Гл. 1. Гибель поэта, пленника злословия

Гл.1.ГИБЕЛЬ ПОЭТА,
ПЛЕННИКА ЗЛОСЛОВИЯ.

Издавна известно, что язык наш – враг наш. Особенно злой язык. Сколько ненужных конфликтов, обид и ссор вспыхивает между людьми, нередко между добрыми друзьями, а также между возлюбленными, из-за острых, колких, едких, обидных и беспечно злых шуток одного человека в отношении другого.
Поводов для подобного рода шуток, реплик, замечаний, ехидных советов и прочих колкостей остроумный и наблюдательный человек может в повседневной жизни найти массу. Но почти никогда шутник не задумывается и не отдаёт себе отчёт, к каким последствиям могут привести его шуточки и колкости в адрес ближнего, с которым он находится, как правило, в неплохих, а то и вообще прекрасных отношениях.
К сожалению, нередки случаи, когда беспечные, бездумные или дурацкие шутки друзей или возлюбленных приводят не только к грустным, но также к печальным и даже трагическим последствиям.
Одним из наиболее известных примеров таких трагедий является гибель поэта Михаила Юрьевича Лермонтова.
Его шутки в адрес Николая Мартынова были, несомненно, остроумными, едкими, а временами и вовсе злыми и весьма обидными. Мартынов не раз просил поэта-острослова прекратить свои издевательские шуточки, но Лермонтов предлагал и Мартынову подшучивать над ним, не видя в этом ничего плохого.
В конце концов, все эти колкости вывели Мартынова из себя, и он вызвал острослова-поэта на дуэль.
Вот что написал по этому поводу в своих воспоминаниях А.И.Васильчиков, хорошо знавший обоих:
«Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали; знаю только, что, выходя из дома на улицу, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: «Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах», — на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: «А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения». Больше ничего в тот вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением. Тем не менее, все мы, и в особенности М. П. Глебов, который соединял с отважною храбростью самое любезное и сердечное добродушие и пользовался равным уважением и дружбою обоих противников, все мы, говорю, истощили в течение трех дней наши миролюбивые усилия без всякого успеха. Хотя формальный вызов на дуэль и последовал от Мартынова, но всякий согласится, что вышеприведенные слова Лермонтова «потребуйте от меня удовлетворения» заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов, и затем оставалось решить, кто из двух был зачинщик, и кому перед кем следовало сделать первый шаг к примирению.
На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная отсрочка не послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать.»
Из слов Васильчикова можно понять, что в течение этих трёх дней они предпринимали попытки примирить Лермонтова и Мартынова, но не добились этого. Выходит, Лермонтов до самой дуэли так и не попросил прощения у обиженного, а по сути, оскорблённого им Мартынова.
Как вспоминает князь Васильчиков, по пути к месту дуэли Лермонтов шутил и говорил, что не будет стрелять. Он был уверен, что и Мартынов не будет стрелять. Лермонтов продолжал шутить и в то время, как секунданты заряжали пистолеты. Хотя по лицу Мартынова было видно, что он далёк от весёлого настроения соперника и намерен стреляться всерьёз.
Секундантом Мартынова был корнет М.П.Глебов, а князь Васильчиков – Лермонтова.
Секунданты подали заряженные пистолеты своим подопечным.
Хлынул ливень. По команде дуэлянты начали сближаться. Точнее, Мартынов пошёл на сближение, а Лермонтов остался на месте с поднятым вверх пистолетом. Он по-прежнему не собирался стрелять в обиженного Мартынова.
До команды «три» никто из них так и не выстрелил. А после этого, по дуэльным правилам уже нельзя было стрелять и дуэлянтов положено было развести на исходные позиции.
И тут двоюродный брат Лермонтова, князь А.А.Столыпин, вдруг закричал: «Стреляйте же, а то я вас разведу!»
Он не должен был принуждать дуэлянтов к этому шагу, а напротив, должен был прервать поединок.
В ответ на призыв Столыпина Лермонтов шутливо сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду!» - и выстрелил вверх.
Но и после этого секунданты не прервали поединок. И в этом была их великая вина.
Поэт выстрелил вверх, не желая, чтобы пролилась кровь обиженного им человека. Лицо его в этот момент было спокойным и буквально светилось столь удивительным доброжелательством и жизнерадостностью, что, казалось, откликнуться на этот свет было просто невозможно.
Таким на всю жизнь запомнил Лермонтова его друг и секундант, двадцатидвухлетний в ту пору князь Васильчиков.
А весь вид непримиримо и решительно настроенного отставного майора двадцатишестилетнего Николая Мартынова резко контрастировал с доброжелательным выражением и настроем его обидчика, которому в ту пору не хватало двух с половиной месяцев до двадцати семи лет.
Мартынов тоже мог выстрелить в воздух. В крайнем случае, чтобы проучить доставшего его острослова, мог ранить его в руку или в ногу. Но злопамятный Мартышка выстрелил прямо в незлое сердце острослова-поэта.
Бедный поэт упал, обливаясь кровью. Пуля вошла в правый бок, которым Лермонтов повернулся к своему убийце, пробила сердце и лёгкие поэта и вышла через левый. Смерть наступила мгновенно.
Плакали и рыдали небеса при виде происшедшей трагедии.
Мартынов уехал к коменданту, чтобы заявить о происшедшей трагедии.
Столыпин и Глебов, поехали за повозкой и врачом.
Дуэли в ту пору были запрещены. Всем оставшихся в живых участникам трагедии грозило лишение всех прав и каторга.
Васильчиков и ещё один секундант, князь Трубецкой, сидели возле тела убитого поэта под проливным дождём до одиннадцати часов ночи, пока приехал присланный от полиции извозчик.
Узнав о гибели поэта, одна высокопоставленная петербургская дама сказала злорадно: «…Туда ему и дорога!...» Петербургское светское общество в массе своей было согласно с таким высказыванием, ибо погибшего поэта очень не любили за его острый и колючий язык.
Чуткое и доброе сердце человека и поэта Лермонтова знали лишь его самые близкие и любимые друзья и родственники. А таких, по словам Васильчикова, было всего несколько человек. И сам Васильчиков в их числе.
Свои воспоминания о гибели Лермонтова Васильчиков завершил такими словами:
«Нужно ли затем возражать на некоторые журнальные статьи, придающие, для вящего прославления Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злонамеренного, презренного убийства? Стоит ли опровергать рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемирного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов, подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйся, а не то убью», и проч., проч.; наконец, что должно признать вызовом, слова ли Лермонтова «потребуй у меня удовлетворения» или последовавшее затем и почти вынужденное этими словами самое требование от Мартынова.
Положа руку на сердце, всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам, можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать.
Я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта, не смею судить так утвердительно, как посторонние рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для славы Лермонтова, ни для назидания потомства обвинять кого-либо в преждевременной его смерти. Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом, беспокойном его нраве и при том непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести (point d'honneur), которое удерживало его от всякого шага к примирению».
 Согласен с князем Васильчиковым, что злословие было роковой чертой для чуткого и доброго Лермонтова. Он был пленник духа злословия, который нагло властвовал над душой гениального поэта и, в итоге, привёл его к гибели, по сути, неизбежной...
Ведь именно за насмешливый и злой язык, соединённый с острой наблюдательностью не любили поэта ни в гвардии, ни в светском обществе и даже при царском дворе. А он, по всей видимости, не осознавал, что обижает и ранит окружающих своим злословием. И не видел в этом причин для серьёзных обид для тех, кто становился объектом его острых и злых шуток.
Но, конечно, это не должно быть поводом для оправдания поступка Мартынова, не пожелавшего простить бедного острослова и беспощадно убившего его, а вместе с ним и гениального поэта Михаила Юрьевича Лермонтова…
Что касается наказания Мартынову и двум главным секундантам дуэлянтов (корнету Глебову и князю Васильчикову) то оно, в итоге, было крайне мягким. Мартынову назначили заключение на три месяца в крепости, а обоих секундантов полностью простили.
Корнета Глебова простили за боевые заслуги и тяжёлое ранение, полученное  незадолго до дуэли, а молодого князя Васильчикова простили за отцовские заслуги перед государством российским…

Окончание следует.