Место под Солнцем. Глава 23. Опала

- Вы спятили?!
Эту короткую фразу Филипп де Грасьен повторил уже несколько раз. Мориньер молчал. Потягивал вино из высокого хрустального бокала. Ждал, когда эмоции оставят друга, чтобы разговор получился хотя бы сколько-нибудь осмысленным.
- Ответьте же, наконец, что на вас нашло? – воскликнул Филипп.
Он поднялся, поставил свой бокал на каминную полку.
- При вашем имени у его величества делаются приступы зубной боли, – граф де Грасьен прошелся по комнате, выглянул в окно, снова вернулся к креслу, встал напротив. – Я, право, не знаю, ради чего вы затеяли эту войну с королем. Разве результат ее не очевиден?
Мориньер поднял голову. Посмотрел на друга с улыбкой.
- Далеко не очевиден. Разве вы сами этого не видите?
- И вас ни в малейшей степени не беспокоит, что вас ждет?
- Конечно, беспокоит, - ответил Мориньер снисходительно, как будто объяснял глупцу то, что и так было ясно без слов.
- Так какого же черта?.. Кто вам Фуке? Брат? Друг? Ни то, ни другое. Он знал, на что шел, когда упорно равнял себя с его величеством. Во всяком случае, должен был знать! Какое ко всему этому вы имеете отношение?!
Мориньер досадливо дернул плечом.
- Что вы желаете от меня услышать, Филипп? Отчего я не промолчал в тот день? Ну, считайте, что я не сдержался. У меня не достало сил.
Филипп замер. Засмеялся недоверчиво.
- Вы не сдержались? Вы?? Кого вы хотите обмануть?
- Сядьте, Филипп, - устало махнул рукой в сторону кресла Мориньер. – Вы пришли. И я рад вас видеть. Но я совсем не желаю возвращаться к тому проклятому дню. Было – и прошло. Расскажите лучше, что теперь делается при дворе?
- Не возвращаться к прошлому? – Филипп де Грасьен усмехнулся. – Это совсем не просто. Вам разве не интересно узнать, как герцог де Жевр восстанавливал запятнанную репутацию? Вы покинули нас тогда, а мы вынуждены были наблюдать чудовищный спектакль. Он рыдал, как дитя. Отвратительное зрелище! Стоял на коленях. Всхлипывал, лобызая руки его величества. А Людовик, - вы не поверите! – все уговаривал и уговаривал его успокоиться, поглаживал по голове. Окажись я на месте его величества, я ни за что не позволил бы длиться этой дурацкой сцене. Тем более – касаться моих рук мокрыми губами. Фу! Меж тем из роли несчастного страдальца де Жевр не может, кажется, выйти до сих пор. При встрече с его величеством, герцог принимает такой болезненный вид, что я, признаюсь, всякий раз боюсь, как бы он снова не разрыдался. Над нашим маршалом и теперь потешается весь двор - хотя прошло уже добрых две недели.
- Поистине, Людовик приблизил к себе в последнее время забавных людей, - улыбнулся насмешливо Мориньер. – Окружить себя слабыми, чтобы казаться сильнее – не слишком ли легкий способ?

Он налил еще вина графу де Грасьен, потом распорядился насчет ужина.
- Вы ведь не откажетесь поужинать с отверженным? – спросил. – Все равно, если станет известно, что вы меня посещали, ваше имя будет навсегда опорочено. Так хотя бы отведаете великолепных блюд, которыми балует меня Агнес.

Мориньер рассмеялся легкомысленно. Филипп де Грасьен даже не улыбнулся. Он категорически не находил поводов для веселья. Кроме того, он никак не мог отделаться от ощущения, что его друг не до конца с ним откровенен. И это его раздражало.

*

И в этот раз, как и всегда, Мориньер был готов слушать. При этом никакого особенного расчета на сведения, которыми делился с ним Филипп, он не делал. Его друг был слишком ленив, чтобы замечать неочевидное.
Но кое-что из рассказанного Филиппом, соединенное с информацией, полученной из других источников, вполне могло при случае Мориньеру пригодиться. Поэтому он слушал внимательно. Кивал, поддакивал, задавал вопросы. Временами останавливал друга, не позволяя ему отойти от заинтересовавшей его темы, незаметно выспрашивал подробности.
- Вы очень меня развлекли, Филипп, - сказал, когда пришло время прощаться. – И мне было необычайно приятно ваше общество. Надеюсь, у вас не будет из-за меня проблем.
- Если в самое ближайшее время я не затею ссору с Кольбером – наверняка нет, - воскликнул де Грасьен, принимая шпагу и плащ из рук дворецкого. - Признаться, в последние дни у меня чешутся руки придушить этого негодяя. Он так отвратительно улыбается!
- Улыбается? – недоверчиво двинул бровью Мориньер. – Прежде это было так ему несвойственно! Неужели падение господина Фуке превратило нелюдимого буржуа в галантного, приятного в общении кавалера?
Мориньер поддержал этот разговор скорее по привычке, чем из действительного любопытства.
Ответ Филиппа, однако, показался ему интересным.
- Боюсь, что гораздо более его радует ваша отставка. Видите ли, падение Фуке Кольбер готовил много месяцев, вы же своей, как вы говорите, несдержанностью преподнесли ему неожиданный и весьма дорогой подарок. Эта улыбка впервые расцвела на его лице, когда он сообщал Людовику о том, что вы покинули Нант, едва выйдя за ворота замка герцогов Бретонских. Такая поспешность показалась Кольберу подозрительной, о чем он и не преминул сообщить его величеству.
- Что же в том странного? – спросил Мориньер с видом бесхитростным. - Его величество приказал мне убираться. Я в точности выполнил его приказ.
Филипп кивнул.
- Людовик, в сущности, ответил так же. Но нахмурился. И, поверьте мне, дорогой Жосслен, он не оставил вашу неожиданную смиренность без внимания.

*


Сразу после ареста суперинтенданта ему, Мориньеру, в самом деле, пришлось торопиться.
Покинув дворец, он направился в гостиницу «Анна Бретонская», переговорил со своими людьми и тут же отправился в Париж. Он очень спешил. Так спешил, что едва не загнал двух великолепных  жеребцов.
Хорошо, что у него была возможность время от времени менять лошадей.
Постоянно держать подставы на главных дорогах Франции было накладно, но, - если принять в расчет его частые риски, - весьма полезно. Мориньер убеждался в этом не однажды.
 
И в тот день наличие сменных лошадей позволило ему выиграть время.
Он должен был успеть до того, как люди короля явятся в дом Фуке. А в том, что это произойдет очень скоро – можно было не сомневаться. Поэтому, едва появившись на пороге гостиницы, он отправил Рене - к Жаку Обрэ, ожидавшему Фуке на своей фелуке, еще одного слугу - к маркизе дю Плесси-Бельер с сообщением об аресте Фуке. А сам, не мешкая, вскочил на коня и направил его в сторону Анжера.
Карета с арестантом в сопровождении сотни мушкетеров, которые присоединились к ней сразу при выезде из Нанта, двигалась по этой же дороге.
Мориньер довольно быстро нагнал ее. Однако приближаться не стал. Завидев впереди облако пыли, поднятое многочисленным эскортом, свернул с дороги, обогнул тропами.
«Все-таки - Анжер, – подумал. - В самом деле, жестокая насмешка».


Не доезжая до Сент-Антуанских ворот, Мориньер свернул в сторону возвышенности Мон-Луи, где с некоторых пор находилась обитель отцов-иезуитов. Именно там укрывался юный Людовик, когда войска фрондеров восстали против королевской власти. С вершины холма наблюдал он тогда за ходом сражения в Сент-Антуанском предместье – вид на город оттуда открывался превосходный.
И именно туда направлял своего порядком измученного коня Мориньер. Погонял, пришпоривал, заставлял двигаться, понимая, что от усталости тот вот-вот падет. Добравшись до центральных ворот, соскочил на землю. Сделал знак отворявшему ворота служке. Зайдя внутрь, двинулся вдоль стены, ведя коня в поводу – до часовни Святого Космы. Здесь оставил коня, накинул повод на торчащую из земли рогатину, сделал еще несколько шагов. Дошел до тяжелой, утопленной в стене, двери. Толкнув ее, вошел внутрь.
Под сводами часовни звучали голоса. Иезуиты служили обедню.
Мориньер сделал несколько шагов, остановился у колонны. Когда один из святых отцов взглянул в его сторону, он шевельнулся, выступил вперед.
Уже через мгновение к нему подошел старец, кивнул, приветствуя, простер руку, приглашая следовать за ним. В молчании они спустились по ступеням в помещение, расположенное под клиросом. Там, посреди комнаты, стоял большой дубовый стол, вокруг которого были расставлены тяжелые, с высокими спинками, стулья. По стенам и на столе располагались толстые свечи в больших, массивных канделябрах.       
Когда они вошли, в помещении было темно – единственная горевшая, к этому времени почти истаявшая, свеча на столе давала слишком мало света. Старик-иезуит прошел по периметру комнаты, запалил светильники. Коснулся губами деревянного распятия, висевшего на стене. Повернулся к Мориньеру.
- Вы не прислали сегодня своего человека? Явились сами, монсеньор? Что-то случилось?
Мориньер кивнул. Ответил коротко:
- Фуке арестован.
Взгляд отца Лашеза стал острым, как стилет. 
- Сколько времени у нас есть?
- Несколько часов. Четыре. Может быть, пять.

Ему не пришлось ничего больше объяснять. Старец развил деятельность столь бурную, что Мориньеру не оставалось ничего другого, как опуститься на ближайший стул и отдыхать. Он не слушал, что именно говорил отец Лашез входящим. Наблюдал из-под прикрытых век за перемещениями темных фигур, слушал низкий голос – не слова, а музыку его.
Когда отец Лашез подошел к нему, поднял голову.
- Вы останетесь сегодня в обители, монсеньор?
- Нет, - ответил. – Но я был бы благодарен вам, святой отец, если бы вы позволили мне воспользоваться одной из лошадей вашей конюшни. Мой конь, боюсь, не выдержит и того малого остатка пути, что мне предстоит.


*

Громкоголосая толпа на площади обсуждала арест суперинтенданта. Шумела, неистовствовала, потрясала кулаками, грозила Фуке карой небесной.
Мориньер прошел сквозь нее, как горячий нож сквозь масло. И плечом не задел, и краем плаща не коснулся. Кажется, и сам непостижимым каким-то образом остался незамеченным.

Эту свою способность в последние недели Мориньер был практически вынужден развить. С тех пор как двор вернулся в Париж, а сам он оказался в опале, у его особняка в Марэ постоянно толклись какие-то странные люди. Бродили вокруг, следовали за ним – стоило ему выйти из дома.
Мориньера они раздражали. Он не привык быть объектом наблюдения. Едва заметив их, обратился к Дегрэ.
- Выясните, кто стоит за этими оборванцами.
Не удивился, услышав через пару дней ответ. Только брови поднял:
- Агенты господина Кольбера могли бы работать и тоньше.      
- Делать хорошо все сразу и одновременно – сложно, - ответил тогда Дегре с улыбкой. - А господин Кольбер взвалил на свои плечи столько самых разных забот. Он и член Высшего Совета, и главный финансист Франции, и самый близкий друг и советник его величества… Кольбер вот-вот лопнет от самодовольства. Людовик очень рискует.
Мориньер пожал плечами.
- Его величество волен выбирать советников по своему усмотрению.
- Его величество развил необычайную резвость в деле Фуке, - тихо заметил Дегре. – Вам следует знать. Арестованы многие его близкие и друзья: господин де Бетюн, архиепископ Нарбоннский, его братья. Арестован секретарь господина Фуке - Пелиссон. Будьте осторожны, монсеньор. Боюсь, его величество с каждым днем чувствует себя все менее уверенно.

«Будьте осторожны!»
С момента ареста Никола Фуке Мориньер не раз слышал это предупреждение. И всякий раз не мог удержаться от усмешки – много ли времени прошло с тех пор, как он сам пытался играть роль ангела-хранителя? А теперь вот – Франсуа Дегре, Жак Обрэ, госпожа де Севинье, Филипп… Все они по очереди уговаривают его бежать.
- Коль скоро наш государь больше не нуждается в вас – отправляйтесь путешествовать! Мир большой. С вашими возможностями - куда бы вы ни направились, вы будете чувствовать себя как дома. Что за доблесть – провести Бог знает сколько времени в тюрьме из-за государя, забывшего о справедливости?   
Он молчал. Слушал. Улыбался едва заметно.
Он, Мориньер, теперь как нельзя лучше понимал Фуке, не пожелавшего в свое время бежать. Тогда, когда многим было очевидно, что дело идет к аресту, Фуке отказывался этому верить не потому, что был слеп, а потому, что бежать – означало самолично лишить себя свободы, отречься от себя, от всего того, что дорого здесь и теперь. Бежать – означало признать вину, выказать слабость, а главное – допустить, что государь, которому ты верой и правдой служил столько лет – низок и бесчестен.  Никакие знания, никакой опыт не избавляли от страха лишиться последних иллюзий, не уберегали от сомнений, не лишали надежды. 

Когда Филипп в очередной раз завел разговор о том, что Мориньеру следовало бы покинуть Францию, он ответил спокойно:
- Вы порадуете меня, если перестанете твердить одно и то же. У меня, вы должны бы помнить, прекрасный слух. Так что необходимости повторяться – нет.
Филипп выслушал отповедь невозмутимо. Он знал эту способность друга ставить точку в тех разговорах, которые казались тому лишними. Только покачал головой – «разве в беспокойстве о друге есть что-нибудь необычное?» Но ответа не последовало.

Мориньер, впрочем, и сам стал подумывать, что, кажется, пришла пора действовать. Последней каплей стала записка, присланная из Фонтенбло одним из его людей. В ней было всего несколько слов – Кольбер занялся вплотную его, Мориньера, финансовыми делами. Это, скорее всего, означало, что его величество дал на проверку свое соизволение. Так ли это действительно – Мориньер пока не знал. Но в любом случае было очевидно: позволь он, Мориньер, продолжать это расследование, - вне зависимости от его результатов, - это означало бы шаг в пропасть. А роль жертвенного агнца была Мориньеру более чем чужда.
Полученная записка заставила его подняться, отправиться в библиотеку и в свою очередь написать пару фраз – небольшой отрывок любовного послания, обнаруженного Мориньером среди бумаг, украденных у Кольбера. Он знал, что человек, занявший место несчастного Фуке, узнает цитату и поймет намек.
Мориньер дождался, пока высохнут чернила, сложил письмо, запечатал его и положил на край стола – до следующего выхода из дома.