Про Дивногорье и Олимпиаду

Бывший исправник Желтухин, покинув Тобольск, поселился в Воронежской губернии, в уездном городе Острогожске. Жизнь вёл степенную и размеренную. Поутру ходил на рынок, не столько за продуктами, сколько на людей посмотреть приметливым глазом. Вечерами же неспешно прогуливался по улицам, следуя совету члена Воронежского медицинского общества С.Л. Кошанского-Мурашко. Сигизмунд Люцианович утверждал, что от этого лёгким вентиляция, а мышцам - нагрузка. Да и за людьми досмотр нужон, - добавлял про себя бывший исправник.

Однажды волглым августовским вечером, фланируя по бульвару от Троицкого собора к церкви Тихона Задонского, он встретил соседку. Агафья Фёдоровна была встревожена образом жизни единственного сына и со слезами на глазах просила посодействовать. Сын, по её словам, совсем от рук отбился, пропадает целыми днями неведомо где, посещает тайные собрания в доме мещанки Свешниковой, а о чём там ведутся разговоры – не говорит.

- Чует моё сердце: с бомбистами связался, - сокрушалась она.
- Ну вот тебе и дело достойное, - подумал Желтухин, - не всё же кости греть на старости.

На следующий день он вышел на прогулку по заранее обдуманному маршруту и к условленному часу был на месте. Бросив дворовой собаке припасённый для такого случая кусок мяса, Желтухин проник в тёмный палисадник и встал рядом с приоткрытым окном. Собравшиеся, судя по голосам, молодёжь, говорили о сущей ерунде. О поездке в меловые горы на полнолуние, о воротах и разные прочие глупости. Бывший исправник знал, что с некоторых пор у молодёжи появилась причуда – кататься в Дивногорье, устраивать пикники и декламировать стихи с высокого донского берега. Невинное развлечение, если конечно оно не совпадало по времени с крестным ходом с  Сицилийской иконой Божией Матери в Коротояк и Острогожск, а также обратно, в Дивногорский Успенский монастырь.

За вечерним чаем, уже дома, отставник повторял про себя то, о чём говорили «конспираторы». Только теперь он выделил несколько слов, казавшихся странными. Поминали про какие-то соты-телефоны, Олимпиаду и прочие несуразности. Единственной Олимпиадой, известной бывшему исправнику, была Олимпиада Карловна Рабинович-Данченко, богатая невеста. Девица почтенная, как и её батюшка, купец третьей гильдии Карл Ибрагимович. Желтухин с трудом мог себе вообразить, какое касательсво она может иметь к этим заговорщикам.

Через три дня, на полнолуние, компания молодых людей отправилась в Дивногорье. Они ехали в двух пролётках, весёлые и возбуждённые, и не огладывались назад. Потому и не замечали Желтухина, следовавшего за ними верхом на караковой кобыле. 

Не доезжая до монастыря, молодые люди отпустили пролётки и пропали. Их следы на меловом откосе, освещённом полной луной, вели к маленькому лазу за кустом. Желтухин перекрестился и пополз вглубь.

Через несколько саженей, встав в полный рост, он зажёг свечу и осмотрелся. Коридор со сводчатым потолком оканчивался глухой стеной. И никого. «Конспираторы» как в воду канули.

Бывший исправник ощупал стены – ничего. Ни ворот, о которых так много говорили заговорщики, ни проходов. Пришлось возвращаться не солоно хлебавши.

А через два дня конспираторы, как ни в чём ни бывало, появились в городе. Желтухин заметил их на бульваре возле входа в городской сад, поворитился и пошёл обратно, ударяя в мостовую тростью с серебряным набалдашником в виде бульдожьей головы.