рассказ о том, как скиталец вернулся домой

Между огромным фикусом было небо. Между огромными домами были огромные ветки. Между огромными ветками были огромные дома. Такая вот закономерность этого, казалось бы, огромного мира.
Между огромным небом и между огромной землей сидел я, не огромный, в своем двухкомнатном доме с не огромными окнами и с не огромными перспективами на не огромное счастье.

В моих руках были куски мокрой земли. Все, что ломалось ...я ломал, а что не ломалось...я не любил. Дверная ручка, кран в ванной, окно в спальне, дверца в морозильную камеру, ложка для обуви, розетка. Я ломал все.

Я ломал свои и чужие руки, когда был моложе. Я ломал свою и чужую жизнь, когда стал старше. С той поры я медленно погибал.

Сейчас мне осталось ломать только то, что не так уж и страшно ломать. Остальное ломают другие. Самые страшные поломки в моей жизни уже произошли.

Кто хоть на несколько ступеней поднялся к богатству, тот даже закат и рассвет принимает как нечто само собою разумеющееся, но я стоял внизу , и у меня не было таких проблем, у меня не было ничего и кусок чернозема в правой руке.

В молодости я считал, что неведение- это не постыдно, наоборот...неведение - это единственная возможность счастья на этой земле. Меня предали. Неведение прошло. Началось действие. С этого дня я начал ломать чужие руки. Я злился. Руки ломались и у меня.

Становясь взрослее, я понял, что смирение- это не постыдно, смирение- это единственная возможность быть счастливым. С этого момента я начал ломать свою и чужую жизнь. Руки оставались целыми.

Я вышел на улицу подышать и заодно выкинуть остаток моей оконной жизни к чертям. Я всё еще не научился пересаживать цветы. Я всё еще не полезен этому миру. Рабская покорность.

Мир- есть глаза, и они медленно закрываются, как закрываются глаза смиренных. Скажу больше, они уже почти закрыты, просто я противился это признать. Мир отказался смотреть на нас, а я отказываюсь смотреть на мир. Растения отказываются жить на моем окне...и я легко от них отказываюсь. Горшок разбит. Фикус в урне. Мы уродливы до мозга костей. Я подчинился этой воле.

На улице тишина, как перед началом чего-то важного. Я смотрел на дно урны, вытирая об себя остатки чернозема. На рубашке в форме моей руки отпечатался кусок нашего сломанного мира.
Я вернулся домой и замочил её в мыльной воде. Отстиралась.