Гадкий утенок. Страшная сказка

Я знаю, когда всё будет в порядке – мне просто нужно выяснить, почему болит голова. Она слишком большая для такой длинной шеи и хилого тельца, или я просто замучил её выяснением причин. Разумеется, дело не в братьях-сёстрах и остальных жителях скотного двора. По крайней мере, так говорит мама. Вот же оно – матушка-утка так крепко вбила в мой череп и мозг эту мысль, что я поверил, а истина начала разлагаться вместе с внутренностями. Я роняю голову на землю: надеюсь, что она глухо стукнется как гнилой орех, и из неё выкатятся жирные опарыши. Втайне надеюсь, что все испугаются, страх растерзает их сердца, вспорет глотки как мясник. Но на самом деле братья-сёстры и остальные птицы деловито подойдут и склюют всю начинку, приговаривая, что хоть какой-то от меня толк.
Утята смеются, вижу, как один передразнивает меня, падая на землю. Забиваюсь в самый тёмный угол хлева и едва могу прикрыть голову крылом. Незаметно выдираю тоненькие вялые пёрышки. Постепенно ухожу в свой вязкий мир.
Это меня научили свиньи, вернее их еда. От воспоминаний захлёстывает ненависть – не к ним, к себе, конечно. Наказывая, выдираю перо покрупнее. Как я мог быть добрым, а значит доверчивым, а значит, глупым, а значит уязвимым? Ненавижу, ненавижу, ненавижу, чёртов тупой селезень! Точно черви всю голову проточили, с самого рождения!
Я хорошо помню день, когда проломил скорлупу гигантской башкой. Тогда освобождение захлестнуло меня, я купался в новом мире, свежих запахах и красках, мне нравилось всё. Особенно мама – зарываться в её пёстрый пух, ходить за ней, точно попадая маленькой оранжевой лапочкой в невидимые следы.
Всё началось со слухов. Куры первые обратили внимание. Они всем показали, что я на самом деле похож на головастика с крыльями, и что я подкидыш. Старая белая курица зародила в разуме двора мысль о проклятии. Я приведу птичник к смерти. Меня подложила сама гигантская серая птица с головой уродца и ногами козла. Или квохтанье курицы так красноречиво, или в кои-то веки ее проведи правдивы, но могучее чудовище постоянно у меня перед глазами, если я их закрываю. Не существуй серая птица, как бы я её видел, когда я видеть ничего не должен? А курица похожа на гнилую грушу, покрытую толстыми личинками так плотно, что не видно истлевшей мякоти.
С того дня я складывал каждое прозвище в стопку и ждал, когда она обрушится и кого похоронит. Братья-сёстры не защищали меня от кур и остальных, как я бы сделал, а наоборот, усердствовали ещё больше, словно боялись доказательства родства. Если я подкидыш, то почему такая боль от этих насмешек?
Однажды меня чуть не заклевал чёрный петух, такой же истощенный как и его жена-проповедница. Я забрался под ржавое ведро, а он старался меня выманить разговорами. «Ты не даёшь отпора, ты должен драться», — если вкратце. Его кудахтанье злило меня и воодушевляло. Я собрался с силами, вылетел ему навстречу и врезался в круглую грудь. Петух отскочил с визгливым кукареканьем, призывая кур. Те клевали меня, не больно, но долго. Белая снова вопила о серой птице, которая вселяется в меня и творит зло.
Я не мог понять это волшебство. Я нападал на каждого обидчика, хоть и не любил драки и боль. Но тут же прибегала толпа, не дававшая разобраться один на один. Мама говорила, что я должен быть дружелюбнее, ведь что-то провоцирует других дразнить меня. Нет-нет, дело не в том, что я гадко выгляжу, вон старый гусак тоже противный, ощипанный и слепой, но его никто не обижает. У меня просто плохой характер. Братья-сёстры меня воспитывают. Когда я стану селезнем, то ещё «спасибо» им скажу.
Я поверил маме и стал дружелюбным. Сам смеялся над собой, извлекая из искромсанного сердечка прозвища-мутанты, слепленные из старых обзывалок и моей нептичьей злобы. Я пытался копировать телят, их ласку и притворную любовь, продиктованную бездонным желудком, за которую можно высосать из мамы больше молока. Став смешным и добрым, я не обрёл защиту, кажется, стало только хуже.
Всё изменилось, когда я поближе познакомился со свиньями и получил от них важные уроки жизни. Тогда был странный и счастливый день. Я проснулся с уверенностью, что сегодня всё будет хорошо. Так и есть, тогда братья-сёстры вели себя ласково, позвали меня играть с ними. Предложили пройти «испытание свиньями», за которое самому храброму утёнку полагался приз – некое невиданное лакомство. Братья-сёстры описывали его как клубок жирных и сладких червей. Мне не нужно лакомство, Человек и так кормит нас достаточно, дружба братьев-сестёр – вот мой главный приз.
Испытать утёнка свиньями – заставить его пройти по бортику корта от начала до конца и не упасть вниз. Даже взрослые птицы опасаются кормушки. Ходили слухи, что свиньи однажды случайно съели упавшего в корыто маленького Человека, из-за чего всех их немедленно пустили под нож. И Человек ел Человека.
Я должен добежать от одного края до другого, пока свиньи не примчались. Братья-сёстры стояли поодаль. Мчался со всех лап, пока не заметил барахтающегося среди корма цыплёнка. Прыгнул за ним, стал подталкивать вперёд. Я злой и нечестный – хотел этим геройским поступком ещё больше перед братьями-сёстрами покрасоваться. Цыплёнок уже готов пропищать мне слова благодарности, как вдруг его голова исчезла в равнодушной пасти. По краям показались свиные рыла. Немного крови в глаза – и я соскальзываю вниз, а обезглавленное тело уже перемалывается тяжёлыми зубами в другой пасти. Я барахтался и кричал, ждал, что если братья-сёстры сами меня не вытащат, то позовут на подмогу. Пару раз едва не оказывался в пасти вместе с кормом, трепыхался, но чувствовал, как вязкая пища отяжеляет мои крылья и сковывает движения. Только когда одна из свиней отошла от корыта, я сумел взмыть вверх по горе еды и вывалиться наружу. Тут же над моей головой щёлкнули челюсти. То ли глупая свинья подумала, что я комок корма, то ли специально захотела съесть, однажды вкусившая птичьей крови. Братья-сёстры стояли поодаль. Подождав, пока я отмоюсь в лужице, они окружили меня, говорили презрительно, что я не прошёл испытание и теперь никогда не буду их другом. Что не отмывалось, так это кровь цыплёнка. Это меня и заставило броситься на кого-то из них, начать клевать, выдирать перья, пока меня не отшвырнул назад селезень, возможно, мой отец.
Потом слушал ещё одну беседа с мамой. Теперь она говорила, что я не должен быть злым и так реагировать. «Твои братцы и сестрички хотят тебе добра. Потом ты будешь благодарить их за то что вырос мужественным и закалённым». Именно её речь навсегда вонзила в мой лоб головную боль. Я с трудом могу вспомнить её слова. В итоге оказалось – что бы ни произошло, это моя вина, я не имею права на хорошее отношение. Каждый день я наказывал себя, выдирая перья. Больно, но зато головные и душевные терзания уравновешивались. Мне даже нравилось медленно освобождать твёрдое и толстое основание пёрышка от своей мясной мякоти, рассматривать оставшуюся на теле лунку, растворяться в безумной боли.
Однажды я не смог оторвать голову от земли, настолько моё гигантское недоразумение стало тяжёлым. Я испугался, что кто-то ночью вонзил в мой клюв гвоздь. Но затем я немного размял шею и сумел удержать голову. По привычке направился к лужице и увидел в отражении, что клюв наполнен новыми зубами – серыми и острыми, но не причиняющими мне вреда. Зато другим – ещё какой.
Первое желание – впиться железом в нежный пух, чтобы перья хрустели, а мясо размазывалось по блестящей поверхности. Потом думаю, всё-таки лучше дать им шанс. Не надо мстить. Но как назло, каждый житель скотного двора именно в этот день решает нанести мне самый злобный удар. Птицы смыкаются вокруг меня кольцом, звери держатся поодаль. Братья-сёстры напирают больше всех. Один подпрыгивает поближе и выдёргивает одно перо. Никогда так раньше болело. Челюсти звякают – в моё горло льётся горячая кровь. Брат падает на землю, выпотрошенный и перепуганный, несчастная безжизненная тряпочка. Сначала они думают, что могут надавить на меня толпой и победить, но я прокусываю горло каждому, кто подступает. Мне плевать – сестра это, брать, взрослая птица. Я взбираюсь по мягким пружинистым трупам и гонюсь за улепётывающими животными. Цепляюсь в живот свинье, прогрызаю и выбираюсь с другой стороны. Кровь мгновенно впитывается в перья, но не утяжеляет их, а наоборот придаёт сил. Я не боюсь даже коня – подлетаю к нему и вырываю из горла приличный кусок. Мог бы остановиться, но кровь буквально пьянит меня. Я врываюсь в хижину к Человеку. Мгновение – робею перед ним. Он пахнет дымом и мясом. Но вижу в глазах страх и наливаюсь с силой. Вгрызаюсь в щёку, отцепляюсь на мгновение, висну на руке. Человек кричит так, что моё сердце готово вываливаться из взорвавшейся груди, но зубы достигают кости. Он отступает назад, спотыкается и падает, размазывая по деревянному полу содержимое головы.
Мог бы лететь, но мне нравится ходить по горам трупов. Я прикидываю, когда в них заведутся личинки, то я смогу есть их, а потом полечу далеко-далеко и буду свободным. Но кто-то шевелится у подножия красной горы. Ко мне выбирается мама. Она хромает. Говорит, что я должен немного потерпеть, и братья-сёстры отстали бы от меня, просто у них такой возраст, она и сама смеялась над одной бедной птичкой, когда была утёнком. Вслед за ней выбирается селезень с раскрошенным горлом. Сквозь бульканье и клокотание я разбираю угрозы. Папа говорит, что скотный двор правильно обращался со мной, не нашли они другого способа удержать природную жестокость. Селезень пытается напасть на меня, я отступаю, но неведомая сила бросает меня вперёд – железные челюсти перекусывают горло как былинку.
Я просыпаюсь, захлёбываясь кровью и не чувствуя её вкуса в клюве. Я не знаю, какая она, откуда? С тех пор кошмар преследовал меня всегда с серой птицей, когда я особенно расстраивался, если так можно назвать это состояние. Мамины увещевания из сна материализовались, она постоянно говорила, что братьям-сёстрам надо лишь подрасти, тогда им надоест меня гнать. Странно, почему взрослые жители скотного двора это делали, куда им расти? Тем не менее, молодые утки и селезни становились ещё злее. Теперь они могли нападать на меня с большей силой, благодаря умению летать. Всякий раз я боялся, что сон прогрызёт себе дорогу в реальность. Я не хотел убивать или драться, не хотел и дружбы с любовью – только покоя и перестать выдирать перья.
Полёты! Лишь в эти мгновения я счастлив. Вот что мне нужно – перелететь через ограду и отправиться в путь. Просто маши сильнее крыльями, ты можешь, ты же не какая-то жирная утка! Ты хуже утки.
Я взмываю в серое небо и в последний момент чувствую, как лапа цепляется за что-то. Резко падаю вниз и с ужасом понимаю, что подвешен вниз головой. Снова вверх, но моя ловушка держит слишком крепко. Я готов лишиться лапы, лишь бы улететь отсюда, готов биться, пока не превращусь в комок из окровавленных перьев, но умирать буду за пределами скотного двора. Тонкая и прочная веревка, режущая кожу, но не разрубающая ее. Что это и кто её поставил для меня?
Если действительно серая птица подбросила в гнездо к уткам, то я в самом деле проклятье? Или остальные моё проклятье? Моё испытание. А если я его прошёл до конца, но пропустил момент, когда должен получить награду?
Слышу цоканье копыт. Вот она, серая птица. У неё голова не урода, а Человека, есть руки и тело похоже, а за спиной крылья, какие могли бы быть у меня. Она сдёргивает меня с забора и бережно несет в руке. Я прижимаюсь к мохнатой груди и вижу, как птица степенно ступает по двору. Она забирает их жизни во сне, просовывает в горло каждой птице длинный тонкий коготь и дёргает. Один за другим житель скотного двора умирает, давясь собственными внутренностями и кровью.
Серая птица не жалеет и животных. Со зверями она расправляется дольше и безжалостней. Когда воздух на скотном дворе становится слишком плотным от вырвавшихся из тел душ, птица идёт медленней, словно её раздвоенные копыта вязнут в гнилом тумане. Нет сомнений – она идёт к Человеку.
Я зажмуриваюсь и сворачиваюсь на сгибе локтя в клубок. Серая птица легко орудует одной рукой, играючи забирая жизни. Мы летим, потому что здесь урожай собран. Шелест перьев убаюкивает меня. Я знаю, что под нами всё превращается в кладбище домашнего скота. Темнота приносит очевидные ответы, кто для кого испытание и насколько ошибалась белая курица. Даже такое потрясение не заставит меня снова щипать себя, потому что мёртвые не носят перьев. Когда всё закончится, я безболезненно разлечусь по ветру красно-белыми хлопьями, прощаясь со всеми, кому я мог стать другом.