Встречи с прошлым... гл. 6-10

                Г л а в а  6

            Вера после операции, передохнув год, продолжила учиться, не забывая при этом регулярно доить кошельки однокурсников и прочих желающих. Мать стала уже меньше ей помогать, обнаружив, когда приехала поддержать Веру в больнице, и ночевала в её комнате в общежитии, сберегательную книжку на очень приличную сумму. Вере не удалось отговориться, что собирала себе на болезнь, вроде как плату врачам, потому что Юлия Петровна знала – операция дочери обошлась бесплатно. И уже не спешила слать деньги, на запросы Веры, которая с истерическим упорством не желала отказываться от пополнения своих сберкнижек. Но у Юлии Петровны теперь появился первый внук, которого родила Дикарка, и мать отписала студентке, чтоб имела совесть – надо же в кои века и Реле помочь. Тем более что внука, в роддоме, заразили какой-то инфекцией. Раньше от неё младенцы умирали, а теперь же лечат антибиотиками и пусть первый внук живёт. Мол, когда Реля отлежится с ним в больнице, то пусть приедет к ней – не в городе же ей оставаться в этой съёмной квартире, да и денег где взять.
            Реля знала, что Юлия Петровна, загубившая в молодости своих двух сыновей, примет её с первым внуком, даже чтоб хоть посмотреть, а какие они бывают мальчики? Ведь после гибели малышей, у матери рождались лишь девочки – так её наказала судьба. Конечно, внук бабушке понравился:
            - Ох умеешь же ты, Реля, выхаживать младенцев. И Валю с Ларисой спасла от голодной смерти, и сына своего отвоевала. Слышала я про это заболевание – может, и моих сыновей такая же болячка скрутила.
            - Мама, да вы же им не дали родиться. Так сами говорили, насколько я помню, женщине в поезде. А насчёт Вали с Ларисой, их же вы тоже хотели уморить, как и сыновей.
            - Ты смотри, им не скажи это, а то обозлятся на меня. Ну и язык у тебя, Реля, как помело… Прямо все пороки у матери высмотрела, и готова всему свету рассказать о них. После моей смерти говори что хочешь, хоть и в книгах своих пиши, а пока жива пощади. Кстати, ты можешь сказать, сколько лет мне ещё осталось жить?
            - Я же вам говорила, мама, когда вы из дома меня выставляли, в одном платье, и без копейки денег, что жить вы будете долго. Такие люди, как вы и Вера («кровопийцы» - подумалось молодой женщине, но вслух почему-то не сказала), хорошо живут за счёт других людей, кого они эксплуатируют.
            - Очень тебя поэксплуатируешь, вон раз, собралась и улетела из дома. Что в одном платье, это я подтверждаю. Но вот теперь, я приняла тебя с Олежкой, и живите у меня, сколько хотите, пока ваш папка окончит службу и заберет вас отсюда.
            - Спасибо, мама, может, хоть немного отдохну. Так устала я, живя в этой больнице. Дни и ночи помогала медсёстрам – ведь кололи младенцев шесть раз в сутки и в ночные часы делали уколы. Да ещё деток надо было помыть, дать уколоть и обратно запеленать потом.
            - И что ж, ты одна с несколькими детьми возилась в больнице?
            - Приходилось, медсёстры не поспевали, а остальные матери уходили домой спать – у них ещё другие дети были, а меня просили, за-ради Бога, присмотреть за малышами.
            - Вот другим людям на себе ты ездить позволяешь, а мать всегда укоряешь. Хоть тебе приносили за это гостинец какой?
            - Разумеется, меня угощали женщины фруктами, ягодами, и какими-то ещё вкусностями, которые им привозили родственники в больницу, - зачем-то соврала Калерия ни разу не получавшая в Симферополе ни ягодки за заботу о чужих детях.
            - Вот тебе раз! Они домой уходят, а им ещё гостинцы носят…
            - Да, мама, так бывает. Дамы с детьми «лежат» в больнице, а родные приезжают издалека, чтоб им помочь в их беде. Но хватит об этом, я вам, действительно благодарна, что даёте возможность нам с Олежкой побыть на свежем воздухе, поесть фруктов-ягод, а может и винограда с арбузами.
            - Может быть, и я когда-нибудь приеду к вам, в Москву, так ты встретишь мать по-доброму.
            - Мама, дайте сначала нам до Москвы добраться, да обосноваться там, как следует. Надеюсь, вы понимаете, что с маленьким сыном, я не смогу за вами так ухаживать, как вы того желаете?
            - Да что у тебя мать – змея подколодная, что ли? Конечно, я не стану беспокоить вас, пока Олежка маленький. А уж подрастёт, своими ножками затопает, то и вы ко мне и я к вам приеду.
            Юлия Петровна не считала, что надо держать слово и заявилась, лишь только Релю развели с её мужем, и она снова с Олежкой оказалась в детской больнице – уже с воспалением лёгких, которое заполучил её малыш в первый же день посещения яслей. Довольно полная медсестра-воспитатель очень любила свежий воздух, и всегда открывала зимой окно, чтоб самой подышать, да книгу почитать. А что дети у неё и не менее ленивой няни в мокрых ползунках лазят по манежу, где разгуливает ветер, ей безразлично - как возмущались между собой родители. Возмущались, а самой «барыне» боялись высказать. Зато Калерия, обнаружив Олежку с температурой, такое ей высказала, что медсестра сразу объявила, что «если эта молодая да ранняя, после выздоровления сына, придёт к ним работать, то вместе они не сработаются в этих яслях». Тем не менее, пока Калерия долгие месяцы вместе с врачами выхаживала сына в Филатовской больнице, снова помогая окружающим детям, которых кормящие матери оставляли в 9 часов вечера, отправляясь по домам – к мужьям или другим детям - эта Валентина сама удалилась из яслей, а может её уволили – Реля не уточняла.
            Зато Юлия Петровна приехала в самый разгар болезни Олежки. И тут же встретилась с «дорогим» зятем, который начал ей жаловаться, что Реля «не хочет с ним жить». Умолчав при этом «любимой» тёще, что развёлся «по собственному желанию», хоть и под влиянием матери-спекулянтки. И теперь регулярно «ставит Релю перед фактом» – коль оба тут прописаны, значит, будем жить как муж и жена. Ничего что развели нас – ты больше будешь держаться за мужа, зная, что он в любой момент может сорваться и уйти к матери или другой женщине, которая с радостью его пригреет – такого «красавца» - как говорит его мама.
            Недавно отсидевшая в тюрьме свекровь определила «цыганке» такую роль – быть всегда брошенной женой. И когда Калерия не согласилась жить с Николаем в унизительной роли, он очень удивился и решил, что насилие всё исправит – видимо по совету свекрови? Один раз у него получилось и Реля, очнувшись от обморока, после удара головой об пол, «имела счастье» лицезреть идиота – именно такое выражение было на лице бывшего любимого человека. От омерзения, что Николай смог так поступить с ней, Реля, кажется, навсегда возненавидела любимого когда-то, и столь ненавистного теперь человека. И хотя маска зверя быстро сменилась на участливое выражение, она ещё долго будет помнить, как жутко кривятся лица у насильников.
            Но второй вечер, когда Николай вновь решил удовлетворить свою похоть, она сумела оборониться и ударила уже презираемого человека детским горшком – подарок от сына, который ещё не мог заступиться за мать. Бывший муж сознания не потерял, как она прежде, но схватившись за голову стонал: - «Спасибо! Долго буду помнить».
            - Да уж, не забывай! – ответила Калерия в гневе.
            Вот всего этого не знала Юлия Петровна, когда явилась в Москву без приглашения, и не застала дочери дома - Олежка уже лежал в Филатовской больнице, куда Реля убегала по утрам, возвращаясь домой пешком поздно ночью – благо больница была не слишком далеко от дома. А по приезде Юлии Петровны её будто шепнул кто, придти пораньше. И то сказать – пора настала помыться и постирать кое-что с себя. Медсёстры её и отправили, порадовав, что ребёнок уже выздоравливает. Вот Калерия и шагала домой в надежде немного заняться собой.
            И того, что увидела она войдя в парадное, никак не могла ожидать. Та самая женщина – «немытая и нечёсаная» (по мнению тёти Шуры), которая преследовала мужа Калерии - сидит и вытирает собой не совсем чистую лестницу в их подъезде. Тётя Шура ходила с Релей на развод, и указала ей в тот день, прятавшуюся за столбом «эту особу». Соседка ждала, может, чтоб Реля подралась с соперницей, но это было совсем не в её духе. Пусть теперь преследует её бывшего мужа, пусть пьёт с ним. Быть может, она не увидит лица насильника – ей повезёт. Но кого они смогут родить – два пьяницы?
            Однако не так демократично была настроена тётя Шура. Она жила выше, на втором этаже, могла, поднимаясь вверх, увидеть даму, вытирающую ступеньки своим не очень чистым пальто. И   всегда смело гнала убогую прочь. И выгоняла. Так было и этим вечером. А как же! Тётя Шура была женой милиционера. Реля немного переговорила с соседкой, и та сообщила, что приехала её мать, и тут же прибежал Колька, и теперь они выпивают. Раздражённая ситуацией молодая женщина ворвалась в свою комнату, где, словно два голубка, сидела парочка, решая за неё – жить ей или не жить с бывшим мужем? Как же она разозлилась, увидя всё это! Швырнула недопитую бутылку водки в окно. Туда же закуску их – хотя была голодна. Николая выставила за порог коммуналки к его нечёсаной, но покорной спутнице. И мать хотелось ей выгнать на следующий же день. Но вспомнила, что та, хоть и с гонором, её с Олежкой приютила летом и терпела, почти без скандалов, пока за ними не приехал Николай. Реля пошла, мыться в ванной от грязи своей, и чужой, в которую её хотели вновь засунуть мать с бывшим мужем. Юлию Петровну она всё же напрасно не выставила, это потом дало возможность Вере приехать в Москву.

                Г л а в а   7.

           Приезд Веры в Москву, когда Олежке исполнилось три с половиной года, как стало ясно позже, был продуманный, запланированный спектакль. Видимо списались мама с любимой дочерью, которая после института работала в Южно-Сахалинске метеорологом – прогнозировала погоду лётчикам и морякам-рыбакам, да и просто местному населению. Три года предсказывала она так погоду, но климат на Сахалине слишком жесток для Веры – так порешили они с Юлией Петровной. И вообще любимой дочери неплохо было бы устроиться в Москве, где уже живёт презираемая ими Дикарка. И если уж Реля прижилась так в Москве – пусть поможет устроиться там и сестре, незачем вспоминать прошлое, в котором Вера причинила ей столько зла.
           Но как вначале подвинуть Дикарку на её жилплощади? Вера долго советовалась с матерью, и идея пришла - ведь Вера больна? Больна! Так пусть возьмёт в своей больнице направление, что нуждается в лечении в Москве. Пристроится в больницу, а там и уговорит Рельку, прописать больную сестру к себе. Для начала Вера отправила сестре «подарки». Небольшая посылочка и в ней всё, что дарили ухаживающие за ней лётчики или моряки. Флакончик лосьона для смуглого лица «цыганки», да шоколадки для подрастающего малыша, которого Вера видела совсем маленьким. Она тогда ещё сделала много фотографий – пусть Реля хоть снимки вспомнит, которые ей так ценны.
           А вслед за посылкой и сама  нагрянула, не предупредив ни письмом, ни телеграммой, чтоб ей сразу не указали порог, как Вера справедливо полагала. Заготовила дежурную фразу - «ведь я приехала умирать в Москву…» - чем, разумеется, и сбила с толку эту «гордячку». Реля сразу бросилась её спасать – помогла устроиться в больницу. Дальше было проще. Направила Дикую носиться по магазинам, доставать Вере особые диетические продукты – за деньги «больной», разумеется. Пообещала и дорогу оплатить сестре – больше двух часов приходилось той добираться в больницу с продуктами и сыном, которого не с кем оставить дома, чередуя метро с микроавтобусом и наоборот. Маршрутки в те времена обходились раза в четыре дороже простых автобусов.
           Ставить сетку с деликатесами себе на колени, и сажать туда же малыша было проблематично, приходилось доплачивать за багажное место. Вера, обещала всё оплатить, и даже за потраченное время – беготня по магазинам занятие изматывающее, да и с работы приходилось отпрашиваться - зарплата заметно уменьшилась. Пообещав компенсировать потраченное, «в конце месяца за всё сразу», лишь только сестра ей «представит счёт», «больная» вовсе не собиралась ничего доплачивать сестре – раньше ведь как-то обходилась без этого.
            Для виду заявила, конечно, что вернёт все убытки – и за стояние в очередях, и за переезды в автобусах-метро – «всё потом-потом в конце месяца». А там пусть ждёт до конца следующего – ведь деньги у Веры при себе «лишь на продукты», а чтоб расплатиться с «рабой», надо добраться до депозита, а «больной» даже до почты трудно дойти, хотя почта довольно близко, но не пускают врачи. Дескать, тяжёлая она больная – вон химиотерапию назначили, так что будь довольна, что хоть на продукты деньги у сестры ещё имеются.
           - Ты ведь не будешь покупать больной деликатесы за свои деньги? – периодически вопрошала сестру, гипнотизируя её холодным рыбьим взглядом. - Правильно, тебе и самой надо питаться и ребёнка кормить. Но не волнуйся ведь у меня на депозите изрядная сумма лежит – вот как только до почты дойду, так мы и разберёмся.
           А в конце полугодия, когда Веру уже выписывали, она дала понять Калерии, что денег у неё нет – пришлось платить докторам, которые худо-бедно, но «натянули» Вере её болезнь на первую группу инвалидности. И получать Вера будет больше, чем Калерия получает, трудясь, как лошадь в своём детском саду. Естественно она расплатится с сестрой за всё, если Реля сделает доброе дело и пропишет её в Москве. Ей надо жить в столице, чтоб показываться раз в три месяца или хотя бы полгода лечащим врачам.
           Калерия вспыхнула: - Деньги ты не врачам давала, а пропила их с кавалером своим рудым. Но почему он замуж тебя не взял? Ведь чтоб прописаться в Москве, надо выйти замуж. Других вариантов не знаю. Ах, Рудольф женат? Что же ты не вышла замуж за кавалера, которого он к тебе привёл специально? Ах, любовь? Но тот был благородней и готов был прописать тебя. Правда, мне думается, это был бы фиктивный брак – пришлось бы тебе за него деньги дать, рискующему тебя в Москве прописать. Денег, что ты привезла с прекрасного острова Сахалин, у тебя уже нет? А те деньги, которые ты студенткой клала на сберегательную книжку, тоже просвистела, хитрая ты наша? Беда. Придётся тебе ехать к маме дорогой. Вот уж обрадуешь её, и будете миловаться друг другом – две эгоистки.
           - Да уж, с мамой жить, радость небольшая. Как она тогда выперла тебя из дома почти совсем голую.
           - Что ты за меня взволновалась? Пережила я это, и как видишь, ни от  кого не завишу.
           - Как ты возгордилась.… Вот не отдам тебе деньги, которые тогда обещала, что запоёшь?
           - Вот новость, да ты всю жизнь, сколько себя помню, пыталась проехаться на мой счёт. Даже писала маме, чтоб не помогала мне учиться после школы. И потом, когда юной домработнице, что удрала из дома, почти голой, как ты говоришь, мать приготовила тысячу на пальто, ты не преминула половину у неё выклянчить, явившись на каникулы.
           - Да, ладно, плакать. Ты и без материной помощи могла поступить в институт – училась неплохо. Ах да, мама же тебе Аттестат подпортила, припрятав метрику. И ты сумничала, назвала Великие Луки своим городом рождения, хотя там родилась я, а не ты. Как это ты лопухнулась?
           - Ну, думаю, тут отец твой, который, кстати, не захотел тебя воспитывать, над моей головой постарался, узнав, что ты не хочешь моего поступления в институт.
           - Как это мой отец, которого ни я, ни ты не видели, мог замутить твои мозги?
           - Тебе он, может, не показывался – помогая издалека – гнал стада парней на заклание, чтоб твои потребности в деньгах удовлетворяли. А мне встречался, но не буду тебя расстраивать.
           - Вот это да, я и не знала о такой услуге моего отца. А тебе, конечно, это как кость в горле? То-то, ты гоняла ещё в Находке моих женихов с деньгами. Но в институте тебе это не удавалось. И, как я теперь понимаю, мой невидимый папаня тебе перекрыл дорогу в институт, задурив Реле её светлую головушку. Только не пойму, зачем ему это было надо?
           - Твой отец в угоду Юлии Петровне, что любит его дочь безмерно, хотел меня сделать вечной рабыней её. А не получилось, так он сделал, чтоб мы с его племянником Артёмом – капитаном дальнего плавания - оказались в одном поезде и одном вагоне на соседних полках, когда я ехала в отпуск, а он хоронить свою мать, чёрную душой, как ты и Юлия Петровна.
           - Артёма – своего кузена я помню. Он, после похорон своей  матери, тебе тысячу отвалил, по старым деньгам, чтоб ты Одессу посмотрела своими глазами-прожекторами, - Вера сделала вид, что не заметила слов Рели о «тёмных душах». – И как, ты застала кузена моего в Одессе?
           - Артём – светлый, по сравнению со своим дядюшкой. И мы в поезде ещё выяснили, что это он «Чёрт рогатый», как ругнулся Артём, сводит нас, что обоих прибрать к своим рукам. И хотя мы сильно влюбились с Артёмом – он особенно, - Калерия прикусила язык, чтоб не хвастался.
           - Ещё бы в такую светлую девушку, - язвила, не заметив, её заминки старшая сестра.
           - И мы решили не играть на руку его дядюшке, а твоему отцу. И всё же Артём хотел, чтоб Одессу я посмотрела – дал денег, которые, если помнишь, ты не хотела мне отдавать. А я на эти деньги увидела город, где ты училась, уже два года, наверное, лучше, чем ты. – «Похвалилась! Сейчас Вера начёт свою песню, что она в эти годы болела»
           - Где уж нам, бедным студентам, - отозвалась на её мысли сестра. - Я больше трудилась по добыче денег, а тебе они в руки плыли.
           - Да, то от одного Капитана мне денег Бог пошлёт, то однажды в Севастополе, куда я ездила на экскурсию уже с больной ногой, мне с неба прямо упали деньги в конверте.
           - Может не тебе, а кому другому падали, а ты ухватила?
           - Не завидуй. Конверт был подписан.
           - Прямо вот так – Реле от Бога.
           - Не от Бога, а от посланцев его. – Калерии не хотелось говорить, что Артём тоже был посланцем для неё, но от Космоса. -  И хватит, Вера. Москвы тебе не видать как своих ушей, если, разумеется, не найдёшь себе фиктивного мужа и он тебя пропишет на свою жилплощадь.
           - Да у меня нет таких посланцев, которые подбрасывают мне, как тебе нужных людей. А отёц, как кузен обозвал его «Чёрт рогатый», видно не хочет мне помогать.
           - Отчего же. Инвалидность он тебе выхлопотал. И заживёшь ты со своими деньгами у мамы – будешь опять на сберкнижку класть.

           Калерия очнулась от воспоминаний, когда поезд метро привёз её на конечную станцию, и надо было переходить на автобус, который довезёт её до Строгино. Шагая к автобусу, она гадала – эти ли годы описал Олег в своих дневниках или чуть постарше захватил? Как ей хотелось скорей добраться до записей сына. Но и сев в автобус она продолжала мысли о старшей сестре.
            Разумеется, Вере было досадно, что Чернавка живёт в Москве, а не захотела прописывать её, чтоб не досаждала своей скупостью. – «Правда, и прописать я её не могла, никаких связей. А если бы и были, не помогла бы сестре, которая меня в детстве и юности пыталась в петлю затолкать или в Днепр зимой загнать глубже, чтоб не выплыла.
            А потом чуть скандал, с «дорогой мамой», она за бритву хваталась – резать  вены – это мне уже Олежка рассказывал – в четыре года ребёнок мой с этим столкнулся, когда отвезла я его к бабушке Юле. Для шантажа не пожалела Вера денег своих по инвалидности – купила себе опасную бритву. Острый нож ей уже не подходит. Резала так осторожно, что потом даже шрамов не оставалось. А я приехала однажды за Олежкой, так и мне концерт показали. Мы с сыном, довольные, что искупались, возвращаемся домой», - Реля будто увидела, какие она были счастливые, искупавшись в Днепре. Но улыбки слетели с их лиц, когда выскочила к калитке Юлия Петровна и крикнула:
           - Калерия, задержи Веру, она вон к Днепру понеслась, топиться.
И Реля, на глазах уже не раз видевших такие сцены соседей, как ей сказали потом, побежала. Вера и не думала бежать к Днепру по улице с камнями – ещё упадёт, поцарапается, ноги поломает, она дала себя поймать. И когда Реля вела её, прошептала:
           - Видишь, мать и меня не жалует, как тебя когда-то.
           - Это ты её убиваешь своими выходками. Надо деньги платить маме за проживание, а ты ей сцены устраиваешь. Я вот везу Олежку к ней, так кучу продуктов покупаю, чтоб  мой ребёнок не голодал тут. А ты как раньше жила за счёт сестёр, так и теперь намерена.
           - На смерть свою собираю.
           - Не знаю, как на смерть, а мать ты точно в могилу гонишь.
           - Ты же сама её наколдовала, что она долго проживёт.
           - Тебе тоже могу сказать, что ты умрёшь не скоро. Лет пятьдесят ещё будешь мучить своих близких, даже мужа.
           - Вот спасибо за мужа. А когда я замуж выйду?
           - Года через три. Так что не загуби, в эти годы, маму. Дай ей дожить до положенных 85 лет.
           - А ребёнка я рожу?
           - Не знаю – родишь сама – или кто-то тебе родит, но дитя не будет счастливо с тобой. Ты и ему, бедолаге, такие сцены будешь закатывать.
           Вообще-то Реля всё угадала – Вера вышла замуж, в тридцать лет, когда Олег в школу уже готовился. А ребёнка она родила (или кто-то ей родил) в 36 лет. И если Вере родила другая женщина сына, то отдала дитя мачехе злой, не умеющей детей любить и воспитывать. Вере лишь надо было молодого мужа удержать дитём. – «Да Чёрт с ними, этими тёмными моими родными», - рассердилась на себя Калерия и стала думать об Олеге – будущем лётчике.
           Что сказал он ей, своей Белке- попрыгунье, почти входя в вагон? И как она могла думать о Вере или матери – чужих ей по духу людей – когда Олег озадачил её странным разговором. Что он говорил, перед самым отходом поезда? Что-то о записях, которые она не делала в последние годы его учёбы в школе. Да, не делала, призналась со слезами. Но брызнули- то слёзы оттого, что сын уезжал от  неё. Уезжает и уезжает – уже третий год. И сколько ещё будет лет, если Олег лишь в середине своей учёбы. А потом же не в Москве он будет летать, как блатные.
            Те сразу берут старт на столицу, которую возможно не так любят, как её Олег. А её лётчика закинут куда-нибудь на Дальний Восток или Сахалин или Курилы, откуда домой не скоро долетишь, даже если она, Реля, заболеет, и ей будет требоваться помощь сына. – «Батюшки-светы, что я думаю. Мысли иногда могут материализоваться, особенно у меня, имеющую связь с Космосом. Мне надо думать лишь о хорошей судьбе своей и Олега. Тогда мне и Олегу помогут те, кто так дорог нам, и кому дороги мы. Но что он мне толковал, уже на подножке вагона. Ох, память, слезами всё облила, а запомнить не могла самого важного»
            И вдруг в памяти у Рели всплыли слова сына: - «Сказал, что все эти годы он вел дневники, по следам своей матери. И если мои записи терялись, по злобе его бабушки и тёти Веры, то его записи я могу прочесть в двух толстых тетрадях, которые он подписал, как работы по химии или физике. Могу прочесть. А бабу Юлю и тётю Веру не пускать в свою новую квартиру, что они зло в неё не занесли. Наверное, в дневниках он писал не совсем приятное, о бабушке и Вере. Спасибо, родной. Я постараюсь их не пускать, даже если они будут обманывать  меня, что больны и им нужна моя поддержка – ведь я в медицине работаю. Но старые связи все растеряны, с тех пор, как перебралась в Строгино. Признаться, связи не очень меня связывали и в Центре города.
            Но где же твои дневники, Сокол мой? Почему ты не отдал мне их из рук в руки? Не надо стесняться того, что можешь описать свою жизнь и жизни своих друзей. Это прекрасно! Это – память. Скорей бы доехать домой и взять твои тетради в руки, прочитать, чем ты дышал эти годы, когда мама как лошадь запряжённая бегала по магазинам, в поисках продуктов, чтоб накормить хорошо будущего лётчика. Но это были желанные поиски, она не отягощали меня так, когда я искала продукты для «больной» Веры».

                Г л а в а   8

           С этими мыслями, вернувшись в новую квартиру, Калерия срочным делом стала отыскивать две толстые тетради, о которых говорилл ей Олег, в которых он, оказывается, описывал своё детство и юность, до поступления в училище. Намекнул, а где искать – не сказал. Особенно её потрясло, что сын делал какие-то заметки, в то время пока она как раз не занималась их жизнеописанием. Олег как бы заменил мать, выбывшую на некоторое время из строя. Когда это он мог сделать? Не иначе, когда пошёл работать в десятом классе и учиться в вечерней школе.
            Сын говорил Реле, что времени у них на работе достаточно. Не только на подготовку занятий, но и хоть «сочинение писать», - сын намекал, мать не поняла тогда – до того была озабочена, как прокормить его из тех продуктов, что она с трудом доставала в жуткие годы дефицита на еду. Разумеется, не хватало и промышленных товаров, но это как-то отходило на второй план по сравнению с питанием. Одежду можно носить и старую, но это ей, матери, но не Олегу.
            Олег рос если не ввысь, то разрастался в плечах, и каждый год ему надо было покупать другую форму для школы, вместе с ней и обувь: зимнюю, летнюю, спортивную, не говоря о том, что в школе надо было переобуваться.  И всё: – «Спасибо Небесным покровителям, – думала Калерия, - или счастливым случаям», покупалось легко – минуя очереди.  Просто она приходила в магазины – будто кто её вёл в тот или иной край Москвы – когда только выносили товары в торговый зал. И главное, чтоб были нужные размеры одежды на рослого сына, особенно обуви.  Она радовалась подарками судьбы, как не радовалась в своей юности.
            Вспоминала что когда-то в Симферополе ей – совсем юной деве - кто-то помогал купить для неё красивую одежду. А потом для сына подкидывали вещи, ведя Калерию в нужный магазин: - «Спасибо вам, наши с Олегом Небесные покровители, живущие в Космосе»,  - повторяла она. Тем более в выпускном классе её красавцу надо было купить новую одежду для выпуска, ещё лёгкую, удобную обувь – и это у матери будущего лётчика получалось.
           Потом, когда Калерия провела Олега в Лётное училище, она, по просьбе сына, отнесла в комиссионный магазин его модное, на меху, пальто, купленное не у спекулянтов, а случайно в магазине, где работала бывшая свекровь. Свекровь, когда Реля покупала сыну пальто, не заметила бывшей невестки – может, её в магазине не было в то время. Но, возможно, Анна не помнила лица бывшей жены её сына, и не любимой молодой женщины, которая, как говорила свекровь в гневе: - «Забрала у меня Кольку. Но я его заговоренными отварами отпою от тебя». Отпоила и развела, чтоб потом её Николай запил и бросал в голову матери кастрюли и сковородки.
           Встреча невестки с бывшей свекровью случилась потом, когда Реля провела сына в Лётное училище. Случайная встреча, не в магазине, а можно сказать, на улице. Лишь при свете солнца заметалась бывшая свекровь, когда Реля встала позади её в очереди к ларьку, в котором торговали продуктами. Ворочалась как юла, разглядывая Релю подслеповатыми глазками. И если бы бывшая невестка не призналась, что были родственниками, она бы так и не разглядела её.
            А так кинулась Анна на грудь Рели, всхлипывая, и рассказывая старые свои беды, что умер Гаврила – муж глупой и вздорной уже очень в возрасте, женщины. Реле хотелось сказать, что Гаврила умер не вчера, а 12 лет или более, назад. И что сама свекровь уложила мужа в могилу, а теперь рыдает о нём, спустя столько времени, будто смерть свёкра, случилось недавно. Но не сказала – пусть оплакивает, может хоть через много лет, додумается, что сама бывшая родственница, во всём виновата.
           Покачав головой, отгоняя мысли о свекрови, Калерия хотела думать дальше о сыне своём, но Анна не отпускала её. 
           - «А если бы Анна меня и признала, когда я покупала пальто её внуку, то не помогла бы в покупке вещей для Олега. Как не стала дарить ему потом  кейс, который сгоряча пообещала, а потом обманывала, что достала, только я во время не пришла за ним».
           Пальто сына Калерия продала, потому что уже в конце зимы Олег пожаловался, что оно ему жмёт в плечах. Да и носил он его  мало – всего несколько раз в театры, и когда они ходили в Центр или в другие районы Москвы, просто гуляя по дорогому им городу. Жаль, что не попадались им знакомые фотографы, как в детские годы сына, – пальто Калерии  и Олегу очень нравилось – была бы память хоть на фотографии. Но пришлось продать, почти за то же цену что и купила, хотя в комиссионном магазине взяли свой процент - это они не упустили.
            На те деньги Калерия купила себе демисезонное пальто – тоже модное. Ещё осталось на две посылки с продуктами для Олега. Так бывшие вещи сына, из которых он вырос, помогали им жить дальше. Продала потом Реля и выпускные брюки – очень красивые – одетые всего один раз. Но в комиссионном магазине их оценили со скидкой, и плюс взяли проценты – но и те деньги Реле помогли – на них она послала ещё несколько посылок своему Соколу – кормили в училище плохо.
            О кормёжке Реля узнала не от Олега, а через Катерину, знакомую. Сын Кати – Игорь тоже поступил в Лётное училище. Собственно в институте, где сыновья сдавали экзамены, две матери и познакомились. Правда Калерия уже там работала в медицинском кабинете, а Катерина прошла в здание, сказав вышедшей на крыльцо медсестре, в белом халате, что ей плохо во дворе института, где стояли в рядах множество страдающих за абитуриентов.
            Родителей и друзей поступающих было много, потому что сдавали не только в Лётное училище, но и в сам институт, где семь или восемь факультетов. Народу во дворе было много – стояли, чуть ли не плечом в плечо – как тут не свалиться в обморок, который медсестра предугадала в глазах модной своей сверстницы.
           Но когда Реля провела Екатерину в свой кабинет и оказала помощь, выяснилось, что дети их поступают в Лётное училище и они из тех беспокойных матерей, юноши которых мечтают летать. Дети их поступили – прорвались сквозь ряды многочисленных блатных парней, имеющих защиту, «мохнатую лапу», как говорили откровенно потом, в училище, будто ища, а кто прорвался сам, без блата. Екатерина, как подозревала Реля, кого-то просила за своего сына – но не признавалась.
            Олег же отвечал любознательным «блатным», что где-то есть и у него «мохнатая лапа», но кто точно, он не знает. Его дело было экзамены сдавать – так подсказала ему Екатерина, при первом приезде её в училище, о чём немедленно сообщила Калерии, чтоб та не сердилась, что подруга поучает её сына, как отговориться от ненужных расспросов. Реля, напротив, была рада подсказке – может быть, дойдёт и до преподавателей, что есть «рука», и они не станут терзать Олега.
           И с тех пор они с Катей подружились, и перезванивались.  Катя жила не в Москве, - лишь работала в столице, в закрытом КБ – получала хорошую зарплату и потому зачастила в училище – раза два в месяц. И часто рассказывала по телефону Реле, пока она жила в старой квартире, как идут дела в Лётном училище. Екатерина пыталась сделать из неё подругу ближе – приглашала в рестораны Москвы, но Реля отказывалась, не было у неё денег на такие походы. Но однажды, всё же Екатерина её вытащила, обещая, заплатить сама. У работницы КБ была машина, на которой они поездили по любимой Релей Москве, ища, где бы впустили двух женщин, а то всё: - «Мест нет» - центральные рестораны были забиты.
           Пустили двух одиноких женщин недалеко от жилья «москвички», как величала её Катерина, на Беговой улице. Калерия тут же сообразила, что до дома ей будет доехать легко – несколько остановок на любимом ею троллейбусе до площади Пушкина, дальше лёгким шагом по знакомым переулкам она дойдёт. Катя расщедрилась, взяла икры; чёрной и красной, хороших закусок, даже вина, показывая, что она дама богатая, может себе позволить. Чуть призналась Реле, что ездит в Кировоград, и также угощает преподавателей, чтоб не очень давили на её сына, принимая зачёты или экзамены. Хлопочет и об Олеге, хотя он с Игорем в разных ротах.
           В последнее признание Реля, не верила. Олега на первых зачётах и экзаменах «преподы», как звали их курсанты, очень забивали, пока не поняли, или кто-то им объяснил, что родительница  у Олега Днепренко медсестра, получает мало, не может устраивать им пиры в ресторанах. Вот что вспоминалось Калерии, когда она искала толстые тетради сына, где надеялась прочесть его первые опусы о его юношеской жизни, которую он от Белки своей скрывал.

            Не найдя тетради и очень расстраиваясь, Калерия пообедала «чем Бог послал», и пошла в поликлинику, где теперь работала с очень нехорошим врачом – рентгенологом – как пожаловалась сыну, пошла чтоб узнать, как её поставили в график на следующий месяц – сентябрь. Неприятно встречаться с заведующим их рентгеновского кабинета, который крутится в поликлинике целый день, чтоб не идти домой, к семье, где у него подрастают двое несчастных детей. Калерия чутко понимала, что у такого жуткого человека не может быть счастливых детей. Грубый мужчина, по её понятию, не мог быть и хорошим мужем, если унижает свою жену прилюдно, как Реле поведала санитарка, работающая в смену с Игорем Николаевичем.

            Это же неопрятная женщина, бегающая по всей поликлинике со сплетнями – и где только узнавала, кто с кем спит из врачей и медсестёр, а потом рассказывала кому надо и не надо. Например, Калерии совсем не интересно, как живут и работают в поликлинике гулящие люди. Да кого жена или муж приходили, позорили, кричали на всю улицу. Кто кого побил. Реля с детства не терпела – по своим родителям – такой позор. Ещё в больницах, где работала прежде, тоже насмотрелась. И мучиться приходилось с теми больными, кого оставляли гулящие врачи и медсёстры без надзора из-за своих плохих наклонностей. Если бы не Реля и её подруга Наталья в реанимации мог умереть тяжёлый больной из-за остановки сердца.
           - Ой, Реля, как тебя долго не было видно, - встретила и сейчас Калерию санитарка Татьяна, возбуждённая какой-то новостью. Однако помнила, что и Реля не зря отсутствовала: - Ой, ты же с сыном пообщаться взяла отпуск? Как встретились? Что он рассказывал тебе о жизни курсантов?
           - Таня, о жизни курсантов я многим здесь рассказывала, кто интересовался – ведь я ездила в Кировоград, где учится сын, не один раз, и всё видела своими глазами. А что не видела, он мне в письмах описывает, очень интересно, должна тебе сказать.
           - Да, ты говорила, я помню. Но как твоему сыну понравилось Строгино? Ведь он впервые сюда приехал?
           - Впечатлений у него очень много. До этого мы жили в Центре, и он очень любил старую Москву. Она сыну, по его признанию, часто во снах снится. Строгино – новый район Москвы, да ещё с такой историей, как Тушино, где когда-то поселился и жил, пока не изгнали, «Тушинский вор». Не знаешь, кто такой этот вор? А Лжедмитрий второй. Первого-то в Кремле терпели, потом в пушку зарядили и выстрелили в сторону Польши, откуда пришёл.
           - Да, потом появился второй Лжедмитрий, который точно не дошёл до Кремля, а жил со свитой, где теперь Тушинский аэродром. Но я думаю, что о Лжедмитриях твой сын не вспомнил, а аэродром, откуда самолёты и вертолёты взлетают – ему очень понравился.
           - Историю мы вспоминали вместе, а аэродром курсанту очень понравился, даже издали – мы ходили, смотрели на него с высокого берега. Но больше всего самолёты, которые поднимаются вверх, а потом сбрасывают парашютистов. Это напомнила будущему лётчику, как они прыгали.
           - Не хотелось ему ещё раз попробовать?
           - Хотелось, да кто же возьмёт с бухты-барахты. К тому же их предупредили в училище, что на каникулах никаких прыжков, если кому вздумается.
           - Это почему?
           - Учение лётчиков – объяснили им – очень дорого обходится Родине, чтоб они рисковали.
           - Здорово их держат в ежовых рукавицах. Но как понравилось Строгино твоему курсанту, потом расскажешь, а сейчас я тебе поведаю новости, что произошли в поликлинике.
           - Если о ссорах жён с мужьями за измены, то не надо. Я их достаточно видела в больницах, где люди работают более тесно – по ночам – и блуд их сказывается на больных.
           - Не хочешь, не надо. А ты чего, в общем-то, пришла?
           - Хочу узнать, как меня поставили в график на сентябрь.
           - Ох, милая, с тобой Игорь Николаевич очень хочет поработать. Надоела ему Раиса – он её в отпуск наладил. А с тобой желает в темноте обниматься да толкаться.
           - Тань, я не обнимаюсь на работе – это моё кредо.
           - Ой, какие мы гордые! А наш заведующий, всех в этой поликлинике имел, всех кто в юбке.
           - Тань, ты извини, но неужели и тебя тоже?
           - А что я – хуже всех? Мы с ним кабинет вымывали, после того, как аппараты нам поставили. Задницей об задницу знаешь, как тёрлись, так неужели?
           - Таня, я верю тебе, зная какой у нас заведующий. Но меня он не получит – я брезгливая.
           - А если не Игорь Николаевич, то Главный врач на тебе глаз положил.
           - А Главврачу мало молодых женщин, которые работают в нашей поликлинике. Я слышала от тебя же, что он не одну юбку не пропускает, хотя жена его здесь же трудится.
           - Но что-то затих, как ты устроилась у нас. И шепчут, что не зря к тебе заглядывает.
           - Один раз заглянул, чтоб спросить, не обижает ли меня Игорь Николаевич, когда у меня больных уже не было.
           - Думаешь, зря заходил? Чтоб ты пожаловалась, а он бы пожалел, и сама знаешь как.
           - Тань, пойди, посмотри, как график у меня поставлен и скажи мне.
           - Зайди сама в кабинет к Игорю Николаевичу – график у него на подписи.
           - Да, Калерия, зайдите, я вам сам всё расскажу, - распахнул заведующий дверь.- Или боитесь меня?  Здравствуйте. Заходите.
           - Здравствуйте. Я пришла узнать, как мне работать в сентябре.
           - Работать будете много – Раиса уходит в отпуск – и за неё полставки со мной на три часа. А потом свою смену с Лазарем. Подходит вам?
           - Надо работать, если Рая взяла отпуск.
           - Заработаете прилично. Или не нуждаетесь?
           - Пока деньги нужны. Но после сентября прошу ставить лишь в одну смену. – Калерия посмотрела график и даже записала, как, в какой день работать будет. – До свидания.
           - Такая богатая, что и денег вам не надо?
           - Аппараты у нас подозрительные, как мне кажется. У одного защитное стекло разбито и бумагой чёрной заклеено.
           - И что! Раиса работает без жалоб. А вы уже заметили. Сходите к Рязанову, пожалуйтесь.
           - С Главным врачом вы дружите. Вот и скажите ему, что непорядок.
           - Давно сам заявку подал на это стекло – их нет в запасе. Но и так можно там работать.
           - Пока работаем. Но Раиса часто болеет. Вы хотите, чтоб и я брала больничный.
           - Берите больничный лист, хоть инвалидность себе оформляйте – я не против.
           - Спасибо на добром слове. Я пошла.
           - Стоп! Как сына встретили. Я что-то слышал, сквозь дверь, Татьяне рассказывали.
           - Вот пусть Таня вам и повторит мой ей рассказ. До свидания, Игорь Николаевич.
           - Жду, когда работать придёшь. Уж я тебя заставлю трудиться.
           - Примерно как жену свою – сдергивать со стула на пол. Так я на стул при вас садиться не буду. И не сердитесь на Таню – это не она мне рассказала. Я слышала, как ваша жена жаловалась вашей подруге, которая часто заходит в этот кабинет к вам.
           - Ладно, запомню.
           Возвращаясь, домой, Калерии  не хотелось думать об этом неприятном ей разговоре. Будет ещё война у неё с заведующим, она это прекрасно понимала. Но сейчас поставила себе задачу найти тетради своего курсанта, с записями о его юной жизни.

                Г л а в а   9.
            
           Не найдя записей среди старых школьных тетрадей Олега, которые она сохранила и бережно перевезла на новую квартиру – до того матери было дорого всё, что касалось её мальчишки - Реля расстроилась. Надо срочно списываться с Олегом и выспросить у него, где он умудрился так положить свои заметки, что их найти невозможно. Так и сделала, сразу уселась за письмо к Олегу со своими расспросами. В надежде, что он, как приедет в училище, если их тут же не отправят на полёты, сразу ответит ей.
            Помечтала, что Сокол её, добравшись до южного города, теперь может ей и позвонить. Кстати, если Олег позвонит, то телефон, к которому уже провели провода ещё при нём, оживёт. Телефон заработает, и сын сможет ей подсказать, где же лежат эти записи, в которые матери так хочется заглянуть. Чтобы лучше понять, чем тогда жил, чем дышал её Сокол, когда у матери уже не хватало сил и времени, чтоб запечатлевать тот период проживания его дома.   
           Три  года, пока Олег учился в старших классах, а потом поступал в своё лётное училище, он всё более вырастал в глазах матери – не в смысле роста, а в смелости суждений, поступках. Плохо, что Калерия забросила тогда делать свои наброски.
           – «Всё равно пишу в стол, - думалось ей тогда, - сил уже нет, ходить по этим издательствам, журналам, надеясь встретить разумную заинтересованность. Такой там блат процветает, живут только по принципу - «Ты мне, я тебе». И если порой у рецензентов, особенно тех, что по моложе, возникает какой-то интерес к моей внешности, и они готовы «воспылать страстью» (по их же намекам), то меня, их потуги добиться женщины, не устраивают. И потом будет стыдно и обидно, уступив холодным, доведённым до автоматизма, предложениям какого-либо критика, узнать, что теперь то же самое нужно проделать с их редактором, если это не женщина, конечно.

            Женщину, дескать, они сами уговорят. Просто не редакции, а какой-то элитный клуб сексуально озабоченных. И не буду я, как белка в этом колесе крутиться (хотя мой сынуля именно так и зовёт меня с детства) - развлекать этих бездарных самовлюблённых «критиков». Но если для Олега – дорогого моего мальчишки, будущего пилота, в поступлении которого в училище ни секунды не сомневалась – я словно сказочная Белка, которая «орешки всё грызёт, а орешки не простые… ядра – чистый изумруд, слуги Белку стерегут». То эти вздумали запереть меня в бестолковое колесо собственных развлечений, чтоб я крутилась там, на потеху редакторам и окололитературным бездельникам, - размышляла Калерия, когда они ещё жили на старой квартире. -  Не будет этого, надо прекращать «писать в стол». Тем более, письменного стола-то и нет, пишу за обычным, где мы и обедаем с Олегом и «гостей» нежданных кормим, из Ивановской области, коих мама на нас с Олегом натравила».
           И хотя теперь письменный стол у неё появился, мысли настойчиво уносили её то время, когда они теснились в коммуналке. Крутились воспоминания преимущественно вокруг Олега, как их остановишь?
           О матери даже вынужденно думать не хотелось. Поехала «мама дорогая» - какой она была для старшей дочери, а для Рели хуже мачехи из сказки «Морозко»… Так вот отправилась Юлия Петровна на свою малую родину, чтобы, как заявила всем: «Восстановить свой рабочий стаж, перед пенсией». И случилось это, когда Олег пошёл в школу. На самом деле, как понимала Реля, ей потребовалось год рождения восстановить, который мать когда-то сама же подправила, чтоб женихов дурить. И естественно встретилась там с многочисленной своей роднёй, которые все живут в двух небольших городках. Один из городков с очень красивым названием Родники – откуда позже и стали наезжать к Реле в Москву, словно паломники совсем незнакомые ей, и тем более Олегу, родственники.
           В детстве она видела двух сестёр своей матери, когда семьёй собирались ехать на Дальний Восток. В Москве отец подал заявку, что желают семейно уехать работать на Дальний Восток. Заявку приняли, однако предупредили, что семьи с детьми поедут лишь летом, когда учащиеся закончат учебный год, и только тогда их отправят всех вместе в дальнюю сторону. Страна заботилась о детях, чтоб дети не теряли полгода учёбы, что было приятно узнать десятилетней Реле. Учиться она любила – даже в школах Украины, когда семья часто переезжала из одного села в другое.

            Казалось бы, менять школы очень плохо – к новому коллективу ещё надо приспособиться. Тем более, чередовались русские школы и украинские – ещё и речь надо было перестраивать. И всё же Реля училась хорошо и на русском и на украинском языке. Девочке не стыдно было, отметится перед новыми друзьями и подругами, хорошим знанием материала, который они изучали. И даже не из учебников, а из книг, которые она очень любила, чем  поражала своих одноклассников. Библиотеки всегда оказывались лучшими друзьями Реле, куда бы она ни переезжала вместе со своей семьёй.
           И вот теперь её – десятилетнюю девочку – отставив в сторону семейные ссоры и скандалы, родители везут в Москву, чтобы по оргнабору отправиться дальше, на дальний край их необъятной державы. Надо сказать, что ссоры и драки родителей (после взаимных измен друг другу) болезненно затрагивали жизнь Калерии. Ей совсем не хотелось вступать в драки, как это делала тринадцатилетняя Гера – старшая сестра.
            Средняя дочь уходила от драк между бывшим танкистом и двумя разъярёнными фуриями, которые вместе порой одолевали выпившего отца, связывали его по рукам и ногам, и тогда издевались, как хотели. Лишь один раз Реля не выдержала, увидев отца, лежащего на полу в довольно жалком положении, когда его пинали ногами две «кровопийцы», как она считала мать и сестру. Выскочив в коридор, схватила топор и встала на защиту бывшего воина:
           - А ну отойдите, гадюки, – изрублю. Человек на фронте воевал, Родину защищал, не для того, чтоб такие как вы, подлые бабы, его уничтожали?
Вначале хотела сказать «унижали», но это разве унижение? Это уничтожение бывшего воина. И после этого отец вдруг зауважал среднюю дочь, жаль, что на короткое время, на всю оставшуюся жизнь его не хватило. Советовался с ней, как ему уйти от этих «бешеных баб», иначе они всё же когда-нибудь убьют его. И уйти отец хотел так, чтоб и Релю забрать с собой, поскольку она хорошая хозяйка в доме – всё умеет делать. Да и обоих малышек собирался забрать, которых «Юлька и Гера давно хотели убить, и убьют ведь, в конце концов».
           - Кто бы говорил! – возражала тогда Реля родителю. - Ты ведь сам осенью забросил Валю с Ларисой на высокую печь, под самый потолок, разве не догадывался, что они упадут и разобьются? Пришлось мне их снимать – хоть было трудно и тяжко – иначе бы тебя посадили.
           - Как ты складно говоришь. А не думаешь, ты, что их забросила Гера-корова, которая по дому делать ничего не хочет, а на такие подвиги готова всегда.
           - Ваша старшая дочь Гера, - Реля, когда сердилась, переходила на «Вы», - большая дура, не спорю, а силенок у неё не хватило бы забросить сестрёнок так высоко.
           Реле ещё хотелось признаться, что знает она, что Гера не родная отцу, а падчерица – потому и помогает «мамочке» бить его. Гера тоже знает, что она не Днепренко, а «Змея подколодного» дочь – так называла его мать во сне свой средней дочери. Ещё матушка упрекала того Змея, что он не захотел воспитывать свою дочь.
            А Змей, в образе человека, приказал Юлии Петровне свою дочь беречь. А коли зло сорвать на ком хочет, так на той, которая родилась после Геры. И даже Реля поняла из путанных его слов, что когда нелюбимая Юлией дочь вырастет, Змей попытается завлечь её в свою секту.
            Калерия уже прочла одну книгу о сектантах и знала, что это ужасные люди. Хотя, извивающийся ужом, мужчина в том сне не показался ей сектантом – скорее это был Дьявол. И Дед в снах не раз предупреждал Релю, что Гера – порождение нехорошего человека. Она тогда перекрестила во сне Чёрта, и он, криво улыбаясь, удалился из её сна вместе с её матерью.
           Припомнив, всё это Реля не стала говорить отцу про падчерицу. Зачем? Он всё знает, недаром иногда с Герой вёл себя не как отец, а кавалером вился, особенно, когда Юлия Петровна уезжала с ревизорами пьянствовать в другое село, за что её вскоре выгнали с занимаемого тёплого места. С горя матушка с Герой и стали отца избивать сильнее, чем делали это прежде. Вот отцу и захотелось бежать от них и это не в первый раз.
            Была ещё попытка, до того, как мать стала Председателем крупного колхоза. Тогда Реля отговорила отца – по законам послевоенного времени, в связи с какой-то «пропиской в городах», побывавших в боях, он не мог остаться в Одессе, как хотел у хорошей женщины. Его бы живо нашли и посадили, что бросил жену с чётырьмя детьми. Правда, отец хотел забрать и тогда Релю и одну из малышек, но разве Юлия Петровна отдала бы ему свою рабу, даже если с довеском – не угодной ей когда-то Валей.
            Видя, что Реля отмалчивается, отец рассердится:
           - Ладно, не хочешь с отцом удирать от этих выдр хищных, то я найду способ уехать один.
           - Нет, папа, я вижу «своим ясным взором», как ты говоришь, когда не пьян, что никуда ты не уедешь в ближайшие три-четыре года. Поэтому, ищи способ, как всей семьёй уехать подальше от  Украины, где полно вина, и ты его употребляешь. А мама, став председателем, винодельческого колхоза, совсем совесть потеряла. Пьёт и пьет с приезжими «ревизорами» - сам знаешь как. Вот и надо уезжать из Украины, хотя мне, признаться здесь хорошо; я люблю солнце и фрукты, они мне и младшим сестрёнкам изредка перепадают.
           - Особенно в этом селе, где Юля председателем под твоим командованием был целый сад, и ты угощала всю детвору этого села.
           - Да, папа, давала им фруктов домой отнести, потому что у домов колхозников садов нет, из-за жутких налогов на каждое дерево, как мне говорили. Подруги мне помогали фрукты собирать и сушить и теперь у нас  есть четыре больших мешка сухофруктов. И корову мамы этих детей мне помогали доить в степи, где их пасли.
           - Тебе оставалось лишь молоко домой принести? Которое тут же выпивала корова Гера, не оставляя тебе ни кружки.
           - Не всё Гера выпивала. Я сначала поила Валю с Ларисой, сама тоже пила, а остальное прятала в погреб, чтоб не скисло. Это вечером, когда корову доила мама или Гера, то да – молока не дождёшься от них.
           - Ладно, дорогая моя хозяюшка и заступница. Кажется, есть выход уехать из Украины. Мне друг встретился фронтовой и сказал, что ведут набор работников на Дальний Восток – там город строится и работники очень нужны. Надо ехать, хоть и зимой, потому что мать вашу могут посадить за то, что колхозников своих она в голод вогнала своими попойками.
           Отец не знал, что Реле дорогой её Дед, с большой буквы, которым заинтересуется гораздо позже её курсант Олег, давно пообещал во снах, что они поедут вскоре на Дальний Восток. И как она ждала этой поездки через всю страну – уже на картах по географии у Геры подсмотрела, что это очень далеко. Но отцу нельзя было говорить, что она знает о поездке, нельзя открывать Деда, который ей самый родной человек, который её никогда не оставит.
            Отец оставит семью – это Реля видела в своих снах. От матери она сама сбежит – от «фашистской тирании», как Реля обозначала себе. Но Дед, хоть иногда и допускает, чтоб Реля калечилась (или калечили её) – о чём потом кается – Дед не оставит её никогда.
            Но говорить о Деде никому нельзя, пока он сам не позволит это сделать, поэтому девочка Реля, в десять лет, сделала вид, что она интересуется не Дальним Востоком, куда летала уже во снах, а совершенно другим:   
           - Город строится, значит, нужны строители? А как с твоей профессией, папа, там будет? А с маминой? Она же белые ручки, которые боится замарать, не станет пачкать об раствор или глину.
           - Откуда знаешь, что строители – профессия, где не в белых перчатках работают?
           - Из книг. Я много читала уже о строителях. – «Или видела во сне, как они работают».
           - Из книг? Но это совсем не то, чтоб увидеть наяву. Что касается меня, то я хороший механик и инженер, прошедший войну на танках. Для моих рук на стройке всегда будет работа. А матушка ваша тоже найдёт, кем ей командовать. В дорогу возьмём твои сухофрукты, зарежем кабанчика, закоптим мясо и сало, чтоб не портилось, и поедем с ветерком.
           На вокзале, с которого должны были отправляться на Дальний Восток, сидели все, пока мать с отцом ездили насчёт того, чтоб получить всё документы. Деньги мать дала Реле, чтоб покупала всем еду, не Гере-Вере:
           - Прости, дорогая, - сказала Юлия Петровна своей любимице, - но если я дам тебе, то сама ты купишь себе, не то в столовую сходишь, а остальные будут голодать.
           Вернулись родители расстроенные: - Подписали все бумаги, но поедем лишь тогда, когда Гера и Реля окончат учебный год. Таковы правила. А где в Москве устроиться на полгода? Лишь дворниками можно и жильё дадут, но Юля не хочет улицы мести, - сказал отец.
           - Это после моих высоких постов я стану метлой махать? Или вот снег соскребать? Видел, как дворники здесь горбатятся?
           - Тогда поехали к твоим родным, Юля, в Ивановскую область. Это же недалеко от Москвы?
           - Восемь часов езды. Поехали. С мясом и салом, что мы везём и сухофруктами, они будут очень рады при том голоде, который сейчас есть в малых городах.
           - Может, колбасы ещё в Москве прикупим?
           - А та колбаса, что мы везём, портиться будет? И вкуснее домашняя колбаса, чем покупная.
           Так с мешками и корзинами и двумя чемоданами с носильными вещами ехали в красивый городок Родники. Четыре сестры, ещё брат один из четырех, уцелевши на войне, как и отец их, встретили большую семейку радостно. Семнадцать лет не виделись сёстры и брат с Юлией. А её мужа и детей вовсе не знали. И что жить здесь будут до весны – тоже порадовались. Но больше всего мясо и сало, да ещё сухофрукты, которых родные в эти годы, не видели в глаза – поразили всех.
            Реля с Герой пошли в одну школу, где учились их двоюродный брат Алик и кузина Альбина. Аля, как звали кузину родные, оказалась вместе с Герой, в одном классе, которая в Родниках стала зваться Верой. Кстати, кузины – Вера и Аля –  живущие в одном доме не очень дружили между собой. Это было видно Калерии даже на переменах в школе. Обе считали себя красавицами, и видимо не поделили юношей. Или за внимание учителей соперничали?
           А Релю отдали в семью брата Альберта, который жил только с матерью и учился в десятом классе. Старший его брат Виктор служил уже в армии. Настя – их мать, получив от сестры на прокорм Рели или в подарок, как говорили  мяса, сала и сухофруктов была очень довольна. Варила вкусные душистые щи из серой капусты, как они называли.
            Реля учила тётю Анастасию готовить украинский борщ, который тоже всем понравился, но не прижился. Надо моркови много класть, свеклы, капусты, а они не всегда бывают в магазине. А что вырастили на своих огородах, съели. На рынке дорого покупать такие продукты. И всё равно в Родниках Реля была счастлива. Мать и отец помирились и не ругались на глазах изумлённых родных. Все так и думали, что счастливым семейством поехали на Дальний Восток.
           Калерия вспомнила, как они ехали к родственникам в Родники и сколько с собой везли продуктов, когда Юлия Петровна, через много лет после этой поездки, посетила своих родных. И от большой любви к ним рассказала, что её взрослая дочь уже живёт в Москве с сыном, без мужа и будет рада приезду родственников в столицу.
            Не сказала лишь, что дочь работает в медицине, где мало платят, и живёт с сыном в очень стеснённых условиях в коммунальной квартире с соседями. Или предупредила, но многочисленные родные не поняли её и стали наезжать в Москву часто, за промышленными товарами не по одному, а семьями не меньше трёх человек. При этом ничего не везли из продуктов, хотя в Родниках и Шуе, где проживали, жизнь стала веселее, чем после войны. А приедут утром и звонят:
           - Мы здесь. А ваша мама сказала, что вы можете нас принять на пару дней, и столько же ночей. Мы днями будем ходить смотреть Москву и в магазины. Нам только переночевать.
           И спали по нескольку человек в их маленькой комнате. Теснота невероятная. Ещё надо было их кормить – утром и вечером. И когда Олежка ходил в начальную школу, в Москве можно было достать продукты. Но когда на прилавках стала пустота, Калерия провожала своих «гостей» рано утром, со словами:
           - Купить сейчас в Москве продукты невозможно, поэтому нечего мне вам на стол ставить. А в столовых и кафе можно покушать, дёшево.
           - А вы с Олежкой разве не завтракаете утром?
           - Я – нет, потому что в больнице нас кормят – за что деньги плачу. Олега кормлю первым завтраком. Второй завтрак и обед у него в школе – за что тоже плачу. И вы сходите в кафе или столовую, где можно хорошо и дёшево поесть. И была бы рада, если бы вы пришли, спать к нам,  тоже поев где-нибудь.

                Г л а в а  10

            Но как она ни приучала родственников Юлии Петровны – своими родными Реля признать их так и не смогла. Вели они себя как-то не по-родственному – появляясь, всякий раз с утра раннего, не терзаясь сомнениями, что когда она готовится убежать на работу, а сына отправить в школу, не стоит объявляться у дверей квартиры, без телефонного звонка, да с друзьями и знакомыми.
           А если и звонили с утра пораньше: - Мы уже в Москве, едем к тебе. – Тут же вешали трубку, чтоб она не успела возразить. Хотя на две копейки можно говорить хоть полчаса. В таком случае, Калерия доделывала дела домашние, и уходила на работу. Не станет же она, наплевав на работу, задерживаться дома, чтобы заботливо хлопотать вокруг гостей непрошенных.
           Вечером приходилось объяснять: - Вы же поставили меня перед фактом, что едете, во что бы то ни стало. Я вынуждена была поставить вас перед фактом, что дождаться вас не могу. Не стоит бросать трубку, лучше дождаться ответа. И я бы сказала, что уже убегаю на работу.
           - Но надо же было оставить нам ключи…
           - Это ещё почему? По незнакомому голосу невозможно определить, кто звонил. И хотя имущества у меня немного, обидно расстаться и с этим. Меня и так потихонечку обкрадывают на работе – то сапоги утащат, то сумку. – К тому времени Релю ещё и младшая сестрёнка, которую она с таким трудом устроила в Москве, оставила без выходного костюма. Но признаваться об этом приехавшим постеснялась – всё-таки не близкие люди. Зато поинтересовалась: -  А что вы без меня и Олежки здесь делать собирались? Неужели спать бы легли или что другое?
После этого «гости» перестали бросать трубку телефона, дожидались ответа.
           Бывало, объявлялись и поздно вечером и ночью, приходилось принимать: - Приезжайте. Сколько вас? – И Калерия готовила, куда их уложить. Приехали трое – шумные, возбуждённые:
           - Ой, нам бы помыться, ехали в тамбуре, на колесе на одной ноге, можно сказать.
           - Хочешь сказать, что ехали без билетов? – уточняла Калерия.
           - Конечно без билетов? Сунули в руку проводнице десятку за троих – так хоть бы одно место предоставила, - отвечал бойкий мужчина, который представился Реле, как кузен Альберт. Напомнил, что когда-то возил её на санках из школы в Родинках. И как они с Релей на эти же санки нагружали ещё и продукты, если им доставалось что в магазине по дороге, потому что и в очереди приходилось постоять за крупой или лапшой. Вдвоём они довольно успешно добывали продукты так, что и другим родственникам доставалось.
           Всё это Калерия прекрасно помнила, и даже записала где-то в своих воспоминаниях. Но шутки шутками, а помыть прибывших, после путешествия в тамбуре, и спать уложить нужно, коль уж «гости» приехали. Однако предупредила:
           - С соседями отношения сложные, мыться у нас не принято после 11 часов, но думаю, вы будете вести себя тихо, и горячую воду я сейчас вам организую. А потом тихонько, по одному, постель вот здесь я вам уже приготовила.
           - Нам бы ещё и поесть.
           - Но у меня нет ужина для стольких людей, да ещё в полночь.
           - Что жалко еды для нас? – съязвил Альберт, видимо считая, что за те санки и походы по магазинам в Родниках за продуктами для родных, Реля осталась в большом долгу перед всеми.
           - Продукты покупаю только на двоих, дня на два – погреба-то нет. А ты считаешь, что ванну организовала, и постели постелила, этого мало?
           - Но завтра-то с утра ты нас покормишь? – Похоже, Альберт красовался перед женой – вот, мол, какой я смелый с москвичами - и другой женщиной, которую Реле никак не представили.
           - То есть ты не захотел услышать - продуктов дома только для меня и сына. Мальчишку голодным в школу я не собираюсь отправлять. Свой завтрак, могу вам отдать, так ведь на всех же не хватит.
           - А если мы будем тебе свою картошку привозить – жарить будешь?
           - Тогда уж и масло привозите, хотя бы постное. И то готовить смогу лишь по вечерам. Ты удивишься, я рано утром убегаю на работу. Но в принципе кто-нибудь из приехавших женщин может приготовить ужин, если вы в столовых питаться не хотите.
           - Ну, хорошо. Готовь нам горячую воду, мы сейчас все вместе и помоемся.
           - С какой стати вместе? Вы там шум поднимете - соседей разбудите.
           - Почему? Мы в банях все вместе моемся – жёны с мужиками.
           - Но здесь не баня и о соседях, будто не слышали, спят все давно. К тому же я не знаю, с женой ли ты, но двух жён точно не бывает. Паспорта вы мне не показывали, а на слово вам  верить, поостерегусь. И не шумите, пожалуйста! Сын уже спит. После душа я вас по одному устрою на отдых, ребёнка не нужно будить.
           - И ты не боишься, чужих людей к ребенку пускать? – С ехидством подключилась к разговору одна из женщин, которую ещё не представили.
           - Так вы мне не родные, значит? Приехали просто по нахалке? Так! Рассаживайтесь в кухне, здесь места много, и давайте докладывайте какого вы роду. Хоть времени у меня и нет – завтра рано вставать, но нужно же знать, кем вы мне не приходитесь? Какого такого чужого племени?
           - Шутишь, дорогая сестричка? Повторяю. Не я ли тебя катал из школы на санках, когда вы жили в Родниках в 1950 году. Жила ты у нас в отдельном доме с моей матушкой Настей.
           - То, что ты Альберт – мой двоюродный брат – это я услышала. Но когда я была маленькая, ты мне казался таким большим. А сейчас ростом с меня, - улыбнулась Калерия.
           - Шутишь? Во мне 165 сантиметров, а ты ниже сантиметра на три. А вот моя жена Аля, Альбина – тоже мне двоюродная сестра, но мы так полюбили друг друга, что и поженились.
           - Альбина – это ты, дорогая кузина? – Калерия повернулась к маленькой скромной женщине, не узнавая в ней ту кузину, с которой жила Гера-Вера. – «Та была высокая, ростом с Веру, красивая, нашего цыганского рода. А это хоть и покрасила волосы басмой и глаза вроде карие, а броской красоты в ней нет. Или это «весельчак» Альберт так довёл жену до какой-то болезни? Изменяет ей?»
           - Да, но это я Альберту кузина. Потому что я ему сестра не со стороны бабы Насти, а со стороны её покойного мужа. Так что не совсем кровные родственники, - Альбина покраснела, произнося это. -  А ты уж испугалась, что у нас  дети уродцами будут?
           - Признаться, да, я ведь работаю в детской больнице сейчас, и столько вижу патологии у детей. Особенно после близкородственных связей.
           - У нас здоровые сын и дочь, - отозвалась Альбина, почему-то вздохнув.
           - Как это здоровые, Алька? Имей совесть, - сказала женщина постарше, приехавшая с мужем и женой. – Если у твоего Вовки дальтонизм – он цвета не разбирает. А Фрося – хоть маленькая, но шире тебя в поясе – раскормила ты девчонку до болезни.
           - Так у неё и есть болезнь – сахарный диабет. Вот думаем, Калерия нам поможет, если в медицине работает.
           - Но я же работаю в хирургической больнице, где лечат совсем другие болезни. Это вам  надо взять в своей детской поликлинике направление в Москву, если положено лечение, и там вам укажут куда являться. Но ещё надо записаться в Москве на очередь – тогда вас вызовут.
           - А ты нам помочь не можешь? – закинул удочку кузен. – Без всякой волокиты.
           - Извините, это дело самих родителей, а не живущих в Москве людей. Как говорится, вам надо самим поворачиваться и волноваться. А под лежачий камень, вода не течёт.
           - А мама ваша нам говорила, что вы всё можете, - уже на «Вы». – «Бедный Иорик», - думала Реля, глядя на шаловливого кузена. Однако ответила довольно насмешливо:
           - Юлия Петровна наговорит, особенно, если вина выпьет – вы её не слушайте.
           - Но Веру – сестру вашу – вы устроили?
           - Вера приехала из Южного Сахалина с готовым запросом в Москву. И то нам пришлось походить по Министерствам, чтоб её – работавшую в России, но по прежнему месту жительства Украины, положили в больницу столицы. Вы хотите, чтоб я с каждым из Ивановской области так ходила?
           - Нет, что вы! – уже  и Альбина на «вы». - Вы нам сказали, как действовать, так и будем.
           - Спасибо и на этом. Так, теперь очередь за вами, - обратилась Реля к спутнице своих родных, - доказывать своё родство со мной. Тем более вы так съязвили, что нельзя вас запускать в комнату к спящему сыну моему. Кто вы такая? И не больны ли, какой тяжёлой болезнью?
           - Я заразными болезнями не страдаю. А так у меня целый букет. Сердце и кашляю я.
           - Кашляете? Ну, точно, вас нельзя пускать в комнату к моему сыну. Мы сейчас выставим раскладушку с матрасом в кухню – видите, какая она у нас большая. И соседи иногда тоже укладывают спать сюда беспокойных гостей. Но подняться вам придётся часов в семь, потому, что рано поднимаются москвичи на работу. Вы уж извините.
           - Это вы нас извините – приехали поздно, и капризничаем. В другой раз, если сможете устроить нас  в гостинице – то мы будем рады не тревожить вас, - проговорила женщина, видимо обижаясь, что её не пускают в комнату.
           - Это, пожалуйста, - обрадовалась Реля. – У меня в ближайшей от нас гостинице «Минск» есть знакомый администратор. Но номер на двоих в Москве, особенно в Центре стоит дорого, от пяти до десяти рублей. Зато все условия - мыться можете хоть всю ночь. И спать до 11 часов дня – к 12 дня, если вы не заплатили  больше – номер надо освободить.
           - Да, это нам  не по карману, - сказал расчётливый Альберт, - будем уж ездить к тебе.
           - Но предупреждаю. Никаких инфекций чтоб не было – ни кашлей, ни, извините, насморка. В комнате, где спит мой сын, и буду дремать в неудобстве я, даже храпеть нельзя.
           - Тогда мне придётся не спать всю ночь. Так полежу не спавши.
           - Да уж, пожалуйста. Мне рано вставать – разбужу вас, чтоб можно было и сына поднять – не через вас же ребёнку скакать.
           - Твой сын, - спросила Альбина, - ночью не просыпается в туалет?
           - Слава Богу, нет. А то бы перепугался, что в комнатушке нашей столько народу.
           Но сколько бы Реля ни вела со своими родными и их приятелями бесед, как бы ни откровенничала, что ей тяжело принимать их – хоть по одному, хоть тройками – ехали и ехали. Причём новые незваные «гости», будто не слышали, что у неё есть требование, чтоб не везли инфекцию. С ними тоже приходилось проводить беседы. Некоторое время спустя, приезжали другие, и уже зная, что Реля кормить их не будет, если не привезут домашних продуктов, опять начинали дерзить, что она скупая. Что они сами жадные – не признавали.
            Таким Реля сразу предлагала больше не приезжать к ней – пусть найдут себе в Москве  богатых родственников, которые им будут накрывать щедрые столы и не поднимать рано утром, потому что самим срочно бежать на работу, а дитя отправлять  в школу. Следующие родные или нет, приезжали скромные, им лишь переночевать и, если можно, утром позавтракать. Калерия не уставала им говорить, что в столице можно покушать недорого, буквально на каждом шагу. Не уставала выяснять по поводу родства, и нет ли у них каких зловредных болезней.
           Вначале Калерия брала раскладушки и матрасы у соседки. Бельё и подушки прикупила еще, когда мать к ней наведывалась. Одеяла она начала покупать, сразу после первых визитов гостей. Намекала им, не желают ли родственники купить хотя бы одеяла, но «гости» отнекивались, что у них так не водится. К тому же приезжают они редко – один два раза в год, будто не подозревая, что следом за ними едут другие «гости».
           - Но вас так много едет из Родников, что можно сговориться, и купить одеяла три, чтоб мне помочь. Я уж не говорю о постельном белье, которое после вас в прачечную приходится нести. Опять расход и немалый. Вы же там иногда встречаетесь и рассказываете о поездках в Москву, перемываете мне кости, так хоть раз оборотитесь на себя, и посчитайте, сколько мне ваши приезды несут тягот и расходов. Тем более соседка не даёт уже больше раскладушки и матрасы – значит надо всё это покупать.
           - Да нам и не надо раскладушек, матрасов – кинешь нам на пол что-нибудь – мы и так поспим.
           - А что кидать? Одежду что ли мою, которую я на улице ношу? Вашу, пожалуйста, положу на пол, но только оставлять её будет негде, если вы её как матрасы привезёте. Придётся вам и увозить всё с собой.
           - А матрасы и раскладушки где ты кладёшь, когда мы уезжаем?
- Матрасы и раскладушки соседки на антресолях проветривались. Но теперь она их увезла на дачу, так что если купите вы матрасы или раскладушки, место для них найдётся.
           - А тулупы наши старые не пойдут на антресоли?
           - Тулупы нет – я их и в комнате не разрешу стелить, потому что в них могут быть блохи и прочие насекомые. - Калерия вспомнила клопов, которых она с таким трудом выводила в первый год своей жизни в Москве. Оставила ей свекровь наследство – так пусть хоть «гости» не везут.
           - Какая ты чистюля, - ёрничали родственники, но стали приезжать реже. Видимо Москва их уже не так манила. Наверно в их городке появились товары, не хуже столичных. А город смотреть им и раньше не очень хотелось. На Красную площадь и то ходили, если магазины не работают.
           И всё же ехали. Реля, не дождавшись от них ни раскладушек, ни матрасов, даже одеяла, понемногу покупала сама. Тем более, когда с тринадцатилетним Олегом они съездили в Варшаву и Анна – полячка - предупредила их, что надо будет её взрослых детей принять у них, года через два или три (не скоро). Для чего придётся их вызвать в Москву, по которой они уже соскучатся, и Калерия срочно принялась искать одеяла, матрасы, не говоря уж о раскладушках. Анну она предупредила, что парни, когда приедут, будут спать либо на большом раздвижном диване вдвоём, либо каждый на раскладушке.
           - Да как угодно, - отвечала Анна. – Как скажешь, так и будут спать. У меня дети неизбалованные – на даче спят даже в гамаках.
           Но вот на эти ею купленные с трудом раскладушки и матрасы, не говоря об одеялах и подушках – тоже новых – ей не хотелось укладывать незваных гостей. Реле надоела их дремучая скупость лесных жителей. В Родниках тётя Настя жила возле леса, хоть Реля в детстве гостила у неё зимой, она хорошо запомнила, что суп ей тётка варила не только с тем мясом, которое они привезли с Украины, но и с грибами.
            Пироги из той муки, которую они в магазинах доставали с Альбертом, пекла с капустой или картошкой – всегда грибки подкладывала. Как и в сладкие булки клала варенье из крыжовника или рябины, клюквы – всё это было собрано летом, где-то в лесах или с кустов возле дома.
            Так хотя бы такие дары леса привозили, чтоб побаловать. Однажды удивили. Приехал брат Альберта Виктор, который служил в армии, когда Реля жила в Родниках. Не один, со своей пышной женой, мнящей себя красивой, неизвестно по какой причине. Обликом эта Лида похожа была на Веру-Геру, как сказал ей Олег. Обе полные стали, выйдя замуж, об этом говорила Лида, посматривая на свою худенькую родственницу с сожалением:
           - Как девочка ты. Наверное, и парни ещё ухаживают за такой красоткой?
           - Да, за мамой ещё готовы ухаживать мои ровесники, - отвечал ей Олег, - но я их гоняю.
           - Как же мне стать такой худенькой? - стонала Лида. – А вот приехала к сыну на присягу – он у вас, под Москвой служит. Так он застеснялся меня. Все другие матери, кто приехал, были вот такие же, Реля, как ты.
           - Но чего стесняться! Вы же ему столько продуктов привезли, из лесов ваших и с огорода, что должен был гордиться щедрой роднёй.
           - Ничего не взял, кроме пирожков и булочек сдобных. А мы же ещё грибов трёхлитровый бутыль везли, надрывались и мешок орехов из наших лесов, как ты говоришь, Реля. Так орехов сын взял половину, а вторую приказал вам с Олегом отдать – там  с килограмм  будет.
           - А грибы у вас засол или маринованные? Засол. Так отдали бы отцам командирам.
           - Не берут, не поверишь, Реля. Говорят, по уставу не положено.
           - И не везти же назад, - сказал Виктор, которого Реля уже знала, как очень скупого кузена.
           - Да, - подтвердила его жена. – Тем более что сын наказал вам отплатить за ваше терпение. Возьмёшь?
           - Нам  солёные грибы не к чему. Вернее мы не приучены к ним – если бы раньше вы их привозили, да ели бы вместе с нами, чтоб приучить – взяла бы. А за орехи спасибо – их у нас редко в Москву завозят.
           - Тебе спасибо – столько нас привечаешь и не укоряешь, - Лида не чувствовала, что намёк на грибы был как раз укором. И продолжала: - У нас в Иванове тоже есть кузина – Маргаритой зовут. Живёт в хорошей квартире, как нам матушка её говорила. Но на порог никого из родственников не пускает, даже дверь не открывает. Мы вот всё думаем, если бы поехала ты, из Москвы, как бы она тебя приветила?
           - Мы с Олегом ездили в экскурсию по вашим Ивановским местам и в Иванове были двое суток, в гостинице жили. Знала я, что есть такая кузина у меня в этом городе, но без приглашения не посмела к ней явиться. Да и некогда было – то в Холуи нас  возили, то по другим интересным местам. Но незнакомая мне кузина подала мне хороший пример. Пора и мне прекращать встречать своих родных, да спать их без конца укладывать. Олег вырос и ему надо заниматься, чтоб куда-то поступать, дальше учиться. Неужели не понимаете, что вы мешаете моему сыну, я уж не говорю о себе. Устала встречать и провожать. Если бы вы собрались и купили постельные принадлежности, как я просила – для вас же – то вынуждена была бы вас терпеть. А теперь говорю вам, и передайте другим, чтоб больше «родные» в кавычках к нам с Олегом не приезжали.
           - Вот хорошо, что Олег ушёл и нас не слышит. Чтобы он сказал?
           - А по его просьбе я и разговариваю сейчас так серьёзно. Не раз намекала я родным и вам  в том числе, что ваши приезды нам обременительны. Скажу больше: огорчаюсь каждый раз вашей скупости. Уж будто бы нельзя, в самом деле, пойти переночевать в гостиницу. Да там  возьмут с вас  деньги и их надо платить. Мы вот ездили в гости с Олежкой в Польшу – по настоянию нашей знакомой. Она прямо добивалась, чтоб мы приехали. И хоть мы привезли туда много русских вин и других не дешёвых продуктов, она, оказывается, нас вызывала по делу. Ей ещё кроме гостинцев, что мы повезли, нужно было, чтоб я вызвала её двух сыновей в Москву. И вот всё, что я накупила сейчас новых спальных вещей – это для них. Поэтому прошу вас и предупредите родных, чтоб с бухты-барахты не ехали, когда им вздумается.
           - Вот это ты нас приветила! Спасибо, что раньше не прогоняла.
           - Как говорится, всему есть предел и моё терпение кончилось. Я всё терпела, копила обиду, но это, говорят, плохо отражается на здоровье. Можно даже рак заработать.
           - Упаси и помилуй! Что ты такое говоришь.
           - Да, говорю. И подозреваю, что он у меня завёлся. Конечно, не одни вы виноваты. Работа у меня тяжёлая, а женщины – медсёстры, которые со мной работают в реанимации тоже пускаются в загул и пьянку, на рабочем месте. Приходится обслуживать их больных – а это новые огорчения, переходящие плавно в болезни.
           - А ты с ними ругайся, как с нами. Сбрасывай наболевшее. Врачи говорят это полезно.
           - Допустим, я с вами не ругаюсь, а разговариваю и убеждаю, что вы мне надоели. Так же и с теми алкоголичками, которые замужем, но заводят гулянки на рабочем месте с женатыми врачами, не упускающими возможности оставить больных ради пьянки и разврата с чужими жёнами.
           - А ты совестливая очень, как нам мать твоя говорила. Всё молчишь и молчишь.
           - Как видите, не молчу. А на работе всех гулён гонял наш профессор – няньки ему говорили о разврате. Но гулёны пожмутся немного – не собирают пьянки – а потом ещё пуще запускаются, как и вы. Вам сколько раз говорила – не ездите с пустыми руками, если есть хотите. Но теперь всё – я как Рита – не открою вам в следующий раз дверь. И соседей попрошу не открывать – вы им тоже надоели.
           - Мы не приедем. А тебе желаем не болеть из-за плохих людей.
Но видно родственники все дружно пожелали хозяйке заболеть. Что и случилось.

                глава №11 --- http://www.proza.ru/2014/06/20/1145