К дню Победы. Касторное. ч. 3

К 69-й годовщине Великой Победы

 Приключения бравого сержанта Юрьевой
 в Великую отечественную войну

После этого случая остановки стали частыми и долгими. И дело было даже не в бомбежках, хотя они тоже вносили свою лепту в общий беспорядок. Как и всякое сложное предприятие, переброска войск, начавшись безукоризненно составленным графиком, усложнилась до предела непредвиденными мелочами. Вагонов согнали достаточно, но не учли необходимости возврата выгрузившихся составов. Как следствие, порожняки очень скоро забили запасные пути и стали мешать разгрузке. Приходилось проталкивать их вперед, еще дальше от Москвы. Внезапно возникла необходимость перебросить танковый корпус на Ливны, где тоже наметился прорыв. Бронепоезда, носившиеся взад и вперед в попытках дотянуться до врага своими 85-мм пушками, бестолковой суетой на путях задерживали продвижение по-настоящему мощных артполков. Но им психологически трудно было отказать — слова «бронепоезд» и «боевая задача» гипнотизировали, заставляли относиться уважительно. Каждая новая мелочь вносила коррективы в график, составленный изначально вполне грамотно, но теперь превратившийся в пустую декларацию благих намерений. Через сутки после начала переброски войск, движение регулировалось по большей части волей и напором частных начальников, проталкивавших свои эшелоны к фронту бранным словом, кулаками и угрозами.

В итоге, 3-я истребительная бригада прибыла в Касторное почти на сутки позже, чем рассчитывали, но, на самом деле, — вовремя. Опытные штабисты Брянского фронта предвидели, что все именно так и случится, что график перевозок будет сорван и что переброска затянется вдвое. Точнее — в две целых и две десятых раза, именно такой коэффициент был заложен в реальный план развертывания. Расчет сделали из этих реальных сроков, но в приказах поставили даты, рассчитанные по графику, — только ради того, чтобы опаздывающие командиры активнее прочих, не столь отстающих, размахивали пистолетами перед носами начальников станций и более грозным тоном обещали их расстрелять на месте. Сообразно высоте и громкости этих командных рыков начальники станций, устало махнув рукой, поднимали семафоры, открывали запасные пути, и пропускали особо нетерпеливые эшелоны. Теперь только благодаря этой самодеятельной системе управления грозная воинская махина продавливалась к фронту через узкое горлышко железной дороги: судорожно дергаясь, рывками, наползая сама на себя, в темпе бешено бившихся человеческих сердец.

По совокупности этих нервных, горячечных усилий, о которых рядовые бойцы и младшие командиры даже не догадывались, 2-я истребительная дивизия прибыла к месту назначения очень кстати, как раз в тот момент, когда на всех участках у немцев наметился несомненный успех, тактические резервы обороняющихся исчерпались, и атакованный участок советского фронта начал разваливаться. Наступила пора вводить оперативные и даже стратегические резервы, и они, хотя и впритык, под самым носом у противника, пока еще успевали развернуться на заранее продуманных и подготовленных позициях. Наступления немцев на Воронеж опасались давно, еще с 1941 года, и масштабные меры по инженерному оборудованию местности в оперативной глубине предприняли заранее. В частности, район Касторного планировалось превратить в этакую противотанковую крепость, опорные пункты которой изначально рассчитывались на занятие одной из четырех формирующихся истребительных дивизий. Под руку попалась 2-я дивизия, в которую входила бригада Рукосуева, ее и отправили. Для пехотного прикрытия «крепости» загодя выделили свежую 284-ю стрелковую дивизию резерва Брянского фронта. Наконец, на прикрытие открытых флангов назначили две новенькие танковые бригады: 115-ю и 116-ю. Таким образом, на первую линию обороны, атакованную 28 июня, никто особых надежд не возлагал. Ей предназначалась роль пассивной жертвы, брошенной в пасть хищнику в надежде, что он устанет грызть и рвать стрелковые дивизии и обломает зубы о контрудары танковых бригад. Однако тут, у Касторного, имелись все основания ожидать остановки обескровленного противника и возникновения предпосылок для мощного флангового контрудара 5-й танковой армией, собиравшейся у Ельца. В этом замысле было много смелого и нового: впервые — истребительные бригады, впервые — танковая армия. В нем, определенно, содержался зародыш будущих громких побед, ощущался глубинный ход штабной мысли, приведший к успеху под Сталинградом и Курском.

Во второй половине дня 29 июня разведывательный батальон 9-й танковой дивизии вермахта, двигаясь по шоссе Курск-Воронеж, наткнулся на сопротивление передовых частей советской 284-й стрелковой дивизии, спешно занимавшей внешние обводы касторненской «крепости». Сделав попытку прорыва в нескольких местах, и поняв, что Касторное с ходу взять не удастся, немцы остановились и начали стягивать ударные группировки, готовясь к серьезному штурму выявленной разведывательными боями «подковы», охватившей поселок с юга и запада. Аналогичные группировки, с обратной целью отражения штурма, стягивались и с нашей стороны. Вечером 30 июня в Касторное пришел первый эшелон 4-й истребительной бригады. 3-я, рукосуевская, бригада начала прибывать на рассвете 1 июля. Танкисты сначала шли сзади, но потом нахально вклинились между эшелонами и потому разгружались вперемежку с артиллеристами; а за ними перла еще какая-то пехота, и гаубичники, и составы с боеприпасами, и бог знает кто еще...

Людочка проснулась по команде «подъем». Пока солдаты расхватывали карабины — застегнула ремень с ненавистным наганом и фляжкой, позевывая, свернула шинель в скатку, надела вещмешок, сумку санинструктора и стала вместе со всеми ждать, когда поезд становится. За вагонными окнами проплывали чисто выбеленные домики с зелеными и синими наличниками. В неверном утреннем свете все казалось тусклым и серым: утро туманное, нивы печальные. В целом все выспались, но спать все же хотелось, по инерции. Состав проехал, не снижая скорости, мимо городского вокзала, разъездов, забитых вагонами и остановился на каком-то пустыре, где вдоль рельсового пути был насыпан невысокий, чуть ниже уровня платформ, земляной вал, укрепленный досками со стороны пути и полого уходивший в поле. Сразу после остановки батарейцы, загодя занявшие места на платформах с техникой, начали подтягивать с вала валявшиеся на нем толстые доски, перекидывать их на платформы, скатывать по ним на насыпь пушки и грузовики. Через несколько минут в поле, вдоль разъезженной грунтовой дороги выстроилась автоколонна. Состав тут же тронулся и начал медленно отползать, давая дорогу следующему, немилосердно гудевшему сзади. Тот был с танками, — из тех самых, что вклинились где-то по дороге между эшелонами 3-й бригады.

Батарейцы как раз в это время строились лицом к железной дороге и спиной к свой автоколонне, так что могли наблюдать разгрузку танкистов во всей ее устрашающей красоте и беспощадности. Посмотреть было на что. Еще в дороге, по тому напору, с которым танкисты перли вперед, стало ясно, что командир у них — мужчина крутой и решительный. Вот и сейчас, состав еще не остановился, а танки уже ревели моторами и, опасно заезжая за края платформ, разворачивались поперек движения. Первая машина, легкий Т-60, резво соскочила на насыпь и рванула в поле, обозначая голову колонны. За ней легко последовали другие машины того же типа. Но более тяжелым Т-34 этот трюк давался не так просто. Артиллеристы, ожидавшие в строю окончания короткого совещания комсостава, с изумлением наблюдали, как из-под гусениц яростно ревущих монстров вылетали обломки настила с платформ, как они тяжело валились на проседающую под неимоверной тяжестью насыпь. Внутренняя облицовка насыпи трещала и рушилась; гусеницы выдирали доски и столбы, выбрасывая высоко вверх фонтаны мягкого насыпного грунта. Со стороны казалось, что единственной заботой танкистов было нанести построенным наспех разгрузочным сооружениям как можно больше ущерба.

Вдоль пути бежал железнодорожник в фуражке и то хватался руками за голову, то грозил кому-то кулаком. Двум платформам танкового эшелона насыпи не хватило; тем не менее и с них сиганули «тридцатьчетверки», прямо на землю. Один танк приземлился относительно удачно, тяжко просев днищем до самой земли. Торсионы застонали, как натянутые до предела басовые фортепьянные струны — но выдержали, не сломались. Второй съезжал осторожней, наискось, и проиграл: завалился набок и кувырнулся на башню, словно спичечный коробок. Из люка в днище выбрались танкисты, мехвод зажимал руками окровавленное лицо. Счастливчик, прыгнувший первым, сдал назад, подкатил к перевернувшемуся собрату, завели трос, дернули — и перевернувшаяся «тридцатьчетверка» встала обратно. Через пять минут оба «брата-акробата», как их прозвали болельщики с батареи, с ревом промчались мимо изумленных артиллеристов куда-то на юг, догонять ушедшую вперед бригадную колонну. Опустевший эшелон тоже тронулся и освободил искалеченную разгрузочную платформу для следующего, нетерпеливо гудящего состава. К месту происшествия уже летели грузовики железнодорожной роты, из них выскакивали красноармейцы с лопатами, досками и топорами и молча, споро принимались исправлять насыпь. По всему было видно, что им не впервой.

— Ну, танкачи-циркачи — с осуждающим восхищением в голосе протянул Сан Петрович, стоявший в строю рядом с Людочкой — это ж надо так лихо разгрузиться! Комбриг ихний, не иначе как за генеральскими погонами поехал, эвона как торопится!

— Окопаться не успеем, а он уже в Берлине будет!

— Говорят, он в Ефремове чуть начальника станции не пристрелил, даже пальнул разок, только промазал — авторитетно подтвердил один из связистов.

— И нашему комбригу тоже грозил, тот только рукой махнул, не стал с дураком связываться!

— Разговорчики! — послышался раздраженный голос вездесущего Засыпко.

По команде «Батарея, смирно» Людочка привычно послушно замерла, потом вместе со всеми рассчиталась на «первый-второй», перестроилась в две шеренги, снова подравнялась и, наконец, сомкнулась. На перекличке громко ответила «Я!». По окончании расчета Афонин строевым шагом подошел к Шурыгину, красиво козырнул и доложил:

— Товарищ капитан! Личный состав батареи в количестве 71 человека построен! Отсутствуют оба повара и полевая кухня. Боеприпасы — два боекомплекта, горючего — полторы заправки, продовольствия нет. Батарея к маршу готова!

По замершим в стойке «смирно» шеренгам прошла невидимая, неслышимая, но все же ощутимая волна недовольства отсутствием поваров и кухни. Шурыгин, ответно козырнув Афонину, повернулся лицом к строю и поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи противотанкисты!

Батарея довольно дружно прокричала:

— Здравия! Желаем! Товарищ! Капитан!

Шурыгин поджал губы, обвел строй придирчивым взглядом и продолжил:

— Что касается обеда, товарищи бойцы и командиры! Обед будет! С кашей и щами! Эшелон с кухней прибывает через три-четыре часа, дежурный офицер по разгрузке направит кухню и поваров по месту нашего развертывания. Завтрак тоже будет, но сухим пайком, то бишь хлебом, через час по прибытии на позиции. На местный хлебзавод уже ушла машина, будут развозить по батареям. Вот так. А пока — стойко переносим тяготы военной службы, четко выполняем приказы командиров.

Подняв таким образом моральное состояние личного состава, Шурыгин что-то тихо сказал Афонину. Тот повернулся и скомандовал:

— Кру-гом! По местам!

Людочка побежала за Сан Петровичем и Засыпко, так как знала, что ее место — в старшинской машине, но не очень хорошо представляла, где она стоит. Грузовик оказался наполовину заполненным батарейным барахлом, но во второй половине оказалось достаточно места, чтобы поместились все бойцы хозяйственного отделения. Людочке помогли забраться и освободили место, где можно было привалиться к чему-то мягкому. Она нащупала ногой какие-то длинные круглые палки, сначала не поняла что это, а потом догадалась — они самые, носилочки! Все на месте, и правильно сделала, что не стала в поезде проверять, только время бы зря потратила!

Машины тронулись и понеслись по ухабистой дороге. Через несколько минут вдоль колонны пролетела новенькая, только что с эшелона, эмка комбрига, в которой Люда успела заметить Рукосуева, командира артполка подполковника Гаврилова, начштаба артполка майора Бойко и с ними — Шурыгина, который, снова оставил батарею на заместителя и теперь о чем-то горячо спорил с начальством. Следом за машиной ехал грузовик с автоматчиками охраны.

Глава III.5

Предметом спора была обнаруженная Шурыгиным еще в поезде «мертвая зона» в системе огня противотанковых оборонительных пунктов, подготовленных инженерами Брянского фронта для занятия силами 3-й истребительной бригады. Вооружившись циркулем и логарифмической линейкой, Шурыгин промерил все подозрительные изолинии на карте, посчитал, и нашел, что между двумя ПТОПАми (противотанковый опорный пункт) находится проходимая для танков ложбина, которая не простреливается перекрестным огнем на дистанциях, меньших 1000 метров, а с 700 метров — не простреливается вообще. И ложбина эта вела прямо в глубокий тыл «крепости», в направлении на Касторное.

Выводы Шурыгина были встречены штабистами бригады с большим недоверием. Во-первых, особых не доверять инженерной службе фронта не имелось, там служили очень серьезные специалисты. Судя по документам и планам, со своей задачей они справились грамотно, суть новой противотанковой тактики понимали прекрасно. ПТОПы были спроектированы очень умело: рассчитанные на круговую оборону, они обеспечивали огневую связь друг с другом на всю глубину вплоть до Касторного и даже за ним, и предусматривали неслыханную ранее плотность многослойного противотанкового огня. Перепроверенный расчет по изолиниям, на котором настаивал Шурыгин, давал крайне спорный результат, высота непростреливаемого участка, даже если верить в абсолютную точность картографической съемки, получалась сравнимой с высотой танка.

— Я картографам генштаба доверяю больше, чем фронтовым инженерам — не сдавался Шурыгин, — а они по шаблону поступили: видят овраг — значит все, для танков непроходим. А что вдоль оврага покатый склон, вполне танкодоступный, могли и не заметить.

Начтштаба Бойко глубоко вздохнул:

— Но инженерам на месте виднее должно быть? Они ж, наверное, посмотрели, прежде чем копать?

— Могли и не посмотреть. Проектировали-то наверняка по карте. А если и были на местности, то на той горке, кто опорный пункт ставили. Вниз глянули — на склоне травка, за склоном тоже травка, вроде бы все гладенько. А на самом деле там можно танковый батальон скрытно провести.

— Скажете тоже — батальон! — досадливо отмахнулся Рукосуев.

Гаврилов, не принимая участия в разговоре, внимательно разглядывал что-то далеко в небе. Черная точка приближалась, все увеличиваясь в размерах.

— Кажись, немец — взволнованно предположил Бойко

— Да, кажется, Юнкерс-52 — ответил Гаврилов, тревожно взглядывая на самолет из-под сложенной козырьком ладони.

— Странно, что тут транспортник делает?

— Может, десант?

— С одной машины?

Самолет пролетел довольно близко, где-то в километре в сторону от штабной колонны. На крыльях отчетливо виднелись белые кресты.

— Странно все это — пробормотал Шурыгин — совсем обнаглели. Летают без прикрытия, среди бела дня, в нашем тылу. Где ж наши соколы-ястребки?

Самолет чуть довернул в сторону и под ним начали вспыхивать белоснежные облачка парашютов: один, второй, третий… Всего восемь.

— Ну-ка, стой, стой! — закричал водителю Гаврилов, подскакивая на кресле и поднося к глазам бинокль. — Диверсанты! Заворачивай

Рукосуев недовольно поморщился.

— Куда это Вы собрались, товарищ подполковник?

— Как куда? С нами два десятка автоматчиков, сейчас возьмем голубчиков, тепленькими!

— Вы лично собрались командовать?

— Конечно! Хотя… Простите, товарищ полковник. Конечно, Вы будете командовать, как старший по званию.

Рукосуев покачал головой.

— Ну, спасибо и на этом. Тогда слушайте команду — продолжаем движение согласно намеченному плану.

Гаврилов изумился:

— Как же так? Это что ж получается? У нас фашисты десант под носом высаживают, а мы, значит, дальше поедем? А как же инициатива? Как же — бить врага при первой возможности?

Рукосуев перевел взгляд на Шурыгина, который немного отвернулся в сторону, чтобы скрыть усмешку.

— Я думаю, вам Сергей Михайлович объяснит. У него это лучше выйдет, он, все-таки, в академии преподавал. А я послушаю, мне и самому интересно — чего я это все не бросил и не побежал немцев ловить?

Шурыгин с видимым удовольствием, наставительным тоном, начал объяснять подполковнику, что у них совершенно иная, на порядок более ответственная задача — рекогносцировка позиций бригады, что от качества выполнения этой работы будет зависеть успех или неуспех завтрашнего, а, может быть, и сегодняшнего боя. И что времени терять нельзя ни минуты. Между тем десантники высадились в нескольких километрах отсюда, в пересеченной местности, подъезды к которой неизвестны и, скорее всего, вовсе отсутствуют. Поиск и преследование группы совершенно напрасно кажутся Гаврилову простой задачей; на самом деле она затянется на несколько драгоценных часов и, скорее всего, не принесет никакого результата.

— То есть, вряд ли мы их разыщем вот так, с кондачка. Мы даже точку приземления не видели а они, смею вас уверить, умеют маскироваться, и прятаться, и бегать. И даже стрелять умеют, да-да… А, вообще, товарищ подполковник, для такого рода задач имеются специальные подразделения, и, будьте уверены, они этим десантом займутся. А нам есть смысл своей работой заниматься. Не поймите меня превратно, но наша война — не с немцами вообще, а с их танками в частности. Вы, несомненно, человек смелый, — я знаю и уважаю это ваше качество. Но потерпите денек, будет нам всем завтра геройство, почти наверняка.

Под суровым взглядом Рукосуева Гаврилов вынужденно-покорно выслушал эту вежливую отповедь из уст своего подчиненного. Шурыгин пользовался в бригаде исключительный авторитетом, поскольку мысленно все продолжали считать его генералом и он не давал себе особого труда держаться по-капитански. Шурыгин в достаточной мере обладал военным чувством такта, чтобы не злоупотреблять своим исключительным положением; но когда возникала необходимость, он мог самым вежливым образом «распечь» собственное начальство. Гаврилов, по его мнению, был сущий молокосос и постоянно нуждался в догляде и присмотре. Вот и сейчас комполка смутился, и, покраснев, как осознающий свою дерзость непослушный школьник, решился все-таки поспорить.

— А по мне, где встретили немца, там его и бить надо. Вот если все так «отреагируют», что, — они так и будут у нас по тылам лазить? Может, пошлем одних автоматчиков, а сами дальше поедем?

— Нет! — Рукосуев начал заметно раздражаться — Мы едем на переднюю линию обороны, возможно — на нейтральную полосу, нельзя оставлять руководство бригады и полка без охраны. Наши жизни дорого стоят, достаточно дорого, чтобы не рисковать ими по пустякам.

— А по-моему, это не пустяк, а немецкий десант! Кстати! У нас же рация в грузовике! Надо координаты передать!

Шурыгин коротко хохотнул на своем сиденье. Рукосуев тоже усмехнулся.

— Отличная мысль! У меня там, в грузовике, кроме рации, еще и старший сержант Фильченко из разведвзвода. Как Вы думаете, он там просто так сидит, для красоты? А что — мужчина видный, представительный… Ну-ка, останови машину! — последняя фраза была обращена водителю.

«Эмка» остановилась, Рукосуев вышел и зычно крикнул автоматчикам из машины сопровождения:

— Фильченко позовите!

Из кузова выглянул дюжий сержант с залихватским рыжим чубом.

— Я, товарищ полковник!

— Ты в штаб про десантников радировал?

— Так точно! Как только высыпались, посчитал, сколько их там и передал сведения. Квадрат 4-7, группа восемь человек.

— А что скажешь, как разведчик, какого рожна они днем прыгали, у всех на виду?

— А чего б им не прыгнуть? Истребителей наших не видать, зениток тоже как-то… не слыхать. Обнаглели, конечно, черти. А местность судя по карте там хитрая: овраги, речки, кусты. Вроде бы все плоское, а на деле — лабиринт, сильно пересеченная местность километров пять на десять. Мы в нее как раз левым флангом упираемся. Рискованно, конечно, но до ночи есть где перекантоваться. Там, по-хорошему, оцеплять надо, проводить поисковую операцию. Человек триста на прочесывание, не меньше.

— Ну, вот, видите — удовлетворенно проговорил Рукосуев, возвращаясь на свое место рядом с водителем — все под контролем. Надо доверять подчиненным. А если сами будем лезть в каждую бочку затычкой… Короче, каждый должен заниматься своим делом.

— Убедили, товарищ полковник, — нехотя соглашался Гаврилин, который все-таки остался доволен своей ролью, сыгранной в этом маленьком спектакле. Как ни крути, а он себя молодцом показал, — инициативным, смелым, готовым рискнуть. Ну, а что комбриг оказался умнее — на то он и командир, ему положено.

Минут через десять рекогносцировочная группа прибыла на место, которое Шурыгин назвал «горлышком». Арена предполагаемой танковой атаки, луг колхоза «Красная долина», был недавно покошен. Над успевшими подрасти цветками клевера роились пасечные пчелы. Головокружительно пахло свежей травой, отчаянно стрекотали кузнечики. Отсюда отчетливо слышалась канонада: это немцы добивали остатки частей, атакованных 28 июня и не сумевших отойти на новый рубеж. Тут же проходил передний край обороны 136-го запасного стрелкового полка. Чтобы добраться до нужного места пришлось лавировать между окопами пехоты, минометчиков и свежими воронками — молчаливыми свидетелями вчерашней попытки немцев «нащупать» брешь. Всюду кипела работа по оборудованию позиций, мелькали лопаты, голые по пояс солдаты молча, сосредоточенно взгрызались в сочную черную землю.

Чуть впереди, еще на нейтральной полосе, начинался труднопроходимый овраг, шедший в глубину нашей позиции. Он и сам по себе был плох — хотя бы тем, что разделял позицию надвое и затруднял маневр вдоль фронта. Однако, по мнению Шурыгина, куда опаснее была слегка наклонная местность по его левому, со стороны противника, обрыву. Самый беглый взгляд подтверждал его опасения. Длинная, шириной около 200 метров полоса пологого склона, глубоко уходящая в наш тыл, определенно, находилась вне прямой видимости с позиций противотанковой артиллерии, загодя оборудованных как слева, так и справа.

— Вот, товарищ полковник, что и требовалось доказать — торжествующе объявил Шурыгин, остановившись у середины змеевидной траншеи, недавно выкопанной пехотинцами — допустим, я танк, преодолел вот эту траншею, а дальше что? Дальше у меня непростреливаемый километр пути вдоль оврага, правильно я говорю? Вылезаем снова под обстрел во-о-н там, на дистанции метров триста, в самом что ни есть нашем тылу.

Гаврилов скептически посмотрел склон, потом на Шурыгина.

— Вы, Сергей Михайлович, все-таки ростом не с танк будете, при всем уважении к вашему мнению. Хотя бы часть танка видна будет, причем самая уязвимая: крыша башни.

На эту тему заспорили. Шурыгин подозвал двухметрового сержанта Фильченко, который сопровождал рекогносцировочную группу вместе с радистом и двумя автоматчиками, и приказал ему пройтись по предполагаемой трассе движения немцев. Фильченков вернулся с неблагоприятным для Гаврилова ответом: на всем пути он ни разу не увидел  артиллерийских окопов на холме. Тем не менее, Фильченко тоже был ниже танка, а Гаврилов сдаваться не привык.

— Вот, если я на него сяду сверху, как раз получится танк по высоте.  Ну-ка, сержант, сумеешь меня на шее по тому же маршруту прокатить?

Фильченков с сомнением посмотрел на рослого, высокого Гаврилова и перевел вопросительный взгляд на Рукосуева. Тот пожал плечами — мол, тебя старший по званию спрашивает, вот и отвечай.

— Ну, попробую, товарищ подполковник.

— Тогда давай, приседай.

Он ловко уселся верхом на шею Фильченко и, под остроумные комментарии пехотинцев, побросавших лопаты ради такого зрелища, «конь» и «всадник» двинулись вдоль оврага. Вернувшись, Гаврилов со смехом бросил свою фуражку на землю.

— Эх, здорово прокатился! Ну, все, Ваша взяла! Действительно, нет прямой видимости.

Фильченков, тяжело дыша, оправляя мокрую на спине гимнастерку и строго поглядывал на смеющуюся пехоту — мол, приказ есть приказ, значит, надо было.

— Только вот я что думаю — как фрицы-то догадаются, что тут пройти можно? По карте вычислят, как Вы? Вряд ли у них карты точнее наших. Да и времени у них нет на такое тонкое решение.

Бойко с сомнением покачал головой

— Это ж немцы, они дотошные. И хитрые.

Шурыгин, вместо ответа, обратился к пехотинцам, державшимся на  почтительном расстоянии от незнакомых командиров.

— Здорово, молодцы!

— Здравия желаем, товарищ капитан — ответили бойцы тем снисходительным к общей дисциплине тоном, с каким солдаты обращаются к чужому начальству.

— Вот, я вижу, воронки — это что такое? Бой был вчера?

Отвечать взялся белобрысый худощавый сержант, видимо, старший во взводе.

— Да, тут фрицы и вчера, и позавчера наседали крепенько, даже танки были — вон, от той деревни стреляли. Позавчера одни мотоциклисты были и минометы, а вчера вообще сильно наперли, с танками.

Рукосуев, что-то молча соображавший про себя во время клоунады с промером глубины впадины, теперь вдруг оживился.

— А на других участках напирали?

— Да вроде везде тыкались. У Лачинова вроде здорово давили, с артиллерией. Тут, справа, с Раздолья постреляли чуток. Ну, и за колхозом вчера вечером тоже. А так, чтобы настоящий бой — это из всего полка только у нас было, на нашем участке. Из роты троих ранило. Ну и мы им хорошо ответили, из всех стволов.

— А артиллерию вызвали?

Сержант невесело усмехнулся:

— Это нам запретили. Говорят, позиции нельзя выдавать. А жаль — немцы прямо как на ладони были, шваркнули бы — раз, и квас!

Рукосуев повернулся к Шурыгину и заметил не без иронии:

— Ай да, молодцы! Царица полей, одно слово! Свои огневые точки засветили, а артиллеристов не привлекли.

Сержант недоверчиво шмыгнул носом.

— А что ж, товарищ полковник — прятаться, что ли, когда он палит? Я так понимаю, ежели по тебе лупят — не прячься, а ответь, как положено.

— Да нет, Вы, товарищ сержант все правильно сделали, — успокоил его Рукосуев, — коли уж до вас не довели приказ на огонь не отвечать, так и нужно — из всех стволов. Конечно, вашими стволами много не навоюешь, но хоть обозначили готовность драться. Спесь с фрицев сбили, — уже хорошо. Немец этого не любит, когда с него спесь-то сбивают, нервничать начинает, ошибаться. Так что — молодцы. Продолжайте работы.

Повернувшись к Шурыгину, Рукосуев тут же добавил.

— Одно слово, запасной полк. Командиры явно пороху не нюхали, но боевой дух есть. Для них вчерашняя разведка несчастная — целый бой. А вы, похоже правы, Сергей Михайлович. Видимо, не случайно именно здесь, у оврага, немцы щупали нашу оборону.

— Конечно! И заметьте, сначала пехоту послали, а потом — танки. Выявляли нашу ПТО.

— Которой тут тогда не было.

— Вот именно. Прорвы вдоль оврага им самим очень удобен, об одном фланге можно не заботиться. Все, что им следовало знать — узнали: высота прикрыта пехотным заслоном, не более того. А мы завтра станем для них приятным сюрпризом.

— Да, это хорошо. Но что бы такое придумать с этим оврагом чертовым? Серьезно менять диспозицию поздно. К тому же ПТОПы в инженерном отношении оборудованы отлично, мы столько и за неделю не выкопаем. Там и блиндажи, и запасные позиции, и капониры — все готово. И размещены удачно.

— Ага, только, сдается мне, по немцам стрельнуть ни разу не удастся с этих замечательных позиций, если они вот тут, по-над оврагом пойдут.

— Да ладно Вам! Если они к этому оврагу и сунутся, то небольшой группой, для обходного маневра.

— Не факт. Вдруг попадется нам какой-нибудь Отто-Курт фон Вбубендорф с нестандартным тактическим мышлением? Он же тут дивизию целую проведет к нам тыл, без всяких потерь?

— О! Теперь уже дивизию!

— Может, заминируем? И дело с концом? — подал голос Бойко.

Шурыгин запротестовал:

— Пассивное минное заграждение, без огневой поддержки, будет снято саперами минут за пятнадцать.

— Ну, посадим взвод автоматчиков с другой стороны оврага! И пристреляем минометами несколько точек маршрута. По команде артнаводчика выставим огневой вал.

— Это уже лучше. Но все равно слабое решение.

— А что Вы считаете сильным решением? — поинтересовался Рукосуев.

— Противотанковую засаду. Чтоб все вместе: и минное поле, и сосредоточенный огонь с закрытых позиций. И, самое главное, — замаскированная батарея на прямой наводке, вон в том леске, что справа от оврага.

Рукосуев задумчиво ухватился за подбородок и принялся разглядывать место предполагаемой засады. Идея ему нравилась.

— А что? Максимум триста метров, в борт. Когда развернутся, на склоне слегка подставят верхнюю проекцию. Даже сорокопятки возьмут!

—Сорокопятки — тоже слабое решение, — гнул свою линию Шурыгин, — нужно 76 миллиметров. Чтоб наверняка. Тут такой карась будет жирный — танковая колонна на кинжальной дистанции. Надо так жахнуть, чтоб каждый выстрел — смерть. Поставьте мою батарею, я вам 15 подбитых танков гарантирую.

— Вашу батарею? Да Вы с ума сошли! Товарищ подполковник, Вы слышали — Сергей Михайлович тут хочет закопаться, в этой засаде, со своей батареей.

Гаврилов пожал плечами. Теперь, когда его окончательно уверили в том, что немцы пойдут вдоль оврага, он стал самым активным сторонником засады. Да что там — он и сам был не прочь тут закопаться, вместо Шурыгина. Все интересней, чем сидеть на НП и смотреть в стереотрубу, как танки жгут твои подчиненные. Подполковничьи погоны явно тянули ему плечи, в душе он оставался все таким же лихим капитаном-комбатом, каким встретил войну. Не найдя опоры своему возмущению, Рукосуев протестующе замахал руками в воздухе.

— Что Вам тут делать, в этой дыре? У Вас лучшие наводчики в полку! Ваше место — на правом фасе, где велика вероятность обхода!

— Обходить они потом будут, когда мы им тут прикурить дадим. У них явно замысел есть на нестандартное решение, иначе они бы тут разведку боем вчера не проводили. А в засаде, должны быть лучшая батарея полка. То есть моя. Правильно я говорю? Это ж дуэль, чуть зазеваешься — тебя самого прихлопнут. Здесь будет настоящее испытание, а не на правом фасе. На возню с колонной — а мы ей дадим втянуться метров на пятьсот, будет минуты две-три. Если не успеем — все, каюк батарее. В упор расстреляют.

— Ну-ну! В упор расстреляют… Этого мы не допустим. Вы, во-первых, оврагом защищены. Во-вторых, заминируем склон чуть повыше, начнут ездить туда-сюда, подорвутся. А потом еще минометным дивизионом накроем.

— За это спасибо, от мотопехоты поможет. Но если нормальные танкисты попадутся, они на ваш огненный вал положат с прибором. Вероятность прямого попадания в танк, сами понимаете, какая. Поэтому засаде надо бить быстро и точно. А у меня — Облонский, который стреляет, как бог, и наводчики замечательные: Рахимгулов, Глухих, Сухиничев. У Зимина взвод тоже очень хороший.

— Не скажите! Тут узкий участок, если пристреляемся загодя, чтобы вас не задеть, так шарахнем, что немцам сразу не до стрельбы в упор станет! И гаубицами еще! Я с гаубичниками договорюсь, у них командир — нормальный мужик.

Шурыгин сдержанно улыбался, понимая, что комбриг уже внутренне согласен с его доводами, увлечен идеей засады. Тот и сам это вдруг понял, взглянул на комбата, рассмеялся:

— Ладно, Ваша взяла. Товарищ подполковник, поставим Сергея Михайловича в засаду? Не возражаете?

Гаврилов, который о чем-то задумался, разглядывая кипенно-белые домики на «немецкой», стороне поля, встрепенулся.

— Да, пусть встает, чего уж там. Я тогда четвертую батарею поставлю на правый фланг, в опорный пункт, а вместо нее будем считать резервом первую. Вы, Сергей Михайлович, пожалуйста, отделение тяги наготове держите, и отработайте быстрый выезд с позиции. А то у вас там кусты, деревья, все это может затруднить выдвижение. Если фрицы другое направление выберут, нужно будет быстро с места сорваться и развернуться с колес.

— Я Вам покажу все позиции, предусмотренные для резервной батареи — добавил Бойко, — они у меня все пронумерованы, на разные случаи.

— О, вот это правильно, — обрадовался Рукосуев, — ладно, добро. Ставьте первую батарею в засаду. Думаю, не надо напоминать, что замаскироваться следует особо тщательно и все работы прятать от авиаразведки противника.

Шурыгин, слушая все эти приказания, довольно улыбался, с видом школьного учителя, который слушает хорошо приготовленный урок своих учеников. Продолжая возбужденно обсуждать новый замысел боя, командиры пошли вдоль свежих окопов к оставленным неподалеку машинам. Проходя мимо роющих землю пехотинцев, никто из них не задумался о том, что их ловкий план сработает лишь после того, как большинство этих людей погибнет, защищая свой обреченный, не имеющий противотанковой защиты рубеж. Из-за той самой «мертвой зоны» пехотинцам взвода, занимавшим позицию справа от оврага, оставалось полагаться лишь на противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Подразумевалось, что они залягут в окопах, пропустят танки над головой, а потом вступят в бой с идущей следом немецкой пехотой. Но сколько из них будет уничтожено артподготовкой еще до вступления в смертельный бой с панцергренадерами, сколько задохнется в обрушенных гусеницами траншеях, скольких безнаказанно покосят танковые пулеметы — об этом никто не задумывался, потому что думать об этом было слишком мучительно, бесполезно и неуместно.