Золотой возраст

__________________________________________________
ОТКАЖИТЕСЬ ОТ ПРОЧТЕНИЯ ДАННОГО ТЕКСТА!!!
__________________________________________________


[In Extremo – Ave Maria]

- У нас сегодня негусто, - хриплый девичий голосок встретит меня, едва я успею выйти из лифта на последнем этаже.
Под ровной черной челкой серые глаза. В них - вся ложь и горечь нашего существования.
- Пойдем к тебе?
Она и не надеется ночевать у себя дома. Ее мать снова с каким-то очередным мужиком. Ее мать снова не хочет делить этого очередного с 13-летней дочерью: деньги деньгами, а иллюзия любви и нужности дороже.
- Пойдем... ровняй давай.

Соня безумно красивая девочка. Для своих тринадцати она слишком развита, но умом не блещет. Оно и понятно, когда нужно выживать и бороться за каждый кусок и каждый свободный час, читать и просвещаться особо некогда.
Красота спасла мир!
Ее мир.
Она выглядит невинной. И я уже не раз видел, как похотливо смотрели на ее пухлые, правильной формы губы мужчины. Люди с определенными наклонностями. Предпочитающих девочек "До". Мне почти пятнадцать и я искренне сожалею ей. Но сегодня...
- Уступишь мне побольше?
Я молчал, обдумывая слова. Вообще-то, меня уже нехило кумарило. Я жадно смотрел на две тоненькие белые дорожки, которые она наспех разровняла на своем маленьком зеркальце с блестками и цветными бабочками по краям.
- Пожалуйста...
Так дети просят у своих родителей купить им что-нибудь сладкое в магазине. А Сонечка просила всего лишь чуть-чуть выдернуть с моей дорожки. Еще обычно дети обещают своим родителям за выпрашиваемую покупку вести себя хорошо. А Соня лишь предложила:
- Ну, хочешь, я тебе минет быстренько?
- Не, - мотаю я головой. - Не хочу.
- Тогда что? Скажи.
- Да ничего. Так дам.
Я аккуратно забираю лезвие из ее белых тоненьких пальчиков и немного отделяю от своей дорожки к ее, разравниваю и тут же, не раздумывая, поглощаю свою. Через пару секунд после меня она, приложившись стеклянной трубочкой. Черт... она даже нюхает красиво!
Я смотрю на нее. Длинные ресницы дрожат, веки опускаются и - смертельный номер! - ее губы, такие чувственные и нежные, медленно раскрываются, обнажая белые ровные зубки. Я бы кончил, если бы мог. Но я просто наслаждаюсь этим зрелищем до самого конца, пока темнота не накроет меня самого... В следующий момент она уже очень близко, проводит острым кончиком языка по моему носу, слизывая кокаиновую пыль.
- Ты хрюшка...
Ее шепот глухим стоккато катится в тишине темного подъезда. Она заправляет прядь моих волос за ухо и, с совершенно отрешенным взглядом, садится на меня сверху и обнимает. Она что-то говорит, всхлипывая, обжигая свои прерывистым дыханием мое плечо, но я не могу разобрать слов.
- Пойдем, - говорю я, подхватывая ее за талию и поднимаясь вместе с ней на ноги, - а то бабушка будет ругаться.
На ее шее и руках синяки. Запястья вообще черные. Она аккуратно вытирает смазанную от слез тушь, подняв голову вверх, ближе к свету на потолке. Я не спрашиваю, откуда у нее эти синяки. Соня - моя коллега по несчастью. Только работать ей приходится больше и за меньшую цену. Она ведь девочка, пусть даже и очень красивая.
Я тянусь к ее шее.
- Не надо, - предупреждает она, заметив мой жест. - Очень болит.
- Душил?
- Вообще, такой мудак попался, - вздыхает она.


***
- Можно, - в очередной раз согласится бабушка на просьбу переночевать Соньке у нас дома. - Утром же все лохмы вырву твоей матери!
Соня съела все подчистую, что ей разогрела бабушка, разве что тарелку вылизывать не стала.
- Спасибо, баб Жан! Очень вкусно!
- Все, марш спать.

Она на моей кровати. Я на матрасе на полу. Она, свесив руку, по одной прядке перебирает мои волосы. Я засыпаю в тягучем блаженстве... Ее шепот я слышал уже где-то находясь на грани.
- А ты правда с девочками не можешь?
- Не-а...
- А ты пробовал?
- Нет.
- А как же ты тогда знаешь? - усмехнулась она.
- Знаю и все. Спи, давай...

Она не спрашивает. Она откидывает одеяло, встает с кровати и раздевается. Ее маечка и трусики исчезают где-то в темноте. Она стоит надо мной. Я смотрю на нее снизу вверх. Таких, как она, с обнаженными миниатюрными и гибкими телами, я уже видел не раз, но ни разу у меня не возникло и мысли хотя бы наощупь узнать их.
- Чувствуешь что-нибудь?
Она откинула мое одеяло и, усевшись сверху, наклонилась. Ее волосы щекотали грудь и плечи, когда она поцеловала меня.
- А сейчас? Ничего?
Она медленно и очень грациозно, словно кошка, скользнула по моему телу и стянула с меня трусы.
- Представь, что я мальчик... Не смотри на меня так. Закрой глаза и представь...

...У Дениса были голубые глаза и светлые короткие волосы. Кривая ухмылка и наглый взгляд. Я хотел его по-настоящему. Хотел, чтобы это он вот так, сверху... хотел чувствовать его горячий рот... его губы, задерживающиеся на конце и языком вокруг и немного вглубь, а потом резко вниз... это в его горло я хотел упираться. Чтобы его пальцы сжимали мои бедра. Я хотел, чтобы это он, медленно и с долгим выдохом, садился на меня. Чувствовать его, сжимающего изнутри, раскачивающегося упругими движениями, поглощая и принимая меня все глубже и глубже в себя... Это в него я хотел кончать, чтобы потом на остатках рассудка ощущать, как из него все льется обратно. Его я хотел чувствовать на своем животе, кончившего и устало навалившегося на меня всем телом. И это в нем были мои пальцы после, по которым до сих пор стекала моя же сперма...

Наверное, не нужно было открывать глаза. Или ей не нужно было спрашивать меня нравится мне или нет. Она почувствовала это сразу же. Сделала пару попыток вернуть меня, но - нет.
- Не надо, - шепчу я. - Я не могу...
Она тихо выпустит меня из себя и уляжется рядом со мной, положив свою голову на мое плечо.
- Я вижу... Прости...
- Угу...
- Зато теперь мы точно будем знать.
- Да...


***
Через полгода, осенью, Соня пропадет. Ее мать очухается только на третьи сутки, что дочери почему-то долго нет, и напишет заявление в милицию. В местном отделении Соню знали все, кто такая и чем занимается. Искали или нет, но ее уже заочно похоронили.
- Мой золотой возраст скоро закончится, - постоянно говорила она. - Я не знаю, как мне дальше жить.

Тогда наш самый большой страх заключался в том, что скоро мы повзрослеем и уже будем не так привлекательны для клиентов с определенными наклонностями. Наш возраст кормил нас, когда этого не могли сделать наши родители. Нас не волновали уроки и экзамены, модные шмотки и школьные вечеринки. Нас волновала наша сохранность и быстрая заживаемость ран и разрывов после очередного невменяемого  мудака. Наших "папиков" не волновали наши разбитые сердца и растоптанное детство, их волновали наши неприглядные разбитые губы и раздробленные тяжелыми ботинками кисти рук.

До октября я еще не раз буду делиться с Соней кокаином, а потом и героином. Еще не раз она будет ночевать у меня дома, до утра перебирая мои волосы и рассказывая мне о своем детстве, о матери и клиентах. А потом свежие сплетни и новости, анекдоты и секреты. Мы - дети. И нам никуда от этого не было деться.
- Они убили нас.

Вы убили нас.