Под солнцем августа

     Внуку было скучно. Музей хлеба, куда его привела бабушка, оказался не интересным. Он быстро обежал его, глянул во все углы и приготовился уходить. А бабушка…. Бабушка застыла перед давно засохшим, как с ходу определил мальчик, караваем, и не могла оторвать от него взгляда.

     Она вспоминала 44-ый год. Очень далекий сейчас, давно задернутый занавеской прожитых лет, но существующий где-то в ее сердце, ждущий своего момента, чтобы наполнить собою пространство. И вот теперь – его время.
     И ей снова – тринадцать, и идет-бредет она среди полей, залитых солнцем. Таким солнцем, полным, уверенным в себе, которому уже не надо растрачивать себя, чтобы прогреть застывшую за зиму землю, вытягивать первую весеннюю зелень из веток деревьев, лизать сосульки на крышах и глодать лед на реке – солнцем, какое бывает только в августе, заливающее землю зрелым светом позднего лета. А она идет по бесконечной дороге, не идет – едва волочит уставшие ноги, тонкие, как сухая трава на обочине.
     Она голодна. Очень голодна, уже несколько дней, как она ушла из города, куда ее привезли, чтобы поднимать его после войны, ушедшей на запад, и направилась домой, к маме, в свою деревню. Она не думает ни о чем, даже о родителях, потому что хочет есть. Ужасно хочет есть.
     Вот, показалась деревня, и она ускорила шаг: может быть, ей повезет, и ее, наконец, накормят. Почти бегом устремилась она к избе. Но на стук никто не ответил: хозяева, видно, ушли. Толкнув незапертую дверь, она вошла. И замерла, не веря себе. На столе под белым полотенцем угадывался круглый манящий каравай. Хлеб! Дрожащими руками она прикоснулась к нему. Шершавая корка манила прильнуть щекой, чтобы впитывать запах, запах хлеба, до потери сознания, до умопомрачения…
     Оглянувшись и прислушавшись на миг, она схватила хлеб, крепко обняла его, прижимая к груди, и быстро – откуда только взялись силы в ее хилом теле? – пошла прочь из деревни, дальше и дальше по дороге, залитой горячим светом.
     Хлеб сводил ее с ума, но она, отломив лишь малюсенький кусочек и тщательно пережевывая его, словно жвачку, шла вперед.
     Пока сзади не послышался топот бегущих ног.
    Она попыталась ускорить шаг, почти перешла на бег, но человек, бегущий за ней, был старше, сильнее, он не был измучен голодом и длинным переходом. Тогда, забившись в траву у дороге, она принялась жадно, кусок за куском – даже не есть, глотать не разжевывая – хлеб. Каравай уменьшался, а она была полна решимости съесть его, не отдать ни крошки, съесть, съесть…
     Когда в руке осталась лишь небольшая горбушка, человек добежал до того места, где она сидела.
     Не взглянув на нее, сжавшуюся в комок,  он пробежал мимо, и вскоре она перестала видеть его мокрую потную спину. Тогда она посмотрела на кусок, оставшийся от большого каравая, и упала в траву, рыдая, сгибаясь пополам от острых резей в животе.

     -Пойдем, пойдем, бабушка! – внук торопил ее, а она смотрела на хлеб своими старческими слезящимися глазами.- Ну, ты идешь?
     Кивнув, она повернулась к выходу.