6. Петербургский квадрат. Трапеционер Тургенев

                6.Трапеционер Иван Тургенев

Иван Сергеевич, проживший здесь четыре года, был в ту в пору еще не классиком, магические сны которого восприняли, как реальность, тысячи людей, а молодым господином со скудным достатком, богатой фантазией, тайным честолюбием и явной для всех нервозностью.

Истоки ее надо искать во впечатлениях детства: властная мать со сладострастием секла крепостных за малейшую провинность (и про Муму – в точности так и было, как в поздней новелле…)  Сына тоже регулярно наказывала физически, порой даже не объяснив, за что. Надрыв его не бунтом обернулся, а какой-то лирической экзальтацией и меланхолией на долгие годы.

Спасаясь от всего этого, юноша и эмигрировал в Петербург, в наш фэнсион.

В комнате на Стремянной Тургенев написал поэму «Параша», скромных художественных достоинств, но именно ее первую сумел издать и с ней вошел в литературу.

Набрасывал еще кое-что «в фантастическом духе», волновала его тайна города. Так никогда и не собрался изложить, но облик петербургской двойственности возникнет позднее в повести «Призраки»:

«Северная бледная ночь! Да и ночь ли это? Не бледный ли это день? Все видно кругом; все ясно, до жуткости четко и ясно, и все печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе…»

Некая тускло-прозрачная дымка окружала Тургенева в юности, будто не по земле он ходил, а по-над землею. «Улетим! – взмолилась Эллис».

И тут происходит нечто: Белинский открывает для него двери своего дома на углу Невского и Фонтанки. Именно ввиду его отзывчивости, Тургенев принялся оттачивать свой поначалу темноватый и вялый стиль. Обуздав невроз, быстро становился мастером, добиваясь от слов благородного, только одной его прозе свойственного  блеска. Аристократического скромного словесного щегольства.

Иван Сергеевич пересказывает Белинскому «случаи на охоте», разговоры с крестьянами, особенно хорош у него пейзаж – все эти перепелиные балки, «Бежины луга», лопочущие перелески. Запахи Орловского черноземного кута: горько-мятной полыни, нагретых солнцем березовых сережек…  И получает дельный совет: написать об этом, вот именно, об этом самом!

Как если бы среди множества «охотничьих тропинок» перед ним забрезжила та одна, по которой только и стоит идти. «Дорога – не скажу куда…»

Не создав тогда «Записок охотника», большой талант мог попасть не в ту колею, растратиться на чужое и второстепенное. Выехал Иван Сергеевич из Гусевского дома «накануне». Через пару месяцев публика уже зачитывалась рассказом «Хорь и Калиныч».

Такого рода взлеты мы именуем в данном повествовании Эффектами Трапеции.

Приблизительно в то же время с героем нашим произошло еще одно событие, он встретил «ту самую» женщину.

История любви

Концерты певицы Полины Гарсия-Виардо, европейской знаменитости, посетившей Петербург (промежуточную станцию ее большого турне), произвели на Тургенева впечатление исключительное. «Царица из цариц».

Она была звезда, зажигалась в свете рампы, красивой становилась, когда пела. А в жизни: сутулая спина, неестественно покатые плечи, выпуклые, как у лягушки, глаза, толстые, выпяченные губы. Но сам Альфред де Мюссе ей бредил, готов был хоть жениться:  «Она отчаянно нехороша собой. Но боюсь, если увижу ее еще раз – я погиб!»

Юноша Тургенев, один из сотни петербургских поклонников, много ли шансов у него было?

Женский «луч» Полины оказался очень острым: угадала она в молодом человеке нечто.

Ведь над Тургеневым и тогда уже светился «тускло-прозрачный»  мир будущих его сочинений. Эманации Лизы Калитиной, Зинаиды Засекиной, Елены, Аси…  И звездное «ночное», с мальчиками, вольными конями вокруг костра… И веточка земляники в руках Калиныча… И «русский человек на рандеву»... И Клара Милич из страшного сна… И… Все, о чем догадывался пока только он сам.

Полина что-то уловила. Восприняла. Поймала какой-то сигнал, massage. Быть может, она-то и создала Тургенева. Первое их свидание произошло в Демидовской гостинице, находившейся на углу Невского проспекта и Малой Садовой (за углом фэнсиона).

По воспоминаниям  современников, влюбленность юного писателя со стороны казалась даже смешной. Так, он, вместе с тремя другими избранниками, гордо восседал на одной из четырех лап медвежьей шкуры (с позолоченными цензором Никитенко когтями!), расстелянной  на паркете в апартаментах певицы. А когда однажды Виардо ему, страдавшему мигренью, натерла виски одеколоном, во всеуслышание восклицал целый вечер: «Господа, я совершенно счастлив!». Белинский, наконец, не выдержал: «Можно ли верить в такую трескучую любовь, как ваша?»

Но этой любви можно было верить, она продлилась всю жизнь. И пусть Полина оставалась женой другого (своего антрепренера, господина Виардо), сути это не изменило. Брак втроем.

Большинство хороших знакомых Тургенева с этим так никогда  и не смирились. «Литературная общественность» России Полину Виардо вообще люто ненавидела, считая такое положение, «на краю чужого гнезда», прискорбным и унизительным для писателя.

Хор современников:
 
«Ушлая бабенка, согнула великого человека в бараний рог»...

«Она просто обирает его»…

«Любовников у нее всегда хватало и без Тургенева, а гения, единственного, она держит на голодном пайке…»

Жажда страданий, мазохизм, привитый матерью, которую (красавицу, с розгой в руке) сын не переставал обожать, и архетип которой перенес,  в последствии на свою властную метрессу?

«Полина, полынья моя»…

Слышится в этом имени и поле, и полынь, и полымя…

Вспоминается Аполлинария Суслова, еще одна инфернальница, Полина из «Игрока».

Полина Виардо открывает длинную галерею Клеопатр фэнсиона
(Мура Закревская-Будберг, Ида Рубинштейн, Лили Брик…)

Судьба, бывает, проявляет себя в именах. У Ивана Сергеевича была внебрачная дочка, рожденная московской белошвейкой Авдотьей Ивановой, когда оба они были совсем юными. Так вот, эту девочку, мать, ничего не зная о дальнейшей ее судьбе, – назвала Полиной.  Поленька (она же – Ася из повести). Ее воспитала Полина Виардо, в своем доме, в Париже.

После «Дворянского гнезда» Тургенев сделался кумиром читающей публики России и Европы, а вскоре, кроме того, получил в наследство имение Спасское-Лутовиново и многотысячные доходы. Но власть Полины над ним с годами отнюдь не убывала, она умела пресекать его любовные интрижки и даже нешуточные увлечения (Марья Савина, жительница нашего фэнсиона, в их числе, ей Иван Сергеевич признавался, что да, он ее, пожалуй, даже любит и боготворит, но если та, из Парижа позовет – он вынужден будет уехать).

Мистический смысл ситуации: Вечная Женственность, певцом которой был Тургенев – Лиза Калитина, Зинаида Засекина, Елена – берет его под свое покровительство. Поставляет художнику те впечатления, в которых он больше всего нуждается.

Фэнсион Трапеция, сводник и антрепренер, устроил для Ивана Сергеевича события, в итоге которых он и стал тем Тургеневым, какого мы знаем.