Пикт. Смерть. Все - или ничего?

Я умираю.
Медленно, но верно.
С каждым днем я чувствую, что силы мои слабеют. Ноша, которую я взвалил на себя, оказалась для меня слишком тяжелой. Не по плечу.
Я еще не знаю, что меня доканает - окончательно убитое здоровье, передозировка наркотиками, или же я сам себя прикончу. Я знаю одно - ходить по земле мне осталось недолго.
Я не цепляюсь за жизнь. Я знаю, что меня ждут там, откуда я пришел. После смерти я снова отправлюсь туда. Сны мои становятся все ярче, а тело - все меньше. Быть может, Творец пощадит меня, и в конце пути я превращусь в мотылька и улечу на небо. Это будет очень занятно, хотя и неправдоподобно.
Единственное, что меня радует во всем этом - так это то, что, несмотря на все сбои и помарки, я все-таки сумел добиться определенного результата в борьбе с Красноглазым. Да, пускай меня самого скоро не станет, - но останутся мои песни. Люди будут слушать их и понимать, что служить Красноглазому - это плохо. И будут радоваться. Хотя бы недолго, хотя бы несколько минут в день. Это многого стоит.
Но, Господи, - как же страшно оставлять семью.
И как же страшно, что все, чем ты жил в течение этих двадцати семи лет, вся твоя тщательно выстроенная система мироздания может оказаться просто выдумкой. Твоей собственной выдумкой. Вот ты умираешь, - и - бац - там ничего нет.
Совсем ничего.
Смерти боятся все. И я - не исключение.
Моя жена собирается разводиться со мной. Она видит все, что происходит, и это ее не устраивает. Она считает, что я гроблю себя, и не хочет понять, что, как бы мне ни хотелось, я не смогу остаться с ней. Она говорит - останься хотя бы ради дочери...
А я не хочу оставаться. И не буду. Я должен преодолеть последнее, самое страшное из всех искушений - искушение жизнью, когда она уже и не жизнь.
Я сижу в комнате один. Шторы задернуты, и вокруг темно - хоть глаз выколи. Но мне уютно в этой темноте. Я удолбан в хлам, но это не имеет значения. Мало что имеет значение для меня - здесь. Я выполнил свою миссию, и теперь доживаю последние дни. Мне только хочется перед смертью еще раз попрощаться со всеми, кто был мне дорог. Я хочу, чтобы, когда меня не станет, у них все было хорошо.
Вокруг темно; но внезапно сквоь тьму пробивается крохотный огонек. Поначалу я остаюсь практически равндушен - мало ли, откуда здесь могли взяться огоньки? Мое сознание слишком расслаблено, чтобы воспринимать что-то всерьез. Однако, в следующий момент меня словно дергает током изнутри: огонек?! Откуда?! Как он здесь появился?!
Огонек растет, постепенно расширяясь, и в конце концов приобретает очертания высокой фигуры. Я сижу, прислонившись к стене, и жду, пока она полностью проявится. По ощущениям я могу догадаться, что за гость ко мне пожаловал.
Гость этот - Красноглазый.
Когда однажды ночью я проснулся с чувством, что жить мне осталось недолго, я вообще перестал чего-либо бояться. Вот и сейчас я смотрю на него холодным взглядом, и понимаю, что даже он уже не возбуждает во мне страха.
- Как поживаешь? – спрашивает мой противник, присаживаясь напротив меня на корточки. Я поднимаю голову и смотрю на него из-под волос, и только сейчас замечаю, что лицо у Красноглазого – усталое, осунувшееся, все в жутких шрамах, а глаза выцвели настолько, что их цвет уже невозможно определить. Только сердце еще светится ярко-оранжевым огнем, - но огонь этот не так силен, как раньше. Я чувствую, что мой враг устал; чувствую, что он сломлен и пришел ко мне, как к последней надежде – и удивляюсь этому. Я всегда думал, что Красноглазый слишком горд для того, чтобы приходить к кому-то. Но теперь он пришел и сидит напротив меня на корточках с усталым и несчастным видом.
- Я не поживаю, - усмехаюсь я, глядя ему в глаза. – Я скорее доживаю. А тебя, как я погляжу, тоже потрепало?
- Потрепало, - вздыхает мой враг. – Ты мне лучше скажи – тебя-то кто так потрепал? Кому удалось сделать с тобой то, что так и не удалось сделать мне?
- Я думал, это ты меня доводишь, - удивился я. – Подстраиваешь все эти фокусы с растерзанными постелями, ночными кошмарами и прочей дрянью. Но теперь можешь не тратить времени понапрасну и просто убить меня – дело свое я все равно выполнил. Я тебя больше не боюсь.
- Не так страшен черт, как его малюют, - усмехается Красноглазый, и мне отчего-то кажется, что ему грустно. – На самом деле, мне никогда не нужна была твоя смерть. И «фокусы» про которые ты говоришь, подстраивал вовсе не я.
- А кто тогда? – я удивленно смотрю на Красноглазого. В какой-то момент у меня появляется мысль о том, что он врет – Красноглазый, как и все демоны, очень коварен. Но тут же, в ответ на эту мысль, откуда-то берется уверенность в том, что мой давний враг говорит правду.
- Я вообще не знаю, о каких фокусах ты говоришь, - пожимает плечами Красноглазый. – Все это время мне было некогда заниматься тобой. Впервые я явился к тебе только сейчас, потому что почувствовал, что что-то пошло не так.
- Но как же тогда все те сны, где я сражался с тобой?! – восклицаю я. – Я ведь постоянно чувствовал, что ты где-то рядом! Что ты следишь за мной… что ты хочешь меня убить. Я поклялся себе бороться с тобой и любыми твоими проявлениями в этом мире, - а теперь ты говоришь, что пришел ко мне впервые! Как так?!
- Те сны, - вздыхает Красноглазый и устраивается рядом со мной на полу, - те сны были всего лишь памятью о твоих прошлых воплощениях. Тогда ты действительно сражался со мной. Но видишь ли… с недавнего времени я решил отказаться от собственной силы. Я больше не хочу быть демоном, Лео. Я не хочу заставлять людей ходить строем; не хочу врать им, не хочу делать из них оболваненных пешек. Можешь считать, что это бред, можешь не верить мне и продолжать сражаться с фантомами, думая, что сражаешься со мной. Но не я твой враг, Лео. Твой враг – ты сам.
- Ну тоже мне, открыл Америку, - фыркаю я; однако, внутри у меня все холодеет. – Каждый здесь сам себе враг. Но по-моему, ты сейчас несешь какой-то пафосный бред. Не разыгрывай Звездные Войны; со мной этот номер не пройдет.
- Как хочешь, - пожимает плечами Красноглазый. – Я знал, что ты не захочешь верить мне. Но послушай меня, Лео. Просто выслушай меня. Я не желаю тебе зла; я хочу, чтобы ты просто понял, что к чему.
- Ну валяй, говори, - нехотя соглашаюсь я.
- Что же, постараюсь тебе объяснить. Знаешь пословицу «свято место пусто не бывает?
- Ну?
- Сейчас мы наблюдаем эту пословицу в действии. Я ушел со своего места. Я сказал Главному, что больше не хочу на него работать. За это Главный хотел уничтожить меня, но у него ничего не вышло – я успел спастись. Меня спасли, если быть точным. Не буду говорить, Кто, - ты, наверное, и сам все знаешь. Ну так вот, - все, вроде бы, замечательно и прекрасно, враг сам сдался, сложил оружие и удалился на покой. Однако, тут выясняется, что враг ушел - а его тема, то есть, то, что он так усиленно вживлял в плоть мира, осталась. То есть, грубо говоря, осталась его сила, которая теперь функционирует помимо него – и требует управления. Иначе во всей системе наступит разлад. Тут бы взять да и выключить эту силу вообще – но Главный хитер. Он не позволит такому барышу утечь сквозь пальцы. И поэтому теперь он ищет заместителя на мое место – и, кажется, уже нашел.
- То есть? – спрашиваю я, еще не будучи в силах поверить в сказанное Красноглазым. – Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что этот Главный хочет поставить на твое место – меня?!
Мой голос дрожит; я до последнего надеюсь, что Красноглазый врет, чтобы запутать меня и запугать. Но что-то внутри по-прежнему подсказывает мне, что все, что он говорит сейчас – правда. Я смотрю на него расширенными глазами – и бывший демон внезапно улыбается.
- Не все так страшно, если ты еще боишься, - говорит он и треплет меня по голове своей огромной ручищей. – Знаешь, я хочу сказать тебе спасибо. Спасибо за то, что ты в свое время заставил меня сильно засомневаться в правильности моих действий. После того поединка я долго думал о том, что же дает тебе, маленькому засранцу, такую силу. Ведь ты остался жив даже после поражения, и после этого еще сразился с оборотнем в Волчьей Яме… Так вот – я долго думал над этим, и в конце концов понял, что силу тебе дает твоя Любовь. Твоя Любовь – и вера в то, что еще не все потеряно. Поэтому я решил бросить к чертям собачьим свою должность и уйти в никуда. Да, сейчас у меня ничего нет, - я настолько ослаб, что не могу вселиться даже в тело человека, и болтаюсь без дела. Но зато я точно знаю, что в старое русло уже не вернусь. Отчасти благодаря тебе.
- Ты-то не вернешься, - говорю я, - и пожалуйста. Но что мне делать? Если меня, как ты говоришь, прочат на твое место? Что мне делать с собой? Где я ошибся, в чем не прав?
- Ты слишком легкомысленно относишься к жизни, - отвечает Красноглазый. – Ты считаешь, что ею можно вот так разбрасываться, - разбрасываться ради какой-то, пусть даже очень хорошей, роли, которую ты играешь. Взгляни на себя, Лео. Ты ведь очень гордишься собой. Ты считаешь себя мучеником, святым, идущим на эшафот ради всеобщего счастья. Но вдумайся – разве это сделает тебя счастливым? Разве тебе не хотелось бы жить припеваючи и не страдать напоказ, выворачивая наизнанку свои не слишком хорошо пахнущие благородные внутренности? Задумайся об этом, Лео. Ты ведь хотел научить людей радоваться – так почему же ты сам отказался от собственной Радости?
Я сижу, уронив голову в колени, и плачу.
Внезапно я слышу, как в двери начинает поворачиваться ключ. Красноглазый ободряюще кивает мне и растворяется в стене. Я встаю на четвереньки и заползаю под кровать, плохо понимая, зачем я это делаю – но чувствуя, что так надо. Из-под кровати мне видно все – но никто, вошедший в комнату, не может видеть меня.
В номер заходит моя жена, а вместе с ней – какой-то мужчина неопределенной наружности. Я слышу, как они переговариваются у входной двери. Моя жена, судя по голосу, пьяна. Мужчина доводит ее до постели и осторожно укладывает, а сам садится рядом. Мне хорошо видны его ноги в черных лаковых ботинках.
- Отдохни, милая, - говорит он. – Тебе нужно отдохнуть. Съездить куда-нибудь. Скажи, ты все еще живешь… с этим?
- Не называй его так, Сэм, - срывающимся голосом отвечает моя жена. – Он не «этот». Я действительно люблю его. Просто… просто он меня задолбал. Ты не представляешь, как он меня задолбал. Он совсем не думает обо мне. Когда я ни приду домой – он обдолбан. Потом еще эти бесконечные ружья и дротики… Я постоянно боюсь, Сэм, что он меня убьет. Возьмет и прикончит в один прекрасный день. Недавно он опять закатил мне истерику. Орал, что у него великая миссия и что я его не понимаю. Но у меня-то нет великой миссии, Сэм! Может быть, он ангел, эльф или единорог – но я-то совершенно обычная земная женщина! И я хочу жить. Я хочу жить, а не существовать в постоянном страхе за его жизнь и за свою собственную! Недавно я предложила мне развестись; так знаешь, что он мне сказал?
- Что он тебе сказал?
- Он сказал, что он любит меня, но ему все равно, разведусь я с ним или нет. Представляешь, он сказал, что ему все равно! Пожалуйста, говорит, - разводись. Я не знаю, чем он живет. Я не знаю, что у него в голове, похоже, он и впрямь единорог. Только мне-то от этого не легче. А дочка?! Мне страшно представить, что будет с ней при таком отце. Во что она превратится…
- Не плачь, - говорит тот, кого моя жена называет Сэмом. – Не плачь. Мы все устроим так, как надо. Иногда нужно терпеть. Любовь, милая, - она не вечна. Важнее другое. Деньги. И уверенность в завтрашнем дне. Гарантии. Какие гарантии дает тебе этот зарвавшийся мерзавец? Никаких. Ну же, не плачь, милая. Иди ко мне. Я тебя согрею…
Голос у этого человека (человека ли?) – мягкий и участливый, но очень холодный и как будто бы неживой. Так, наверное, говорили с людьми древние ацтекские божества, - далекие от земли и безучастные, как космос. Я лежу под кроватью, слушаю, как этот бездушно-правильный, расчетливый тип трахает мою жену и беззвучно хохочу. Мне хочется выскочить из-под кровати, схватить эту тварь за шиворот и начистить ему морду, - но я не делаю этого. Моя жена не виновата в том, что так получилось. Я сам виноват, что этот гад заполз ко мне в дом. Я сам пригласил его и приветливо распахнул перед ним дверь. Занимаясь бегством от жизни, смирившись со своей ролью мученика и жертвуя собою ради других, я забыл о самом главном. О Радости. О том, что я такой же человек, как и те, кто меня окружает – а значит, мне тоже необходимо радоваться. Если ты не будешь счастлив сам – сделать счастливыми других у тебя не получится. Если ты будешь отвергать то, что дает тебе жизнь – будь готов к тому, что в один прекрасный день к тебе в дом постучится Смерть.
Когда моя жена заснула, а ее любовник оделся и ушел, я тихонько вылез из-под кровати и направился в ванную. Сейчас мне хотелось одного – забыться. Я вытащил все банки с транквилизаторами, которые у меня были, откупорил бутылку виски и наполнил шприц. Затем я пустил в ванну воду и плюхнулся туда, беззвучно плача.
Перед моими глазами одно за другим проносились ставшие уже привычными видения про Город; мелькали знакомые лица, люди звали меня по имени и махали мне руками… Но привычный веселый трип был внезапно нарушен. Откуда-то, из всей этой пестрой мешанины лиц, мест и событий вынырнуло лицо. Это было обычное, ничем не примечательное лицо самого обычного человека, простое, с самыми что ни на есть средними чертами, - только темно- серые глаза смотрели как-то странно и казались непроницаемыми. Лицо подмигнуло мне, а затем проявился и весь его обладатель – высокий, хорошо сложенный мужчина в сером костюме и черных лаковых ботинках. Такие же ботинки были у Сэма, приходившего к моей жене в эту ночь…
- Что тебе нужно? – спросил я. Мне почему-то не хотелось видеть этого человека. Незнакомец в ответ пожал плечами и бросил:
- Решительно ничего.
- Зачем же ты тогда стоишь передо мной? – не унимался я. – Если тебе ничего не нужно, то зачем же тогда ты тут стоишь…?
- А просто так, - пожал плечами человек. – Просто стою. Что, нельзя? Думаешь меня прогнать?
Последние две фразы были сказаны им с некоторым вызовом. Я напрягся, но совладал с собой и ответил:
- Разве у тебя не никаких дел? Уходи отсюда, пожалуйста, ты мне мешаешь.
- И не подумаю, - с той же интонацией ответил человек.
Тогда я почувствовал, что начинаю закипать.
- Пожалуйста, уйди, - сказал я. – Ну что тебе стоит просто взять и уйти? Или, может быть, ты хочешь, чтобы ушел я? Что же, хорошо, я уйду. Счастливо оставаться.
- А идти некуда, - ответил человек. Я огляделся кругом и понял, что мы стоим, вернее, висим в каком-то непроглядно-черном пространстве, и никого, кроме нас, вокруг нет.
- Здесь везде я, - прозвучал голос в моей голове. – Я везде. Сверху, снизу, сбоку. Куда бы ты ни шел, ты придешь ко мне. Потому что я - в тебе.
- Уходи, - замотал головой я. – Не хочешь по-хорошему уйти – так уходи по-плохому. Катись вон отсюда! Проваливай! Чтобы духу твоего тут не было! Оставь меня в покое!
- Нет, - ответил человек. Впрочем, человек ли?
Я орал, метался из стороны в сторону, как безумный – но все равно не мог прогнать его.
Спасение пришло ко мне неожиданно. Внезапно в одном из направлений (кажется, сверху), забрезжил свет, и я опрометью рванулся к этому свету, обнаружив в себе способность очень быстро передвигаться в воздухе. Вынырнув из темноты, я не сразу понял, где нахожусь. Лишь потом до меня дошло, что я лежу на больничной койке, а рядом сидит моя жена с опухшим от слез лицом.
- Что… что произошло? – говорю я. Язык мой заплетается, голос чудовищно слаб, левый бок страшно болит – но я рад хотя бы тому, что могу разговаривать и тому, что я жив.
Моя жена ничего не отвечает – только обнимает меня и плачет.
Позже выяснилось, что у меня, оказывается, была передозировка. СМИ, разумеется, тут же расценили этот случай как попытку самоубийства и увязали ее с изменой моей жены (как выяснилось, мою благоверную не раз видели с этим Сэмом, который приходил той ночью к нам в номер). Я изо всех сил стараюсь забыть то, что произошло в ту ночь, но у меня ничего не выходит. Отношения с женой после того случая становятся вообще никакими. Я не могу простить ей ее измену, несмотря на все ее попытки снова завоевать мое доверие, а она не может простить мне того, что я видел ее измену и не сказал ей об этом. «Тебе же все равно, - кричит она во время наших ссор. – Ты же сам сказал, что тебе все равно. Какого хрена ты возникаешь сейчас?!»
Я даже не пытаюсь с ней спорить и признаю тот факт, что мне действительно было все равно. Холод и равнодушие, всегда бывшие моими главными врагами, сыграли со мной злую шутку. Я понимаю, что был виноват во всем сам, - но вместе с тем понимаю и то, что ничего не мог с собой поделать. По ночам я зарываюсь в подушку и рыдаю от осознания одной-единственной истины: мне всего лишь хотелось, чтобы меня любили просто так, а не потому, что я что-то из себя представляю. Мне безумно хочется, чтобы кто-нибудь меня обнял и пожалел – но жалеть меня некому. Обнимать, впрочем, тоже…
Единственное, что меня еще держит – это моя дочь. Она очень похожа на меня в детстве (во всяком случае на того меня, каким я себя помню), и я очень хочу, чтобы она была счастлива. Я не знаю, кем она вырастет, и не знаю, будет ли она вспоминать обо мне, если меня не станет. Но я знаю, что если бы не она – мне бы захотелось уйти еще раньше.
Красноглазый больше не является ко мне, но я чувствую его присутствие. Странное дело – но теперь я не испытываю к нему прежней вражды. Я скорее даже завидую ему – завидую тому, что он сумел освободиться, а я все еще мучаюсь. Но я знаю, что однажды выход все равно найдется. И я, пока еще жив – буду продолжать борьбу, хотя уже и не с Красноглазым.
Не Красноглазый заставляет людей бояться. Они сами выбирают - бояться или нет.

* * *
В один прекрасный день ко мне приходят моя жена и ребята из группы и требуют, чтобы я лег в клинику на реабилитацию. Я отвечаю им отказом, потому что понимаю, что ложиться в клинику уже бесполезно – тут уж как Бог пронесет: либо умру, либо нет. Но жена настаивает и угрожает мне разводом. Поддерживают ее и ребята – хотя до этого они всегда были на моей стороне.
Делать мне нечего – приходится ложиться, чтобы хоть как-то их успокоить. На самом деле я знаю, что сбегу при первой же возможности. И через пару суток я действительно сбегаю. Встаю на мусорный бак, перелезаю через стену и спрыгиваю на землю. Это стоит мне значительных усилий (мне с трудом удается преодолеть головокружение и тошноту), но в конце концов я оказываюсь на свободе. У меня с собой – немного денег, достаточных, чтобы снять комнату в мотеле и купить еду; более того, по карманам пальто рассованы баночки с транквилизаторами, - а значит, я могу продержаться еще несколько дней. Боль внутри, ставшая уже привычной, постепенно нарастает, но я не обращаю на нее никакого внимания, - я знаю, что я уже никогда от нее не избавлюсь, что бы ни предпринял. Сейчас у меня есть единственное желание – добраться до дома. А еще – в последний раз увидеть свою дочь. Но я знаю, что уже не успею.
Те, у кого были кошки, поймут меня. Многие коты, почувствовав, что смерть их уже близко, уходят умирать. Так ушел и я, - тихо, чтобы никого не тревожить. Мне хотелось, чтобы никто не видел мою смерть. Потому что я знаю, что видеть смерть – это страшно. Мои близкие и так достаточно натерпелись.
Я иду домой, так как знаю, что там никто не будет меня искать, - иду с гордо поднятой головой, чтобы все меня видели. Парадокс – но, когда ты не прячешься, тебя, как правило, не замечает. Здесь этот прием срабатывает на ура. Я покупаю наркотики у уличного барыги, потом слоняюсь несколько часов по городу и звоню с таксофона моей жене.
Она уже не плачет. Голос ее холоден и сух – словно из нее за все эти годы ушли последние крохи тепла, что еще в ней оставались.
- Прости меня, - говорю я. – И скажи нашей дочери, что я ее люблю.
- Ты собрался разводиться? – спрашивает она.
- Нет.
- Тогда, быть может, ты собрался умирать?
Я молчу. Меня поражает равнодушие в ее голосе. По правде говоря, я звонил ей, потому что все еще надеялся, что она сумеет меня удержать. Или хотя бы не бросит в последние несколько дней моей жизни. Но надежда моя, как всегда, не оправдалась и, испустив кислый предсмертный вздох, умерла. Моя сила иссякла. Я уже не мог приносить людям Радость – а кому я был нужен без нее? Сломанная заводная игрушка, которой пора на помойку.
От этих мыслей мне хочется плакать, но я держусь. Я сам превратил себя в заводную игрушку, и винить в этом кого-либо, кроме самого себя, бесполезно. Я лишь вымученно улыбаюсь и говорю:
- Помни о том, что я люблю тебя.
И вешаю трубку.
После этого разговора я сползаю на пол таксофона и плачу. Мне, решившемуся в конце концов на смерть, все еще хочется, чтобы кто-то пришел и сказал мне: живи. Чтобы кто-то обнял меня и утешил, - раз уж сам я не умею себя утешать. Других – пожалуйста, а вот себя – нет.
Но никто не приходит ко мне. Люди ходят мимо телефонной будки, как ни в чем ни бывало, и не обращают на меня никакого внимания. Только один раз какая-то девушка открывает дверь таксофона, смотрит на меня и спрашивает:
- Вам плохо?
- Нет, - отвечаю я. – Просто задумался.
Девушка кивает, закрывает дверь и уходит. Я смотрю ей вслед и думаю о том, что, будь у меня сейчас побольше сил, я бы вскочил на ноги и побежал за ней. Побежал бы за ней и попросил ее остаться со мной, а потом повел бы ее к реке и показал бы ей белые кувшинки. Сегодня как раз полнолуние, и кувшинки в лунном свете особенно красивы. Она бы радовалась и говорила мне, что никогда в жизни не видела подобной красоты. Потом я усадил бы ее на траву и рассказывал бы ей про Город, про Небеса и про маленькую девочку, явившуюся мне во сне среди мириадов звезд. Когда она спросила бы, откуда я все это беру, я бы многозначительно ткнул пальцем вверх, а потом засмеялся. Я бы смеялся и смеялся, пока у меня не закололо бы в боку, а потом упал бы на траву и лежал бы на спине, а она бы наклонилась надо мной и гладила бы мои волосы. Может быть, она бы даже поцеловала меня. Я не знаю. Потом мы бы шарахались по ночному городу, воровали тележки в супермаркетах, обливались колой и пугали прохожих, бегая за ними на четвереньках. А потом, уже под утро, мы бы пришли на автостоянку и занялись любовью. Просто так, смеху ради. И не надо читать мне мораль - на самом деле все серьезные вещи в этом мире делаются смеху ради…
Я пробираюсь в собственный дом через незапертое подвальное окно. Я специально оставил его незапертым, уезжая, зная, что, скорее всего, мне придется вернуться в дом незамеченным. В подвале у меня спрятаны ружье и дробь, а также – несколько грамм наркоты, вполне достаточных для того, чтобы упороться ими до беспамятства и полностью отключить инстинкт самосохранения. Однако, прежде чем приступить к действию, я ввожу себе «пробную дозу» и задаю вопрос:
- Скажи, Красноглазый, как ты стал злодеем?
Серый мрак подвала расступается, и передо мной возникает высокая фигура – но это не Красноглазый.
- Хочешь, расскажу, как становятся злодеями? – спрашивает у меня знакомый голос. Пока я пытаюсь понять, где я уже слышал его, это становится уже и не нужно. Лицо незнакомца проясняется, проявляется, как фотография – и я узнаю в нем того самого серого человека из своего видения.
- Расскажи, - говорю я. Мне неприятен Серый Человек, но ради ответа на вопрос приходится смириться с его присутствием.
- Все дело в Любви, - говорит Серый, опускаясь на пол рядом со мной. – Все дело в ней, и только в ней. Она прекрасна – и недосягаема. Когда-то я сам хотел быть Любовью. Хотел любить всех и чтобы меня все любили. Но это место – увы! – уже занято. Я не могу изменить существующий порядок вещей.
- И?
- Знаешь, есть такой принцип: все или ничего. И я решил, что, если я не могу добиться Всего, то пусть тогда будет Ничего.
- Ничего?
- Ничего. Вообще Ничего.
- А Красноглазый тоже хотел Любви?
- Он хотел Знания, тут немного другой разговор. Но вообще – да. Если Знание рассматривать как часть Любви, то получается, что он хотел Любви. Все мы хотим Любви. А взамен получаем Ничего.
- Скажи мне, кто ты?
- Разве ты еще не догадался?
- Нет.
- Я и есть это самое Ничего.
- И что теперь?
- Ничего.
Тут я понимаю, что, наверное, зря спросил у Серого Человека о том, как становятся злодеями, и зря вообще согласился с тем, что он здесь присутствует. Я пытаюсь подняться с полу – но неизвестная сила держит меня. Серый смотрит на меня своими бесцветными глазами – и я чувствую, как к моему горлу ледяным комом подступает страх.
- Не держи меня, - прошу я. – Отпусти. Я не хочу находиться рядом с тобой.
- Нет, - равнодушным тоном отвечает Серый. – Уж теперь-то я тебя не отпущу. Столько веков я хотел, чтобы ты стал моим.
- Зачем?
- Просто так.
- Но ведь это невозможно. Все нужны зачем-то.
- Все нужны просто так. Нет никакого Предназначения и прочих вещей, которыми тебе забивали голову с детства. Есть Ничего. Только Ничего. И мы все нужны ему и не нужны. Просто так.
- Но ведь если есть Ничего, - я судорожно сглатываю, - то где-то должно быть и Все. А если мы нужны просто так… то ведь выходит, что и любить нас можно просто так, ни за что? Выходит, что нас любят?
- Ничего не может любить. Оно же Ничего.
Но раз оно – Ничего, то зачем тогда ему нужны мы?!
- Чтобы вы тоже стали Ничего.
- Но ведь это бессмысленно! – восклицаю я, и, сам не понимая, как у меня это получилось, вскакиваю с пола. – Это бессмысленно и нелепо! Зачем тогда мы существуем?! Чтобы стать Ничего? Но для чего? Просто так? Что за нелепая конструкция?! Она ведь лишена вообще всякой логики!
Серый ничего не говорит, просто смотрит на меня, пока я распинаюсь. Его лицо не выражает абсолютно ничего, - и внезапно я понимаю, что мне безумно его жаль.
- Послушай, - говорю я. – Не мне тебя учить, но – мой тебе совет – сходи сегодня на реку и посмотри на кувшинки при свете Луны. Я уверен, что они тебе понравятся, и тебе больше не захочется быть Ничего.
- Но я и есть Ничего, - отвечает Серый Человек. – Меня сделали таким. Мне не дали Любви. А она была мне так нужна. Вся.
- Но как ты можешь хотеть себе всю Любовь? – недоумеваю я. – Это попросту невозможно. Мы и есть Любовь, мы все – части ее и существуем в ней. Что это вообще за идиотское выражение: вся Любовь? Не может быть всей или не всей Любви – Любовь либо есть, либо ее нет.
Серый грустно усмехается.
- Забавно это все, - говорит он. – Забавно. Маленькая, почти издохшая тварюшка наставляет меня на путь истинный и учит жизни. А все потому, что тварюшка понимает то, чего по какой-то причине никак не могу понять я… Воистину, у тебя талант заговаривать зубы, малыш. Хочешь, я сделаю так, чтобы ты жил всегда? А ты взамен будешь учить всех жизни. Меня. Моих друзей, которых у меня нет. Людей. Не кажется ли тебе, что это довольно выгодное предложение?
Тут до меня наконец-то доходит, с кем я говорю. Красноглазый говорил о каком-то Главном, - и теперь я понимаю, что все это время разговаривал с ним. С Главным. Но не знал этого. Поэтому и не боялся, - хотя испытывал неприязнь.
А сейчас я понял, что надо сваливать.
Сваливать незамедлительно – пока Главный не поймал меня на чем-нибудь еще.
И я, подхватив ружье и дробь, с воем кинулся наутек.
Я знал, что Главному не составит труда при желании догнать меня, - но тот почему-то не стал этого делать. Он и так знал, что способен прийти ко мне в любой момент, - стоило только моему расслабленном сознанию подумать не в ту сторону. Но я изо всех сил старался не допускать этого. Вместо того, чтобы думать о Главном, я принялся дописывать предсмертное письмо, начатое мною еще в больнице. Закончив его, я затянул на руке жгут, наполнил шприц, и…
- Думал просто так от меня отделаться? – Главный возникает передо мной из ниоткуда, но теперь его глаза больше не непроницаемо-равнодушны. В них пляшет гадкий желтый огонь, а в голосе звучат победные нотки.
- Уйди!
- Думал, что просто так уйдешь от меня? Ничего не выйдет. Я теперь в тебе. Я – это ты.
- Пожалуйста, дай мне спокойно закончить начатое.
- Ну конечно. Ты ведь боишься жить. А знаешь, почему? Потому что ты трус. Жалкий, ничтожный трус, который, вместо того, чтобы бороться, прогнулся. Который не смог выполнить свою миссию до конца и стал играть по правилам мира сего. Помнишь, как ты говорил себе, что любого из нас ломает жизнь? Так вот – считай, что тебя она уже сломала. Где же твоя хваленая Любовь? Почему ее у тебя нет, а?
- Потому что я сам не дал ей войти в себя. Потому что роль показалась мне дороже Любви. Пожалуйста, сгинь. Уходи. Не мешай мне.
- Тогда выбрось этот чертов дробовик и иди радоваться!
- Я не могу. Я неизлечим. Я все равно скоро умру, - не сегодня, так завтра. Сгнию заживо. Я не хочу себе такой смерти, и поэтому лучше умру сейчас.
- Я могу помочь тебе. Я могу исцелить твою болезнь, хочешь? И ты сможешь жить. Подумать только – Жить! И любить себя. Ну же. Решайся. Один взмах, и…
- Уйди.
- Да что ты заладил: уйди, уйди! Я хочу помочь тебе, дурень! Я правда хочу тебе помочь!
- Ты не поможешь мне, пока не поможешь себе. У тебя все равно нет того, что мне нужно, а то, что мне нужно, мог дать себе только я сам – но у меня ничего не вышло, потому что я забыл о себе.
- А дети? Подумай о детях! Как они выживут без тебя?
- Смогут.
- Многие из них уже сейчас принимают наркотики. Одумайся! Посмотри, какой пример ты им подаешь!
- Моя группа все равно распалась. Боюсь, что я уже не смогу подать никому никакого примера. Иди с миром. А меня отпусти.
- Ты не уйдешь! – вопит Главный и протягивает ко мне руку, надеясь схватить меня. Но прежде чем он успевает это сделать, какая-то тень бросается ему наперерез и с воем опрокидывает его на пол.
Красноглазый.
Мой старый враг пришел, чтобы спасти меня.
Я лежу на полу – и как будто бы вижу себя со стороны.
Вот он я, - маленький, тощий светловолосый засранец с гнусавым голоском и пронзительно-светлыми голубыми глазами. Я толкаю миру какую-то возвышенную речь, не понимая того, что при этом выгляжу чудовищно смешно.
Маленький несчастный засранец, который торговал любовью, надеясь на то, что ему тоже когда-нибудь продадут счастье.
Но счастье – это слишком сильный наркотик. Его не продают в магазинах. Человек способен производить счастье только сам, и, как правило, только для самого себя.
Впрочем, я не жалею, что отдал другим то, что предназначалось мне.
Они от этого стали чуточку счастливее.
И мне хорошо.
Я нажимаю на курок и стреляю в светловолосого засранца.