Тёмная ночь, тёмная печаль

                Тёмная  ночь,  тёмная   печаль.





Уже  темнело,  почти  конец  августа,  он  прибавил  шаг  и  не  потому,  что  шёл  дождь - хотел  подойти  к  своей  хибаре  пусть  хоть  и  в  сумерках,  но  чтобы  увидеть  свою  избушку  с  высоты  холма.  Он  любил  поздний  август  с  его  капризными  дождями,  идущих  то  занудной  моросью,  то  вдруг  стервенея,  падая  проливняком.  От  дождя  у  него  поднималось  настроение,  душа  светлела  и  в  такие  минуты,  он  ощущал  непередаваемое   удовлетворение. 


Он  успел,  на  западе,  над  далёким  Заливом,  на  миг  небо  прояснилось.  Он  замер,  смотря  как  над  длинным  заросшим,  но  уже  пожухлым  полем,  сизая  дымка  курилась  над  ещё  не  остывшей  землёй,  и  его  самолично  построенная  избушка  грела  радостью  надёжного  тыла.


Наверное,  в  такие  минуты  его  можно  было  считать  счастливым.  Краткий  миг  той  красоты,  которая  была  ему  так  люба,  медленно  скрывалась  во  тьме  наползающей  ночи.
Когда-то  тут  был  финский  хутор,  но  от  него  остались  лишь  заросшие  каменные  фундаменты. 


Несколько  кряжистых  берез  уже  поражённые  угольками  чаги,  были  так  причудливы  в  своих  престарело  узловатых,  витиеватых  стволах.  И  это  красивая  старость  особенно  так  изыскана  в  снежной  изморози.  Но  до  зимы  ещё  далеко.
Он  нёс  полную  корзину  боровиков,  все  как  на  подбор,  размером  с  кулак,  тугие  звенящие. 


Пошёл  так  поздно  по  одной  причине  -  нет  грибников  и  хотя  он  жил  на  отшибе,  со  стороны  шоссе  сюда  забредали  грибники.
Уже  подходя  к  крыльцу,  он  почувствовал  боль  в  груди  и  медленно  оседая,  выронил  корзину  с  грибами.  Лежа  на  земле,  смотрел  на  вывалившиеся  грибы  и  почти  чёрные  крутые  шляпки  уставились  на  него  вопрошающим  взглядом.


Боль  скрутила,  и  он  полетел  в  бездну  своих  воспоминаний.
Ему  нравилась  эта  черноокая,  смуглая  как  айсорка  Карина,  из  параллельного  пятого  (Б)  класса.  Она  стояла  с  подругой  разбитной  Татой,  и  он  как  дурак  решился  с  Кариной  познакомиться.   Всё  испортила  Тата  с  толстыми  слоноподобными  ногами,  тут  же  подошедшая  к  своей  подруге  Карине  с  насмешкой  смотря  на  него.  Теряясь,  не  придумав  ничего  лучшего,  понёс  такую  ахинею.  Обращаясь  к  ним  обеим.


-Я  провожу  эксперименты  и  мне  нужны  лягушки -  а  они  обе  жили  за  большим  прудом. 
-Мне  нужно  их  штук  двадцать.
Гомерический  хохот  в  ответ,  налил  его  лицо  пунцовой  яростью.  Он  сам  идиот  поставил  себя  в  нелепое  положение,  а  теперь  смотрел  в  их  глаза  и  видел  своё  унижение.  Резко  развернувшись,  он,  запинаясь,  чуть  не  упав,  бросился  от  них.


Остановился,  оглянувшись  сам  от  себя  не  ожидая,  внимательно  запоминал  их  глумливое  выражение  лиц.  Неожиданно  они  обе  умолкли,  переглянулись,  со  всхлипами  заржали   прогундосив -  лягушатник.
В  школе  к  нему  так  и  приклеилась  кличка – лягушатник.  Он  и  раньше  почти  ни  с  кем  не  дружил,  то  после  этого  инцидента  и  вовсе  замкнулся.  В  нём  произошла  перемена,  которую  он  ещё  сам  не  осознал,  но  она  его  теребила  сосущей  тревогой,  под  левой  лопаткой  на  спине. 


Всё  встало  на  своё  место,  когда  девятиклассник  армянин  Багдасарян  на  футбольном  поле,  где  они  играли,  забил  мяч  в  его  ворота,  издевательски  произнёс.
-Тебе  идиот,  не  в  воротах  надо  стоять,  а  квакать  со  своими  лягушками.   


Всё  произошло  так  стремительно,  его  оттаскивали  втроём  от  поверженного  наземь  Багдасаряна,  истерично  вопящего,  а  он  не  обращая  внимания  на  тумаки,  грыз  горло  этому  недоумку. 
Дело  чуть  не  дошло  до  его  исключения  из  школы,  но  инцидент  замяли.  Его  обходили  стороной,  смотря  на  него  с  опаской  и  страхом.  Это  про  него  говорили -  психо-дрихо  помешанный.  После  этого  события  он  себя  осознал,  почувствовав  свою  силу.  Лютая  ненависть  к  своим  обидчикам  делала  его  иным.


Он  не  забывал  обиду  и  унижение.  Не  было  раскаивания  за  то,  что  он  сделал, - отвар  из  веток  олеандра,  выпарив  ,  собрал  щепотку  соли.  В  школьной  столовой  он  незаметно  Карине  и  Тате  подсыпал  своей  заготовки  в  стаканы  с  чаем.


Он  был  спокоен,  его  месть  принесла  свои  плоды.  Милиция  перетрясла  всю  школу.  Карина  и  Тата  остались  живы,  их  откачали.  Но  школа  ещё  месяц  обсуждала  так  и  не  пойманного  отравителя.  Он  утешил  своё  самолюбие.  Никто  никогда  больше  не  останется,  ненаказанным  за  его  унижения  и  несправедливость.


Боль  не  отпускала,  всё  туже  скручивая  его  тело.
Ему  было  семнадцать,  когда  он  познакомился,  с  приезжей  из  Ижевска - Ингой,  стройная  в  светлых  кудряшках,  выглядевшей  очень  молодо.  С  удивлением  узнал,  что  ей  уже  двадцать  семь  лет. 


В  свои  семнадцать  он  напротив  выглядел  не  мальчишкой,  и  она  его  не  отшила,  а  даже  проявила  интерес.  Это  со  своими  он  был  нелюдим.  Она  слушала  его  с  интересом  и  вниманием.  Встречались  на  пляже,  и  предложив  ей  поехать  с  ним  в  Ботанический  Сад,  приняла  с  кокетливой  улыбкой,  прошептав  с  придыханием.
-Там,  наверное,  будет  мало  народа. 


Он  её  понял  и  почувствовал  страсть  и  волнение,  прилившее  кровью  к  вискам.  Впервые  мог  ожидать  развитие  событий  такими,  которые  ночами  ему  грезились  в  постели.
На  автобусе  подъехали  к  Саду,  народа  и  вправду  было  мало.  Она  его  не  оттолкнула,  когда  он,  её,  приобнял  за  талию  и  даже  сама  прижалась  к  нему.  Усмехнулся,  про  себя  почувствовав  запах  чеснока  из  её  рта.  Она  надеялась  таким  образом  оградить  себя  от  его  поцелуев.


Выходит,  осознавала  ход  таких  событий,  зачем  тогда  поехала? 
Они  были  одни  на  пустынном  пляже  у  второго  дальнего  выхода  из  Ботанического  Сада.  Да  и  вовсе  это  был  не  пляж,  а  огромные  навороченные  бетонные  кубы  по  полтора  метра  в  высоту  укреплявшие  берег.  Среди  этих  громад  были  небольшие  проплешины  наносного  песка. 
Она  сопротивлялась,  отчаянно  от  него  отбиваясь,  крича.


-Серёжа,  я  не  хочу,  ты  слышишь,  не  надо. 
В  борьбе  её  верх  купальника  сполз,  обнажая  розовые  соски.  Он  ничего  не  соображал  от  желания,  которое  чёрной  удушливой  волной  накатило  и  не  отпустило. 
Очнулся,  когда  страсть  медленно  отхлынула  как  морская  волна.  Инга  лежала  обнажённая,  как  мёртвая,  он  даже  испугался,  но  она  пошевелилась.  Встала,  не  стесняясь  своей  наготы  молча  одеваясь.  Уже  одевшись,  впервые  посмотрела  на  него  с  презрением  и  тихо  спокойно  произнесла.   


-Ты  мразь,  ты  слышишь,  ты  мразь,  не  провожай  меня.
Он  стоял  ошеломлённый  с  ужасом  понимая,  что  это  он,  только  что  изнасиловал  Ингу. 
Уже  поднявшись  к  железнодорожному  полотну,  повернулась  и  с  иезуитской  усмешкой  произнесла. 


-С  твоим  маленьким  членом  тебе  бы  надо  в  кунсткамеру,  сопляк.
Бешенство,  уязвлённое  самолюбие  как  обухом  по  голове  подкинуло  его,  и  он  в  доли  секунды  оказался  рядом  с  ней.  Она  испуганно  отпрянула,  с  ужасом  смотря  в  его  глаза.  Это  его  остановило.  Он  с  ненавистью  произнёс,  как  выплюнул.
-Ты!


Разбежавшись  через  камни,  прыгнул  в  море.
Как  удивительна  память,  он  лежал   скрюченный  болью,  а  вспоминал  вещи,  так  далеко  ушедшие  в  прошлое  и  так  отчётливо;  с  запахами,  интонациями - он  переживал  и  ощущал,  как  тогда. 
Инга,  Инга.


Она  приходила  на  городской  пляж  и  делала  вид,  что  не  видит  его  в  упор.  Он  закрутился  с  работой,  и  неделю  его  не  было  на  пляже.  Но  краем  уха  узнал,  Инга  встречается  с  красавцем  Джондо,  и  конечно  его  это  задело,  уязвило.   
В  субботу  он  пришёл  на  пляж,  Инга  лежала  на  лежаке  в  своем  немыслимом  бикини,  а  рядом  на  боку  лежал  Джондо,  лаская  её  волосы. 


День  был  солнечный,  но  море  штормило,  и  отдыхающие  если  и  купались,  то  у   самого  берега.  Их  визги  разносились  по  пляжу,  когда  очередная  волна  их  ворочала,  как  прибрежную  гальку.
Он  любил  море  и  для  него  этот  шторм  в  удовольствие.  Разбежавшись,  нырнул  под  волну,  смывая  неделю  тяжёлой  работы.  Он  был  единственный,  кто  плавал  в  бушующем  море.  Накупавшись,  выходя  на  берег,  увидел  как  Инга  с  насмешкой,  но  и  завистью  смотрела  на  него.  Демонстративно  встала  и  направилась  в  прибой.  Джондо  её  уговаривал  не  идти,  но  она,  упираясь,  ушла.


Он  лежал,  распластавшись  на  гальке,  в  дрёме  услышал  в  голосах  приезжих  испуг  и  волнение.  Присел.  Инга  отчаянно  барахталась  и  никак  не  могла  выйти  из  прибоя.  Джондо  стоял  в  полосе  прибоя,  но  он  плавал  хуже,  чем  Инга  и  только  метался,  бессмысленно,  что-то  крича.  Инга  тонула,  и  это  было  понятно,  не  раздумывая,  бросился  в  море.   


В  её  глазах  уже  была  смерть,  он  не  раз  видел  такое  выражение - у  тонувших.  Она  даже  не  поняла,  что  это  был  он,  яростно  с  остервенением  ухватившись  за  его  шею.  Резко  нырнул,  он  заставил  её  разомкнуть  смертельное  объятие.  Вынырнув  с  силой,  треснул  её  по  щеке.  Она  очнулась,  разум  медленно  проникал  в  её  глаза.  Просунув  руку  подмышку,  ладонью  зажав  её  крепкую  грудь,  дождавшись  хорошей  волны,  поднырнул,  и  их  стремительно  несло  к  берегу.  Приподнял  её  поправляя  стянувшийся  лифчик.  К  ним  подбежал  Джондо.  Он  нервически  кричал.


-Я  же  тебе  говорил,  не  ходить  в  такие  волны. 
Он  тихо  ретировался  и  собрав  вещи,  ушёл  домой. 
В  воскресенье  погода  резко  изменилась,  сильный  ветер  и  дождь  разогнал  с  пляжа  отдыхающих.  О,  как  он  любил  такую  погоду.  Ветер  пронизывал  до  самых  костей  - он,  ветер,  дождь,  бушующее  море  и  стенания  чаек  над  ним.


Сзади  зашуршала  галька.  Это  была  Инга.
-Спасибо  тебе  Сережа,  что  меня  спас.
Перебивая,  её  он  произнёс. 
-Я  не  спасал  тебя,  я  тебе  мстил,  ты  теперь  всегда  будешь  помнить  мой  маленький  член. 


Он,  не  смотря  на  неё,  развернулся,  и  пошёл  домой,  спиной  ощущая  её  растерянность.
Ночь  пришла  на  своё  царствие,  небо  разъяснилось,  прогнав  тучи,  а  он  так  и  лежал  на  тёплой  парной  земле,  по  его  лицу  кто-то  полз,  но  он  уже  был  далеко.


Север,  о,  этот  Север,  как  он  его  манил.  Это  не  те  субтропики,  в  которых  он  жил  и  которые  его  так  достали  своей  влажностью  и  сыростью  проникавшие  в  него  до  костей.  Его  друг  детства  Павел,  смеялся  над  ним,  когда  он  стоял  над  электроплиткой,  расставив  ноги,  грея  свой  пах.


Он  стоял  на  высоком  яру  у  безбрежного  Енисея.  Холодный  ровный  пронизывающий  ветер  трепал  его  шевелюру  и  полы  куртки  -  «пурги».   Смешно,  но  ему  не  было  холодно,  его  это  будоражило,  бодрило.
Странны  выверты  судьбы,  он  вечно  дрожащий  от  холода  в  своих  субтропиках,  стоял  здесь  у  мыса  Шайтан,  оставив  далеко  на  юге  посёлок  Воронцово,  под  пронизывающим  холодным  ветром.  Даже  стоя  на  яру,  противоположный  берег  Енисея  не  был  виден. 


Он  старший  рыбинспектор  делал  инспекционный  заезд  по  устью  Енисея,  территория  равная  чуть  ли  не  Франции,  охранялась  небольшой  рыбинспекцией. 
Малый  рыболовный  сейнер  стоял  на  якоре  у  старой  фактории,  где  проживал  известный  охотник  и  рыболов  со  своей  красавицей  женой. 


Команда  во  главе  с  молодым  капитаном  Володей  Новиковым  пошла,  охотится  на  оленя  и  гуся,  ещё  не  ставшего  на  крыло,  а  он  сев  в  лодку «Казанку»  решил  обследовать  прибрежную  зону.
Это  было  не  по  правилам,  Север  не  любит  экспромты,  и  он  его  наказал.  А  ведь  Володя  его  увещевал,  взять  кого-либо  из  команды.  В  двадцати  километрах  выше  по  течению,  он  заметил  лодку  в  километрах  четырёх  от  берега.


Большая  трёхтонка  была  вся  забита  осетром.  Браконьер  сорока  лет  из  посёлка  Носок,  находящийся  на  левобережье   вытаскивал  сеть,  когда  он  его  застукал.  Представившись,  он  даже  не  мог  подумать,  как  стремительно  развернутся  события,  изменившие  его  жизнь.
Браконьер,  схватив  весло,  резко  не  замахиваясь,  ткнул  веслом  в  его  сторону  и  если  бы  не  волна  качнувшая  «Казанку»  он  полетел  бы  за  борт. 


Температура  воды  семь  градусов  обозначала  его  неминуемую  смерть.  Выхватив  из  подмышки  из  самодельной  кобуры  пистолет  ТТ,  не  раздумывая,  выстрелил  в  него,  пуля  попала  в  бедро.  Браконьер  со  стоном  рухнул  в  свою  лодку.
Он  попал  в  беду,  применение  оружия  без  предупреждения,  делало  его  будущее  сомнительным.  Решение  пришло  сразу.  Нет  человека - нет  проблем,  он  скинул  его  за  борт.  Отплывая,  видел  в  глазах  браконьера  ужас,  отплыв  метров  на  двадцать,  оглянувшись,  увидел  его  голову  ещё  над  водой.


Что  он  творит  Господи,  резко  развернув  лодку  чуть  ли  не  черпая  воду  наклонившимся  бортом,  он  успел  ухватить  браконьера  за  шиворот.
Был  суд,  и  ему  дали  два  года  условно.  Но  он  на  всю  жизнь  запомнил  странное  выражение  глаз  спасённого  браконьера.  Смесь  ненависти  и  искренней  благодарности.


Боль  потихоньку  отпускала,  но  он  боялся  шевельнуться,  продолжая  лежать  в  том  же  положении.  Закрыл  глаза.  Думал  о  своей   жизни.  Его  поразила  мысль  -  есть  такое  выражение  -  зря  прожитая  жизнь.   Кто  имеет  права  таким  образом  рассуждать.  Жизнь - она  и  есть  жизнь.  А  оценки - это  только  эмоции.  По  накалу  страстей  его  жизнь  могла  выйти  на  лидирующие  позиции.  Не  раз  был  на  краю  гибели,  но  выкарабкивался,  его  предавали,  но  и  он  предавал,  делал  ли  он  добро – делал  и  не  единожды.


Счастлив  ли  он??? 


Он  тихо  простонал,  пошевелившись.  Его  жизнь  сама  за  себя  говорит.  Один,  никому  ненужный,  нелюбимый,  валяющийся  на  пороге  своей  кургузой  избушки.  Тёмная  печаль  окутала  его  в  чёрной  ночи  и  впереди  ни  одного  просвета.
Горько.

30  августа  2011