Но то был сон...

«НО, ТО БЫЛ СОН…»
(рассказ-эссе)
     «Олим»…В Израиле все знают, что означает это слово. Это евреи, которые приехали на постоянное место жительства из различных стран мира в Израиль. «Оле хадаш» ; вновь взошедший, чуть ли не вознёсшийся на свою «историческую родину».
     Раньше большинство олим ехало в Палестину по религиозным соображениям. Это люди, читавшие религиозные книги – Тору, ТАНАХ, завещанные им Б-гом, как они полагали, считая потому, что их место там, и только там, на Святой Земле Ветхого Завета.
      Сколько веры, сколько упрямства было в них, сколько молодых сил вложено было в эти камни, пески, колючки! Они ехали, везли с собой маленьких детей, оставляли их на целый день в «садиках», в палатках, где насаждалась железная дисциплина, где и детям, и родителям внушали, что им совсем не нужно видеться… Родители корчевали пни, выворачивали валуны, выращивали хлеб, виноград. Одни покупали хорошую землю за границей, везли её в Палестину пароходами, другие собирали деньги по всему миру на поддержку общины в Палестине. То один, то другой миллионер из сочувствия и по идейным соображениям покупал участки в Палестине, где трудилась горстка евреев, одержимых мечтой о клочке своей земли.
      Они выжили, несмотря на то, что этот уголок земли на берегу Средиземного моря со всех сторон окружён врагами.  Сгоревшие основы допотопных машин и по сей день стоят на обочинах дорог своеобразными памятниками, символизирующими стойкость этих людей.         После тяжёлой и непривычной работы на земле, евреи зажигали свечи, надевали очки и читали молитвы, глядя в толстые книги в кожаных переплётах. Молодёжь слушала слова благодарности Богу на незнакомом языке и мечтала о белых домах, о стройных пальмах, о дивных цветах. «Барух ата Адонай…»
      А потом горел костёр, и тихо, тихо играл скрипач. Что он играл? Этого он и сам не знал. Наверное, то, о чём пело его сердце, полное надежды… а черноглазая девушка, пряча под фартук свои потрескавшиеся ладошки, подсаживалась к нему поближе, смотрела в глаза, вздыхала. Часто налетали на хлипкие палатки ветры, полные мелких частичек песка – пыльные бури, иногда зависал зной, хамсин, как это явление называется. Тогда темнело даже днём, затем, спустя несколько часов или даже дней, небо становилось апельсиновым, потом жёлтым и, наконец, белым, когда песок и пыль начинали рассеиваться. Воздух всё ещё был горячим, на раскалённых камнях можно было выпекать лепёшки, как пекли их века назад, когда евреи вырвались из египетского рабства.  И только потом вдруг становились видны голубые промоины на небе, настоящие белые облачка, часто, перламутровые, похожие на рыбьи чешуйки… 
       Когда же были построены первые бараки с маленькими окошечками, обтянутыми ситцем, слышались по ночам мелодичные переклички, свист крупных птиц.
    «Почему они не спят?» – спрашивали дети.
    «Они не спят, как наш часовой, они охраняют наш дом».
       Звёзды висели низко, низко, а молодой месяц шаловливо опрокидывался на спину и качался, как лодочка… Так казалось детям. Евреи продолжали прибывать в Землю Обетованную, несмотря на непрекращающиеся войны, смену завоевателей. Некоторые из них погибали, едва ступив на берег от пули или ножа. Было время, когда вновь прибывших загоняли за колючую проволоку, а потом отправляли обратно теми же пароходами, которыми они прибыли вместе с их многочисленными детьми и тюками. Они плакали, стоя на палубе, в тесноте, как скот и смотрели на землю,  куда так и не смогли попасть. На эту вожделенную землю, где реки не несли ни молока, ни мёда, да и рек, по сути, не было, так, один-два ручейка. На берегу стояли сухие и чёрствые люди в пробковых шлемах – англичане, хозяйничавшие тогда в Палестине. Они не слышали криков, не видели слёз. Они выполняли приказ.
       Не слышали криков и не видели слёз и фашистские звери, убивавшие евреев миллионами, сжигавшие их живьём, не жалея ни женщин, ни стариков, ни младенцев. Они тоже выполняли приказ… Вот тогда, после страшной Катастрофы Второй мировой войны, катастрофы, пережитой целым народом, возникло государство Израиль – страна для тысяч гонимых, искалеченных людей, запуганных, затравленных, униженных. Выжившие в бойне везли в Израиль самое дорогое, что у них было – своих детей.
       Дети росли и крепли в лишениях, бесконечных войнах, отстаивая право на существование  родной для них страны, жертвуя собой во имя её свободы. Государство, которое со всех сторон окружают враги, должно быть сильным. И израильтяне всегда считали своим долгом, самой священной своей обязанностью защиту отечества. Теперь уже подросшие дети учили прибывающих взрослых родственников незнакомому языку ивриту.
      Ценой огромных усилий удалось спасти тысячи эфиопов с еврейскими корнями, которые погибали от засухи и голода и тех, которые не могли достичь Израиля, отрезанные наводнениями. Удивительные существа заполнили города новой страны. Чернокожие евреи с европейскими лицами, женщины с длинными волнистыми волосами. Шоколадные, бежевые, ванильные стройные красавицы – эфиопские девушки. Дети с огромными чёрными глазами, старики с посохами и седым ёжиком волос на шоколадной голове. Матроны, расписанные татуировками и кутающимися в белые марлевые ткани с золотой каймой.
       Потом поехали «русские», те, что обитали раньше в бывшей «Империи зла», в Советском Союзе». Эти в большинстве своём, ехали не «куда», а «откуда». От голода и гонений, разуверившиеся, мечтающие хоть где-то найти свой угол. Оторванные за годы советской власти от еврейских корней, попав в израильскую синагогу впервые, пригубив красного вина, они не могли сдержать слёз, так как в их душах просыпалось что-то родное, забытое
       – Ханыке гелт, – мне бабушка всегда давала мелочь в эти дни...
       – А моя бабушка пекла треугольные пирожки с маком на Пурим, она называла их «Амыне ухо», – вспоминала другая женщина.
       – И я помню, это «Ументаш»,  так у нас говорили,  а ещё я в детстве ела самодельную мацу, –  вытирая слезящиеся глаза, вспоминала старушка. – Маца была тоненькой, твёрдой, но так вкусно было её грызть…
       В республиках распавшегося Советского Союза было почти невозможно выжить. Пенсия не позволяла старикам оплатить жильё и коммунальные услуги, а нужно было ещё помогать детям, которые не могли найти работу…
       Вот так и Соня, которой недавно исполнилось шестьдесят лет, решилась наконец-то поехать в Израиль. Оставляя за собой, под крылом самолёта мириады огней в большом городе, где она родилась, Соня тихонько плакала от того, что покидала могилы ли след, или пепел своих погибших предков. Но когда самолёт приземлился в аэропорту им. Бен Гуриона, и пассажиры зааплодировали, Соня увидела высокие пальмы, белые дома, дивные цветы. Прилетев из страны сырой и тёмной зимы, она подумала на миг, что попала в рай.
       В светлом зале, где нужно было оформлять документы и ожидать транспорт, на котором бы развезли людей по различным городам, бесплатно давали прибывшим людям кофе, булочки, соки. Соня пила сок и вспоминала подругу Фиру, оставшуюся на родине.
        Фира два раза в неделю получала бесплатные обеды в еврейской общине. Когда на стол ставили тарелку с хлебом для всех, старики расхватывали куски, чтобы поесть сегодня и ещё унести домой, на завтра – хлеб, суп в баночке, соевые биточек, который на вкус «ещё лучше мясных», как говорила Фира. Она всегда рассказывала Соне, как их хорошо кормят.
       «Я сегодня поела кусок селёдки, такой большой, потом салат из свеклы, половинку супа и котлету, а на третье – кофе с молоком. Представляешь себе! Вторую котлету я положила между двух кусков хлеба – и в кулёчек. А половинку супа – в баночку. У меня и завтра будет обед».
        Соня прилетела к сыну, который приехал в Израиль на год раньше её. Он снимал квартиру в приморском городе. Соню бесплатно привезли, её Игорь вышел на улицу, чтобы встретить маму. Поцеловались, сын подхватил сумки, а Соня помахала рукой попутчикам в отъезжающем автобусе.
       – Какое счастье! Вот мы опять вместе, – сказала Соня Игорю.
       Квартира ей очень понравилась, такая большая гостиная, не меньше пятнадцати метров! Спаленка, да ещё кухня и балкончик. Когда немного позднее вышли с сыном на улицу, Соня увидела огромный зелёный ящик, где лежали овощи: зелень, вилок цветной капусты, немного примятые помидоры.
        – Что это? – спросила она.
        – Мама, это мусорник.
        – Но там же хорошие овощи и батон, я видела!
        – Мама, это мусорник, повторил Игорь.
        – Я могла бы сделать томат из этих помидор!
        – Мама, я тебя умоляю! Идём, не смотри туда. Это – мусорник!
        – Но из этого ящика можно питаться целый месяц!
        – Мама…
        Соня нехотя пошла за сыном, оформлять документы и мысленно она уже писала Фире письмо, в котором делилась тем, что поразило её больше всего. Нет, она не писала бы о пальмах, не о высоких белых домах, даже не о море, которое синело за коттеджами, она написала бы об огромном ящике, полном овощей и хлеба… Но Соня понимала, что такого письма она не напишет и не отправит. Ей и так завидовали, что она уезжает, что она – еврейка. Почему они не завидовали раньше, когда её не приняли в институт с серебряной медалью, когда она не могла найти работу или тогда, когда фашисты расстреляли всех её родных, не успевших эвакуироваться?!
        В Министерстве, куда они пришли с сыном, Соня показала свои документы, свидетельство о рождении, по совету сына вернула себе имя, данное ей родителями при рождении – Сара. В Советском Союзе просто неприлично было жить с таким именем. Теперь она вспомнила мамин голос: «Сарочка!» Как это было давно! Несытое, а порой и страшное время, но дети были счастливы. Пирожки с пшеном – предел мечтаний. Ах, как она любила эти «кнышики», как их называла бабушка… Возвратились домой.
       - Теперь это мой дом?
        Сын ушёл на работу, на вторую смену. Зашла соседка, и Соня обрадовалась, что будет с кем поговорить по-русски. Ох, она забыла, что снова стала Сарой.
        – А я – Валя, – представилась соседка, – мы из Сибири, я  русская, а мой дед, Ицик, еврей. Мы тут уже два года живём. У меня в Сибири шестеро детей, восемь внуков. У старшего внука нет матери, я его вырастила, сынова жена выбросилась из окна. Ох, и ревнивая была! Но как же я, милая, скучаю, переживаю. Теперь вот этот дед, Ицык, он хочет вызвать своих детей, уже документы оформил на шесть человек – его сын с женой, их старшая дочь с мужем и девочкой, ещё младший мальчик, ему четырнадцать лет… Я же у него вторая жена, а дети его от первой! Эх, Сарочка идёмте ко мне по-соседски по рюмочке выпьем!
      – Ой, простите, я не пью.
      – А разве я пью? Так, за знакомство по рюмочке.
      – Как хорошо, что вы говорите по-русски, – расчувствовалась Сара за столом.
      – Да тут по-русски все говорят, весь наш дом, и в магазинах, и на рынке. Да вы ешьте, ешьте, Сарочка, холодец вкусный – тут и курятина, и свинина...
      – Ты  туда не ходи, мам, – сказал ей вечером сын со смехом,  когда возвратился с работы,
– сопьёшься. Лучше познакомься с соседкой ниже, со второго этажа, с Цилей. Она тебя в синагогу поведёт.
      В эту первую ночь в новой стране Сара спала как убитая. То ли водка подействовала, которую она не пила уже много лет, то ли усталость взяла своё, а только сон был крепким, без сновидений. У сына был приёмник, и когда утром он уже собирался уходить на работу, он настроил матери радио на музыкальную волну, чтобы не скучала. Сара заперла двери и услыхала объявление на непонятном языке, а потом зазвучали чудесные слова на чистом русском. Пел мужчина, да так нежно и грустно:
                И у меня был дом родной,
                прекрасен он…
                там ель качалась надо мной…
                но, то был сон.

                Семья друзей жива была.
                со всех сторон
                звучали мне любви слова…
                но, то был сон…

      Сара не знала, что это романс Рахманинова на стихи Плещеева, но она вдруг расплакалась, сама не понимая, почему. Ведь у неё фактически никогда не было дома, который она могла бы назвать родным, никогда не было ели, которая качалась бы над ним, ничего не было… Только коммуналка, соседи, скандалы, дети, кошки, тараканы… Но то был сон…
  ЭПИЛОГ

      Прошло время. Сын служил в армии, где особенно сдружился с эфиопом Ави. После окончания службы остались парни друзьями. Ави часто заходил в Саре с Игорем домой, мать всегда угощала товарища сына. Она уже не спрашивала как когда-то: «что у тебя общего с ним?» Ави был высоким, красивым, вежливым. Он всегда говорил Саре: «Шалом, има!» (Мир тебе, мама!) А эта ослепительная улыбка!
   Потом призвали резервистов во время очередного конфликта с палестинцами. И Игорь с Ави пошли на целый месяц в армию. У обоих – мобильные телефоны, береты под погонами, автоматы, дулом вниз.
   - Не волнуйся, мам, – прощаясь, говорил Игорь, – ничего с нами не случится! Я буду регулярно звонить.
         А Ави поцеловал ей руку, так галантно, и засмеялся.
         Осталась Сара одна в квартире, в замечательном районе, куда недавно переехали. Она очень волновалась, не отходила от приёмника, слушая последние новости на русском языке. Она оплакивала погибших солдат, пробовала даже молиться, как умела. Игорь звонил, но эти звонки всегда казались неожиданными и страшными. Сара хватала трубку, руки её дрожали.
      Так случилось и в этот раз. Услышав голос сына, она закричала:
     - Что у тебя, сынок? Что случилось?
     - Всё в порядке, я скоро вернусь домой, уже в городе.
     - Нет, нет, я же слышу, что-то не так. Сынок, что случилось?
     - Мама, я еду, всё расскажу дома.
     - Нет, сейчас, прошу тебя. Ты ранен?
     - Мама, Ави погиб…
     - Нет, нет! Вы же всегда были вместе. Где же ты был?!
     - Я был рядом с Ави, мама.
     - Господи… Сара положила трубку. Потом выключила музыку. Стало тихо, тихо. Ей вспомнился один из первых дней в стране и тот прекрасный романс – «Но, то был сон».
     Она подумала: «Боже, зачем ты сделал это? Такой мальчик! За что? Вся жизнь – сон. Лучше бы не просыпаться!»