Ничего не надо

    Странное ощущение, когда смотришь на собственный труп. Лужа крови, какие-то ошметки на асфальте. Вокруг продолжает грохотать, и кто-то кричит: «Врача!». Человек с бинтами, пригибаясь под обстрелом, бежит к еще подергивающемуся в конвульсиях телу.

    Но меня там уже нет. Я стою буквально в ногах собственного тела и смотрю на бесплодные попытки вернуть меня к жизни. Врач пинком откидывает обломки камеры, принявшей на себя часть осколков. Вдалеке, со стороны блокпоста, обстрел которого я так и не успел снять, из дыма появляется силуэт боевой машины. Я кричу:

    - Бросьте! Оставьте меня! Меня уже нет!

    Я пытаюсь схватить врача за плечо, чтобы оттащить, но какая-то невидимая преграда надежно разделяет нас.

    - Уходи, Семеныч! – рву я глотку, и, словно услышав меня, старый фельдшер хватает мое тело под мышки и мелкими шажками начинает задом отходить с линии огня. Его пока не заметили, но обстрел все равно очень сильный – я вижу, как одна из пуль пробивает мою уже мертвую грудь всего в паре сантиметров от лица Семеныча. Из придорожной канавы к нему подбегает один из молодых добровольцев, хватает мое тело за ноги. Вместе они идут быстрее, но все равно слишком медленно.

    Я кричу:

    - Да бросьте же меня! Я мертв! Мне все равно!

    - Они тебя не слышат.

    Я поднимаю взгляд. Совсем рядом со мной молодое лицо девчушки. Сколько ей? Шестнадцать? Она смотрит на меня глубокими и печальными карими глазами. Я очень хорошо помню этот взгляд. Еще позавчера он, словно острый нож, врезался мне в память, когда я провожал ее на машине «Скорой» в районную больницу. Она отказалась уходить из города – куда?

    Случайная минометная мина, оборвавшая ее недолгую жизнь, была, похоже, одним из лучших возможных вариантов конца. Тогда, возле «Скорой», я так и не смог включить камеру. Просто стоял и смотрел, как и сейчас, в эти глубокие и печальные глаза.

    Девчушка заметила мой взгляд, грустно улыбнулась и, не сказав ни слова, побрела прочь. Я бросился за ней следом:

    - Стой! Не оставляй меня!

    Она только ускорила шаг. Я отчаянно взмолился:

    - Я не знаю, что делать! Помоги!

    Она остановилась, снова посмотрела на меня своим невыносимым взглядом и тихо произнесла:

    - Я ничем не могу тебе помочь. Просто оглянись вокруг. В смерти каждый сам за себя.

    Она отвернулась и, легко перемахивая через груды мусора, побежала в сторону жилых домов. Туда, где я провожал ее у дверей «Скорой».

    Я огляделся вокруг. Весь мир был словно залит мутной пеленой. Где-то в глубине этой дымки слышались автоматные очереди, разрывы гранат. В сантиметрах от меня пронеслась БМД, обстреливавшая блокпост. Видно было, как машина разбрасывает вокруг себя горячие выхлопные газы и поднимает тучи пыли гусеницами, но я не почувствовал ровным счетом ничего. Все это происходило как будто в параллельном мире, надежно отрезанном от меня мутным экраном.

    Среди суетившихся вокруг блеклых, словно на кадрах старой кинохроники, силуэтов я заметил несколько ярких, будто вырезанных из цветной бумаги, фигур. Они никуда не спешили, не бежали – только спокойно прохаживались или сидели. Иногда группами по двое-трое. Но чаще по одному. Они были со мной по одну сторону экрана, отделявшего нас от кровавой бойни вокруг.

    Я начал всматриваться в этих людей. Кого-то я знал. Молодой парень, сидящий на куче битого кирпича и смотрящий вдаль, погиб одним из первых. Тогда я еще мог себе позволить посвятить целый репортаж одной жертве и долго снимал его окровавленное тело с разных ракурсов.

    Сжимая кулаки, прямо посередине улицы через дымку наблюдал за боем сержант Нетопоренко. Леша. Он был на том самом блокпосту, когда начался обстрел. Мы еще гадали – удалось ли спастись ребятам. Не удалось, и теперь он и еще несколько человек с блока, стиснув зубы смотрели, как живые с остервенением пополняют ряды тех, кто оказался по эту сторону дымки.

    Военные, добровольцы, гражданские – все они неприкаянно слонялись среди окровавленных, озверевших живых. Кто-то смотрел безразлично, кто-то с болью за своих товарищей. А кто-то, как и я несколькими мгновениями раньше, пытался предупредить о надвигающейся опасности, не в силах поверить в то, что бой остался за непреодолимым сумрачным барьером.

    Медленно шагая среди этого ужаса, я наткнулся на останки БМП противника, сожженной в позавчерашнем бою. Ее экипаж сидел на почерневшей броне, безучастно смотря вдаль, в сторону от происходившего вокруг месива. На закопченном броневом листе рядом с командиром БМП сидел молодой доброволец, мальчишка лет восемнадцати. В бою он попал под гусеницы машины, и я долго смотрел, как она тянет за собой грязно-кровавый след, преследуя бойцов, уводивших ее в огневую засаду. Теперь бывшие враги сидели рядом и черными пустыми глазами смотрели в одну точку, изредка перебрасываясь короткими фразами.

    Я огляделся – таких групп вокруг было много. Смерть в бою всех уравняла, и теперь свои и чужие, не замечая различий в надетой на них форме, вместе стояли и смотрели в пустоту.

    - Непривычно, правда?

    Ко мне подошел Саня. Я не видел его лет пять – не меньше.

    - Саня? Откуда ты? – мы снимали вместе не в одной горячей точке. Он всегда выходил невредимым из самых страшных передряг. Выходил, чтобы погибнуть в глупой аварии на мирном подмосковном шоссе.

    - Я за тобой.

    - Так просто? Взять и уйти?

    Я не мог этого сделать. Только не сейчас. Когда все новые и новые люди оказывались со мной по одну сторону дымки, я не мог этого сделать. Я должен был что-то предпринять, чтобы прекратить это безумие.

    - А что мы можем сделать? – Саня много времени провел здесь. Он привык. Он больше не заглядывал за дымку. Как объяснить ему это все? Как напомнить?

    - Не должно быть такого. Неужели все эти люди заслужили такое? За что?

    Саня задумался.

    - Знаешь, я давно здесь, и видел многих пришедших к нам. Никто не поможет этим людям.

    Он обвел ладонью поле боя, тени живых и фигуры мертвых вокруг.

    - Я общался со многими. Мало кто из них понимает, за что отдал жизнь. Одни нападают, другие защищаются. Каждый верит в то, что ему рассказали и упорно не желает испытать эту веру хотя бы малейшим сомнением. Те, кто бьется за правду, почти не отличаются от тех, кто просто стал орудием в чужих лживых руках.

    Саня грустно улыбнулся:

    - Кто-то убивает за идею, которой у него на самом деле нет, кто-то убивает, чтобы его самого не убили за эту несуществующую идею. Для большинства из них проще умереть, чем попробовать обдумать смысл пустых слов, которые они по чьей-то прихоти сделали почти религией.

    Он замолчал. Я посмотрел в его лицо – без единой эмоции Сашка смотрел через туман. За дымкой, прямо перед нами, горящая БМД врезалась в изувеченную снарядами стену низкого дома. Стена рухнула, и из-под нее выбрались три ярких фигуры в форме противника. Им навстречу из развалин вышел такой же яркий старик в белой рубахе.

    - Неужели ничего нельзя сделать? – спросил я, силясь отвести взгляд от старика, который подошел к солдатам из БМД и каждому по очереди дал пощечину.

    - Можно. Поэтому я здесь.

    - Забираешь меня?

    - Да. Тебя.

    - Почему я? Почему не они? Не этот старик?

    - Ты пытался остановить это безумие. Ты хотел, чтобы каждый из этих людей еще до того, как оказаться в этом аду, узнал, что такое – убивать за идею. И умирать за идею. Чужую идею. Они тебя не слышали и не слушали. Поэтому они здесь. Поэтому они и останутся здесь, а ты пойдешь со мной.

    - Неужели для них нельзя ничего сделать? – я сделал ударение на слове «них».

    - Все, что мог, ты для них уже сделал.

    Я посмотрел на Сашку. При жизни он не был таким отстраненным. И таким грустным. Тогда он еще верил. Теперь я разглядел в нем только грусть. И я предпринял последнюю отчаянную попытку:

    - Неужели и ОН думает так же? Ведь ОН существует для того, чтобы помогать людям.

    Сашка только молча посмотрел на меня своим печальным взглядом. Я, не поверив своим глазам, скороговоркой прокричал:

    - Отведи меня к НЕМУ! Я попрошу за них! Мне ничего не надо. Я останусь. Но попрошу за них.

    Сашка пожал плечами.

    - Ты знаешь, сколько таких просьб к НЕМУ обращается каждый день? Как ОН может помочь тем, кто сам не хочет этой помощи? Они давно отвернулись от НЕГО, чтобы иметь возможность упиваться взаимным уничтожением.

    Я только поморщился в ответ:

    - Догадываюсь. Но, может все же стоит попробовать? Может, сейчас у меня получится чуть лучше, чем при жизни?

    Сашка снова пожал плечами и взял меня за руку:

    - Ты неисправим. Наверное, поэтому у тебя все может получиться. Хотя бы теперь.

    Он резко оттолкнул меня, и мир вокруг поплыл и закружился. Я почувствовал, как изнутри закипает жгучая боль, пронзающая все тело при каждом вдохе.

    Из окутавшей меня пелены вынырнуло лицо Семеныча.

    - Живой, сынок. Слава Богу!

    В уголках глаз фельдшера застыли крупные стариковские слезы.

    - Потерпи немного, сынок. Только потерпи – забормотал он, поправляя на мне многочисленные бинты. От каждого его движения меня обдавало нестерпимым жаром, а глаза застилала кровавая темнота.

    Из-за спины Семеныча выглянул Сашка. Я скорее почувствовал, чем увидел это – его фигура была еле видна, словно сотканная из мутной дымки, которая с каждой секундой становилась все более тонкой и призрачной. Порыв ветра легко подхватил ее, и Сашкин образ растаял в пыльном воздухе, пропитанном смертью и копотью.

    Моя просьба исполнилась. Я теперь в неоплатном долгу перед НИМ, и возвращать свой долг мне придется этим несчастным одурманенным людям. Мне ничего не надо, поэтому мою жизнь вернули им: Семенычу, добровольцам, солдатам, своим и чужим – всем тем, кто в этот момент уже яростно кромсал друг друга на передовой или только собирался взять в руки оружие. Я неисправим, и поэтому теперь у меня все должно получиться. Я должен, наконец, докричаться до них, чтобы прекратить этот ужас.

    Сквозь вспышки боли в голове тихо прозвучал Сашкин шепот:

    - И даже не думай теперь возвращаться…

    Не вернусь, Саша. Только не сейчас.

                Жедь С.
                май, 2014