20 век человек, судьба 2

Семья матери – коренные киевляне, что говорит о том, что она удовлетворяла критериям, позволявшим им – евреям - жить в больших городах вне «черты оседлости». У деда не было высшего образования, и эту возможность ему обеспечила его профессия: он был искусный ювелир, работавший сам и державший нескольких подмастерьев. Более того, у деда до революции был небольшой ювелирный магазин, клиентами которого была, в основном, художническая, писательская и артистическая публика Киева. Дед был близко знаком с многими из них (быть может, вам о чем-то могут сказать такие славные имена украинской культуры как Карпенко-Карый, Мария Заньковецкая, Саксаганский), так что и мама (1900 г.р.), и младшие ее сестры имели легкий доступ к театральному миру дореволюционного Киева.
При этом в «табели о гражданстве» семья деда совершенно официально значилась, как "мещане".
Мать была,как я уже отметил, первый ребенок в семье, и дед постарался дать ей, не считаясь с затратами, качественнейшее образование: в Киеве тогда генерал-губернатором был граф Игнатьев, его жена владела и руководила частной классической гимназией для девочек – в эту гимназию, вне всякой процентной нормы – была принята мама. Оттуда она вынесла прекрасное знание языков : немецкого, французского , что впоследствии очень пригодилось ей в жизни. Древнегреческий и латынь не пригодились, хотя, естественно наверное что-то и дали в общекультурной смысле. Гимназию она окончила с золотой медалью. Уже потом, при "большевиках" она окончила народнохозяйственный институт и (после того, как начались дипломатические признание России зарубежьем) Институт Внешней торговли. Эти институты дали ей неплохое знания и английского языка.
Помимо мамы в семье были еще две дочери и два сына. То ли у деда больше не было возможности учить их, как маму, то ли они не обнаружили к этому охоты, не знаю. Сыновья-близнецы уже, вообще, взрослели при советской власти, были увлечены строительством «нового мира» и стали комсомольцами. Один из них - крупный комсомольский работник на Днепропетровщине – скоропостижно скончался от заворота кишок, другой после действительной службы в армии по комсомольскому призыву перешел в ОГПУ, далее НКВД, далее армейская контрразведка.
Он окончил рабочую вечерню школу-восьмилетку, работая в то же время слесарем на заводе. Как я писал ранее, стал комсомольцем. В то время проходила компания изъятия уцелевших у "буржуев" ценностей, и Давид оповестил власти о припрятанных отцом семейных загашниках. Как это все воспринималось в семье, я попросту не знаю, но судя по дальнейшему, ни он от семьи, ни семья от него не отказались. В его понимании, это было правильным : страна нуждалась в валюте для проведения индустриализации, и общие интересы превалировали над частными.
Когда подошел срок, он добровольно отправился в армию и служил в погранвойсках на румынской границе. После действительной службы по комсомольскому призыву перешел в ОГПУ и участвовал в борьбе с бандитизмом на железнодорожном транспорте, принимая личное участие в погонях и стычках с бандитами, нередко и на крышах вагонов движущихся поездов. Понятно, что "работа" эта носила далеко не "вегетарианский" характер (об этом мне он рассказывал много позже сам).
Затем его перевели на работу в Иркутскую область. Не сомневась, что характер его работы продолжал быть репрессивный по отношению к врагам советской власти, как это понималось им.
Незадолго до начала войны он проездом в отпуск в Сочи побывал в Киеве, так что бабушка (дед к этому времени уже скончался), сестры и мы, дети смогли увидеть его на вокзале при пересадке на другой поезд. Тогда он был в чине старшего сержанта госбезопасности.
Когда началась война, отец ушел в армию, а мы уже в августе (Киев сдан немцам в сентябре) были эвакуированы вместе с Киевской ювелирной фабрикой, где работал муж маминой сестры (бывший одним из тех подмастерьев деда, о которых я упоминал выше). Он и был назначен начальником эвакопоезда. Поезд дважды подвергся налетам немецкой авиации : один раз на мосту через Днепр (основной целью бомбежки был, конечно, мост), другой раз – в чистом поле. В этом последнем случае люди хотя бы имели возможность выкатиться из вагонов и рассредоточиться на обочинах дороги. В обоих случаях пронесло!
Эвакоэшелон составлен был из товарных вагонов; те из них, в которых ехали люди, были оборудованы нарами.
Другие вагоны - заставлены заводским оборудованием и подобн. Вещей много не разрешалось брать, в том числе зимних. Официальная пропаганда ориентировала эвакуируемых, что к октябрьским праздникам война закончится нашей победой и все смогут вернуться домой.
Эшелон направлялся в Свердловск.
В пути я и сестра заболели корью (может, не были привиты ?), и нас по приказу маминого шурина (а что ему оставалось делать – в вагоне было много других детей) высадили прямо на путях на станции Рузаевка (это Мордовия). Там местные эваковласти подыскали маме (бабушка осталась эшелоне с семьей другой дочери) временное пристанище, а я и сестра помещены в больницу. После нашего выздоровления, мама списалась с дядей и он решил, что мы должны направиться к нему, в Иркутск. Добирались мы к нему уже обычным пассажирским поездом.
Но, как известно, беда не ходит одна. Рядом с нами (а путь не короток, много стояли, пропускали воинские эшелоны, эвакопоезда с оборудованием) ехала молодая женщина, которая много времени проводила рядом с нами: рассказывала мне сказки, читала книжки, играла со мной (сестра еще в пеленках). Короче говоря, я заразился от нее туберкулезом, что выяснилось уже в Иркутске.
Когда мы добрались до места назначения, дядю мы уже там не застали. Вместо него и от его имени нас встретила молодая красивая женщина, Клавдия Ганенко, которая оказалась, как это бы назвали в наши времена, его гражданской женой. Уже позже, пару лет спустя бабушка, не ужившаяся с зятем в Свердловске, переехала к нам в Иркутск и настояла на том, чтобы брак этот был оформлен по всем правилам. С тех пор дядя и тетя шли по жизни вместе; места его службы часто менялись. Детей у них не было. Оба скончались в Киеве, сначала он, через несколько лет она. В те давние времена, она работала на какой-то канцелярской должности в управлении НКВД и жила в ведомственном общежитии.
Итак, она водворила нас в дядину комнату, на все вопросы о том, где дядя, отмалчивалась, так что мама поняла, что впредь задавать их не надо.
Тетя Клава (впредь буду называть ее так) происходила из украинских крестьян, переселившихся в Сибирь еще до революции в ходе осуществления столыпинских реформ, но уже ее отец не захотел крестьянствовать, пошел работать на одну из шахт Черемховского угольного бассейна; его дети в полной мере воспользовались возможностями, предоставляемыми советской властью, получить высшее и военное образование (один из братьев стал морским офицером, в описываемое время воевал на Балтике, командуя минным тральщиком. Тральщик подорвался на мине, Дядя Георгий провел двое суток в ледяной воде, чудом выжил, но получил поражение легких, его выходили и дали месячный отпуск, во время которого он и побывал и в семейном гнезде и добрался до сестры. Он давал мне поносить во дворе свой офицерский кортик, приводящий в восторг моих дворовых друзей.)
Тетя Клава и стала нашим «спонсором» (тогда такого слова еще на Руси не знали): мы получили продуктовые карточки, были прописаны и, что самое главное, она "выбила" мне место в интернате для тубинфицированных детей.
Там я провел два месяца. Лечения практически не было, но питание было усиленным (хочу напомнить: это все еще был первый- второй годы войны, страна находилась в напряжении всех своих сил, весы военного счастья колебались, но, повторяю, страна изыскивала посильные возможности заботиться о своих детях. Сравните с нынешней ситуацией!).
В конце-концов врачи сказали маме, что было бы желательным перевезти меня в тайгу, где наполненный сосновыми испарениями воздух, был бы целителен для моих легких. И это тоже организовала тетя Клава. Мы перехали в маленькое таежное село Шиткино, расположенное на расстоянии около ста км. от «столицы» тамошнего лагерного края - Тайшета. Добирались мы туда уже зимой более двух суток санным караваном, останавливаясь на ночевки на заимках, пересекая замерзшие реки; возницы были вооружены ружьями - от волков.
Село оказалось староверческое, с пятистенными избами, мужчины почти поголовно на фронте, остались старики да бабы. В селе занимались в основном тем, что держали скот и огородничали. Был в селе и небольшой молокозавод, где устроилась работать мама. Важной продукцией завода был козеиновый клей – «стратегический» материал, используемый при обклейке несущех каркасов крыльев небольших самолетов текстилем. Тогда воевали и на таких самолетах!
Тайга тут же – за околицей, в ней ягоды, грибы, кедрачи. Насельники села часто отстреливали дичь, при случае и медведя - тогда все село ело межвежатину. Нравы сельчан суровые, простые, но добрые и справедливые. Там я научился ездить верхом на лошадях (смирных!) без седла и впервые начал САМ читать Пушкина. Особенное впечатление на меня тогда почему-то производили "Цыгане".
Тайга пошла впрок здоровью, но не было там школы, и мы осенью 42-го вернулись в Иркутск. Нас встретил дядя: в петлицах и, позже, на погонах – капитанские знаки отличия. Он - в должности замначальника Особого отдела Забайкальского ВО.
Дядя помог нам получить отдельную комнату и устроил маму, как я писал ранее в других моих заметках, вольнонаемным инженер-плановиком в иркутскую ИТК (исправительно-трудовая колония).
Перед войной с Японией дядя опять исчез и мы не видели его вплоть до момента, когда по выслуге лет он ушел в отставку и выбрал для проживания Киев. Тогда уже, рассматривая его награды (ордена боевого Красного Знамени, Красной звезды, Отечественной войны ранних серий, медали, несколько высших воинских китайских орденов и медалей, я поинтересовался у него, за что Красное Знамя. Он ничего не ответил, но позже мать проговорилась: за участие в поимке атамана Семенова. Возможно, уже не находясь на службе и сделав выводы из хрущевского поворота, он не считал, что этим делом стоит уж так гордиться.

Прошу Вас внимательно прочитать материал по этой ссылке (обнаружил, уже занимаясь этими заметками!) : http://www.liveinternet.ru/users/3244445/post134675401/ . Обратите внимание на участника ареста атамана, некоего неназванного майора. У меня нет никаких верных данных о том, кто был этот майор.
Но примерно в это время дядя был именно в этом чине, и все это корреспондирует со словами мамы.

После окончания войны дядя служил в Порт-Артуре, Дальнем, Ворошиловске-Уссурийском. Думаю, так или иначе он участвовал в установлении коммунистического режима в Китае (один из китайских орденов он получил на торжествах, связанных с провозглашением КНР из рук Чжоу Эньлая) и в войне в Корее.

В 1948(49?) году случилась в его жизни "катастрофа", в которой он обвинял маму. Дело в том, что после образования Государства Израиль, моя "неуемная" мама попросила одного нашего знакомого в его письме в Израиль осведомиться о родственниках деда (была названа его фамилия), выехавших в Палестину еще в 20-х годах. Естественно, это не прошло незамеченным. Матери ничего не сообщили, но дядя был вызван куда надо, и ему предъявили обвинение, что он скрыл в анкетных данных сведения о наличии родственников за границей (фактически, он о них ничего не знал, ему никто о них не рассказывал). Дядя потянулся за пистолетом (застрелиться!), но его обезоружили. Принимая во внимание его многолетние "заслуги" перед Родиной и добрые отношения с товарищами и высоким начальством по службе, его "всего-навсего" уволили из органов, но перевели служить в общевойсковую дивизию на должность замкомандира по тылу. Но все это, парадоксальным образом, сослужило ему неплохую службу позже, в 1952 году в пору "дела врачей", когда поголовно всех евреев попросту поувольняли из органов (а то и попросту посажали).
Он же дослужил до конца установленного срока и был уволен в чине армейского то ли подполковника, то ли полковника.
Это обстоятельство примирило его с мамой.
Наши личные отношения, когда он уже был в отставке, характеризуются яростными спорами: я называл цифры жертв, ссылался на разоблачения Хрущева. Он настаивал, что в массе они были враги советской власти или пресловутые "щепки". Он продолжал быть ярым и убежденным сталинистом, не предававшим идеалы и убеждения всей своей непростой, по истинному счету - неправой жизни. Сколько раз я слышал от него: "Попался бы ты мне тогда, поставил бы к стенке!". И я верил, что так бы и случилось.
Но я его любил : он был искренен и целен, к людям доброжелателен, готов всегда чем можно помочь. В свои последние годы, он на общественных началах работал в одном киевском райисполкоме в жилищной комиссии, занимаясь большей частью проблемами военных ветеранов и инвалидов.


Рецензии