Елизавета. Юная дочь Петра. Кн. 1. Глава 33

Глава 33

    Елизавета и подумать не могла, что юный Пётр может так орать на Меншикова:
    - Князь, ты должен ответить передо мной! Где деньги? Где те девять тысяч червонных, что мне поднесли каменщики? Я велел их отдать сестре! Ты их себе присвоил?
    У Меншикова просто отнялся язык. Светлейший князь сидел перед государем и не мог ответить, а только пялился на него. Тут же стояла великая княжна и посматривала на светлейшего со злобой. Увидев Елизавету, она еле кивнула и ужала губы. Цесаревна пришла сюда по зову князя Ивана. Она догадалась, что к чему. Девять тысяч золотых червонцев преподнесли Петру петербургские каменщики. Но к чему крик и шум? Куда он решил истратить столько денег?
    - Я … сделал сестре подарок! А он забрал! Он с ума спятил! – Петруша встретился глазами с Елизаветой. – Ты представь, Лиза: он по дороге перехватил с золотом моего человека и бессовестным образом отобрал подарок!
    - Что это за человек, ваше величество?
    - Лакей Бочкин, тёзка! Уж он-то врать мне не станет!
    Государь благоволил к своему тёзке-лакею, Петру Бочкину.
    - Не станет, - согласилась цесаревна и посмотрела на Меншикова.
    Александр Данилович еле очухался, кисло кивнул ей и переключился на государя:
   - Ваше императорское величество, ты ещё очень молод и не умеешь распоряжаться деньгами, - сказал он. - Я взял на себя смелость отменить приказание употребить сии деньги в подарок. Им найдётся куда более достойное применение: казна пуста! Мы должны подумать, как их использовать. Они целы, не пропадут. Денежки счёт любят …
    - Да что ты говоришь?! – капризно выкрикнул император. – Видно, ты забыл, кто ты, а кто я? Я – твой государь! – он опять яростно топнул ногою. – У меня на эти деньги свои планы! Отдай, или я отберу у тебя половину твоих поместий! Вот! Вот!
   Все так и затаили дыхание. Ну, это уже слишком.
    - Государь, но это совершенно неразумно, - упорствуя, затянул светлейший князь, - умоляю меня выслушать! Не сердиться!
    - А я не стану! Ты мне не наставник, ты – вор! Дедушка тебя лупил палкой! Катись ты со своей глупой опекой и невестой! Немедленно доставай деньги! Давай! – завизжал мальчик-государь и затрясся.
    Все вокруг молчали. Меншиков не ожидал такого. Он остался один на один с государем и растерялся. Его чуть снова не хватил удар. Холодный пот выступил каплями на лбу, в груди, точно в тисках, сжалось сердце, а в животе стало холодно и потом горячо. Князь еле вымолвил:
    - Волков сейчас принесёт деньги, государь!
    Это случилось 4 августа. Потом ещё несколько раз Меншиков схватывался с государем. Ему пришлось нелегко, чтобы унять разбушевавшегося подростка. В то же время он ничего не мог со своей скупостью поделать. Князь вдругорядь налетел всё на того же лакея Бочкина, требуя отчёта за 3000 рублей, выданные на мелкие расходы монарха.  Он крепко выругал бедного малого и прогнал со службы, а Пётр остановил его, плачущего и вернул. После этого он сам потребовал выдать ещё 500 червонцев и послал их сестре. Меншиков снова отнял деньги и вернул после скандала. Так бы и повелось: Пётр получал от подданных подарки, тут же передаривал их сестре, а светлейший отымал их, либо посылал за ними. Но в третий раз Наталья сама нагрубила князю и отослала посланного им человека. У неё остался серебряный сервиз, подаренный жителями Ярославля.
   
   
    В середине месяца Меншиков ненадолго уехал в Ораниенбаум, и, после его отбытия, пошли весёлые охоты, а между Петергофом и Ораниенбаумом связь осуществлялась через почтальонов. Гонцы сновали туда и сюда, но толку от этого было не много: Меншикова старались обмануть.
    Елизавета знала, что юный император всё больше в неё влюблялся, а Остерман, сидя у себя во флигеле, мечтает соединить их руки. Он как-то задержал девушку за вечерним чаем.
    - Ваше высочество, скажите, мы с вами союзники? – спросил прямо в лоб.
    - Что? – девушка даже приподнялась в кресле.
    - То есть, вы намерены забрать государя в свои ручки? – спросил шепотом Андрей Иваныч. – Тогда я на вашей стороне, Елизавета Петровна, матримониальный вопрос я бы легко взялся устроить. Брак между вами и императором? Для вас – верный шаг к трону, вы только не пугайтесь, и всё в ваших руках.
    На губах Остермана промелькнула улыбка, его белое большое лицо, обычно невозмутимое, зажглось, глаза вспыхнули и погасли.
    Вот он и пришёл, час нелёгкого разговора. Лизета почувствовала: сердце дрожит в груди, закипает ярость. Остерман ловок заводить коньюктуры. Он недаром поощрял смехотворную любовь подростка к его взрослой тётке. Как можно строже произнесла:
    - Андрей Иваныч, не в первый раз намекаешь ты мне на возможность сего брака, в то время, когда я всеми силами, не словами, так знаками, указывала на невозможность такого у нас в России. Может быть, в первое время, но я раскаиваюсь в том и прошу прощения у Бога. Мне обидно твоё неуважение к моим чувствам, то есть к совести православного человека. Я буду повторять это тебе всякий раз, если заговоришь об этом. Да и не думаю, что государь по-настоящему меня любит. Мы с ним близкие родственники и друзья. Я останусь верной его слугою, родственницей, но не супругой. Наш брак был бы противен Небесам. Ради короны я не выйду за сына родного брата!
    Девушка встала и повернулась.
    - Ради Бога, - дрожащим голосом проблеял Остерман, - постойте, вы были бы отличной парой. Ваш отказ ставит вас снова в положение продаваемой невесты. Я думал, что это для вас ужасно – полагаться на слепой случай. Госпожа Фортуна – непостоянная особа, а плыть по реке жизни самостоятельно вам не позволят.
    - Ты, верно, что-то узнал?
    - Нет. Светлейший князь не упомянул вас в своей духовной. Но в этом я вижу решение о замужестве вашем: вы соединитесь с первым из посватавшихся к вам членов какого-нибудь захудалого герцогского рода и будете вынуждены уехать, как ваша сестра. Хорошо, если зять ваш порадеет о вас, но вряд ли. Знаете, чем его испугали? Ему тонко намекнули на то, что некие апартаменты в Шлиссельбурге могут быть выделены для него в случае неотъезда.
    - Вот как!
    - Не сомневайтесь. И вам разумнее всего последовать моему совету. Ваше место при дворе юного Петра II оч-чень недолговечно. Ваш путь разделяется на три дороги: к царству, за границу и в монастырь. Это же очевидно.
    Елизавета улыбнулась интригану.
    - В любом случае, - сказала она, - я никому собою играть не позволю. И даже тебе, любезнейший наставник моей сестрицы.
    Она оставила Остермана с горькой пилюлей во рту и убежала. В Нижнем парке юный государь, повалив на землю своего обер-камергера и будущего шурина, усевшись на него верхом, от души молотил несчастного кулаками. Рядом безучастно стояли князь Иван, великая княжна, обер-егермейстер Селиванов, и пажи Кочетов, Дерябин, Жеребцов и Арсеньев.
    - Петруша! – прикрикнула Елизавета. – Жестоко так бить!
    Император, узнав тётку, так с занесённым кулаком и остановился.
    - А Меншиков разве не жестокий? – удивлённо спросил он.
    - А ты что же, уверен, что битьём сына воздействуешь на отца?
    - Не всё ли равно, - мрачно ответил император, - кого я бью? Я их одинаково ненавижу. – Но, всё же он нехотя слез с распростёртого на земле Меншикова-младшего, дал ему напоследок пинка под задницу и распорядился. – Ну-ка, ребячьё, попинайте его ещё немножко и отволоките в карету. Скажете на конюшне, что, мол, что я велел его отвезти в Ораниенбаум, или хоть к самому черту, мне без разницы, а не то я его покалечу! И пускай передадут самому Меншикову, будь он проклят, что его отродье больше у меня не служит! Всем ясно?! А ты, сопляк, уезжай, проваливай в свой Ораниенбаум, ты больше не обер-камергер! Вон, а не то оба глаза тебе зараз вышибу! – проорал он, стискивая кулаки и разворачиваясь. Елизавета и Наталья бросились за ним следом. 
    Вечером во время танцев Лизета то и дело уворачивалась от его жадных рук, хватающих её за груди. Когда её приглашали, Пётр глядел на неё злобно, как волчонок. Потом потащил её в садик Венеры и захотел поцеловаться.
    - Наклонись!
    Девушка подчинилась, и тогда вельми неуклюже, по-медвежьи, Пётр овладел её губами и засунул ей глубоко в рот язык.
    - Фу, Петя, перестань, кому я говорю… хватит!
    - Ещё чуточку! Ну, ещё чуть-чуть!
    - Давай уж лучше продолжим завтра.
    - А! Тогда с условием, что будем целоваться с тобой больше часу!
    - Хорошо-хорошо, однако, это грешно и неправильно, Петруша! Вот сейчас мои и твои родители смотрят с небес на нас и огорчаются.
    Император жалобно захныкал:
    - Я не нравлюсь тебе, да, Лизета? Ты думаешь, у меня неподходящий для тебя «дружок»? О, это не правда! Он скоро вырастет, я тебе обещаю. Да я и сам быстро расту, точно щенки на псарне, Селиванов тебе скажет. Через полгода я уже буду хоть куда! Не хочешь ли удостовериться? – он с жаром набросился на девушку и попытался её повалить на спину.
    - А! ... А! – притворно завизжала цесаревна.
    - Ваше высочество, что с вами? – раздался встревоженный голос Бутурлина из кустов.
    - Ничего, просто срывала розу и укололась …

   
    Через несколько дней светлейший со всем семейством опять объявился в Петергофе. На этот раз он, подсчитывая деньги, сердито ворчал и не дал ни одной медной полушки на фейерверк по случаю удачной охоты. И опять придрался к поднесённым от ярославских купцов подаркам. «Где парча? Ах, досталась Наталье Алексеевне? Вернуть обратно! Прежде надо подумать, куда употребить отрез!». По приказу светлейшего горбатая Варвара явилась к великой княжне и взяла парчу.
    Разгневанный император налетел на Меншикова чуть ли не с кулаками.
    - Хватит!!!
    Он схватил первое, что попалось ему под руку, и запустил в князя. Это оказался биллиардный шар. Меншиков поймал его и обвинил царя в старых обидах – в недоверии верному старому слуге по части денег и неуважении к его прежним заслугам. Князь резко выговорил это Петру, и его опять чуть не хватил паралик.
    После этого, светлейший князь, тяжело шаркая, удалился в кабинет. Там он надолго затворился, а семья и невеста тот же час отправились обратно в Ораниенбаум. Это был ещё не конец. Меншиков так и не понял, что его отвергают, и продолжал упорно держаться за обломки ускользающей из его рук власти.
    Государь после охоты на привале спросил князя Василия Лукича Долгорукого:
    - Вот завтра, князь, коли я встречусь с Меншиковым и опять перед ним растеряюсь, то что мне делать? – тревожно спросил он. - Остерман мне советует не разговаривать с Меншиковым. Андрей Иванович так и говорит: встань к нему спиною и молчи, будто ничего не слышишь! А? Это правильно? – Он одним прыжком переместился от Лизеты к дипломату и взял его за руку.
    Василий Лукич ответил ему:
    - Слушайте, ваше величество и запоминайте: в бою не разумно сразу расходовать все силы. Всегда надо уметь действовать по обстановке. Например, сильного врага измотать и обессилить, а князь и так уже на ладан дышит. Атаковать его! Скопом! Разъярённый зверь сам угодит в яму! Остерман правильно вас учит. Он – мудрейший человек!
    Лизета, уставшая слушать их, поднялась и одна отправилась рвать цветы и травы. На краю поляны красовались самые крупные ромашки, и там её настиг Бутурлин. Вместе они набрали целый сноп васильков, ромашек, лютиков, пижмы и кипрея. В ветвях засвистела иволга, и она, стоя с прижатыми к груди цветами, едва не заплакала от счастья. Она беззаветно предана России и только здесь её дом. Стоя рядом, Бутурлин переживал то же самое чувство. Она легко угадала по глазам молодого человека о его тайном желании и покраснела. Склонив головку, девушка смущенно погрузила в цветы лицо. И в тот же миг цветочный дождь обрушился на неё с неба! Нет, это император подобрался к ней и начал выдергивать у неё из рук пучки васильков и ромашек и кидать ей на голову. Со стороны он напоминал маленького сатира, безобразничающего на лугу с нимфой.
   
   
    26 августа, в день именин великой княжны, Меншиков опять привёз своих, однако, выйдя к завтраку, не обнаружил ни одного члена августейшего семейства. Он напал на князя Ивана Долгорукого, раздраконил прислугу, его рука потянулась, было к шпаге, но он вовремя погас - сунул клинок назад и вышел. Пройдя в кабинет, он просидел там, в состоянии шока до обеда.
    Гсударь вышел к обеду весёлый, шутил с вельможами, но Меншикова точно не замечал.
    - Отлично, государь, что вы веселы и в добром здравии, - подойдя к нему, проскрипел Александр Данилович. – Я гляжу, напрасно беспокоится о вас ваша невеста, с утра не даёт мне проходу.
    И поперхнулся последними словами. Государь повернулся к нему спиной и обратился к другому вельможе! Это был финт! Пётр проделал несколько раз одно и тоже. Когда сели за стол, он тотчас отвернулся от своего соседа, которым по этикету был светлейший князь. На душе у Меншикова стало неспокойно. Несколько раз он заговаривал с Петром, произносил тосты. Пётр намеренно делал вид, будто не слышит, пока князь Дмитрий Михайлович Голицын не спросил его строго:
    - Что с вами, государь? Я вижу, вам нравится оскорблять заслуженного вельможу? Не годится это!
    - Может и не годится, но я хочу проучить Меншикова! – хвастливо заявил юный император. Он Голицына не любил и побаивался. К тому же, в словах старого нудилы была правда.
    После обеда светлейший князь снова взялся ходить за бесноватым парнишкой. И снова - то же! Наверное, он и сам на себя дивиться? – потихоньку рассуждала Елизавета. Она готова была остановить князя, но боялась. Зато подошла к Марии. Невеста, после беседы с ней, первая из всех Меншиковых поступила достойно: взяла и сама повернулась спиной к монарху. Сама тихо и с достоинством его отвергла! В какой-то миг лицо государя исказила судорога, памятная Лизете. Пётр тотчас подошёл к молодой тётке и предложил руку ей. Молодёжь вышла за ними в парк, где начинались развлечения и танцы. Елизавета не чувствовала себя счастливой: кажется, она растеряла достоинство, носясь с мальчишкой?
    Вечер подарил им аромат роз. Свежий бриз с залива ласкал оголенные плечи красавицы-цесаревны. Нынче на маскараде она была Венерой в прозрачных шелках. Император, Марс, всё никак не мог удержать свою лукавую богиню и горячился. А она то и дело ускользала от него с Легионером – это был Бутурлин. Тогда разозлённый Марс, в конце концов, взялся куролесить за компанию с пьяным Геркулесом и Куртизанкой – Ванькой Долгоруким и Трубецкой. Едва Венера и Легионер уединились в гроте, как водяной занавес запер их! Марс и Геркулес в это время собрали толпу у входа и хохотали до колик. Да и потом Венере с Легионером нигде не было проходу.
    Конечно, цесаревне было не до Меншиковых на маскараде!  А утром сказали ей, что все Меншиковы уже уехали в Ораниенбаум. Тогда она вышла свежая и весёлая, к фонтанам. Государь там крепко обнимался с князем Иваном Долгоруким.
    - Лизета! Милочка! – во всё горло заорал он. – Поздравь с новым назначением  – обер-камергером - Ваньку! Ты не должна пренебрегать им! Быстрее иди сюда и обнимитесь! Не бойся, князь Иван не кусается!
    Тут же и выяснилось, что Меншиков увёз с собой сына, слава Богу, а не то бы опять быть Саньке крепко битому. Александр Данилович передавал от себя императору, что проведёт в Ораниенбауме семь дней, то есть, все оставшиеся дни до освящения новой церкви. Видимо, он рассчитывал на примирение с государем в торжественной и строгой обстановке. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий побывал у князя и заметил:
    - Государь, будь смелей! Старый чёрт хватается за обломки. Его именины пройдут скромно, и напрасно он ждёт, что Фортуна ему улыбнётся. Ждите, он скоро будет здесь!
    Алексей Григорьевич словно в воду глядел. 31 августа Меншиков нанёс визит императору и пригласил его на освящение церкви. С Петром как раз была великая княжна. Брат с сестрою, с кислыми минами, всё-таки пообещали Меншикову: они приедут.
    - Я дал ему согласие! – ворвался Пётр к тётке. – Чтобы не ныл: вот, мол, вся жизнь отдана Отчизне! Уж он ныл, ныл, ныл, и прямо-таки взял меня за горло!
    - Вот и съезди, - сказала Елизавета.
    - А ты что же?
    Девушка напряглась, вздёрнула подбородок:
    - А меня разве приглашали? – пожала она красивыми плечами. - И не пригласят, увы! Князь ведь уже уехал? Вот до чего он докатился – до полного самоуничижения и потери памяти. Про меня позабыл! А я, чай, не какая-нибудь девчонка! Я урожденная всероссийская цесаревна! Нет уж!
    Она поджала губы, а Пётр неожиданно для неё, обрадовался и развеселился:
    - Ура! Тогда мы не поедем в Ораниенбаум, а отправимся на охоту! Сегодня и завтра и по все дни, все, какие будут, охотничьи трофеи посвящаются тебе, Лизанька! – он весело заскакал, но вдруг остановился и ревниво спросил её. -  А это ещё кто у тебя тут такие?
    - Познакомься, - опомнилась цесаревна, - это графини Скавронская, Гендрикова и две Ефимовских! - Лизете накануне привезли из Саарского своих маленьких кузин. Приближались её собственные именины 5 сентября, и она хотела представить их как своих фрейлин. У неё за последние месяцы уволились все фрейлины, а гоф-мейстерина с дочерью отпросилась в гости за границу.
    - Девчонки! – с презрением усмехнулся император. – Ну, на что они сгодятся-то? Верхом ездить не умеют? Научи. Я жалую им из моих конюшен каждой по лошадке, хотя я бы не возился с ними на твоём месте. Итак, едем не к Меншикову, а на охоту! Ура!
    Он как бешеный бросился целовать Лизету.
    - Что такое? Что это вы делаете?
    Великая княжна стояла в дверях с мадам Роо и Остерманшей.
    - Наташа! – Пётр с разбегу кинулся и ей на шею. – Ура! Мы к Меншикову в Ранбов, слава Богу, уже не поедем!
    На радостях все трое отправились к Андрею Ивановичу Остерману, и у него в «каморках» родился план, в который потом посвятили Долгоруких. Лизета стала его участницей, скрепя сердце. Ей было жаль Меншиковых, но как назло, чтобы выжить, нельзя пренебрегать политикой.
    3 сентября выехали с утра не в Ораниенбаум, а на охоту. А вечером в Петергофе их ждал уже человек, которого все не хотели видеть – светлейший князь Меншиков. О, только не это! Благо, была ночь, и государь с Ванькой Долгоруким, великая княжна и цесаревна, по кустам пробирались к себе, точно воры. Ночь провели в тревоге. Утром лакей Бочкин разбудил императора и Ваньку криком: «Меншиков идёт!». Они как зайцы выскочили в окно и уехали на охоту. Великая княжна повторила трюк брата. Она тоже как могла, перевалилась через подоконник и бегом бросилась к Остерманше, чтобы догнать Петра. Одна Лизета не одобрила подобной прыти. Предчувствовала ли она, что дни князя и без того сочтены, и что надобно напоследок его уважить?
    Она приняла удар на себя.