Зрячий

Если слепой ведет слепого, то оба попадают в яму. -Евангелие от Фомы.


Утро. Тьма разодрана сначала парой век, обнаживших злобные, налитые печалью и проклявшие все глаза. Затем грязным фонарем, под действием неведомой силы качающимся под потолком. Единственным источником света, оставшимся после того, как ноябрь, чавкая и ухмыляясь доел остатки солнца. Он похож на склеп, где нашли последнее пристанице полтора десятка мух, так желавших желтовато-серого, искуственного тепла, а получивших лишь смерть. Рука откидывается в сторону и тянется к пульту, заляпанному маслом и дешевым кетчупом, валяющемуся где то под старой, скрипучей кроватью. Нажать на кнопку. Древний телевизор, моргая единственным подбитым глазом, вещает о чем- то. Новые технологии, страна готовится к длительной череде праздников, а в каком то далеком краю, населенном черномазыми, опять случился тропический шторм. Оно и к лучшему, так говорят некоторые. Ага, вот! Что там, сделать погромче. Площадь, в это самое время. Значит, пора.
Побитое, грязное и немощное тело медленно сползает вниз по скользким простыням, попутно принимая вертикальное положение. Тошнота. Пусть он никогда не читал Сартра, но это слово ему до боли знакомо. Пройти по грязному ковру до окна, кое-как, спотыкаясь, пополам с матом и густой, горькой слюной во рту. Сплюнуть прямо здесь, да потому что наплевать. Перебитые пальцы один за другим выстраиваются на подоконнике, как солдаты, ожидая приказов откуда-то сверху. Высокий лоб, хранилище, доверху забитое упругой пустотой , упирается в стекло и по тому расходится пепельно-голубое пятнышко, рожденное дыханием. Сальные волосы липнут к прозрачной преграде. Вязкая, цепкая, лишенная всякого благородства, нищета хватает за горло и тянет туда, назад, в комнату, не давая выглянуть наружу и глотнуть свежего, чистого воздуха, всего за пару недель до Рождества. Ладно, не время для борьбы, пара часов ведь и на дорогу уйдет.
Заглянуть в соседнюю комнату. Темно, но глаза быстро привыкли. Отец спит в провонявшем табачным дымом, дешевой жратвой и разлитым чаем кресле, опустив голову на плечо и тихонечко сопя. Рот приоткрыт, руки так худы, как будто напряжены вечно, на лице щетина, недельной давности, но жидкая, не способная даже скрыть морщины, раскрасившие недавно лицо начинающего старика. Пьян был видно, даже ботинки не снял. Мать вжалась в угол и спит тоже. Ее описывать и неприятно, и больно, и сложно. Брат валяется где то на полу, в куче ненужного тряпья, сливаясь с ней и силясь забрать у ткани часть тепла, которой и не существует вовсе, но лучше ему этого не знать. В углу табуретка, гитара, искуственная елка с редкими иголками на пластиковых ветках. На ней пара шариков и какая то мерзкого вида игрушка. Навалено немного ваты, рядом лежит недоеденная плитка дешевого шоколада. На шкафу и столе фотографии, разные, хорошие в основном. Но заплакал где то телефон, надо взять.
-Алло.
-Привет.
-Привет.
-Ты придешь?
-Да, я уже встал. Что там, получим чего?
-Ага, все как обещали.
-Я приеду.
-Кто не со мной, тот против меня, помни.
Наверно таинственный собеседник просто не знал, что святой Матфей приписывает эти слова Христу, и уж тем более ему невдомек, как их трактуют разные там умные люди.
Молодой парень вышел на балкон и закурил. Внизу, по направлению к остановке шагали, втянув головы в плечи, несколько таких же, как он. Знал ведь, куда они идут. Вроде даже пара знакомых есть, крикнуть чтоли, чтобы подождали. Оглянулся назад. Кристально-белый свет трех чистых светильников манил к себе. Отец, пусть с проседью и печалью в глазах, но аккуратно причесанный и чисто выбритый, читал утреннюю газету. Какие то люди с нового большого экрана желали всем доброго утра. Мать уже ушла на работу. Все шло своим чередом, а руки уже начали замерзать. Нет, пожалуй, ведь ещё и в институт надо съездить. А вечером и столик в ресторане заказан. Он закрыл глаза, будто бы ощутил на языке вкус вина, а потом улыбнулся. Окурок летит на тротуар, а глаза вновь открыты. Ребята скрылись в каком то теперь уже совершенно неизвестном направлении.
Лозунги. Крики. Пара редких выстрелов. Удары в большом количестве. Люди в ещё большем. Разные. Полицейские, обвиненные во всех смертных грехах. И те, кто пришли их судить. Наделившие себя таким правом и набравшиеся храбрости у тех, кому сейчас и дела нет. Все запомнят этот день. А он пожалуй нет.
-Время расчитываться.
-Ага, вот здесь столько, сколько обещали. Молодец, что пришел. Задали им знатно.
-Да, точно.
-Ходят слухи, что будет ответная акция. Ты придешь?
-Пожалуй, до Рождества ещё можно взять на себя один грешок. На тех же условиях.
Он шел по улице. Было уже темно и холодный зимний ветер как будто раскаленными железными губами целовал его окровавленные щеки. Но парнишка не жаловался. В кармане приятно похрустывали свежие купюры. Зашел в магазин. В кондитерский сначала, за огромной картонной фигуркой, набитой конфетами. Потом игрушки. Поезд пожалуй, они красивые. Да и брату нравятся, говорил как то. Что? Не хватает денег на поезд? Черт возьми. Неужели и правда придется идти ещё раз. Вот ведь дрянь! Какое мне дело вобще до всего этого? А без подарка малого нельзя оставить. Ладно, сколько там получается. Так, даже деньги остаются. Зашел в книжный. «Моя жизнь», Ганди. Давно хотел почитать.
Да, чудеса случаются порой. Пророки ходят по воде. Марк Аврелий, император римский, вернувшийся к себе в столицу через много веков, отлучен от церкви простым монахом, даже не двинувшем бровью. Мальчик получит подарок, о котором всегда мечтал. А я? Буду верить во что-то свое, наверное. Надежды не будет, пусть. Ее улыбка останется, и, может быть, то мы верой и назовем, никого не читая и не слушая. А ещё я буду верить, что найдется рука достаточно сильная для того, чтобы повернуть вспять извечный закон природы, что жестокость не породит вновь жестокость,что не замкнется на полюсах мира этот круг, по определению не имеющий ни начала, ни конца, и по оси планеты не пройдет заряд, сделающий ее население слепым. Ведущим ли, ведомым? Это не важно. Важно именно верить в чудо и сделать осознанный, зрячий шаг ему навстречу.