Крымские зори. Алый парус, белый пароход

                Диптих. Часть 1

                Есть местечко в Крыму,
                отовсюду к нему
                пионеры стремятся гурьбой,
                сзади горы и лес,
                сверху купол небес,
                а внизу неумолчный прибой.
                Поднятие флага, туман Аюдага,
                Тебя, наш любимый Артек,
                и крымские зори и Чёрное море,
                мы вас не забудем вовек.

                (Песня артековцев)


            Виде'ние тела пятнадцатилетнего парнишки, распластавшегося у порога  своего дома на сером асфальте со скорбно застывшим алым пятном крови, не покидает меня всё время, пока я смотрю на детей Донецка после артобстрелов города «защитниками Украины». Обведя «взглядом» испуганные лица спрятавшихся в подвале разрушенной школы учеников и их озабоченных педагогов, видеокамера задерживает внимание на перебинтованной руке раненного осколком четырёхлетнего мальчика, на возмущённом лице его матери и на обзоре расстрелянного двора жилого массива…
            На мониторе Донбасс, утопающий в чаду неправой войны – чудовищного злодеяния против человечности, жестокой игры за передел мира. Бесы, вампиры, холопы! Убийцы детей, своего будущего! Бомбами и противопехотными минами по женщинам с детьми! Как можно?! И соотечественники попускают злодеяниям молчанием и непротивлением?! И это в просвещённой Европе? О, вы достойные выкормыши  своих хозяев!
            Гнев и слёзы – огонь и влага. Алой акварелью растекается боль…
            Стоп! Это не твоя, это другая страна, одурманенная чужебесием! Надо успокоиться и думать о хорошем, о спасении и торжестве справедливости. Ну не может эта вакханалия длиться вечно!
            Перевожу дух и сосредотачиваюсь на видеоряде новостей. Люди, взрослые и дети толпятся у автобусов с надписью «Дети». Они ждут паузы, чтобы уехать от смерти. Уехать в Россию, в Крым. Да! Детей надо спасать, эвакуировать в безопасное место! Они вне политики, они не виноваты, что родились в циничное время, в хаосе и смуте.
            Смотрю на лица ребят и на прощающихся с ними родных – тех, кто остаётся на войне, в городе, раздираемом олигархами, делящими чужое добро. Бездушными убийцами, которым важны только доллары и свободные от жителей территории. Боже правый, куда ты смотришь?!
            Голос журналиста вырывает меня из чёрной дыры скорби: «…детей увезут в Ростовскую область, а оттуда в Крым. Их ждёт Артек».
            Артек!  Когда-то, давным-давно, я тоже ехала туда из Ростова, но не оттого, что скрывалась от убийц, а с ожиданием воочию увидеть места, где до недавно отгремевшей войны побывали герои-пионеры Гуля Королёва и Володя Дубинин…
            Вослед уходящему за горизонт автобусу летит тёплая волна моей памяти, и вот уже я отчётливо вижу панораму Крыма, древний Гурзуф в окружении гор и воздушные корпуса детского городка – Артек!
            
            
            …Артек моего детства – это пионерская страна в Крыму, круглый год звенящая песнями, речёвками, беззаботным смехом!  Серпантин горных дорог и ежедневные открытия чудес на страницах многовековой истории легендарного полуострова. Как давно это было!
            Мечта об Артеке была такой робкой, что легко пряталась от любого сквозняка из форточки. Но к ночи, когда я уютно устраивалась у притушенной мощной  порцией угля печи и, приткнув ноги к краю духовки, распахивала изрядно зачитанную книгу «Четвёртая высота», – мечта возвращалась. По воле героини книги, судьба которой волновала в те годы каждую девчонку. А как же?
            Во-первых, она храбрая и отчаянная: «Огонь, а не ребёнок, – жаловалась на малышку нянька, –  много вынянчила я ребят, а такого ребенка сроду не видала. Сладу никакого нет. Не приведи бог такого ребенка нянчить!».
            Во-вторых, Гуля была красивой девчонкой и снималась в кино. А ещё она побывала в Артеке и жила в большом городе. Вот уж кому повезло! А я обретаюсь тут, в маленьком шахтёрском посёлке, в глуши, где даже библиотеки нет – только в школе, и то хорошую книгу надо успеть отловить. И, наконец, Гуля Королёва стала героем войны!
            Школьные годы тянулись вверх, я взрослела, книга Елены Ильиной была основательно зачитана и отложена, а мечты об Артеке испарились, как неосуществимые. У меня появились новые любимые книги и герои, и детские мечты сменились на девичьи, когда я за полгода до вступления в комсомол услышала ошеломившую меня фразу: «Хочешь поехать в Артек?».
            
            
            – Хочешь поехать в Артек? – загадочно улыбаясь, спрашивает меня директор школы, едва я вхожу в его кабинет.
            Видимо, я выгляжу слишком ошарашенной, потому как  лицо его вытягивается:
            – Не хочешь? А я думал, ты обрадуешься. Нашей школе впервые выделили путёвку в Артек. На всю вторую четверть. И мы на педсовете единогласно решили послать тебя. Учишься блестяще, со всех олимпиад привозишь грамоты…
            Я прихожу в чувство, и голова моя оживает в истовых движениях, то согласно кивая, то отрицающе мотая подбородком:
            – Хочу! Очень хочу! Но меня не отпустят дома. У меня братья на руках, вы же знаете! Младшему всего два годика, а второй форменный охламон! За ними глаз да глаз нужен!
            – Ну, эту проблему мы решим, – облёгчённо выдыхает директор, – я поговорю с твоими родителями. В конце концов, это твой последний пионерский год.
            Он заглядывает мне в глаза, и, видимо, удовлетворившись их блеском, снова расцветает улыбкой:
            – Всё будет хорошо. Собирайся. В конце каникул тебе надо быть в Ростове. Там сбор ребят со всей области, и оттуда вы полетите в Симферополь, а дальше автобусом до места. Так что поторопись пройти медкомиссию…
            Получив на руки путёвку в сказку, я спешу выполнить приказ директора. И уже за дверью школы осознаю, что  впервые полечу на самолёте. Вдохнув всей грудью ноябрьской  остуды, я долго смотрю в занавешенное облаками небо.
            
            
            …Небо за окном объято пламенным закатом – и объятия эти жаркие и нетерпеливые. Эмоции уходящего солнца льются импульсивно и мокрой акварелью растекаются по небосклону завораживающе яркими разливами чистого цвета: бордо, охры, бирюзы, сини, фиолета, лилового и… всё! Десять-пятнадцать минут колдовства – и небосклон укутывается в плотный шёлк, на котором вспыхивают искры молочного жемчуга с мерцающими бликами. Волшебство, никогда не виданное мной раньше! Я с усилием  отрываю взгляд от неба – высокого и яркого, каким оно бывает только на юге – и пытаюсь вернуться в реальность. Где я? Ааааа! Я в Артеке, на занятиях в школе зимнего пионерского лагеря по имени «Верхний».
            Идёт третий урок, о чём-то, жестикулируя, рассказывает учительница литературы, а я никак не могу сконцентрироваться. Мысли мои витают вокруг мелькнувшего только что чуда, к которому мне не удаётся привыкнуть, хотя прошло уже две недели, как я приехала в Артек. Да и сам по себе тот факт, что я здесь, в знаменитом на всю страну международном лагере, кажется мне чудом...
            
            
            …Чудом в Артеке был каждый час, вернее, жизнь в нём была калейдоскопом чудес. Наполненные до отказа дни летели с небывалой скоростью. В свободное от учёбы время мы путешествовали по Крыму – и не только по его юго-востоку.
            Занятия в школе были сжатыми до четырёх дней в неделю по четыре получасовых урока по программе, рассчитанной на отличников, опросов не велось, знания проверялись через контрольные и сочинения. Остальное время было забито мероприятиями и экскурсиями: Гурзуф, Симферополь, Ялта, Никитский ботанический сад, Севастополь…
            Как же всё было интересно! Помнится, особо поразил моё воображение дворец Ливадия – сказочный белый замок над морем с дивным парком. Затаив дыхание, мы ходили по следам живших здесь царей и всё, абсолютно всё было прекрасно, удивительно и необычно. Ведь в то далёкое время телевизоры были дефицитом и редкостью, Интернета и в помине не было, и в зимние смены отдыхали, в основном, дети из провинций – потому, пока экскурсовод рассказывал об архитекторе Краснове, о знаменитостях, побывавших во дворце, о встрече Сталина, Черчилля и Рузвельта, пионеры украдкой изучали всё наощупь. И я, разумеется, тоже, несмотря на то, что многое видела в кино, да и тётушка с бабушкой каждое лето добросовестно «выгуливали» меня по музеям Одессы. Но тут, на природе и вживую всё было пронизано особым, волнующим духом.
            Кроме экскурсий бывали у нас и вольные, без присмотра, прогулки по огромной территории двухъярусного лагеря: под нашим «Верхним» лагерем располагался «Нижний», а правее него – «Лазурный».  Оба они работали только летом, поскольку ажурные павильоны их не отапливались. Достопримечательностью артековского парка считался стоящий на террасе напротив балюстрады Мемориал.
            
            
            …Мемориал представляет собой кусок гранита с привинченной к нему белой мраморной доской гласящей:  «Они были артековцами». В списке девяти увековеченных героев известные каждому советскому пионеру имена: Тимур Фрунзе, Иван Туркенич, Володя Дубинин и, конечно же, Гуля Королёва. Её имя я читаю вслух, как наиболее родное, ни сном, ни духом не догадываясь, что через десять лет поселюсь в областной столице изрытых фашистскими снарядами степей, где, взяв четвёртую высоту своей жизни, геройски погибла Гуля, и случилось это в ноябре 1942 года в котле Сталинградской битвы. Высота, носящая скромную метку 56,8 на карте войны, находится у самого Дона, в хуторе Вертячем, и стоит там почти такой же, как этот, артековский, камень с выбитым на чёрном мраморе именем «златокудрой дивчины, гарно спивающей «Катюшу». А севернее высоты 56,8, в хуторе Паньшино, под скромным обелиском покоится сама Гуля – идеал моего пионерского детства. И расположен этот мемориал всего в нескольких десятках километров от моего будущего дома, на который пока ещё нет даже плана…
            Но в этот момент я, не задумывающаяся ещё о неисповедимости путей Господних, и предположить не могу, каким непостижимым образом связаны пути и тропы, и встречи каждой судьбы. Я легко стряхиваю с себя грусть и наполняюсь радостью личной эксклюзивной свободы в часы, когда весь лагерь впадает в послеобеденный сон. Да, да! Это право мне удалось отвоевать. Как такое случилось?
            
            
            Случилось это на третий день по прибытии в лагерь, когда нас, пионеров, умытых и приодетых в единую артековскую форму, взвешивали для предстоящей отчётности об исправном оздоровлении. Скажу прямо: мой вес мне не понравился. Не сказать, что он был слишком велик, но мне он не понравился – и всё! И «оздоравливаться», увеличивая его в послеобеденном сне, я не собиралась. Категорически! А поскольку «спасение утопающих, дело рук самих утопающих», я помчалась к пионерскому доктору и выпалила ему свой протест – горячо и без обиняков. При этом в качестве то ли оправдания, то ли обоснования своего исключительного права не спать днём, я заявила, что ему придётся отвечать за мой лишний вес, и будет лучше, если я потрачу те два часа на спорт или на рисование стенгазет. Должно быть, моя «атака» была первой в практике доктора, потому как тот сдался довольно быстро. «Иди уж! Разрешаю…», – отмахнулся он от меня, как от осы. «А вожатой скажете, что это вы освободили меня от «тихого часа?» – закрепила я свои права. «Скажу, – хмыкнул эскулап, – иди, гуляй!». И я пошла, вернее, вылетела из кабинета под сдержанный смешок доктора.
            Надо сказать, что своё обещание он выполнил, и вожатая среагировала на этот инцидент не менее креативно: на первом же пионерском сборе она предложила мою кандидатуру в председатели Совета отряда. И ребята единогласно проголосовали «за» – а с чего бы они стали возражать, если мы ещё толком не перезнакомились?
            Тут замечу, что и мне пришлось изрядно покорпеть над стенгазетами и прочими поручениями вожатой, да и так называемым спортом заниматься. Тем паче, что яма с песком для прыжков в длину всегда была мне по пути, и путь тот стекал со склона горы – потому и преодолевала я его легко, на скаку и на бегу, пока предо мной не расстилалось вожделенное море.
            
            
            …Море дышит в небо и на каждом выдохе пытается сказать мне что-то важное. Может быть, про тайны горы Аю-Даг, так похожей на медведя, дремлющего, уткнув нос в лапы, погружённые в море? А таковых, как поведала нам вожатая, знакомя с лагерем, бессчётное количество, ибо копил древний Крым свои тайны и загадки сто тысяч лет. Или это скалы-близнецы по имени Адалары шепчут мне что-то, роняя слова в волны, когда те льнут к их подножьям? Хотят поделиться со мной секретами морского дна, усыпанного амфорами и другими свидетельствами врёмён античности? Всегда ли были эти «острова» необитаемыми? Какие корабли разбивались об острые скалы, или ждали попутный ветер за их «спинами»? Секреты, секреты, секреты…            
            Я смотрю вдаль, раздвигая мечтой прозрачную завесу ноябрьского воздуха, и лёгкая дымка на горизонте начинает колыхаться, оформляясь во вполне узнаваемый образ. Сердце моё обмирает от восторга: да это же «Секрет»! Галиот капитана Грэя! На нём он спешит к Ассоль – рвётся «к восхитительной цели; полный тех мыслей, которые опережают слова»! И несут его в устье реки Лилианы алые паруса…
            
            
            «Алые паруса»… Конечно, к тому времени я не просто прочла эту маленькую повесть Александра Грина – я почти всю её знала наизусть! Но о том, что и Каперна, и Зурбаган, и Лисс – да и вся страна, придуманная писателем, здесь, совсем близко от Гурзуфа – в Севастопольских бухтах – этого я не могла тогда знать. Но Ассоль, как и Гуля Королёва, прочно поселилась в моём сердце, и воображение наделило её вполне реальными чертами, весьма схожими с моими.
            Чуть позже, когда по повести Грина был снят фильм, я безоговорочно приняла образы своих героев, созданные Анастасией Вертинской и Василием Лановым. Но в том пионерском ноябре простор у моего воображения был необозримый, и, вглядываясь в нарисованный им белый корабль под алыми парусами, я, по обыкновению, принялась представлять себе Грэя – и мне стало смешно, когда в роли капитана моё дрессированное воображение вдруг подсунуло белобрысого и застенчивого эстонца Тыну...
            
            
            …Тыну приехал в Артек из Тарту и оказался единственным из группы эстонцев в шесть человек, кого я запомнила, поскольку держались ребята обособленно и между собой говорили только на эстонском языке. А со мной он общался в артековской изостудии – по-русски и очень активно, за что частенько получал «порицания» от своих. Мне же, напротив, такие моменты придавали фасону, и я гордо уводила сконфуженного Тыну за собой, в студию, где мы не просто «творили» рядом, но и учились друг у друга разным приёмам, тем паче, что у каждого была своя «специализация»: я лепила, а Тыну  работал акварелью. Он показывал мне, как покрыть сияющими звёздами влажное небо, а сам, затаив дыхание, следил за мои пальцами, вытягивающими из цельного куска глины фигурки пионеров, а то и памятник Шевченко. Творчество объединяло нас, эстонский акцент Тыну не мешал понимать друг друга, и мы ни разу не поссорились, а колючие взгляды других ребят из Тарту меня не волновали.
            В те далёкие годы, когда страна набирала силу и, что называется, матерела на глазах довольно быстрыми темпами, нам, пионерам из разных республик Союза, общающимся на русском языке, поведение эстонцев казалось странным, но не доставляло никакого дискомфорта. В нашем отряде семиклассников было 35 человек и, разобравшись, кто из каких городов, мы не затрагивали «национальный вопрос». Все мы были одним целым в насыщенной делами и смыслами жизни: учились, колесили по Крыму, смотрели концерты приезжающих к нам из Ялты артистов филармонии и цирка, слушали лекции и вместе горланили «Взвейтесь кострами, синие ночи!» у пионерских костров.
            И лишь перед самым новогодним карнавалом, на Празднике Дружбы, ребята принарядились в национальные костюмы из гардероба Артека – и это было так красиво и радостно для всех! Мы пели и водили хороводы, мы были едины и гордились своей многоликой страной…
            
            В ночь перед отъездом мне снится белый галиот «Секрет», летящий на всех парусах мимо скал-близнецов в будущее, и мы, машущие ему вослед пионеры, охваченные трепещущими на ветру алыми язычками  галстуков – а над всеми нами вьётся алый парус бегущего по флагштоку артековского флага.
            Грусть и радость во мне сливаются в алые струи и подобно родникам и рекам впадают в пылающую над морем рассветную зарю…
            

            
                ***

                Прекрасны вы, брега Тавриды,
                Когда вас видишь с корабля
                При свете утренней Киприды,
                Как вас впервой увидел я;
                Вы мне предстали в блеске брачном:
                На небе синем и прозрачном
                Сияли груды ваших гор,
                Долин, деревьев, сёл узор
                Разостлан был передо мною.

                (А. С. Пушкин)


            Эти строки вспоминаются мне на борту огромного белого теплохода «Абхазия», следующего по курсу Новороссийск – Одесса, когда тот приближается к Ялте. Я стою у поручня на верхней палубе и любуюсь надвигающейся на лайнер панорамой Крыма, а мысли мои порхают между стихами Пушкина и артековской сказкой, случившейся восемь лет назад.  В ту тёплую зиму нас, пионеров, возили в Ялту несколько раз – ведь она менее чем в получасе езды от лагеря – и полюбовались мы её достопримечательностями достаточно. Конечно, летняя Ялта намного привлекательнее ноябрьской, но всего за время стоянки мне не обозреть, несмотря на то, что та будет длиться шесть часов. А так хочется ухватить побольше впечатлений! И на Артек взглянуть и в море окунуться. Ладно! Вот сойду на берег там и приму решение! Отложив всё на потом, облегчённо вздыхаю и отдаюсь созерцанию панорамы.
            Думы мои переменчивы и легки, как морской ветерок, играющий ими и причёской. Не выпуская из вида ялтинский маяк, я вспоминаю весёлый отдых в университетском спортивном лагере «Лиманчик» в горах Абрау-Дюрсо, ночные купания под луной – и тут же вспархивает мысль о том, как здорово разнится Чёрное море у разных берегов. Скользнула – и полетела чайкой в Одессу…
            
            
            – В Одессу направляешься? – слышу я из-за спины вкрадчивый тенорок.
            Оборачиваюсь: морячок. Здешний, с теплохода – знаком мне уже этот блескучий, как горящие угольки, взгляд, который усиленно подогревал вокруг меня воду в бассейне, когда я там плескалась.
            – В Одессу. А что?
            – Багаж, вещи… – указывает матрос на приткнувшийся к борту пионерский рюкзачок, взятый на прокат у младшего братишки. – Зачем он тебе в Ялте? Стоянка шесть часов, можно полгорода обойти. Оставила бы в каюте.
            – Нет никакой каюты, – коротко отвечаю я, – у меня палубный билет.
            – А что так? Денег не хватило? – не сдаётся настырный собеседник.
            – Мест не было! – обрываю я беседу.
            Лицо морячка тускнеет, и я меняю гнев на «милость»:
            – Это допрос? Ты что, кэгэбист?
            – А у тебя море в глазах… – предпринимает отвлекающий манёвр, выуживая из меня улыбку, парень, и улыбается в ответ: – Не-а. Я Костя. Одессит.
            Во мне моментально просыпаются одесситка и чувство юмора:
            – Ага, понятно. Тот самый Костя? – иронизирую и, не дожидаясь ответа, напеваю: «Шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил…».
            – Так точно, это как раз про меня, – не собирается отнекиваться Костя. – А тебя как зовут?
            – Соня, – продолжаю я игру и песню: – «Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас, сказала Косте: «Все вас знают, а я так вижу в первый раз».
            – Самое то, – одобряет такой ответ новый знакомый и подхватывает мой рюкзак. – Спрячу его пока у себя. При посадке отдам. Жаль, что не смогу с тобой прогуляться. Вахта…
            Слегка опешив, гляжу ему вслед, но ни на минуту не сомневаюсь ни в надёжности матроса и его хранилища, ни в сохранности ненужного мне уже прикида морской дикарки, поскольку в Одессе меня ждут присланные посылкой городские наряды и денежный перевод  на новое путешествие….
            
            
            Путешествие по Ялте обдумывать не приходится, поскольку, едва оглядевшись на набережной, я вспоминаю, что все деньги остались в рюкзаке – и долго, до колик, смеюсь: ай, да Костя! Одним махом освободил меня от проблемы решать, куда мне направиться! Ну, нет, искать сего одессита, обшаривая весь теплоход, я не намерена! Где там у него «вахта», и сколько матросов с таким редким именем в команде – один Бог знает. Успокоившись, я принимаю ответственное решение отправиться, куда глаза глядят: Ялта везде хороша!
            Через два часа интерес к пешеходным прогулкам вытоптан до нуля, и я объявляю привал на пляже у самого причала. Отдых под боком у своего белого парохода, впитывая солнце и парной воздух возле бирюзового искрящегося моря, старательно, по первому требованию, обласкивающего молодое звенящее от усталости тело: что может быть краше? Ничего! Разве что вечерняя заря…
            
            
            Заря прыскает застенчивым румянцем, и море радужно сияет морщинками смеха. Теплоход послушно следует назначенному курсу на Южную Пальмиру, повернувшись левым бортом к спешащему в опочивальню солнцу. Лёгкий ветерок остужает пылающие щеки заката.
            Мы с Крымом расположились с наветренной стороны – по правому борту. Я кутаюсь в хрустящую свежестью простыню, принесённую Костей, и улыбаюсь вослед уходящему дню. Рюкзак вместо подушки, руки придерживают белый покров, тело не чует рёбер жёсткой лавки. Предстоящая радость встречи с родными разливается и густеет вместе с зарёй. Бессвязные мысли теряются в мерцании первых звёзд.
            Надо же… накормил, наговорил всякого… а только не будем мы гулять по Одессе, Костя… я ведь проездом…  заберу сестрёнку и помчим в Киев… а потом я улечу в Москву на преддипломную практику… и вообще я не Соня – я чайка пролетевшая мимо…
            Веки мои тяжелеют, и последним видением пробивается сквозь ресницы отражённый в лунном свете мыс Тарханкут: до свиданья, Крым, когда ещё свидимся…
            Не прозевать бы восход…
            

            


            Продолжение: http://www.proza.ru/2016/05/29/142








            Иллюстрация: коллаж автора