Бах and Е. Бахин

         Санаторий был архитектурным памятником самому  себе. Построен он был в 50-х годах прошлого столетия  и  по нему было видно, что от жизни вообще, отдыхающих в нем военных и служащих, а также членов их семей, он изрядно подустал. Он на своём архитектурном языке пытался сказать об этом робким лейтенантам и более уверенным в себе подполковникам пред пенсионного возраста и при этом издавал протяжный скрип монументальных обшарпанных старых дверей с толстыми стеклами, встречал всех отдыхающих однообразной и скучной обстановкой номеров и стандартным меню с тремя диетами в обеденном зале, разноуровневыми корпусами, расположенными на склоне горы, уютными тенистыми беседками, располагавшими к неге, подвигам и адюльтеру. Но лейтенанты и подполковники  его не слушали. Они заезжали в него и выезжали, набирали в ванную холодную воду и погружали в неё множество пивных бутылок, они сидели в летнем амфитеатре в ожидании концерта малознакомого им, но очень популярного у других артиста и отчаянно вертели по сторонам головами, ожидая встретить на себе чей – нибудь редкий заинтересованный женский взгляд. Серповидные пивные этикетки, намокнув, отклеивались от бутылок и тихо тонули на дно ванной, как тонули мечты и желания отдыхающих военных и реже - штатских завести удачный курортно-санаторный роман, который запомнился бы на всю жизнь, ну или хотя бы до следующего очередного отпуска.

        Женя Бахин отпуск не ждал. Он его, конечно, по – человечески, если можно так сказать, хотел, но если бы ему и отказали, то он бы не очень-то и расстроился. Другой бы-да, а он – нет. Так уж он был устроен...Женя Бахин. Он строго придерживался одной единственной в жизни заповеди, гласившей о том, что «Блажен тот, кто не мечтает. Ибо не будет разочарован!». Пусть это даже и не была заповедь в полном смысле слова, а скорее - выработанное им самим правило. Но для него оно было свято. Он видел, как рушились у многих офицеров мечты, как рассыпались в прах надежды «выбраться» на берег, поступить в академию, перевестись в училище на преподавательскую работу или стать там командиром роты курсантов, как не складывалась у многих личная жизнь. Он сказал себе однажды: «Нет, Жэка! Эти тревоги не для тебя. Служи, а там жизнь покажет и пусть будет то, что будет». Он был сам собой и шел по флотской стезе своей дорогой. Не ища легкой жизни, но и намеренно не создавая себе сложностей, а если точнее- осложнений. Служить ему было также как и всем – не просто, но и не особенно сложно, можно даже сказать, что легче, чем другим. Он воспринимал людей такими, какие они есть, без изъянов, без прикрас и никого никогда не идеализировал. Берег – значит берег, выход в море - значит выход и никак по-другому. В конце концов, ведь он этого сам хотел, стал военным моряком, ну и получил желаемое, попав на корабль. Он мог бы, конечно, поступить, скажем, в Институт стали и сплавов…сплавлять что-нибудь или изобрести новый какой-нибудь новейший вид ферросплава, из которого конструкторы сделали бы такой вид эсминца или фрегата, который не был бы досягаем ни для торпед, ни для ракет, в боевом информационном посту на планшете Ш-26Б он бы не отображался вообще, а офицерам служить на нем было бы одно сплошное удовольствие, а что? – звучит красиво. Женя вспомнил название своего большого противолодочного корабля - «Ташкент». На вопрос незнакомых людей о том, где он служит, ему приходилось отвечать: «На "узбеке"!». Он видел недоумение на их лицах и ему всегда становилось немного не по себе. Он поморщился. Но его приятелю, служившему на эсминце «Вдохновенный» приходилось ещё хуже, так как на тот же вопрос он отвечал: «На "дохлом"!». Да, одним словом в институт Стали он мог поступить…но не поступил. Он с самого начала знал, чего хотел. Он неплохо ладил со всеми. Его охотно посылали в командировку, поскольку результаты всегда оказывались положительными, а если поручали вести моряков в культпоход, то никто из них не сбегал в самоволку, не напивался и почти всегда все довольные возвращались на корабль.

        Горечь, тоска, или напротив – очарование или радость от того или иного события, по – настоящему, наступают во времени намного позже самого события. Эдакое, если хотите … послевкусие. Такой своеобразный смак… Оно наступило и Жэка Бахин, желая сам того или нет, уже летел на ТУ-154 с двумя пересадками от одного  океана в одном конце Страны, до другого моря - в противоположный конец этой же Страны. Ну, то есть он ясно понимал, что лететь-то ему смысла никакого нет, т.к. и там и там – вода, ну пусть и с небольшой разницей в температуре этой самой воды, уровнем солёности, флоре, фауне и стиле жизни приморских обывателей. Но он уже летел. Он не стал переодеваться. На нём был флотский форменный черный плащ с погонами, брюки, туфли и черная фуражка. Свой портфель он сдал в багаж. Человек, который решил бы покопаться в том портфеле, сильно бы разочаровался, поскольку не нашёл бы там ничего ценного: бритва, рубашка, плащ и свитер, да пачка газет.
 
         В полёте всем предлагали стандартный набор авиа-услуг в виде нескольких карамелек, булочки, курицы в фольге и крошечного гарнира в виде риса, джема в микроскопической баночке, минералки и сока. Глядя на окружающих летевшему в отпуск вышеупомянутому флотского человеку почему-то вспомнились мелодия и слова из фильма «Последний дюйм»: «…какое мне дело до вас до все, а вам до меня…?». Есть ему не хотелось. Почему-то захотелось обратно на корабль. Там как-то привычнее. Кругом вода. А сейчас кругом воздух. И это - не привычно. Вот только почему же все- таки хотелось обратно? Зачем ему этот санаторий? До этого вылет задержали на 16 часов, но ему удалось найти свободное кресло и пачка газет «Красная звезда», ждавшая в портфеле своего «звёздного часа», так его и не дождалась.
 
        Женя без труда нашел в городе санаторий. Один из его корпусов был самым высоким зданием в городе. Оформившись, он направился к себе в корпус. Его вызвался проводить главврач, который разговорился с ним и пояснил, что ему нужно по делам в тот же корпус, куда должен был заселиться Женя. Они пошли. У входа в вестибюль они встретили двух угрюмых молчаливых парней, которые несли в руках полный ящик пива. «Да-а-а… ребята, я смотрю, вы основательно у нас решили подлечиться!?», - сказал им главврач. Оба парня хмуро кивнули им, и не сказав ни слова, стали ждать лифт. «Летчики дальней авиации с Севера. Оба – капитаны. «Два капитана». Забавно, да? Ну да ладно, это их дело. Взрослые люди», - пояснил главврач Жене. – Часа два назад как заселились». В последующие дни до конца пребывания в санатории Женя ежедневно видел этих двух «летунов», почти все время с пивом, но ни разу не слышал от них ни одного слова. Во время приёма пищи они сидели за соседним столиком. Ели молча, смотря в тарелку. Их почему-то было немного жалко.

         Когда он вошел к себе в номер, то понял, что номер уже заселен.  Там были чьи-то вещи, пахло не очень хорошим одеколоном. На балконе сушилось полотенце. Он вышел на балконе, в глаза ударило солнце. Он зажмурился и в этот момент вдруг отчетливо вспомнил сцену из любимого фильма, где подполковник Килгор, находясь среди рвущихся мин и свистящих пуль говорит: "Ты чувствуешь это? Напалм, сынок. Ничто в мире так не пахнет, как он. Люблю запах напалма поутру. Это запах... победы". Женя всегда был совершенно очарован этим персонажем фильма "Апокапсис сегодня". Им и особенно моментом, когда воздушная кавалерия Килгора летит над морем бомбить вьетнамскую деревню под "Полёт валькирий" Вагнера.  Как не похож был этот момент в фильме на  момент из "8,5" Феллини, когда отдыхающие  в пансионе в очереди цепочкой движутся к источнику с минеральной водой под аналогичную музыку. Мелодия одна, а сцены совершенно разные. Женя втянул воздух, словно бы ожидая почувствовать запах, который  чувствовал Килгор, как в этот момент кто-то сказал: "Говёный санаторий! Уже неделю живу. Первый день как дождь не идёт. Эдуард!". Справа в тени на плетеном кресле сидел  мужчина, протягивавший ему руку.

         За обеденным столиком в столовой санатория соседями Жени оказались: мужчина неопределенного возраста, представившийся Мишей, и молодая женщина тоже неопределенного возраста по имени Дина. Миша был озабочен только двумя вещами: состоянием нескольких светлых волосиков на макушке и затылке и строгим соблюдением распорядка дня в санатории и обязательным посещением абсолютно всех мероприятий. Он оказался политработником в какой-то части. Через полминуты Женя уже знал о санатории больше, чем его главврач. Дина была гражданской служащей в картографической части. Она спросила Женю, откуда он, где служит, в каком звании и кто он по специальности. Долго не могла понять, что такое "гидроакустическая группа", и как можно быть её командиром. Когда Женя спросил у неё о её специальности, она почему –то ответила : «А у меня папа тоже военный. Это я по его путёвке поехала». Женя, чтобы поддержать разговор, спросил: «А у него какая специальность?». Дина, округлив немного глаза, немного удивившись, ответила: «Специальность, а какая у него специальность? Он всю жизнь в Клубе проработал!», - при этом она внезапно так отрывисто и очень громко засмеялась, что это на какое – то время приостановило у окружающих процесс приёма пищи. Тут подошла официантка Алла и с тележки поставила перед Женей тарелку со вторым блюдом. Это было картофельное пюре с синеватым отливом, похожее или на застывшую прибрежную волну или на край песчаного бархана, и квадратной формы фрагмент курицы, словно его кто-то на кухне заранее аккуратно вырезал. Женя про себя подумал: «Ну вот, я нашел тебя «потерянный рай»!». 

        Когда Жэку Бахина на корабле провожали в отпуск, то в его каюте младших офицеров царило соответствующее моменту оживление. У всех её обитателей было приподнятое настроение. Хотя и не совсем. Эдакая смесь радости, грусти, доброй зависти и неизъяснимой чёрной тоски. Человек идет в отпуск! Попробуй, перенеси, такое счастье рядом!? Старший лейтенант Гриша Адинцев с БЧ-2, в кальсонах и кальсонной рубашке, закутавшись в коричневый плащ, инструктировал Жэку, чтобы тот этот самый плащ берёг и обязательно привез обратно на корабль, так как плащ куплен женой и «…не дай Бог прои…шь! А там он тебе пригодиться, еще не ясно какая погода будет…понял, да…!». Лейтенант Дима Петров тоже с БЧ-2 раздобыл портфель, куда потом все вместе напихали газет «Красная звезда» и «Боевая вахта», на случай, вдруг Жэке придётся в аэропорту на полу спать, мало ли какая задержка рейса случится. В дороге всякое может быть. Заварили чифиру и раздобыли у старшего механика немного спирту. На «огонёк» зашел помощник командира корабля по снабжению Валентин Валентинович, который дал Жэке почти новые чешские  туфли «Батя»: «Ну, Жэка, покажи там местным тёткам чилимский фарс, ну ты понял и вообще…!». Потом выпили за звание и за отпуск. Потом Жэка сошел с корабля. И сразу же всё потекло своим обычным руслом. Сразу… потом… после… 

        Незадолго до отпуска в повседневной жизни Жени Бахина имели место два события: он возил моряков в культпоход и ему присвоили звание старшего лейтенанта. Для военного  моряка офицера это – значимо.  Культпоход это не просто мероприятие, это своего рода испытание. До краевого центра  моряков вывозят редко, в основном – только до гарнизонного городка. А здесь другое дело. И дело не простое. И форма должна быть идеальной, и программа определенная запланирована, согласованная с политотделом, и сопровождающий должен быть и опытным и авторитетным для личного состава, моряки должны быть подобраны. Кого попало - не отберут. Всё это очень не просто, как бы не казалось на первый взгляд.

         В культпоход моряки под руководством  Е.Бахина добирались долго. Сначала пешком от базы до гарнизона, потом на автобусе от гарнизона до краевого центра.  Окунувшись в объятия  большого города, который большинство моряков видело впервые, матросы строчили желаниями как пулеметные очереди, которые, отскакивая от повседневных будней города и скромных возможностей, оседали на души в виде желания пойти в кафе за мороженым, в кинотеатр или «еще куда». Но судьбой была уготована другая,  куда более скромная программа: все зашли на Главпочтампт, потом долго пробыли в фотосалоне и  на те фильмы, что можно было попасть уже не попали. Наспех, пока позволяло время, все моряки попробовали лимонад и  пирожных в кафетерии и прогулялись по парку, где увидели, как из большого автобуса высаживались в парке несколько девушек, молодых женщин в красивых платьях, нарядно одетых мужчин. Все они были с футлярами из-под музыкальных инструментов. Матросы попросились туда, где все эти оркестранты должны были давать в парке  концерт. Время еще позволяло и они пошли. Бахин видел горевшие глаза этих совсем еще  молодых ребят, отвыкших за время службы от женских образов вообще и от вида таких оркестранток, в частности. Их пустили. Благо билетов покупать было не надо. Объявили: «Иоганн Себастьян Бах! Бранденбургский концерт!». Моряки притихли. Им было не до Баха. Они во все глаза смотрели на тех, кто был перед ними в оркестре, прямо, полукругом, кто с обнаженными плечами, руками, шеей, кто в декольте. У кого-то были обнажены ноги до колен. Женя понимал, что это значило для них, но им в тот момент до него самого не было никакого дела и до его понимания. Было ли Жене дело до самого Баха, сам он  вряд ли смог бы ответить… А у Баха тем более не спросишь. Но несмотря на это, был очень теплый сентябрьский день, и шел в летнем парке концерт, и были женщины в нарядных платьях, и были морячки, которые не слушали Баха, а во все глаза глядели на этих женщин, и был сам Бах, которого слушал Женя, который вскоре через месяц получит старшего лейтенанта и у которого потом будет отпуск.

        Политработник Миша, сидевший с Женей за одним обеденным столом разговаривал со всеми подряд: с ним - Женей, с Диной, с официантками, уборщицами, завхозом санатория, случайными прохожими и простыми отдыхающими, членами их семей. Когда же разговаривать было не с кем, то он шел в места массового скопления потенциальных собеседников, как-то рынок, кинотеатр, набережная, шашлычная  и т.п. Он охотно отвечал на все вопросы и обязательно заводил разговор о зарплате. Когда его спрашивали об этом, он, громко смеясь, отвечал: «С такой зарплатой- я всем товарищ!». Эта шутка казалась ему очень удачной. Миша рассказал Жене, где находится кинотеатр и где на набережной можно купить вина, так как Женя пиво не пил. Миша аккуратно съедал на завтрак, обед и ужин отведенные ему порции, доедал за остальными то, к чему те не притрагивались. Он считал, что нужно сделать абсолютно всё, что предписано программой и возможностями пребывания в санатории. Он был честен по отношению к санаторию, абсолютно. Особенно, что касалось в части соблюдения режима и распорядка пребывания в данном заведении. Если бы в таковом значилась бы, ну например, его собственная казнь через гильотину сразу после обеда в 15ч. где-нибудь у входа в библиотеку, то он бы явился туда ровно к 15ч. и до этого не раз спросил бы главврача, состоится казнь или нет, исправна ли гильотина и не будет ли осечек. Забавный был малый этот Миша. Чувствуя острую потребность в проведении политинформаций среди военнослужащих в его части, он, за временным отсутствием таковых, регулярно посещал местные вечера отдыха, о которых указывалось в объявлении у клуба, где расточал дамам комплименты и восполнял им недостаток в знании политической и международной обстановки, предварительно прочитав в местной библиотеке свежие газеты, поиграв в теннис и  посетив  бильярдный зал. При этом он успевал сбегать в ближайшую чебуречную, на рынок и автовокзал, где без труда можно было узнать все последние городские новости и сплетни.

         Женя не совсем понимал, как Дине, которая также сидела за их общим столом, удавалось съедать то, что подавалось и одновременно комментировать это, не закрывая рта, говоря примерно следующее: "Нет-я не могу. Щё ето такое. Это кисель. Это не кисель-его нельзя пить, в нём даже ложка не тонет. Женя Вы етот суп не еште. Правда! Его нельзя есть - его до нас уже кто-то ел. Щё ето за каша. О чём они там ети повара думают. Кто их надоумил сварить ету кашу. Нет - всё я не могу. Я иду к главврачу.  А ето щё такое. Это корж? Ето не коржик-его нельзя есть. Миша не ещьте етот коржик, ето фрагмент асфальта. Всё я не могу-я пишу жалобу! Где у них тут эта книга? Дайте книгу!". В этот момент возле стола появлялась официантка Алла. Дина улыбаясь во весь рот, говорила ей: "Аллочка, такой кисель сёдня укусный, кисленький такой, нет там ещё стаканчика,а? Нету? Жалко...".  Но добавка отдыхающим не полагалась. Всё согласно диете и по норме. Алла, поджав губы, удалялась с лицом трагической актрисы. Когда ты служишь, то главный над тобой - Министр Обороны, а когда ты отдыхаешь в санатории, то главный над тобой - раздатчица или уборщица. Это правда.

        За всё время, пока Дина пребывала за столом, она бесперестанно, что называется откалывала номера, или как она выражалась "мочила корки". Один раз на второе дали какое-то невообразимое гороховое пюре. Дина осмотрела его, улыбнулась всем своим ртом и сказала: "Эх! Идем как-то мы с подругой по минному полю: то она впереди, то я - сзади! Щас попробую! Эх! Ве-е-е-ещь!". Это пюре даже Миша есть не стал. Дина съела свою порцию и порцию Миши. Женя много шутников видел на флоте и ничему не удивлялся. Но там - мужчины. Женщины - другое дело. Когда в разговоре между обедающими, неважно было это собственно само время приема пищи или нет, возникала пауза, то Дина придумывала на ходу какие-нибудь шуточки или стишки, вроде тех, которыми изобиловал небезызвестный роман:
         Любил Гаврила анекдоты,
         Гаврила "пачками" их знал,
         И все животы надрывали,
         Как только рот он открывал!
Она заливалась таким смехом, что шансов не смеяться самому не было ни у кого, несмотря на тупость или примитивность стишка или шутки. Те двое, кто впервые про Гаврилу стишки написал когда-то, скорее всего тоже бы от смеха не удержались бы. Ведь это же Дина.

         В указанном Мишей месте Женя без труда нашел ряд продавцов вина, которых смело можно было бы назвать кровными родственниками: они все были одинаково заросшие щетиной, с волосатой грудью, с брюками в гармошку и рубашкой в горошек, с той лишь разницей, что каждый  из них считал только своё вино самым лучшим, а вино соседа, напротив - самым худшим. Они издалека громко кричали покупателю: «…Эй! Куда ты пашёл, не хады к нэму, у нэго плохой вино! Пасматри, выдыш какой он вэсь хразный, у нэго и вино такой жэ плахой, у мэня бэри!». При появлении Жени торговцы немного оживились и все зорко смотрели за ним, предлагали пробовать вино из небольшого стаканчика. Женя прошел вдоль всего ряда, всё попробовал и в небольшом замешательстве встал у последнего продавца. Можно было бы и уйти.  Последний продавец приблизившись к Жене почти вплотную, сказал: «Слющай, дарахой! Харощий мой! Тэбьэ у кахо-нибуд абизатэлно надо вино купит, а то и убить мохут! Давай! Ну!?». Женя купил у него.
 
        Окна номера, в котором жил Женя, выходил на квадратный дворик внутри корпуса. В первое же утро Женя был разбужен громко играющей во дворике бодренькой музыкой, под которую один пенсионер в шерстяном спортивном костюме и пара молодящихся старушек в компании Миши делали зарядку, ну или во всяком случае что-то похожее на зарядку. Они стояли аккуратно каждый в размеченном на асфальте квадратике и пытались следовать доносившимся из репродуктора командам диктора и попасть в такт музыке, ну а потом разошлись каждый в свой номер, чтобы перейти к водным процедурам. Женя закурил на балконе номера, глядя вниз и ловил на себе негодующие взгляды упражняющихся, подвергаясь немому укору. Он думал: "А как бы они зарядку делали, если бы вдруг по ошибке заиграла, например, "Иисус Христос - Суперзвезда", а? Как? Так повторялось каждое утро. Он вспомнил, как на корабле играют  сигнал тревоги, под который матросы обычно напевают: "Всё бегом, всё бегом, всё задраено кругом. Не поспать, не посрать, ах ты еб... твою мать!". Остро захотелось на корабль. Ну или хотя бы, что бы хоть раз вместо утренней мелодии зарядки из репродуктора услышали все сигнал тревоги.

        С соседом по номеру Жене повезло. Если можно так сказать, учитывая, что это может быть непредсказуемо, если брать во внимание темперамент, привычки и образ жизни человека. Попадется какой-нибудь флегматик, который нарвётся на холерика. Что тогда? Соседом Жени был молчаливый угрюмый подполковник Эдуард Германович, который предпочитал вообще не выходить из номера. Он просил Женю брать в столовой еду и приносить к ним в комнату. Женя спросил его, почему тот не хочет ходить в столовую. Эдуард Германович медленно и отчётливо, произнося буквы так, что из них можно было пули отливать, ответил: "А я не люблю сеансов одновременной жратвы!". "Понял. Уж сказал-так сказал!", - отметил про себя Женя. Эдуард Германович целыми днями читал книги или на балконе или лежа на кровати или играл в шахматы с Женей, а когда того не было, то – сам с собой. Они вместе пили иногда покупавшееся Женей вино. Почти не разговаривая. Эдуард Германович просил рассказать Женю что-нибудь о службе, о Приморье, всё время молча кивал и смотрел куда-то вглубь себя. Он служил где-то в ракетных войсках и сидел где-то под землей в бункере. Женя никогда не лез с расспросами и про себя думал, что вот этот подполковник тоже, наверное, правильно поступает, что приехав к морю, этим самым морем абсолютно не интересуется, а может быть даже и не подозревает, что оно вообще здесь есть. А сам то он, чем лучше что-ли? От Тихого океана, зачем нужно было ехать к Черному морю в конце октября? Зачем? Но Эдуард Германович об этом не спрашивает и то ладно.

        Несмотря на то, что в имени и отчестве у Эдуарда Германовича ничего необычного не было, по каким-то непонятным, неизъяснимым причинам его неумолимо хотелось назвать наоборот - Герман Эдуардович. Как-то Дина спросила Женю: "Женя, а кто Ваш сожитель?...(последовал оглушительный и звонкий женский смех)...Ну в смысле кто с Вами в комнате вместе живет?". Женя замешкался и вместо того, чтобы сказать Эдуард Германович, он сказал непроизвольно :Э-э-э Герман....". Тут Дину прорвало. Она что называется просияла и завопила своим зычным голосом: "Ух ты! Герман. Вещь! Обожаю Германов. Как у Пушкина. Познакомьте меня с ним. Я буду его "пиковой дамой", я ему открою карту. Тройка, семёрка, туз! Вещь! Я буду ему музой на весь отпуск! Герман я люблю тебя!". Женя, представил угрюмый вид Эдуарда Германовича, поставил рядом с ним Дину и про себя подумал: "Вот чокнутая!". "Нет, Дина, я не думаю, что это хорошая идея....", - ответил ей Женя. Но она уже его не слушала и стала напевать : "Ваши пальцы пахнут ладаном...", - при этом она подносила ему свои пальцы под нос и спрашивала, не пахнут ли ладаном её собственные пальцы. Жене хотелось вернуться на корабль.

        После завтрака Женя обычно ходил в парк, где около одиннадцати часов открывалась закусочная. Там иногда делали неплохие шашлыки, а иногда - чебуреки. Завтраки в санатории оставляли его стабильно голодным. Он пробовал выпросить другую диету, но врач-диетолог, во власти которого было распределение этих неземных благ, отказала ему, согласившись на усиление пайка всего лишь только 200-ста граммами сметаны. Когда Женя ту сметану попробовал, то понял, что "усиливаться" ею будет скорее всего Миша. В том парке было такое большое открытое место с аллеей, где под алычой на деревянном ящике сидела миниатюрная бабуля, перед которой стояла корзина с плодами алычи, ну то есть той самой алычой, что висела у неё над головой. Она говорила Жене: "Сынку, алычи не трэба?". Но алыча её видимо мало занимала. В руке у неё была деревянная трость и как только в поле её зрения оказывался голубь, она молниеносно вскакивала с ящика и лупила его со словами: "Оже-жь курва, толстогузая, геть, геть!". Здесь же рядом неподалеку в тени раскидистых южных деревьев на ящиках можно было увидеть две фигуры. Издалека могло показаться, что это таинственные лесные тролли, присевшие ненадолго передохнуть в тени от своих долгих скитаний, но при приближении к ним, оказывалось, что это не тролли, а два капитана - летчики дальней авиации, ожидающие в тихой безмолвной похмельной печали открытия пивного павильона. Тсс! Тише... не беспокойте их. Граждане отдыхающие, приглядитесь внимательно! Ведь это же почти послеполуденный отдых фавнов и где-то поблизости за деревьями витает и цепляется за ветки дух Вацлава Нижинского. О! Слышите музыку из известного балета? Нет? Не слышите?  Ну тогда вам к ЛОРу. Скорее, он еще принимает. А этих двоих "фавнов" не трогайте! Они "пишут" свою историю Санатория и у них каждый день - подвиг! В этом можно убедиться, заглянув в распорядок дня Санатория, можете даже не сомневаться! Вскоре откроется пивной павильон и всё придет в движение. "Фавны" пробудятся ото сна. Лесной лель заиграет на своём рожке. Изменится картинка мира. А пока что так.

        В один из дней за ужином Дина поинтересовалась у Жени, не составит ли он ей компанию вместе с ней сходить в кино. Женя был в некотором замешательстве. С одной стороны, у него не было особенных причин отказывать Дине. Она не сделала ему ничего плохого, всегда была вежлива и открыта, правда немного странновата  и когда смеялась, то у неё обнажались в хаотичном порядке расставленные зубы. Но Дина была абсолютно дружелюбна и без каких-либо комплексов на свой счёт. С другой – вдруг она в кинозале начнёт громко смеяться в своей обычной манере. «Да и чёрт с ним, всё равно в кинозале темно и не видно!», - подумал про себя Женя и согласился. Они пошли в старенький кинотеатр, вход которого украшал барельеф из лепнины на тему полёта человека в космос. Кинотеатр и санаторий были родственниками, если таковое родство возможно между зданиями. Он был старенький с облупившейся краской и штукатуркой, с громко хлопающими неудобными и жесткими сиденьями. Они смотрели старый-престарый 50-х годов итальянский фильм «Аккатоне» про одного парнишку-неудачника и его подружку Маддалену. Фильм, по мнению Жени, был неплохой, хоть и очень старый, но в конце фильма он увидел вдруг, как Дина плачет и они вышли из кинотеатра, так фильм и не досмотрев. «Что с тобой, Дина?  Я весь фильм сидел в напряжении, думал, что начнешь смеяться… извини… громко, ну как обычно, а  ты почему-то плачешь?», - спросил Женя. «Я уже сто раз его смотрела. Каждый раз плачу в конце, когда Аккатоне на мотоцикле разбивается»,  – ответила Дина. – Давайте после ужина на концерт пойдем в нашем летнем кинотеатре при санатории. В этот же момент слезы ее мгновенно высохли и она что есть мочи вдруг запела: "Я вся во власти дурного каприза - голубая Испано-Сюиза!". Раздался оглушительный раскатистый женский смех и потом снова пронзительный крик: "Ты не плачь по мне, Аргентина!!!". "Слава Богу что не в кинотеатре!", - подумал Женя. Дина взяла его руку в свою руку и они быстро пошли. Пройдя метров десять, Дина резко остановила его: "Женя мы с Вами неправильно идём! Надо в ногу. Пошли!". Она нарочито стала веселясь идти в ногу с ним и при этом громко отсчитывала такт, говоря вместо "левой-правой" другое, делая ударение сразу на всех буквах: "Лавр-Корнилов-Лавр-Корнилов-Лавр-Корнилов!". Это одновременно и забавляло и раздражало. Но Женя не злился. Разве на Дину можно было злиться? Он воспринимал  её такой какая она есть. Он думал про себя о том, что у неё вероятно, там у себя дома тоже есть какая-то другая жизнь, о которой никто не знает, возможно есть какой-то мужчина, родители, работа, а здесь она в отпуске и в этом санатории никто не обязывает её ни к чему, ведёт она себя так как хочет и ни у кого ни о чём не должна спрашивать...как и все...как и все. "Женя не сбивайтесь! Лавр-Корнилов-Лавр-Корнилов!".

         Вечером Женя Бахин, прилетевший от Тихого океана к Чёрному морю в свой отпуск в санаторий слушал концерт Баха. На этот раз в культпоход он повел только одного человека. За этим человеком не нужно было строго следить, как за матросами с его бригады. Этот человек будет слушать Баха, а не смотреть во все глаза на тех, кто будет играть этого самого Баха на этом концерте.  Как это ни странно звучит, но Жене в этот момент снова отчаянно захочется вернуться на корабль, где всё просто и знакомо наперёд. В его портфеле в номере под кроватью лежат газеты, заботливо припасенные его сослуживцами на всякий случай и коричневый плащ,  который Женя за отпуск так ни разу и не оденет. Потому что будет октябрь и будет очень тепло. Газеты в портфеле улетят обратно и с этим плащом тоже ничего не случится, скорее всего, его кто-нибудь из офицеров с его корабля также возьмет в свой отпуск. Да, скорее всего так оно и будет.