Погоня

в соавторстве с Джованни Фолиаче

Усталое солнце медленно сползло с небосвода, когда в дверях черного выхода особняка появилась стройная фигура, наводившая своим нарядом на мысли об Испании. Из-под изящной треуголки с серебристыми позументами змеился аккуратно стянутый хвост седых волос. Сама же треуголка была низко надвинута на брови, от чего случайным прохожим оставалось довольствоваться лицезрением тонких усов и бороды-испаньолки. На стойке белого воротника, переходившего в не менее ослепительно белую манишку, довольно скромно, но богато смотрелась подвеска из двух рубинов, оправленных в причудливо витиеватую золотую оправу. Впрочем, белый цвет рубашки был единственным светлым пятном в одеянии "кабальеро". Короткий пиджак "фигаро", такой же короткий жилет, плотно облегающие штаны и небрежно накинутый плащ были одного цвета с треуголкой, то есть - непроницаемо черные. Лишь на талии красовался широкий алый кушак. Сапоги ритмично впечатывали в мостовую звуки шагов мужчины.
Он шел не спеша, прогулочным шагом. Вдыхал запахи поздней весны, что приносил с собой легкий ветерок. Прислушивался к звукам. Вечерние улицы пустынны, ведь горожане с заходом солнышка стремятся домой, к теплу и уюту. Потому и цепочки чужих шагов слышны издалека - не так их и много. Вот прозвучали уверенные в себе шаги. Тяжело, со звоном шпор. А вот, чуть дальше в переулке раздался торопливый перестук деревянных башмаков. Метнулся, замолкая. И застучал опять. Судя по тому, как шаги зачастили, все ускоряя ритм, хозяйка деревянных башмаков явно стремилась тоже побыстрей убраться с темнеющих улиц... Но вот она задержалась, и в звуки вечернего города вплелась детская разноголосица. Их шагов и не слышно - босыми бегают с того момента, как солнышко согреет землю, и до самых морозов. Зато звонкие голоса да быстрое дыхание выдадут всегда. Как сейчас. А вот и взрослые подошли: в детский гомон вплелся тонкий звон монист цыган. Послышался гортанный, крикливый выговор. Девушка что-то ответила. Но ее почти не было слышно за настойчивыми голосами. Она ответила вновь... вскрикнула... и вдруг — побежала. «Та-ата-та-та-тррратататататата...» - башмаки выбивали из камней трескучие звуки.
Мужчина не просто слышал все это — его воображение живо нарисовало ему всю картину. Он даже задержал шаг, смакуя звуки погони. Из-под края плаща показалась рука с тростью, увенчанной резной рукоятью, в оголовье которой сидел золотой дракон и держал в лапах довольно крупный бриллиант. Цокот трости добавился к неторопливым глухим звукам шагов, почти полностью утопая в них. Лишь на мгновение они смолкли - когда он, вскинув голову, внюхался в разбавленный легким бризом и приправленный непередаваемым ароматом улиц приморского городка воздух. Крылья носа судорожно затрепетали, ловя запах добычи этого вечера. А звонкий перестук деревянных башмачков становился все отчетливей, все громче. Вот... сейчас появится его жертва, вот-вот выбежит из переулка. По нервам стегануло предвкушение охоты. И показалось, что сердце, давно уже научившееся обходиться малой струйкой крови, вновь учащенно забухало, толкаясь в грудную клетку.
И он не ошибся. Девушка даже не выбежала, а буквально вылетела, окутанная запахом страха и ароматом фиалок - в равной степени. Небольшая корзиночка все еще висела на локте, и к ногам кабальеро упал искусно связанный букетик. Цветочница! Вот и разгадка того, что она так задержалась на вечерних улицах: этот сорт фиалок острее пах ночью, чем днем, и потому именно ночью такие вот крошечные букеты охотней скупают гуляющие парочки.
Девушка спешила на центральный бульвар, под свет фонарей - делать свое маленькое дело, торговать цветами. Но цыганский табор сбил ее планы, и она свернула не туда. Позади громко гикнули, раздался топот мужских сапог, и она нырнула в следующий переулок, вместо того, чтобы выскочить на широкую улицу. Надеялась запутать преследователя? Что ему, интересно, понадобилось от девушки? Мужчина обернулся, чтобы встретится взглядом с тем, кто пригнал к нему его сегодняшнюю добычу. Цыган рассмеялся, останавливаясь. В его пальцах был такой же букетик, как тот, что лежал на мостовой. Картинно вдохнув его запах, он подмигнула кабальеро: «Хороша, а?» И развернулся, чтобы догнать своих людей. Он просто шутил. Играл. А девчонка и повелась. Испугалась, да так, что вовсе потеряла голову!
Мужчина прикрыл глаза, и вновь вдохнул запах ее страха — такой сладкий, такой манящий. Он шагнул следом за ней, постепенно ускоряя свои, ставшие почти бесшумными шаги. Ага, вот и девушка. Стоит, прислушиваясь. Не смея верить тому, что звуки пугающей ее погони прекратились. На него она едва осмелилась поднять глаза. Конечно, такому как он, нечего делать в темном маленьком переулке. И такие, как он, не обращают внимания на перепуганных цветочниц. Наверное, что-то в его взгляде вновь напугало ее. Дрогнула рука, теребящая цветы, и еще один крошечный букетик упал на камни мостовой.
Мужчина усмехнулся. И, поравнявшись с цветочницей, вдруг... опустился на одно колено. Его рука не глядя подхватила букетик с блестящих темных камней. Что бы тут же преподнести его испуганной девице. Медленно подняв голову, он вдруг весело подмигнул ей, начиная свою игру. И переулок наполнил его баритон:
- Столь блистательному бриллианту не стоит обходиться без должной оправы - ведь неумелые руки простого подмастерья могут заставить его потускнеть... - величаво-благодушная улыбка сверкнула рядом белых зубов.
«Не повезло тебе, девочка. Просто не повезло, ничего личного. Твой страх так восхитительно пахнет даже сейчас, когда уже начал остывать... что я просто не могу не подогреть его» - он испытывал к совей добыче самые теплые чувства. Такие же, какие испытывал бы к симпатичному дикому котенку, которого стоит поймать и приручить. Сделать домашним. А ведь и правда — котенок. Почти ребенок, еще не успела и повзрослеть толком. От того-то так притягателен ее страх. Детский, чистый, сильный... и все равно несущий в себе примесь игры. Ничего не случалось еще с ней такого, чтобы убить эту примесь. Этот неосознанный интерес к «догонялкам». Вот и сейчас — в глаза, что часто мигают от удивления, рассматривая его из-под густых ресниц, на самом дне, под новым, нарождающимся испугом, все равно искрится веселый азарт. «Ну что ж, быть тебе котенком, малышка».
Девушка опустила юбку, что была подхвачена руками крест-на-крест - для бега. И та упала, шурша, до земли.. оставляя видными лишь самые кончики башмаков. Она была одета, как одеваются служанки небогатых домов. Платье серое, на плечи наброшен чуть более темный платок, и его концы скрещиваются на груди, уходят за пояс. Шляпку она, видимо, потеряла на бегу - темно-русые волосы разметались, хоть и заметно, что еще недавно лежали аккуратными локонами. Рука дрогнула, потянувшись к нему — за букетиком. Отдернулась. И потянулась снова... только усиливая ее сходство с котенком, что и хочет, и боится поиграть. Пальцы осторожно взяли цветок. Она стояла, не сводя с него карих серьезных глаз. Испуганных и любопытных:
- Какая оправа, сударь? Право, не надо оправы, сударь! Я лучше пойду, сударь, можно?...
- Раз богам не угодно подарить мгновенья встречи со звездой тоскующему в пути пилигриму, то может ли он хотя бы воспользоваться правом лицезреть ее сияющий уход?
Он поднялся с колена и посмотрел на нее сверху вниз, не переставая улыбаться. Да и сложно было перестать, наблюдая за тем, как она пытается понять его слова, как удивленно распахиваются ресницы, как округляется полуоткрытый рот... Его улыбка стала мягче, и он повторил уже проще, чтобы она все же поняла смысл слов:
- И дозволено ли мне будет проводить недоступную звездочку до ее обители?
Ах, как вновь разгорелся ее страх! Игра-игрой, но острые кончики его клыков уже начали удлиняться, ища крови.
Девушка молчаливо замотала головой, прикрыв рот ладонью, чтобы не закричать. Она только сейчас поняла, что учтивый и странный господин куда опасней цыган, от которых она только что сбежала. И смотрела, смотрела на эти самые клыки, так хорошо видные ей сейчас. Может и не приметила бы, не будь в ней столько страха. Но... крик рвался из глаз. Корзинка выпала из ее рук, и цветы рассыпались, вновь украшая собой мостовую. Она пятилась от него, боясь сделать резкое движение. Но он оставался неподвижен — любуясь ее испугом. Ему была нужна погоня. Охота... Пусть, пусть отойдет подальше. Пусть не выдержит, развернется к нему спиной, и побежит. Вот... уже. Он прикрыл глаза, как прекраснейшую музыку слушая стук ее башмачков.
«Ну что ж - охота начата!» - решил, наконец, тот, чей тщательно скрываемый возраст не был известен даже ему самому. Тот, кто привык питаться чужим страхом и чужой кровью. Для кого охота была лучшим лакомством. Ах, как это прекрасно — почти дать жертве уйти. Почти... стоять и слушать, как она петляет в лабиринте улочек и переулков, кидаясь то в одну, то в другую сторону. А потом — просто догнать. Идя по нити дрожащего сладкого запаха страха, как собаки идут по следу. Не повторяя путь жертвы, идя короче, чем шла она. И — несоизмеримо быстрей. К той точке, где встреча неизбежна...
Сапоги не впечатывались в камни мостовой, а легко и бесшумно касались их одними мысками. Прочь напускную мишуру - и рукоять трости легла в правую руку. Тихо щелкнула скоба, выпускающая сокрытый в недрах полированного черного дерева трости клинок. И с быстротой ударившей молнии сверкнула под таинственным светом восходящей Луны дамасская сталь. Мужчина почти нагонял намеченную жертву - осталось ее загнать в тупик, какими изобиловала виляющая туда-сюда, словно подвыпивший моряк, улочка. Она ошибется, непременно ошибется. Свернет не туда. Просто потому, что страх мешает ей думать. Ведь она уже почти успокоилась, когда он не стал догонять ее — сразу. И тем сильнее вспыхнул страх потом, когда неумолимые шаги возникли за спиной. Близко, слишком близко! Страх — вот что оставалось ей. Страх, и... все равно та, так восхитившая его нотка азарта.
Она была уверена, что убежит. Что это ночное приключение останется щекочущим нервы воспоминанием. Что с ней, именно с ней, не может случиться ничего плохого! Просто не может! Как и он, она жила сейчас в полную силу. Сама того не осознавая, она наслаждалась и своей быстротой, и тем, какой дуэт составлял на притихших ночных улочках переплетающийся звук их шагов, и даже самим страхом! Не оборачиваясь, зашвырнула в него камнем, что попался под руку на чьем-то низком заборчике. Плоский, с тонким острым краем, тот чиркнул мужчину по руке, вырывая узкую полоску ткани из камзола. И это восхитило его. Жертва сопротивлялась! Играла... как давно не было такой интересной охоты. Он рывком сократил расстояние, давая ей не только услышать, но и ощутить свое дыхание.
Она рванулась, стараясь бежать быстрее, еще быстрее, совсем-совсем быстро... Смотрела только под ноги - не споткнуться. И совсем не смотрела перед. Сворачивала - как можно чаще. Улочки-переулки-дворики сменяли друг друга размытой полосой. Он слышал, как колотится ее сердце — словно зажатая в кулаке птичка. И мучительно жаждал ощутить его биение под своей рукой. Ее страх рос, и запах его обретал все новые оттенки. Пьянил мужчину. Она уставала. И в запахе появились так желанные ему нотки отчаяния. Но это все же был еще не тот запах! Еще не тот. Покорность — вот чего не хватало. Но это дело времени.
И вот случилось неизбежное - после очередного поворота впечаталась ладонями в стену. И поняла, что а бежать-то больше и некуда. Замерла, медленно развернулась... еще не видя ничего. И его не видя тоже. Ладонь досадливо мазанула по глазам, стирая соленые капли. Дыхание рвалось в губ быстро, рвано.
Он следом за ней влетел в этот глухой переулок. Остановился. И спокойно, даже небрежно, нарочито не торопясь направился к девушке. Быстротечная охота подходила к концу. Но нельзя было спешить. Обычное насилие испортит все, и запах ее страха, вкус ее крови, не обретут по истине божественный привкус. Привкус покорности... Да, он загнал ее в тупик. Но игра еще не окончена, о, нет!
- Неужели звездочка ответит отказом на скромное предложение робкого поцелуя? - спросил так тихо, просительно и проникновенно, будто и не было сумасшедшего забега и лавирования среди погрузившихся во мрак переулков. Его-то дыхание не частило, и сердце не колотилось, как сумасшедшее! На миг он даже позавидовал ей. Ему захотелось просто протянуть руку, и тронуть ее волосы. Завести за ушко вот этот упругий локон. Коснуться ладонью пушистой макушки.
И, словно в пику этому своему желанию, следом за словами он прочертил воздух перед собой клинком, по дуге. Короткий шелестящий взмах. Словно змея прощупывала своим узким язычком мир, ища удобный миг для нападения.
Она тяжело дышала, прижимаясь лопатками к стене. Одна рука выставлена вперед - в детском и защитном жесте. Вторая торопливо ищет что-то на шее, тянет за цепочку, грозя порвать ту.. ну вот - точно порвала. Зато вставила вперед, как защиту, единственное серебро, что нашлось — крестик:
- Неее.. надо, а? - попросила тихонько и жалобно. Завертела головой, оглядываясь и ища выход из ситуации. Страх гас в карих глазах под влиянием злой сердистости... и... отчаянья.
Вопреки всем досужим домыслам, ему было плевать на крестики и на серебро. Конечно, оно портило ему кровь. Но не больше и не меньше, чем обычным людям - убивая все полезные и бесполезные микробы.
- Знаешь... к крестику из серебра я отношусь как-то подозрительно. - Доверительно сообщил он ей, подходя еще на шаг. - Вроде все понятно - символ веры, но если вспомнить, чем заплатили Иуде за того, кто сейчас на этом твоем крестике неумело изображен... то... как-то странно, да?
Острое и тонкое жало клинка воспользовалось ее удивлением. И тем, что рука, выставленная, как защита, чуть опустилась — ей захотелось найти взглядом его глаза после столь странных слов, сказанных так мирно, словно они чай пьют, беседуя на отвлеченные темы. Дамасская сталь нежно коснулась кожи на шее:
- Опусти руки... - медленно, с расстановкой и с убедительностью скрытого в тоне приказа произнес он.
Было видно, как ей не хочется повиноваться. Несколько долгих секунд лицо играло, жило: глаза расширились до предела, потом прищурились жестко. Взгляд - и злой, и беспомощный — нашел таки его глаза. Всматривалась так, словно могла в них свою судьбу прочитать. Губы шевелились, то сжимаясь, то становясь мягкими, округлыми. Пару раз приподнялась верхня - словно она хотела заспорить. Тонкая шея максимально ушла назад, хотя еще больше вжаться в камни стены было просто не мыслимо. А затем дернулась на клинок, почуяла его остроту и боль... украсилась алыми росинками крови. И опять ушла, отдернулась. Замерла. Руки медленно опустились. В глазах опять его жертвы вновь плескался страх. Сейчас она боялась даже дышать. Он замер так же, как она. Наблюдая за тем, как происходит метаморфоза.
Медленно-медленно ее заполняло чувство обреченности. Понимание того, что все это не игра. Что — не уйти. Менялся запах. Ее страх «взрослел». Из расширившихся, остановившихся глаз, что смотрели в его глаза так, словно он мог защитить ее от себя самого, покатились вдруг слезы. Хлынули, зазмеились по щекам, оставляя влажные дорожки. Закапали с подбородка. Она не всхлипывала. Плакала молча. Разжались стиснутые до того в кулачки ладони. Вжались в стену — раскрытые. Она больше не закрывалась перед ним. Беззащитность и открытость. И страх...
Его глаза сначала сузились до колючих, жестких щелочек, когда она попыталась заглянуть в него. Словно душу хотела увидеть. А потом... Он дал ей такую возможность. Отвечая взглядом на взгляд. Открытостью на открытость. Давая увидеть _себя_. Таким, каков есть. Острие клинка будто замерло на месте, контролируя ее шею, а его рука подхватила ее левое запястье и прижала к стене — и он едва удержал стон, ощутив под пальцами частое метание ее сердца. Ее запястье казалось мягким и расслабленным. Ледяные пальцы замерли, прижатые к камням стены его ладонью. Как не пытался он скрыть свои клыки, но их острые концы все же выглядывали из-под верхней губы. Он потянулся к основанию ее шеи губами... Через разделявший их клинок. Сейчас он ощущал ее всю. Ее сердце. Ее дыхание. Дрожь ее тела — быструю и мелкую, словно у зайчишкиного хвостика. Запах ее страха. Все было прекрасно... и все же его останавливало ощущение, что он может взять от нее много, много больше. Тихое рычание, совершенно звериное, заставило ее дернуться вновь, ощутив себя именно тем, чем он и была — добычей. И вновь ее кровь осталась на клинке. Но это было не то, не то! Ему не хватало чего-то, и он не мог понять — чего. А потом понял.
В круглых и неподвижных ее глазах жил только страх. Повзрослевший страх, так и не превратившийся в великолепное вино. Ему вдруг стало обидно, словно она обманула его. Словно вместо живого, царапучего котенка в его руках вдруг оказалась хорошо сделанная, но мертвая игрушка.
И тогда он убрал клинок. Отбросил его прочь. Правая рука неуверенно коснулась ее волос. Отводя за ушко упругий локон. Ладонь легла на щеку, и пальцы чуть-чуть погладили ее висок. То место, где волосы были особенно тонкими, и дрожали в такт биению ее сердца. Потом большой палец скользнул к ее переносице, стирая соленые капли. Он и сам не понимал, зачем сделал именно так. Просто — захотелось.
И ведь не ошибся... ее запах изменился почти мгновенно. Все же вера в чудо и желание игры были не истребим в этом человечьем котенке. Она вновь поверила в хорошее. Быстро, очень, очень быстро. Страх никуда не ушел, нет. Но девушка снова балансировала на тонкой грани между «взрослым» страхом и страхом детским. Сладким и замирательным, густо замешанном на любопытстве. Любопытстве к нему, к старому вампиру. Он даже ощутил, как она подалась вперед, потянулась за его рукой. Вряд ли успев подумать — инстинктивно.
Он его глаза внезапно расширились, стремительно чернея, превращаясь в две бездонных дыры, манящие своей пустотой. Спокойствием пустоты. Теперь он полностью принял контроль над ее сознанием. Но ничего не менял в нем. Ни к чему ее не подталкивал. Лишь наблюдал, ждал. И.. смотрел на ситуацию ее глазами.
Говорят, если заглянуть в очень глубокий колодец — голова может закружиться. Она сейчас смотрела в колодец вообще без дна. И видела там, в немыслимой глубине, свое отражение. Мир кружил и кружился. Она была тем, что может заполнить пустоту. Дать ей жизнь. На время. Только на время. И все же... правда, цена была высока — раствориться в том, кто сейчас, с одной стороны, жестко прижимал ее руку к шершавой стене. А, с другой, со странной затаенной нежностью касался волос у виска. Сухими пальцами, не менее царапающими, чем шершавый камень стены. И такими же холодными. Раствориться... чтобы... чтобы — что? Она не знала. Но вдруг показалось, что не все потеряно. Что все — игра. И, чтобы спастись в этой странной игре, надо... надо...
Медленно опустились ресницы. В ее запахе так и не появилось покорности. Покорности жертвы. Просто открытость достигла вдруг высшей точки. Она сумела слиться с ним. Более того, она стала равной ему, и сама теперь читая его желания, как свои собственные. Зачастило сердце, словно стремясь к нему через гибкую решетку ребер. И девушка выгнула шею, подставляя ее, беззащитную, под растущие клыки. Не потому, что сдалась. А потому, что нашла выход. Вот такой странный выход. Наполнить колодец — собой. Согреть. И — доиграть ситуацию. Не как доигрывают игру, но как доигрывают песню. До последней ноты.
И это было тем, что надо. Короткий проблеск боли был уравновешен лаской руки на ее волосах, а слабость компенсировалась нежностью касающихся шеи губ. И время исчезло. Для обоих...
Но один опомнился раньше. Чтобы подхватить на руки легкое тело, в котором все еще оставалась жизнь. И унести. К себе. В дом. В логово. Как ни уносил никогда и никого. Но ведь никто и никогда и не играл с ним, и не пытался слиться...