Место под Солнцем. Глава 20. Конец шторму

Очнулась Клементина в чужой постели. Открыла глаза, взглянула в окно – там по-прежнему царил сумрак. По-прежнему бились в стекло седые волны. И невозможно было понять, утро теперь, день или вечер.
Она двинула рукой. Коснувшись плотного, довольно жесткого меха, которым была укрыта, приподнялась, уселась на койке. Обнаружив, что на ней одна нижняя сорочка, вспыхнула.
Она вспомнила. Не все и не сразу. Воспоминания потянулись к ней обрывками, они менялись местами, неуверенно и не вдруг соединяясь в целое.
Клементина вспомнила, как пришла в себя в салоне – на руках у Рамболя. Тот укладывал ее на кушетку. Ее била дрожь.
Вспомнила, как исторг ее желудок горько-соленую океаническую воду.
За мгновение до того, как ее вырвало, Этьен Рамболь ловко наклонил ее голову, поддержал. Потом подал платок.   
И, когда она, прижимая кусок ткани ко рту, разразилась рыданиями, прижал ее к себе.
Она плакала от унижения и вернувшегося страха. А он гладил ее по мокрым, раскинувшимся по плечам, волосам.
- Ну, что за глупости, - шептал. – Прекратите сейчас же реветь. Все хорошо. Все в порядке. Скоро буря утихнет. Все забудется.
 Он говорил, а у нее не было сил отвечать. Но мысленно она протестовала – ничего не забудется! ничего не будет хорошо!

Она никак не могла остановиться, продолжала рыдать – горько, безутешно. Он отчаялся уговорить ее. Оставил, отпустил на время.
Здесь в ее воспоминаниях образовалась первая дыра. Клементина не помнила, как долго он отсутствовал и как скоро вернулся.
Помнила только крепкие руки, снова обхватившие ее за плечи и кружку, прижатую к губам. Она расцепила зубы. И он ловко влил в нее какую-то обжигающую жидкость. Она глотнула доверчиво. Глотнула – и закашлялась, задохнулась.
- Что это? – спросила, продышавшись.
Он не ответил, только снова поднес кружку к ее рту.
- Еще.
Она замотала головой. Но сил сопротивляться у нее не было. Рамболь влил в нее глоток, потом еще один. Остаток допил сам, поставил кружку на пол, у кушетки.
- Сейчас отпустит, - сказал ласково.

И в самом деле, скоро Клементина почувствовала, как тело ее стало невесомым, и в сердце не осталось страха. Только недоумение – где она и что теперь с ней?
Кружилась голова. Ее еще немного подташнивало, но все равно это было лучше… много лучше того, что было прежде.
Рамболь что-то говорил ей. Она что-то отвечала.
Потом… она дальше помнила совсем плохо - отрывочно и невнятно. Кто-то распустил шнурок корсета - ей стало легче дышать. Потом этот же кто-то освободил ее от мокрой одежды. Укрыл чем-то, укутал - и ей, наконец, стало тепло.

А потом она проснулась.
Клементина покрутила головой, провела рукой по покрывалу, поверх которого лежала, по подушке, по медвежьей шкуре. Все было сырым. Влажными были волосы, сорочка. И тем не менее ей было уютно… очень уютно под этим импровизированным одеялом.
Она вытянула шею, изогнулась слегка, чтобы взглянуть на пол, откуда веяло теплом. Там, сбоку, стояла наполненная углями жаровня.
 
И все же это нехорошо, неловко, неприлично. Она не может оставаться здесь – в чужой каюте, на чужой кровати.
Клементина поднялась. Ступила осторожно на пол, сделала несколько шагов по направлению к двери. Остановилась, посмотрела на ноги – чулки были на ней. Не успевшие просохнуть, они теперь оставляли на досках, по которым она ступала, влажные следы.
Клементина подняла одну из своих юбок, брошенных на пол. Прижала ее к груди. Вздрогнула, когда мокрая ткань коснулась кожи. Поджала пальцы – как будто это могло сохранить тепло. С трудом удерживаясь на ногах, - судно по-прежнему болтало, - подошла к двери и отворила ее.

Едва она появилась на пороге, Рамболь приподнялся на локте.
- Проснулись?
Клементина смотрела на него в растерянности. Он сбросил на циновки, покрывающие пол салона, шкуру с кушетки. И теперь лежал на ней, подперев голову рукой.
Прикрываясь, она подтянула юбку, которую держала в руках, к подбородку. Рамболь, скользнув взглядом по открывшимся ножкам, улыбнулся.
- Что вы здесь делаете? – спросила она, старательно игнорируя его улыбку.
- Отдыхаю. Капитан приказал присмотреть за вами и передохнуть немного, чтобы после – сменить его.
- Я долго спала, месье Рамболь?
- Не больше часа. Как вы себя чувствуете, графиня?
Поднялся, проговорил легко:
- Выглядите вы, по крайней мере, теперь гораздо лучше.
Она повела плечом, отступила на полшага.
- Это вы меня раздели? – спросила тихо.
- Я.
Услышав ее резкий вздох, Рамболь усмехнулся:
- Поверьте, я помнил о приличиях. Но, кажется, только хороший пинок теперь заставил бы вашу служанку выползти из ее убежища. Она вцепилась в обшивку и наотрез отказалась выходить. А оставить вас мерзнуть в мокрой одежде – я не мог. Так что выбора у меня, как видите, не было.

В его устах слово «приличия» прозвучало как-то чересчур иронично. И Клементина взглянула на него с укоризной. Он, впрочем, не обратил это никакого внимания. Продолжил:
- Боюсь, в Новой Франции ваша девушка будет вам обузой.
Клементина не ответила на это, последнее, его замечание. Что она могла сказать? Она ничего не знала о той жизни, что ее ждала, зато прекрасно представляла себе реакцию графа де Лоранса, когда он узнает, в какую неловкую ситуацию она опять попала.
- Мой муж… - начала говорить, опустив глаза.
Он подошел ближе, заглянул ей в лицо. Засмеялся.
- Не думайте об этом, графиня.
- Не думать?
- Ну, получу я еще пару раз по физиономии, - пожал плечами, - велика важность. Во всяком случае, на этот раз я сумею дать сдачи, - добавил шутливо.
Клементина улыбнулась.
- Мне бы не хотелось, - ответила, наконец, взглянув ему в глаза.
Он вздрогнул, отодвинулся, отошел в сторону, осознав, что от молодой и не вполне одетой женщины его отделяли теперь всего несколько дюймов. Отвернулся, проговорил в сторону:
- Вашему мужу придется когда-нибудь признать, что между той жизнью, к которой он привык, и жизнью вообще есть огромная разница. И не учитывать ее нельзя.   

Клементина кивнула, произнесла жалобно.
- Я хочу вернуться к себе.
- Это пока невозможно, мадам, - ответил Рамболь подчеркнуто учтиво. - Плотники только что заделали окно. Правда, пришлось ограничиться на время деревянным ставнем. Но внутри еще полно воды и там очень холодно.
Улыбнулся снова, замечая ее растерянность:
- Уверяю вас, капитан не будет возражать против того, чтобы вы выспались хорошенько в его каюте. Больше того, он на этом настаивал. Так что отдыхайте, графиня. И позвольте мне тоже немного поспать.
Он улыбнулся задорно.
– Осознание, что такая прелестная женщина дремлет в соседней комнате и без того не способствует спокойному сну. 
Его улыбка была такой очаровательной, что Клементина не стала притворяться, что оскорблена. Только покачала головой:
- Однако, что за речи вы ведете, сударь?
Рамболь рассмеялся.
- Не беспокойтесь ни о чем. Возвращайтесь в постель, мадам. И… - он развел руками, - не прислоняйте, ради Бога, к себе мокрые юбки! Это и неприятно, и совершенно ни к чему.

Уже вернувшись в каюту, завернувшись в шкуру и почувствовав, как благодатное тепло вновь обволакивает ее тело, Клементина вспомнила, что так и не спросила у Рамболя, где ее муж. Укорив себя - исключительно, чтобы успокоить совесть, - она снова заснула.

*

Оливье де Лоранс появился на рассвете следующего дня – серый от усталости и промокший до нитки. Гневаться у него не было сил.
Он пообещал Николь выгнать ее к чертовой бабушке, едва они сойдут на берег, бросил на Клементину неодобрительный взгляд, пробормотал что-то насчет ее способности создавать проблемы себе и другим, упал в койку и проспал добрых двенадцать часов кряду. Потом пробудился, встал и снова незаметно исчез. Так происходило все то время, пока длился шторм.

Вместе с понятным беспокойством, Клементину мучило любопытство. Она чувствовала, что муж ее переменился. В нем появилось что-то новое, основательное – так песок скрывает порой в своей глубине мрамор римских колонн, так под батистом вышитой рубашки обнаруживается однажды мускулистое тело закаленного бойца.
Клементине было странно видеть, с каким безразличием он, до сих пор демонстрировавший исключительную привередливость во всем, что касалось еды, съедал галеты, которые приносил им в каюту кок. Отправлял их в рот, запивал вином, иногда заедал кусочком-другим вымоченной в пресной воде солонины. Скользил слепым взглядом по ней и уходил – туда, наверх, где мужчины боролись со стихией.
К тому времени матросы, присланные капитаном, привели каюту в порядок: собрали воду, высушили все с помощью жаровен, заменили промокший матрас. Так что Клементина, которой довелось уже однажды пережидать день в чужой каюте и чужой кровати, имела возможность оценить это простое удовольствие – иметь на судне свой уголок.
За все время, пока бушевало море, Клементина ни разу не поднялась на верхнюю палубу – ей хватило впечатлений, полученных в тот первый штормовой день.

  *
 
Однажды, на второй день бури, она столкнулась в салоне с капитаном, явившимся туда в очередной раз, чтобы переодеться и отдохнуть. Увидев его, усталого, вымокшего до нитки, с темными кругами под глазами, она извинилась, заторопилась к выходу. Он остановил ее. Улыбнулся.
- Вы можете находиться здесь столько, сколько пожелаете, графиня. Все, что есть в этом помещении, - к вашим услугам.
Поклонился.
– Вы, наверное, скучаете? – спросил.
Она покачала головой.
- Нет, господин Моленкур. Разве теперь время скучать?
Он снова улыбнулся:
- Я благодарен вам, сударыня, за ваше терпение. А вашему супругу – за его стойкость и самоотверженность. Его помощь, равно как и помощь господина де Северака, необычайно важна теперь.
Она едва не бросилась ему от радости на шею. Удержалась.
- Я боялась, - прошептала, - что мы станем вам обузой, капитан.
- Я тоже боялся, - признался он, усмехнувшись. – Но мне следовало понимать, что друзья господина де Мориньера не могут быть обузой.
Моленкур желал услышать от нее подтверждение своей догадки. Она не отреагировала на его последние слова – то ли не расслышала, то ли не пожелала расслышать. Так что любопытство капитана так и осталось неудовлетворенным. Настаивать он не хотел, да и не имел права.

*

В таинственных глубинах сундука Клементина нашла настоящее сокровище - дневник какого-то моряка, ходившего в далекие северные земли. Все эти дни читала его, разбирала мелкий мужской почерк, путалась в терминах. И все-таки, несмотря на все сложности, дневник ее увлек – настолько увлек, что однажды, - к этому времени буря, наконец, утихла, - она не заметила, как в каюту вернулся Лоранс.   
Замер неподалеку, смотрел на ее склоненный к книге профиль, на тонкие пальцы, готовящиеся перелистнуть очередную страницу, на губы, которые она обкусывала в волнении.
- Что вы читаете? – спросил, наконец, потеряв терпение.
Она вздрогнула, оторвалась от исписанных страниц. Протянула ему раскрытый дневник. Он едва взглянул.
- Вы думаете там, куда мы теперь направляемся, нужны эти ваши книги? – скривил губы. – Оружие, сила, смелость – вот что нам потребуется.
- В самом деле? – удивилась она.
- Спросите у капитана. Нужны они были кому-нибудь из нас в эти пять долгих дней, пока бушевал шторм? В битвах потребны стойкость и мужество. В той же земле, которая скоро станет нам домом, нас только они и ждут.
Он уселся на койку спиной к ней, слуга его взялся стягивать с него сапоги.   
- Но, - возразила она тихо, - спросите у капитана, где бы мы все были теперь, если бы он в свое время не читал книг. Если бы не умел обращаться с компасом, если бы не знал, как определить курс, как сориентироваться по звездам, как избежать опасностей в море…
- Откуда вы все это взяли? – он обернулся недовольный.
- Пока вы спасали корабль и наши жизни, - она улыбнулась мягко, - я много читала.
Лоранс пожал плечами.

*

Когда шторм утих, а море успокоилось, - случилось это на пятый день, - Клементина, дождавшись, когда Оливье де Лоранс, наскоро перекусив, отправится наверх, выскользнула вслед за ним.
Зрелище, представшее перед глазами молодой женщины, заставило ее охнуть и зажать ладонью рот.
Несмотря на то, что с самого рассвета команда занималась исправлением нанесенных стихией разрушений, судно выглядело ужасно.
По всей палубе валялись какие-то обломки. Остатки бочек, расположенных прежде на палубе, болтались, запутавшиеся, в носовых цепях.
На месте фок-мачты виднелось кое-как заделанное деревянными щитами отверстие. Оставшиеся мачты были голы, как съеденные короедом деревья, – ни листика на ветвях, ни клочка материи на реях. Напрочь были снесены кормовые поручни, местами разбит фальшборт.
Клементина не знала, что совсем недавно, накренившись, а затем и обрушившись на палубу, фок-мачта едва не перевернула судно – только смелые и слаженные действия команды спасли корабль от затопления. Мачту обрубили, пробоину, ощерившуюся деревянными обломками, заколотили. Но все это были временные меры. Теперь предстояли работы по восстановлению.
С самого рассвета, едва позволило море, плотники пытались закрепить фальш-мачту, однако до сих пор им это не удалось. Печальная картина разрушений усугублялась не слишком приветливыми лицами моряков, уставших от долгой борьбы со стихией. 

Завидев ее, с капитанского мостика сошел Этьен Рамболь. Подошел к ней, улыбаясь. Поздоровался, склонился.
Она распахнула глаза ему навстречу.
- Какой ужас, господин Рамболь! Что сталось с нашей «Целестиной» !
Он оглянулся, легкомысленно мотнул головой.
- Дайте нам день-два, графиня, – и вы не узнаете девочку.
- Неужели это все можно восстановить за пару дней?
Он кивнул - конечно. Не сказал: при условии, если эти самые два дня подарит им природа.

На самом деле, дела обстояли не слишком хорошо. Они и так шли с опозданием. Шторм же, нанеся судну все эти разрушения, не только задерживал их теперь, вынуждая заниматься ремонтом, не только отбросил их с курса, - вернуться на курс при иных условиях, было бы сложностью невеликой, - но всей совокупностью обстоятельств, сделал плаванье заметно более опасным, чем всегда.
Они вот-вот должны были приблизиться к широтам, где в это время года кораблям угрожают сразу два противника – бури и плавающие льды. Даже только снаряженному кораблю бой с этими двумя врагами одновременно дался бы непросто. Для них же опасность была теперь несоизмеримо больше.
Но он, конечно, не стал ей всего этого говорить.    

*

Ее с некоторых пор беспокоила тошнота. Поначалу Клементина думала, что дурнота, заставлявшая ее бледнеть и судорожно хвататься за ночную вазу – следствие качки.
Однако море успокоилось, а дурнота не проходила. Она наваливалась на нее по утрам и в обеденные часы.
Однажды ей стало плохо, едва она присела за стол в салоне капитана. В каюту, одетый по-праздничному, вошел сияющий кок, - это был первый день, когда после почти недельного шторма, появилась возможность приготовить полноценный обед. И все на судне сегодня были довольны и радостны.
Когда на столе появилось блюдо, наполненное кусками великолепной отварной баранины, Клементина вдруг почувствовала себя так плохо, что, позабыв о приличиях, выскочила из-за стола, зажав ладонью рот.
Потом долго лежала, не в состоянии изгнать из памяти приторный, сладковатый запах мяса. Николь крутилась вокруг – клала ей на лоб смоченную уксусом тряпку, подавала воду, держала за руку. А Клементина боялась взглянуть на служанку, чтобы не поплыло все снова, не закружилось, не подступило к горлу. 

*

- И давно вас беспокоят подобные симптомы?
Клементина вздрогнула – она не слышала, как он вошел. Распахнула глаза.
- Не очень, - ответила смущенно. – Неделю. Может, чуть больше.
Разглядев в лице мужа напряженность, испугалась:
- Что-то не так? Вы думаете, я заболела? Отравилась?
Он покачал головой, скривил губы в усмешке.
- А вы утверждали, что чтение делает человека умнее. Я пока этого не заметил.
- Вы смеетесь! - возмутилась она. – Что смешного в том, что мне нехорошо? Я не понимаю.
 - Я вижу. – Он присел рядом. – Вам не приходит в голову, что, возможно, вы беременны?
Клементина смотрела на него изумленно. Покачала головой.
Губ Лоранса коснулась улыбка – по-прежнему ироничная, но уже смягченная тенью внезапно охватившей его радости.
- Я припоминаю, как однажды вы смело утверждали, будто знаете об интимных сторонах жизни много больше, чем глупые, трусливые девицы, живущие при дворе.
- Когда?
- В конюшне, когда жеребилась ваша замечательная кобыла.
Она вспомнила.
- Я говорила? Ах, да! Я говорила. Однако я не слышала ничего прежде о том, что беременность сопровождается тошнотой. Во всяком случае, моя Звездочка никогда на это не жаловалась.