Отличник глава 34

Глава 34 Оплеуха

1
Приехали ко мне в гости Толя с Леонидом и подивились увиденному. И квартирой, и собакой, и Тамаркой, и Тонечкой. Все им очень понравилось.
Леонид только вошел, сразу же протянул Тонечке три шоколадные конфеты. Она поблагодарила его и сразу же вслух стала их распределять:
– Эту отдам папе Диме, эту – маме Томе, а эту – Дружку.
– Ох, как напрасно, – сказал Леонид. – я бы на твоем месте конфеты сразу же спрятал, а перед сном, лежа в теплой постельке, доставал бы их по одной и ел. И во рту сладко и сны бы хорошие снились.
– Но ведь так не хорошо, нечестно? – спросила Тоня у меня.
– Дядя Леня шутит, – успокоил ее я и с радостью принял одну из конфет.
Леонид не унимался, он сел на корточки, стал приглядываться к Тонечкиной улыбке и сказал:
– Принцесса, да у тебя уже постоянные зубы растут, а я-то думал, все еще временные. Так тебе же теперь сладкого нельзя. Только мыло, только щетка и зубной порошок. Кончается «беззаботная детская жизнь», скоро пойдешь учиться, а затем жениться, то есть замуж. Ну-ка, ну-ка, покажи мне зубы.
– Да ну тебя, – сказала Тонечка, засмеявшись, и закрыла рукой рот.
Тамарка собиралась идти гулять с Дружком и захватила с собой Тонечку. Мы остались одни в своей мужской компании. Устроившись на кухне, я достал водку, закуску, стали беседовать. Толя тогда увлекался Вейнингером. Всех женщин делил на две категории: мать и проститутка. И из своего пятиминутного наблюдения за Тамаркой вывел, что, несомненно, она относится ко второй категории. И если еще не стала проституткой, то обязательно в скором времени станет. Я, вспоминая ее яркие и откровенные рассказы, с ним и не спорил. Но при этом поймал себя на том, что сказанные им слова испортили мне настроение.
– Дим, а кто она тебе? – поинтересовался Леонид.
– Не знаю. Не думал об этом.
– Как это так? Живешь с такой красавицей под одной крышей…
– Да она еще ребенок.
– Ничего себе ребенок… Плохо, значит, твое дело, раз боишься.
– Перестань. Это Тонечкина сестренка, просто живет с ней, как нянька, как мамка, вот и все.
Только произнеся эти слова, я сообразил всю нелепость, всю искусственность такого положения.
– Понятно, – поспешил Леонид закончить разговор об этом, очень довольный тем, что дорога ему открыта и что ухаживая за Тамаркой, он не встанет у меня на пути.
Толя быстро захмелел и прилег в комнате вздремнуть часок-другой.
Тамарка вернулась с улицы без Тонечки. Тонечка осталась на улице с соседскими детьми. Дети Стаса Синельникова рассказывали ей наперебой современные сказки. Ситуация для ухаживания была самая подходящая. Тем более, что Тамарка, преодолевая смущение, все же пришла к нам на кухню, приготовила яичницу с сосисками, стала заваривать чай.
Леонид, не мудрствуя лукаво и до конца не отдавая отчета в своих действиях, стал перед ней кобелировать. У него сразу же изменились интонации. О чем бы он ни заговаривал, подтекст был один: «Вы мне нравитесь, Тамара, как бы нам уединиться». Он подбирался к ней все ближе и ближе, стал, не замечая того, сладострастно поглаживать ее по спине, стал что-то нескромное ей в самое ухо нашептывать. Тамарка не понимала, что с ним происходит, ее раздражало его поведение.
Я предчувствовал, что на этот раз отмычки Леонида к женскому сердцу не подойдут, замка не откроют. И я не ошибся. Совершенно неожиданно Тамарка встала и ударила Леонида ладонью по лицу. Сделала все это без видимого замаха, так, как будто ее этому научили в секретной разведшколе. Как-то очень умело ударила. Удар был нанесен снизу вверх и, судя по всему, был очень болезненным. У Леонида в один миг струями потекли из глаз слезы, а из носа – ручьями кровь.
После удара Тамарка от нас ушла и закрылась в ванной. Но перед тем, как в ванную зайти и запереться, она одарила и меня и Леонида очень красноречивыми взглядами. Я уже говорил, что ей подчас не нужно было слов, настолько была выразительна.
Обращаясь взглядом ко мне, она негодовала и упрекала за то, что я сидел, сложа руки, намекая на то, что ударить должен был я, а не она. На Леонида же смотрела по-особому, и я ручаюсь, это было посильнее удара. Смотрела так, как смотрела бы императрица на своего холопа, ее взгляд его просто уничтожал, испепелял. И тем был силен и страшен этот взгляд, что в нем не было и капли фальши, игры, кокетства, а была только голая правда, правда ненависти. И чем искреннее был этот взгляд, тем невыносимее было от него тому, на кого он был направлен.
Так на Леонида никто никогда не смотрел, и Леонид от этого взгляда весь сжался, стал жалким и маленьким. Слишком уверен он был в своей легкой победе, в слабой обороне, которая не выдержит натиска его сил. Слишком самонадеян. Чтобы спокойно и бесстрастно снести этот удар.
Я оказался в самом невыгодном положении, на меня свалили вину за случившееся и Тамарка и Леонид.
Я забегал, засуетился, положил Леониду на переносицу лед, завернутый в вафельное полотенце. Другим полотенцем стирал кровь со стола, с пола. Яичница с кровью получилась, так и не ели ее. Но в душе была какая-то радость. Не за то, что Леонида ударили, а за то, что ему сказали «нет». Мысли были даже о том, что теперь в нем начнется процесс возрождения. Вон куда меня занесло.
Леонид, между тем, очень долго не мог прийти в себя. Сидел, скукожившись, насупившись, как старый дед на приеме у зубного врача. Уже и кровь из носа не шла, и чай остывший выпил, а все еще находился под сильнейшим воздействием от случившегося.
– Ну, что с тобой? – утешал его я. – Знаешь, только не сердись. Мне кажется, что если бы ты в жизни получал больше оплеух, то стал бы самым великим человеком на земле.
– А так, – как бы продолжая мою мысль, сказал Леонид, – я превратился в вонючее животное с исключительно скотскими, низменными потребностями. Так?
– Нет. Пока не превратился, но все тенденции к тому.
– И на том спасибо. В молодости, говорят, надо жить так, чтобы было о чем вспомнить в старости. Спасибо, Дима, за гостеприимство. Модестовича не буди, пусть спит. Проводи меня, если можешь.
Разговор у нас по дороге зашел о Тонечке. Леонид окончательно пришел в себя, даже стал подсмеиваться надо мной, над тем, что я играю роль няньки.
– Если бы я себе завел такую воспитанницу, – говорил он, – то не иначе, как для того, чтобы вырастить и воспитать ее на свой вкус.
– Что-то я не понимаю тебя.
– А чего тут понимать. Вырастил бы послушную, во всем мне обязанную жену.
– Жену? – удивился я.
– Или любовницу, – поправился он, так и не поняв до конца смысла моего удивления. – А иначе я себе и не представляю отношений между мужчиной и женщиной.
– Она же не женщина, ребенок.
– Все равно. Ты должен всегда преследовать свой интерес. В каждом поступке должен быть смысл. Здесь, в твоем случае, не ясно ничего. Если бы я тебя меньше знал, то счел бы просто за идиота, но ты, конечно, не идиот, то есть я хотел сказать, что ты не просто идиот, а идиот с сердцем. Чем мне, собственно, и симпатичен, ибо сам я слишком умен и слишком бессердечен. Не обижайся на «идиота», пойми, не могу же я смотреть на мир твоими глазами.
2
На следующий день ко мне в институте подошел Азаруев и сказал, что Леонид его уполномочил получить с меня должок. В руках у Азаруева была длинная «портянка», а в ней, точно, как в бухгалтерской книге, все до единой копейки, потраченное на меня с момента нашего знакомства. О такой тайной бухгалтерии я даже и помыслить не мог. Леонид, в свой образ добавлял все новые и новые краски. Денежная сумма, за все эти годы скопилась, между прочим, не шуточная, но расстроила меня не она; ясно было, что у меня таких денег нет, отдавать мне нечем, а Леонид в деньгах не нуждался. Расстроил меня сам факт, то есть наличие этой бухучетности, просьба вернуть истраченное. Стало стыдно за Леонида. И надо же такому случиться, что вслед за Азаруевым ко мне подошел Тарас, который заехал в институт просто повидаться и в буфете мне рассказал одну занимательную историю.
Оказывается, еще до того, как ему начали давать деньги, он купил лотерейный билет и выиграл достаточную сумму. Достаточную для того, чтобы жить безбедно и писать. Но он не пошел получать эти деньги.
– Понимаешь, – объяснял он, – мне кошмары не снятся уже лет десять, а тут, как только купил билет, вдруг приснился. Да такой, что я всю ночь метался, кричал, понимал, что сплю, изо всех сил пытался проснуться и не мог. А как проснулся, уже знал, что выиграю, как знал и то, что эти деньги получать не пойду. Когда внимательно живешь, то очень хорошо знаешь, что можно, что нельзя, что позволено, а что противопоказано. Если предупреждают, а ты не слушаешься, значит, быть беде. Так что я всегда слушаюсь.
Я узнал судьбу этого билета, оказалось, что он цел и в силе, тогда я поделился с Тарасом своей печалью. Он с легкостью согласился мне билет отдать. Я потом долго размышлял о том, как много чудесного в нашей жизни и как заметно нами двигают неведомые нам силы. А мы все кричим на перекрестках, желаем заявить своеволие и мним себя, немощных, чуть ли не пупами земными.
Деньги я по лотерейному билету получил, но Азаруеву их не дал, поехал лично к Леониду. Я все еще надеялся на то, что это недоразумение, розыгрыш. Но Леонид подтвердил свою просьбу, переданную через Азаруева и при этом смотрел мне в глаза почти ласково. Тогда, не знаю, зачем, скорее всего, от смущения, я попросил Леонида написать на эту сумму расписку. Он, не спрашивая, совершенно не интересуясь тем, откуда я эти деньги достал, сел и написал расписку. Я, конечно, мог бы сказать, что знать ничего не знаю, взаймы денег не брал и отдавать не намерен. Но именно потому, что он давал мне деньги, не рассчитывая на возврат, а теперь, вдруг, попросил их обратно, и следовало ему их вернуть. Вернуть, во что бы то ни стало. Расписка была чем-то лишним, ненужным, но я как бы делил с Леонидом эту грязь, чтобы в тот момент, когда маятник его мировоззрения качнется в другую сторону, он не судил бы себя чересчур строго, не винил бы во всем себя одного. Что, по моему мнению, было бы для него просто невыносимо.
Когда я вернул Леониду деньги, то сразу не ушел. Он предложил мне куриного супа, и я как-то постеснялся отказаться. Молча съел тарелку, поблагодарил и только после этого раскланялся. На прощание Леонид сказал:
– Передай привет Тарасу, напомни, что срок уже заканчивается, – сказал Леонид, имея в виду оговоренный срок финансирования. Не он давал деньги, казалось бы, какое ему дело?
– Пусть стегает свою клячу, - продолжал Леонид, - Пегаса крылатого, погоняет одра изо всех сил. А то будет опять сторожем или кочегаром в бойлерной, где съедят не крысы, так клопы.
Как только двери лифта закрылись, и я остался один, я тотчас достал и разорвал расписку. До расписки мне нестерпимо стыдно было за Леонида, после того, как попросил ее написать, стало стыдно за себя.
Вот так я рассчитался финансово за Тамаркину оплеуху.