клэр – тучная женщина с темными кудрявыми прядями, напоминавшими змей Медузы горгоны. Завивку Клэр делала далеко не в силу того, что с ней она лучше выглядела, а в силу практичности. Бесформенная одежда так же подчеркивала то, что она уже давно не следила за собой, с тех самых пор, как поработила  Генри.  Ее маленькие свиные глазки одержимо оглядывали каждый предмет вдоль и поперек, пытаясь найти хоть какую-то выгоду с запредельной скоростью и завидным мастерством, отточенным за всю жизнь, а от наигранной улыбки ее рот кривился, будто ее хватил инсульт.

– Алан, как ты повзрослел! – она манерно развела руки в разные стороны и, изобразив удивление, вскрикнула. – Надеюсь, мозгами ты повзрослел так же, как и внешне, а?! – Ткнув Алана в лоб своим указательным пальцем, напоминавшим сардельку, продолжила она с плохо скрытой иронией, пытаясь выставить это милой шуткой. Хотя, скорее всего, именно иронию она и хотела изобразить. Своим пронизывающим взглядом она мельком окинула Алана и прошла дальше в гостиную.

Сразу за ней в дом вошел Генри – милый мужчина со слегка поседевшими, густыми, прилежно уложенными волосами и удивительно аккуратными чертами лица, словно слепленными из глины умелым мастером. Он был одет в забавный коричневый пиджак и накрахмаленную рубашку, под которой виднелся небольшой живот, но он только придавал мужественности и статности. Было заметно, что он старался выглядеть хорошо в этот вечер. Генри всегда входил в их дом после Клэр, выдерживая небольшую паузу, пока она пройдет дальше, отводил в сторону Алана и дарил ему либо сладости, либо маленький подарок. Когда-то дела у него шли лучше, судя по подаркам. В итоге, в последние детские годы Алан получал только сладости, но и этому был безмерно рад. Самым важным было, чтобы подарок поместился в карман брюк или пиджака, иначе Клэр обязательно заподозрила бы неладное и устроила бы Генри взбучку.

Он был искренне рад увидеть Алана, но вовсе не заливался приветствиями – его блестящие карие глаза, свойственные их роду, как всегда говорили за него. Он крепко пожал руку Алана и, не изменяя традициям, попросил пройти за ним, убедившись, что Клэр уже вовсю изливает сплетни матери Алана. Они незаметно покинули гостиную и, не теряя времени, Генри достал из внутреннего кармана пиджака старый, потертый футляр. Алан заметил, что руки Генри слегка дрожали, но не придал этому особого значения.

– Не стану спрашивать, что у тебя нового, уверен, что этот вопрос только озадачит тебя. Я просто рад, что у тебя все хорошо, а если есть что рассказать, расскажешь за обедом, – бегло и вполголоса продолжал говорить Генри. – Я недавно перерыл чердак в поисках… – запнулся он на секунду, – а неважно в поисках чего, главное, что я нашел вот это! Генри попытался открыть футляр, но из-за дрожи в руках не сразу смог попасть пальцами по защелке. Когда, наконец, он отворил футляр, Алан увидел часы.

- Знаешь, Алан, у этих часов есть своя история. Быть может, я слишком высокопарно изложу ее, но мне нравится вспоминать ее именно так. А ведь забавно, если подумать, с возрастом мне полюбился весь этот романтизм. Ну, вернемся к часам: когда-то давно они принадлежали одному мужчине – военному. И у этого мужчины росли два сына – Александр и Генри. Вижу, ты догадался. Верно – это были твой отец и я, а мужчиной, соответственно, был твой дедушка. Времена были тогда напряженные: постоянные, бессмысленные конфликты, которые хорошо скрывали и затем абсурдно обрисовывали в прессе. Конфликты любили «разрешать» - мне особенно нравилось это слово. Разумеется, разрешали они всё не своими потными ручонками, а крепкими и обязательно чужими. А руки твоего дедушки были очень крепки. Только посмотри вокруг – этот дом он построил сам. А предвещало это лишь одно, и лишь одно и сбылось. Я был младше своего брата и многое не понимал, но вот твой отец понимал все прекрасно, и от этого безмерно страдал. Неминуемым ходом приблизился тот день, когда наш отец должен был покинуть дом. Он видел все страдания Александра и понимал, что тот безутешен. Пытаясь хоть как-то приободрить его, он снял свои часы и передал их ему со словами: «Смотри, старший, как только часовая стрелка совершит сто двадцать полных оборотов – я вернусь». С этими словами он и покинул свой дом. На протяжении всех этих недель твой отец не отрывал взгляда от часов, потерял ко всему интерес, зачастую не спал. Сколько раз, помню, я просыпался от света карманного фонарика, то и дело пробивавшегося из-под его одеяла. Время шло. И вот стрелка совершила сто двадцать полных оборотов. Затем сто пятьдесят, двести, триста, но отец так и не вернулся. Александр перестал считать, лишь когда стрелка совершила чуть менее четырехсот оборотов. Он был подавлен, был зол на весь этот мир, ну а часы я больше никогда не видел. У них с отцом была особая связь. Мне кажется, он до последних своих дней в глубине души верил, что тот вернется, поскольку такая связь не обрывается. И вот, перерывая чердак, я наткнулся на маленькую коробку с рыболовными крючками, принадлежавшую Александру. За все эти годы я даже не открыл ее. Не пришлось как-то, я ведь никогда не рыбачил. Пусть прозвучит слегка напыщенно, но какая-то леденящая дрожь пробрала меня насквозь, когда я ее впервые открыл. В голове моей не укладывалось, сколько они там пролежали и сколько раз я хотел выкинуть с чердака весь хлам. То ли моя лень, то ли сама судьба сохранила их. Удивительно, как превосходно они сохранились, работают безотказно, словно ждали нового хозяина. И я хочу, Алан, чтобы им стал ты.

– Прямо как в хорошем фильме, – произнес Алан, и затем в секунду понял, что за глупость он сморозил. – Прости, я просто сказал первое, что пришло на ум,
– пытался он оправдаться.

Но Генри прекрасно все понимал и, улыбнувшись, ответил: – Если не знаешь, что сказать, просто смолчи. А вообще неплохое сравнение, разве только не фильм, а короткая повесть. Позволь, я тебе их одену, вытяни руку. – Произнес Генри, достал из футляра часы и надел на кисть Алана. Руки его все еще дрожали, и на этот раз Алан не мог не спросить:

– Дядя Генри, твои руки… с тобой все в порядке?

Генри ничуть не удивился, он вздохнул и ответил: – Ничего особенного, Алан, – просто жизнь. – С удивительной легкостью и спокойствием говорил Генри. – Обычно они так не трясутся, просто сегодня я, видимо, сильно волнуюсь. И прекрати меня уже называть «дядя Генри», у тебя уже щетина растет, а ты все «дядя» заладил. Пошли в гостиную, сложно представить, но сплетни Клэр рано или поздно закончатся. И еще кое-что: не рассказывай за столом об этих часах, если Клэр узнает, что они такие старые, первым делом подумает, что дорогие. Попадет мне, в общем.

Алан молча улыбнулся и кивнул, а в мыслях поражался тому, насколько они разные, Генри и Клэр Боттом. Он прикрыл часы рукавом и последовал за Генри в гостиную.

Когда Алан и Генри вошли, Клэр все еще распускала сплетни с поразительной увлеченностью, чего не скажешь о маме Алана, которая перемешивала давно готовый салат и невпопад поддакивала. Она была удивительно терпеливой женщиной, лояльной и хорошо воспитанной и поэтому никогда не позволяла себе грубость в отношении других людей, даже беспредельно навязчивых. Но, несмотря на свои железные заповеди, казалось, что Клэр Боттом вот-вот прожжет их своей язвительной кислотой, и Алану всегда было страшно представить, какой безудержный шквал злости и гнева, сдерживаемый все эти годы, обрушится на этот мир.

После того, как все уселись за стол, дальнейшее представление развивалось по уже заявленной программе:

–  Так почему, Алан, ты уехал тогда? – Разрезая мясо быстрыми движениями, спросила Клэр.

– Не мог найти причин остаться здесь, наверное. Признаться, не думал об этом. Решил просто, что ничего не теряю. Да и мама меня поддержала. Не представлял только, что так долго не вернусь.

– Ну, а приобрел что-нибудь?

– Простите, не понял.

– Ну, ты сказал, что ничего не терял. Но в итоге-то приобрел что-нибудь?

– Я просто жил там – в Городе. Работал по интересу. Девушку встретил. Когда еще, как не в молодости что-то пробовать. А приобрел… опыт, наверное. – Улыбнулся Алан, слегка разведя руками.

– Молодость… кажется, что еще слишком рано. Но знаешь, потом обычно слишком поздно. Ты и не представляешь, насколько жизнь коротка.

– Если честно, никогда не понимал людей вроде вас. Зачем вы вечно твердите, что жизнь коротка? Вы ведь этого не понимали, когда были молоды. Вот и я не пойму, пока не почувствую.

– Значит, повзрослел ты только внешне. А жаль. – Улыбнулась Клэр Боттом.

– Но вам-то что жалеть? – Улыбнулся в ответ Алан.

– Любил она жалеть чужое. – Пошутил Генри в адрес Клэр.

– Верно. Своего-то так и не нажили, а? – Скосив рот и слегка прищурившись, ответила Клэр. – А жалею я Хелен.

– Что? Дорогая, о чем ты?! – Удивленно воскликнула Хелен.

– Думает он только о себе. Да и то, слово «думать», здесь неуместно. Девку себе завел. Вот и весь твой опыт, верно? Знай только, что долго она ждать не будет. Уйдет к первому же выскочке на дорогой машине. Уж я таких навидалась.

– Подозрительно хорошо вы об этом осведомлены. – Съязвил Алан в ответ.

– Ты на что это намекаешь?

– Помнится, раньше у дяди Генри были очень неплохие автомобили. Но я ребенком был, может, и путаю что-то. Путаю?

– Так! Давайте просто пообедаем. Клэр, расскажи лучше что-нибудь. У тебя вечно полно историй. – Встряла Хелен. Видимо, она сильно забеспокоилась, раз сама развязала Клэр язык.

– Позвольте, добавлю кое-что, чтобы не осталось чувства недосказанности, – вставил Генри, сделав большой глоток вина, – Алан у нас никогда не был нацелен на материальные блага. Извини, Алан, что в третьем лице о тебе говорю. Разные вы совсем, только и всего. Вот. Давайте на этом и закончим.

– Удел слабых. Только и всего, – фыркнула Клэр, - ладно, давайте обедать.
Наконец, она приняла эстафету. При всей своей наблюдательности, Клэр Боттом лишилась всяких чувств, как только ее попросили что-нибудь да рассказать. Говорила она беспредельно много, а остальные порой теряли тонкую нить повествования и притворно кивали в знак согласия. На стене позади нее висели большие часы, которые постоянно притягивали взгляд Алана. Порой ему казалось, что они остановились, но когда минутная стрелка неохотно приходила в движение, Алан в который раз задумывался о злорадных играх времени. Генри долгие годы прожил бок о бок с Клэр и знал, как сбавить ее пыл, а потому изредка ему удавалось пробить поток ее бессмысленных речей. И тогда стол заметно оживал в дискуссиях, обделяя вниманием Клэр. Вообще, казалось, что рядом с ними сидит капризный ребенок, но властный, жестокий, и огромных размеров. Но, несмотря на то, какой бы омерзительной особой не являлась Клэр Боттом, ее никак нельзя было назвать беспомощно-глупой. Она прекрасно замечала оживление за столом и ее безмерное самолюбие, граничащее с сумасшествием, не могло стерпеть такого сильного удара. Ее свиные глазки мгновенно наливались кровью, а столовые приборы в ее руках, казалось, вот-вот согнутся. И вот, когда Генри вновь перехватил инициативу, она уже еле сдерживалась:

– …вот взять моего старого знакомого – Ленни Бёрджесса. Ну, Алан, ты помнишь его как Мистера Бёрджесса. Да, того с потными руками. Так вот, как-то давно он вложился в одно довольно рисковое предприятие, но выгоду в итоге извлек потрясающую. Доход был разовый, а потому деньги было бы логично куда-нибудь снова вложить. И что он сделал? Открыл неподалеку гольф-клуб! Ты вообще представляешь кого-нибудь в этих краях, увлекающегося гольфом? Да еще и готового платить довольно крупные взносы. Вздор, да и только! Теперь мечется, пытается не уйти в минус. А ведь старику сколько лет! Мог до конца дней своих неспешно путешествовать, того и гляди, весь мир бы увидел. Ну, а с тем предприятием ему крупно повезло, конечно.

– «Повезло» – это не про тебя, Генри, а? – ухмыльнулась его жена. Только вот дальше своего носа ты никогда и не смотришь, зато вокруг тебя-то одни дураки. Тебе лишь бы косточки чужие обмыть!

Эти слова не столько возмутили Алана, сколько рассмешили, и оттого он издал короткий смешок. Клэр Боттом резко взглянула на его, и он тут же сделал вид, что поперхнулся, ударив себя кулаком в грудь.

– Клэр, я ведь не имею ничего против Бёрджесса. Случай забавный, да и только. К тому же, ты его знаешь, он сам над собой любит подшутить.

– Вечно у тебя на уме одни шутки. Шутить ты мастак, да! Только вот не видишь ты, где стоит шутить, а где нет. Если бы не твое узколобое упорство…

– Клэр, ну чего ты завелась? Что сегодня за злоба в тебе поселилась? Давай просто мирно пообедаем. Алана ведь целых пять лет не было! – попыталась вмешаться Хелен.

– Ох, если бы ты знала, Хелен, о чем я говорю! А почему бы и не узнать? Недавно Генри сделал предложение мистер Люгнер. Всего-навсего помочь вести у него бухгалтерию. Кое-что тут подправить, кое-что там. А он заладил – грязные деньги, грязные деньги! Всю жизнь он так. И как мы теперь живем?! Вынуждены сдавать чердак неизвестно кому в собственном доме. И в лохмотьях своих со времен нашей свадьбы ходишь! – ткнула она пальцем в рукав его пиджака. Его даже моль стороной обходит! Даже у нашей соседки – Долорес Браун, уже есть садовник, выстригающий ей фигурные кусты! – заносило Клэр Боттом все дальше и дальше, и ей вовсе неважно было, с чего все началось.

– Дорогая, да у вас кроме забора да травки ничего и нет во дворе! – Возразила Хелен, но Клэр только пристальней посмотрела на Генри.

Генри попытался было что-то вставить, но его слова словно отскочили обратно с двойной отдачей.

– Хоть сейчас признай мою правоту! – Завопила Клэр Боттом.

– Клэр, ради Бога, успокойся! – вновь Хелен попыталась усмирить ожесточенный пыл Клэр.

– Не лезь не в свое дело, Хелен Райз! – злостно отрезала Клэр. – Этот болван упустил столько возможностей стать человеком, заслужить признания, но он слишком мягкотел и глуп, чтобы добиться хоть чего-нибудь. Поверить не могу, что я потратила лучшие годы на эту бездарность! – продолжала визжать Клэр Боттом, еще больше взбесившись, – так что «повезло» это точно не про тебя, муженек!

– Да уж, если учесть еще и то, что ему приходится жить с вами. – Алан даже не сразу понял, что произнес это вслух.

– Да что ты вообще знаешь, сопляк! – взъерошившись, прокричала Клэр Боттом.

– Ну, я знаю, что у вас еще нет денег, но вы ими уже одержимы. И даже страшно представить, что стало бы с вами, если бы вы действительно разбогатели. – Удивительно легко и непринужденно ответил Алан.

У Клэр Боттом в секунду отвисла челюсть от такой, на ее взгляд, дерзости, а все ее тело задрожало от бешенства и негодования. Новая порция слепой ярости не заставила себя долго ждать и резко обрушилась на Алана:

– Да как ты смеешь обвинять меня в чем-то! Ты сначала доживи до моих лет, добейся хоть чего-нибудь, а потом имей смелость открывать свой грязный рот в моем присутствии.

Алан заметил, что своим высказыванием нанес мощный удар самолюбию Клэр. И это чувство было неожиданно сладким и приятным. Никогда он не любил спорить, хотя бы потому, что не получал от этого удовольствия, но сейчас он решил не останавливаться, к чему бы это не привело:

– Интересно узнать, что вы понимаете под фразой «добиться чего-то»? Успеха? Денег?  Для вас успех – мнимое признание толпы, которой до вас нет дела, а в лучшем случае, зависть полоумной соседки с садовником. Генри достоин аплодисментов – он добился самого важного – признания самого себя даже в такой выгребной яме, как совместная жизнь с Клэр Боттом. Именно поэтому он, возможно, еще живет с вами. И да, ваша жизнь действительно изменилась бы, пойми вы хоть малейшую часть того, что я сейчас сказал! – продолжал все так же пылко и напористо говорить Алан, даже руки его слегка задрожали. Но тут Клэр, вовсе обезумевшая от гнева, прокричала:

– Заткнись, выродок! Твоя наглость сведет тебя в могилу так же, как и твоего папашу! – прокричала Клэр и в этот миг в гостиной воцарилась мертвая тишина.
Словно Иерихонские трубы, оглушили Алана эти слова, окончательно и безнадежно обратив в пыль и без того шаткую стену его самообладания. Звуки вокруг пригушились, и в голове его крутилась без остановки последняя фраза обезумевшей Клэр Боттом. Глаза его залились кровавой дымкой, плечи вздрогнули, время словно замедлило свой ход. Он перестал быть хозяином своему телу, казалось даже, что оно потеряло всякий вес. Каждая его клетка находилась в безумном исступлении. И эта безумная сила подняла его тело на ноги и заставила изо всей силы ударить кулаком по столу так, что одна из тарелок, ближняя к краю, опрокинулась на пол. Уста его открылись сами по себе и залились бранью в адрес Клэр Боттом. Руки угрожающими жестами взмахивали точно дьявольские крылья. Его ноги, против его собственной воли подвели Алана вплотную к тучному телу обидчицы. От испуга она сжалась точно трусливый пес перед лицом опасности, затащив свое огромное тело под стол и оставив торчать одну голову с рядами подбородков. Это был вовсе не Алан. Нет. Он никогда не был таким. Это было средоточие злости, охватившее в эту минуту их дом. Постепенно глухота сменилась пронзительным гулом в ушах, а затем вовсе отступила. Алан осознал только последнюю высказанную фразу: «Убирайся отсюда, тварь! Убью!», а его дрожащая рука указывала на входную дверь.
На лбу Клэр Боттом проступил пот. На минуту ее охватило оцепенение. Затем она еле выползла из-за стола, резким рывком схватила сумочку с комода, и уже второпях подойдя к двери, повернулась в сторону Генри с вопросительным взглядом. Генри в ответ покачал головой, обнимая и успокаивая Хелен, которая сидела на коленях вся в слезах.

Спустя час Генри и Алан уложили Хелен на диван, и она уснула. Генри собрался уходить и Алан проводил его до двери. Они не обронили ни слова и молча пожали друг другу руки. Затем Генри приблизился на полшага, положил руку Алану на плечо, посмотрел в глаза и молча кивнул, Алан кивнул ему в ответ, и тот покинул дом. Затем Алан тихо проник обратно в комнату, убедился, что мама все так же безмятежно спит и решил немного пройтись по улице.