перелом инсценировка

100 -летию г. Мурманска

               


  Николай  СКРОМНЫЙ
П Е Р Е Л О М Инсценировка романа в 4 книгах (в двух частях-спектаклях )   Н.РОГОЖИНА
                ( Народная драма )




Часть I      -     БЕЗ КРЕСТА
     ( Избранные сцены по мотивам 1-й и 2-й книг, в 2-х действиях, 10 картинах )





 Часть II     -     ПРОЗРЕНИЕ
   ( Избранные сцены по  мотивам 3-й и 4-й книг, в 2-х действиях, 9 картинах)













ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА (всего – 51, по двум частям-спектаклям)

ЧАСТЬ первая:   БЕЗ КРЕСТА
1. ПОХМЕЛЬНЫЙ Максим Иванович, 30 лет, председатель колхоза «Крепость» Сталинского района Акмолинской области Казахстана.
2. ГНЕЗДИЛОВ Иван Денисович, 47 лет, первый секретарь Сталинского райкома.
3. ГРИЦЕНЯК Гордей Лукич,41 год, предсельсовета Гуляевки
4. ГАРЬКАВЫЙ Федор Андреевич, 48 лет, бригадир  колхоза.
5. ГАРКУША Семен, 24 лет, кузнец, приятель Похмельного
6. ИВАЩЕНКО, 46 лет, комендант Гуляевки
7. КУДЕЛЯ Алексей, 30 лет , комендант Гуляевки
8. ЗОРНИЧ Мария , 30 лет. Колхозница
9. ДУСЯ , ее тетка, 65 лет
10. КЛИМОВ – организатор повстанческого движения
11-12. ДОБРЕЛЯ Терентий (без слов), ПОВСТАНЕЦ ( без слов)
13. ПОЛУХИН Сергей Николаевич, 46 лет, начальник милиции района
14. ЛЕСЯ ГОНТАРЬ, 22 года, выселенка
15. ГОНТАРЬ Лукьян Несторович, ее отец, 60 лет
16. ИВАН, его сын, 32 лет
17. СИЧКАРЬ, 54 года, выселенец
18. ОВЧАРЕНКО, 55 лет, выселенец
19. ЧЕПУРНОЙ Назар, 25 лет, колхозник. Шалопай.
20. НИКИТИН Иван Сергеевич, 50 лет, учитель с. Гуляевка
21. СЕКРЕТАРША Гнездилова, неопределенных лет

   Действие весной - осенью 1930 года. Северный Казахстан.


СПЕКТАКЛЬ ПЕРВЫЙ : БЕЗ  КРЕСТА

 ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

    В полутьме кабинета секретаря райкома раздается грохот сапог по полу, потом – исподволь и все  слышней – стрекот пишущей машинки. Голос посетителя, решительный и властный – «Я – Похмельный, уполномоченный по…» прерывается голосом секретарши: «Иван Денисович ждет Вас… Только, пожалуйста, без матерщины, а то ее скоро машинка будет печатать…»
    Освещается кабинет первого секретаря райкома Гнездилова. Портрет Сталина, и небогатая казенная обстановка. ГНЕЗДИЛОВ поднимается навстречу входящему ПОХМЕЛЬНОМУ.

ГНЕЗДИЛОВ: Ну, здравствуй, здравствуй… А я как чувствовал. Предупредил, что должен появиться. Почему-то верил   в тебя, а то другие-то товарищи –  как загуляют… Ну, садись. Садись и рассказывай.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (бессильно опускается на диван) Что рассказывать?.. Довели без происшествий и ругани. Драк не было. Жилье нашлось всем. Несколько семей в сараи вселили, но там сараи лучше какой хаты. За лето поправят.
ГНЕЗДИЛОВ:(присаживается рядышком) Да, Гуляевка богатое село, зажиточное, старопереселенческое еще. Но это… было. Там свои высылки прошли… Много хат и пустует. Еле уговорил  расселять туда… Не знаю, получится ли дальше так всех… Ну, а что правленцы? Ты отдал, записку-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  Отдал…
ГНЕЗДИЛОВ: Что у них с посевной?  Когда собираются на пахоту? Ты говорил с ними?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Извините, забыл Ваше…
ГНЕЗДИЛОВ : Иван Денисович.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Послушал я их… И вот что скажу. В вашей Гуляевке или председателя надо гнать  в шею или создавать партячейку. Почему? Да потому что не ладится  у них. К севу – не готовы. То одного нет, то другого мало. Валят друг на дружку, боятся чего-то. С таким капитулянским настроем не дадут уму ни высланным, ни колхозу. Руки там твердой нету…
ГНЕЗДИЛОВ: Я, вижу Максим, ты – совестливый. Сразу заметил. Болит душа за своих…
ПОХМЕЛЬНЫЙ:(после паузы): Вымучили они меня… Поначалу это я думал - не виноват в их беде, заслужили они… Но потом, после этих перегонов, стоянок, унижений -  мне не по себе стало. Нет сил было видеть страдания детей, стариков, женщин. Не спрашивай, Денисыч… Пойду я (пытается встать).
ГНЕЗДИЛОВ: Погоди… Хотел  я еще об одном. О партячейке. Говоришь, создавать надо? Так  ведь там один коммунист, Гарькавый, бывший красный партизан. Да и он больной, искалеченный…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (загорелся) Вот  я и говорю. Колхоз – это одна сторона дела. Хотя Строков тот еще супчик. Чего-то ловчит. Вопросики все задавал, как они, колхозы-то,  у нас, да с подковыркой, с вывертом. А сейчас вот высланные появились. Им нашей правды до гробовой доски не понять. А вот заставить их работать на нас так, как они на себя работали – ваша прямая обязанность. Да и какой сейчас колхоз без коммунистов? Ты не наездишься, а сами они не вытянут?  Сев еще кое-как проведут, но вот хлеб весь по своим закромам растащат осенью, это точно.
ГНЕЗДИЛОВ: Не хотят они  в партию. В сочувствующих – пожалуйста. А в партию – не-е-ет… А Строков, - ты правильно угадал. Не встретил Полухина, когда сюда ехал?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кто это? А… начальник милиции.
ГНЕЗДИЛОВ: Да. Лошадей тебе вчера дал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Дохлых. Еле дотащились…
ГНЕЗДИЛОВ: ( не обращая внимания на замечание). Так вот, осталась Гуляевка без председателя. Полухин за ним поехал. Да, да, замаскированный враг оказался. Бывший врангелевский офицер. Из инженерных частей, строил укрепления на Перекопе…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вражина,  я сразу учуял. Посадят. Я бы – расстрелял.
ГНЕЗДИЛОВ: Ну что уж так нетерпимо?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я в Гражданскую их, гадов, немало порубал.
ГНЕЗДИЛОВ: Ты воевал, Максим?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Командир взвода  разведки кавбригады… В партии с 19-го…
ГНЕЗДИЛОВ: Ну а потом?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Родных никого, вот и пошел к Карновичу, своему комиссару, инструктором райкома.
ГНЕЗДИЛОВ : А где жил?.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Родился в селе Лебяжьем. Тот самом, откуда и сопровождал… (вздохнул)
ГНЕЗДИЛОВ : И ты не женат?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Нет…
ГНЕЗДИЛОВ: (после паузы) А давай-ка чаю! Твой поезд только утром, а  у меня – короткий день.
    Вошла секретарша.
СЕКРЕТАРША: Все готово, Иван Денисович. Принести?
ГНЕЗДИЛОВ: Нет, оставьте в желтой папке и в понедельник напомните мне.
СЕКРЕТАРША: Чай готов, Иван Денисович.
ГНЕЗДИЛОВ: Ничего. Мы сами…
    Затемнение. Снова свет. Стоят недопитые стаканы. Гнездилов стоит у своего стола. 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да не могу, не могу я! Да меня в первую же ночь так запрячут, что караси в озере не будут знать, где я. Может уже  с ними  буду отлеживаться…
ГНЕЗДИЛОВ: Ну  и дурак ты в таком случае. Ты, видимо, не понимаешь, что  я тебе предлагаю.  Что ты шарахаешься как черт от ладана? Нет, дорогой, на должность председателя надо человека со стороны, чтоб никакого кумовства, чтоб не тянули за руки-ноги родичи… Подумай! Если сомневаешься – подучим.  Я буду подсказывать. Книжонки почитаешь. Да ты же сам деревенский!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Нет.  И кончим разговор.
ГНЕЗДИЛОВ: Ну хорошо. Не хочешь в Гуляевку – не надо. Может, и к лучшему. Пойдешь   в другой колхоз, поменьше. Хочу в Кошаровке сменить… Да – тот самый, что с матюками выскочил перед тобой. Там половина собранного инвентаря  пропала. Предлагает  часть семенного зерна   в счет хлебопоставок сдать  сейчас – он, видите ли, не засеет сейчас все – нет ни плугов, ни быков. А куда ты их разбазарил? ( садится ) Не хватает людей, Максим… Умных, знающих, твердых… Охотников-то до должностей много – работников мало настоящих… Вот ты мне одно скажи - есть среди высланных - по несправедливости?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: По мартовской статье…
ГНЕЗДИЛОВ: Вот и тебе задача. Если совесть мучила – отнесись  по-партийному к несправедливо высланным. Мы напороли – нам и править. Ты вот домой рвешься, считаешь долг выполненным – живите,  я умываю руки.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не так…
ГНЕЗДИЛОВ: Да что не «так»!? Все так! Разве здесь не та же партия, не тот же народ?  Служить ему везде можно, а должно, запомни Максим, там – где всех труднее. Труднее…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Мне сейчас покой нужен…
ГНЕЗДИЛОВ: Не будет тебе покоя! Ни одному коммунисту сей час не будет покоя! Пока не вытянем страну. Такое время. Похлеще чем Гражданская. Сейчас  у нас с тобой Максим, последний и решительный… Не скроешься, не спрячешься…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (вдруг тихо) Учиться пойду… Выучусь на бухгалтера, буду костяшками щелкать. Или на ветеринара. Дело знакомое. ( вдруг взорвался, вскочил) К черту! Уйду! Все брошу! И партию эту растреклятую! Ты на свою работу жалуешься, а моя… Смотри! (выкинул перед собой трясущиеся руки). Или вот… Показать? ( расстегнул, распахнул куртку – чтоб брюки не сползли, пояс был собран в узел и перевязан жгутом. Садится, успокаивается) Колхоз даст выгоду  через два-три года… За это время… Вдруг не будет лета? Не оправдаться. Все на меня свалят. Еще скажут, из-за…
ГНЕЗДИЛОВ : У тебя, что, кто-то из высланных близкий?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Близкий, ох еще как близкий, Иван Денисович, одна… на всю жизнь хотел… Потому и не хочу оставаться. Скажут, из-за нее…
ГНЕЗДИЛОВ: Значит, согласен, что ошибка была. В высылке?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ошибки признавать нашей партии не впервой. Товарищ Сталин…
ГНЕЗДИЛОВ: Извини, не знал. Тогда конечно, понимаю. Иди, учись. Хоть и в сорок лет.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да мне всего тридцать…
ГНЕЗДИЛОВ: Экак тебя… Ладно, езжай. Насильно мил не будешь. Я тебя не провожу, завтра - рано… Дом, что рядом с вокзалом, одноэтажный кирпичный, сторожка – переночуете… Не забудь дойти до паровоза, что завтра повезет, у начальника станции узнаешь… Бумагу отдай. Продукты в той сторожке  есть, со склада с другой стороны, в дорогу… Ну, куда ты? Руку-то давай! Свидемся ли?
     Похмельный стремительно загрохотал сапогами прочь. Конец первой картины.


КАРТИНА   ВТОРАЯ.
   
Правление колхоза  «Крепость». Обстановка. Сидят ГРИЦЕНЯК, КУДЕЛЯ, ИВАЩЕНКО, ГАРЬКАВЫЙ, СЕМЕН ГАРКУША , КОЖУХАРЬ. ПОХМЕЛЬНЫЙ за столом.
 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну,(обводит глазами всех присутствующих) Меня вы  знаете. Сидел во-он там. Да. А на моем месте – ваш Строков. Подтвердилось, что запрос на него пришел правильный. И как я теперь вновь назначенный партией и Советской властью, утвержденный Гнездиловым и Скуратовым, прошу принять эту данность. Но что я увидел и узнал за эти несколько дней, то лучше был не назначался. Да. Сначала я скажу, потом выскажите свои… объяснения. Особенно от предсельсовета, Гордея Лукича. Вот – Гриценяка. (Гриценяк встрепенулся) Теперь собираться будем  в таком составе каждое утро.
   Это что же такое получается друзья-правленцы? Это ж надо до такого дойти!.. Полнейшая анархия,  развал и …контрреволюция. И как такое понимать? - все пущено на самотек! Через день-два сеяться, а у вас ни семян, ни лошадей, ни быков нормальных, ни инвентаря! Да пусть Строков хоть трижды  враг, но вы то, свои, местные, вы не видели, что происходит? И как ведь начинали! Вместо восьми семей выслали двадцать пять, столько же  уехало… Так радуйтесь, пользуйтесь! Половину стада угнали, но ведь столько же осталось и вы его – под нож? Куда смотрели? Куда потом катиться? Еще немного такого руководства и колхоза бы не стало. Разлетелся бы как пущенная под гору бричка, пустая… Так, слушаю ваши объяснения и предложения. Да говорите пока,  кто есть, я не запомнил еще всех… Что, молчим? Ну, начнем с тебя, Гордей Лукич… Расскажи, сколько  у тебя  колхозников числится?
ГРИЦЕНЯК : Так ведь статья была, о перегибах. Вот и побежали обратно.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потому и неясно сейчас, кто колхозник,  а кто нет. Где документы, Гордей Лукич? Ты же документы дома у себя  держишь?
Гриценяк молчит.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну, так как? Так и будем молчать?
   Встает Кожухарь. Рыжебород.
КОЖУХАРЬ : Можно мне, председатель. А…Кожухарь, значит, Петро…
Ты вот собрал нас, не сразу, это правильно. Осмотрелся… Но ты мне и скажи наконец, когда мужику жизнь начнется? Советской власти двенадцатый годок минул, а живем мы  еще хуже, чем жили. С вас, коммунистов, тольки и забот с нами, как бы содрать побольше. То война, то продразверстки, то голодовки, вспоможения, самообложения, то всесоюзные хлебные фонды. В двадцать первом годе у нас неплохой  урожай вышел, так все подмели! Половину села с голоду померло – поленьями в одну  яму складали! Не помоги в то лето киргизы с кобылятиной – не уцелеть и всем..,
К двадцать пятому вроде выправилось. Но опять налоги подняли, хоть караулом кричи. В прошлой осени опять с ума посходили – по пуду на едока оставили! Я понимаю – стране помогать надо… Но вы хочь различие какое делали бы, меж кулаком и бедняком. Кулаку сдать побольше, бедняку – помочь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А разве не так?
КОЖУХАРЬ: На словах! А на деле нам кулаки житья не давали - горбатились на них, а вы им – послабления! У вас за 12 лет до бедняков руки не доходили? Да эти колхозы давно надо было создавать! Еще в 20-м.  А их повысылать, раз  не доходит до них…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Мы после войны в разрухе и голоде жили. Да, правда – потому и дали волю кулаку и нэпману – иначе и Советской власти был бы конец. Но теперь, когда она окрепла, нам бедняков и всех, кто не против,  поднимать надо… А против кулака одно – ликвидировать как класс. Выселить… А колхозам страна 500 миллионов выделила на строительство, налоги отменила на два года, перегибы осудила, трактора шлет, семенные ссуды делает. А ты, Петро Степаныч, сеешь сомнения – слушки распространяешь.
КОЖУХАРЬ: Нечего сеять… Семян-то, с гулькин нос… Засеем, а толку? Теперича хлеб легче отбирать будут. Теперь мы колхозные. Где надежа, что нам оставят на пропитание?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Государству невыгодно вас обижать, оно в нынешнем году на убыток пойдет, лишь бы сохранить молодые колхозы. Я твердо обещаю: ни одного мешка сверх положенного из села не вывезем осенью… В противном случае  я уйду с председательства… Теперь я к комендантам – Куделе Алексею, Иващенко. Вы проследите, чтоб высланных на собраниях колхозников не было.  Нечего им там делать. Я сам потом с ними отдельно буду разговаривать.
Теперь о севе. Нам 19 лошадей и 104 быка засеять 900 гектаров  как раз до июля хватит. Зерна даже  трех тысяч нет. А надо – пять с половиной тысяч. Об этих, кто взял, кому раздали на сохранение, чтоб сдали, сегодня же. Не сдадут – пусть как хотят, меняют на муку, покупают, что растратили. Будем по дворам сегодня ходить, списки есть. Завтра распределить по бригадам, наладить оставшийся инвентарь. Сеять начнем… послезавтра. И никаких. Остальное достанем. Остальных лошадей, хотя бы двадцать, я слышал, можно у казахов  взять. В Басыре, за десять верст…
ГАРЬКАВЫЙ: ( поднимает руку) Они не дадут…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Почему это не дадут? На время просим и не задаром.
ГАРЬКАВЫЙ: Насолили мы им достаточно. В землях потеснили, да и так… Они и досе  обиду на нас держат. Ты, Максим, не морочь голову, а гони сразу к Гнездилову. Даст – хорошо, а не даст, что ж, придется поменьше сеять. Выше грешного места не прыгнешь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: На неужто не дадут? Прямо издевательство – из-за прежних обид по-соседски не выручить. По-собачьи получается: и сам не гам и другому не дам. Слушай, Федор Андреевич! Поехали со мной! Уговорим сукиных сынов! А что Гнездилов? Это он в бардаке, что  у вас и нас – тоже  немало виноват. Ну – поедем?
ГАРЬКАВЫЙ : Нет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Почему?
ИВАЩЕНКО: Да не можно ему… Он и был выборным при том переделе, они еще тогда навтыкали ему…
ГАРЬКАВЫЙ: Язык-то попридержи… Когда поедешь?( К Похмельному)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну, вечером. С зерном разберемся и…
ГАРЬКАВЫЙ: На ночь глядя?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Карабай повезет, там всех знает.
ГАРЬКАВЫЙ: Ружье я тебе дам. Возьмешь, на всякий случай… Шалят тут, знаешь. Климовцы.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Слышал…
ГАРЬКАВЫЙ: Гордея возьми. Гордей – мастер речи держать, по-ихнему трошки балакает. И называй их чаще аксакалами. Они это любят.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Гордею здесь работы хватит. Нечего руководство оголять. Пусть завтра весь день готовятся, счетовода привезу из Щучинской на обратном пути – в бумагах порядок должен быть. А с собой двоих высланных возьму, молодых. Пусть проветрятся. За ружье спасибо. Но  у меня – мой именной. Все  на работу ( встает)
         Все уходят. Остается один Семен. Похмельный роется в бумагах.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты чего?
СЕМЕН: Я хотел тебе сказать, Максим…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Чего?
СЕМЕН: Живешь ты уже  с неделю, а все как-то, неправильно… Топишь редко… Спрашивал Сидорчиху, без горячего…борща. Не стирает она тебе…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да мне особо не надо. По-солдатски -  в озере.
СЕМЕН: А холода придут? Тоже в озере? Короче, мы решили и с правлением тоже – искать для тебя другую квартиру. А к Сидорчихе счетовода определим.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не время сейчас.
СЕМЕН: Да мы в такую хату тебя поставим, шо ты нас по гроб жизни водкой поить будешь. Будешь ты стираный, сытый и мытый. Може, еще что перепадет, но за то не ручаюсь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( внимательно посмотрел на Семена) Ладно. Приеду с Басыря и Щучинской – отведешь. А кто такие хоть?
СЕМЕН : Мария Зорнич. Вдова, но дуже строгая. Но и божественная.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Мне еще только Бога и не хватало. На, смотри (показывает бумагу) К кому половчее ехать?
СЕМЕН ( Смотрит список) Так вот! Килин Микола! Его хата рядом…
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  (Надевает кепку) Мешки взяли?
СЕМЕН : ( удивленно смотрит на  Максима) Тут бы на кутью собрать, а ты – мешки… Взяли, взяли…
                Выходят вместе. Конец второй картины.


КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Дом Марии Зорнич. Чисто убранная  комната, со столом, образами в углу, русской печью. Две двери напротив друг друга – в  другие комнаты. Открывается после прохода Семена Гаркуши, Кудели и Похмельного перед занавесом.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Никак не пойму, куда они могли деться?
СЕМЕН: Найдутся. Парни в первый раз в  наших лесах, заблудили значит, выйдут… Не зима, чай… Да тут леса небольшие, все ни куда, на степь заворачивает… Ну, пришли…
   
                В комнате сидит тетка Дуся. Одна. Горит лампа.

СЕМЕН : Здравствуй, тетка Дуся!
ТЕТКА ДУСЯ: Семен? Вот не ждала. Да с самим… Здравствуй, Максим Иваныч.
КУДЕЛЯ : А пришли мы , тетка Дуся, ты уж извиняй, без предупреждения вот почему. Хотим к вам Максима Ивановича на постой определить.
Т.ДУСЯ: Ради Бога! С нашим уважением! Нехай живет. Я, по правде  сказать, душой изболелась: а ну  як приведут яких-нибудь на прожитье. Кажут, еще пригонят.(Похмельный удивленно смотрит на нее) Кажуть, кажуть… Вот тольки… Мария як… Вы ж ее знаете! Она  - где дальше некуда, а где одного ума с Юхимом, юродивым. Сидайте, сидайте, гости дорогие! Так что же это я… А, как батькив-то прибрал Бог,  недобро, на меня ее оставил. И мужа, прости меня, грешную, черти забрали… А без мужика куда  же гоже?
СЕМЕН: ( пока не садится, оглядывает жилище) Никуда не гоже…
Т.ДУСЯ: Гвоздь вбить – иди проси. А дров добыть? Это ж наказанье господнее. Сей год  весь запасец кончился. Бурьяном весну топили. Говорю ей: «Манечка, на зиму у нас ни щепки». Молчит, будто в рот воды набрала. Знает, что никто не поможет. А ты живи. Стестенья никакого. Светлица одна аккурат свободна. Нам другой хватит. Кури, если куришь – хочь мужиком запахнет. Я мигом счас приберу там что…
   
   В это время распахивается дверь и в хату вошла Мария. Она, видимо, бежала. Платок сбился, прерывистое дыхание скомкало ее первые слова : «Вы? Мне соседка… Здрасть…» Прошла сразу в другую комнату.
Тетка Дуся вышла из светлицы с ворохом одежды, там разбросанной.

Т.ДУСЯ: Манечка, а у нас квартирант. Нам, Манечка, повезло. Кажуть, еще пригонят, так одного легче кормить, чем цыганский табор.
       Мария, приведя себя в порядок, вышла.

Т.ДУСЯ: Ты як, Манечка?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да нет, мы по другому поводу. Пришел просить тебя, Мария, выйти в ясли дней на пять. Ну и хату осмотреть, мне не надо, но есть нуждающиеся.
СЕМЕН: Ты, Мария, не зыркай на нас. Тут счетовода надоть поставить. Так вот, председателя пока  к тебе…
МАРИЯ: (пришла в себя) Вы, мужики с ума посходили. Куда мне, безмужней, квартиранта. Завтра на люди выйти – люди засмеют. Э-э, нет, не получится. Извините…
КУДЕЛЯ: Здесь куда не войди – везде теснота, а вы в таких хоромах вдвоем жируете! Надо бы и вам пользу произнести селу. Может, ты счетовода хочешь? С району? Гляди, не промахнись!
МАРИЯ: Чего ты мелешь, Алешка!
КУДЕЛЯ: А чего ты взъелась?
Т.ДУСЯ: Манечка, не надо  с ними…
МАРИЯ: Я  знаю, чего они заявились…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кончайте, ребята.
КУДЕЛЯ: Нет, нехай скажет!
МАРИЯ: Тебе, Семен, тут не выгорело, так ты товарища привел. Веди его до Василины! Там нет отказа!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну я пошел ( хлопнул дверью )
СЕМЕН: ( кричит) Подожди нас!
КУДЕЛЯ: ( посмотрев н двор и убедившись что Похмельный не может слышать) Слухай, Мария. Я до сих пор не пойму его: зачем он остался,  ради чего? Разное про него говорят, може, что и правда. Одно знаю: ведет он  колхоз крепко, не в пример Строкову. Ничем не гнушается – вон как семена вытряс, на сев наладил. Лошадей достал в Басыре, аж все  поудивились! Он для нашего колхозу незаменимый мужик! И че ты брыкаешься? Будете с дровами, за постой заплатят. И мы не просто так – а лица при исполнении. А ты со своей Богородицей ( кивнул на икону) на Север загремишь, голубушка!
МАРИЯ: Только  еще заикнись про высылку -   в тот же день тебя спалю и правление твое и на стройку сбегу, не достанете. Мне терять нечего, детей нет. Слышала  я про него, что помог двоим высланным сейчас бежать. А остался из-за кулачки своей, которую сюда привез – они золото зарыли по дороге. Так что мало ты знаешь про него… Пусть  и живет где жил.
КУДЕЛЯ: Ты же Сидорчиху  знаешь. Вечно шляется где-то, а ему бы  борща горячего сварить, рубашку состирнуть. Подумать  в комнате одному, он же – государственный человек – чуешь?
МАРИЯ : Был бы человек… А то гонит на работу, ругается…
КУДЕЛЯ: Ничего. Возля твоих икон смягчится…
СЕМЕН: ( идет к двери) Хватит ее уговаривать! Не хочет – не надо.
Т.ДУСЯ: Манечка, давай возьмем.
   Мария хрустнула пальцами , отвернулась, поднесла кончик платка к глазам…
КУДЕЛЯ ( Семену) Погодь… Разговоров она испугалась… Чего ты боишься? Есть  у него девка, знают… Только не ладится  у них пока… Можете двери забить в светличку , отдельный вход  сделаем… Ну?
МАРИЯ: Дурак ты, Алешка…
КУДЕЛЯ: Почему?
МАРИЯ: Завтра  о нас  в селе знать будут, зачем забили… Может, кто-то, твоего ума, и поверит… Ладно, пусть живет… А я себе другое место найду  (собирается) Мне позора не надо. Не буду  с ним в одной хате. Зови, тетка. А я к Чумаковой пойду – ей   в ночную, просила за ребенком приглядеть.
СЕМЕН : Черт с тобой уживется… Чого ты сопливишься? Вот чудная…
МАРИЯ: У вас ни стыда ни совести. С той девкой у него не спляшется, думаете – здесь утеху найдет? А ты тетка, так и знай – обстирывать и обхаживать сама его будешь. Я к его порткам не притронусь… Курить во двор и водку не пить, гостей не водить…
КУДЕЛЯ : Тетка Дуся, кликни его сама, шоб поверил.
    Тетка Дуся и Мария выходят. Тетка Дуся возвращается обратно.
Т.ДУСЯ : Нету его нигде…
   Куделя и Семен кидаются вместе во двор, кричат : «Максим!»
   
   Гаснет свет. Та же комната в полутьме, лишь лик Богородицы над свечкой. Вдруг – стук! Из светелки выходит заспанный Максим, натягивает рубашку на ходу. Из другой комнаты испуганно выглядывает тетка Дуся.
 
Т.ДУСЯ: Кто же это, Господи?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Наверное, ребята нашлись ( уже спокойно открывает)
  В хату входят трое, в брезентовых плащах с капюшонами, мокрыми.  Один вышел обратно. Другой сел у дверей. Третий прошел вперед. Тетка Дуся разжигает керосинку.
ГОСТЬ : Извини , Максим Иванович, что к ночи. Здравствуй, хозяйка. Мы с поручением от Ивана Денисовича. Я – Суровцев, слышал? Мы проездом. Обсушимся и дальше поскачем. Не бойся хозяюшка, мы  со своим…
  Все трое сели за стол, так что один у одного ближнего к  двери края, «Суровцев» и Похмельный – с другого.
ГОСТЬ :  С Щучинской мы в Кошаровку, оттуда в Озеречье, днем уже в Басыре были, а утром должны предстать пред оче ясны секретарские с отчетом.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Сам-то когда приедет. Я хотел было  к нему, да время такое – посевное…
   Гость оглянулся на хозяйку. Та поняла и со словами – «самовар теплый ишо…», уходит.
ГОСТЬ : А здесь есть еще кто?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Больше никого. Другая хозяйка ушла… временно… Так а что он  сам не приедет? Вопросов  к нему много. Обещал скоро, а уже вторую неделю тянет…(затягивает время, встал, будто взять кружки в шкафу). Я в Басыре тоже был, вчера, нет позавчера,  у казахов лошадей попросить, думаю, что теряю, спрос не ударит  в нос, не дадут – думаю к Гнездилову заскочу… Вижу, после уговоров, дали все таки лошадей. Они их, черти хитрые, на зимовках держат…( видя  один их пришедших, что Похмельный оказался возле куртки, привстает. Но тот быстро поворачивается)
Вы же не убивать меня пришли? Могли ведь легко это в поле сделать…
ГОСТЬ : Ха-ха-ха! Молодец, председатель, раскусил нас! Знал Гнездилов кого назначать. Ну-ка, Григорьич возьми  у него наган там, в куртке и сядь  у двери. А то действительно со страху пальбу откроет. А если бы убил кого? Мы первые не стреляем, запомни это, Похмельный. Да. Я – Климов.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (успокоился, сел) Вы парней забрали?
КЛИМОВ: Каких парней? А…тех… нет. Они сами со страху через лес, мотанули…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ко мне-то зачем? И как узнали? Я сегодня только здесь первую ночь…
КЛИМОВ: Я все знаю. Всю обстановку. Ты, наверное, не представляешь, кто я.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Почему?.. Главарь банды…
КЛИМОВ: Вот оно что… Это тебе Полухин разъяснил? Или Гнездилов? Ловко. А мы что – грабим, убиваем кого? Много же они обо мне знают… Да скажу я тебе, у меня всего несколько человек, верных. Конечно, сочувствующих и поддерживающих меня – в каждом селе и ауле не один десяток, а может и сотни. Много недовольных, много…Ты даже не представляешь, сколько их. А сам я – член партии трудовиков, Трудовой народно-социалистической. И хоть наша деятельность нелегальна, программа поддерживается основной массой населения. Она даже не знает про нас, но наши идеи близки им. И рабочим и крестьянству,  в первую очередь. И власть советов мы признаем, только без большевиков. Без всяких назначений сверху. Все строится на выборности, вплоть до членов правительства, всеобщим прямым и тайным голосованием.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кто же будет руководить страной?
КЛИМОВ: Сам народ…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А большевики?
КЛИМОВ : Мы не против их партии, пусть работает… Но во благо народа. Вы уже себя показали всем. Только устранив ваш диктат, народ поймет, и уже понял, кто вы такие. Жестоки, нетерпимы, безжалостны. Разве ты, бывший  уполномоченный по высылке , не убедился  в этом?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Это ошибка. Мы осудили ее и устраняем…
КЛИМОВ: Ошибка? В двадцать первом году тоже ошибка?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Мы  в голоде не виновны. Засуха, разруха… Что ты на нас всех собак вешаешь?
КЛИМОВ: Э-э, нет, любезный. В голодной смерти миллионов виноваты  вы и только вы! Кто мешал в обмен на зерно открыть концессии, - на шахты, на промыслы, на лес? Предоставили бы капиталистам льготные условия – они бы с радостью пришли. Но вы не захотели. Ваши дурацкие принципы – не идти на поводу  у капитала…Сами с усами… Что-то много ошибок  у вас. В 17-м, когда все пошли за Советами, вы начали братоубийственную войну, в 21-м, в других годах, когда дали волю НЭПу и тут же прикрыли, убоялись… И снова – эксперименты. Принудиловка колхозная. Кто мешал дать развиваться  единоличникам? Зачем людей срываете  с мест и гоните на верную погибель?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А вы что предлагаете? И как вы собираетесь взять власть? Интервенцией? Это снова война…
КЛИМОВ: Возможно-обойдется… Без крови и интервенций. Будут просто перемещения в ЦК, большевики отдадут часть власти другим партиям, которые дают народу не пустые обещания… Будет возрождена Дума…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Эка ты хватил! Может еще, и Учредилку возродят?
КЛИМОВ: И собрание народных избранников – тоже, Похмельный. Ты, наверное не представляешь, какие силы собираются… Восстание  мы тоже не исключаем. Десятки тысяч казаков собраны и ждут сигнала - в Румынии, Сербии, Болгарии. Готовятся Англия, Франция. А в Маньчжурии, Харбине прямо считают, что начинать на этот раз надо с Востока. Алтай, Туркестан, Казахстан взорвут Россию. Потому что вы  сюда  нагнали самую взрывоопасную часть населения. Вот ты скажи, сколько, по-твоему, высылают от общего количества населения?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну… три процента, ну, может – пять…
КЛИМОВ: Врешь, Похмельный! Я знаю доподлинно - до 35 процентов! Из ста мужиков тридцать пять гоните   в лагеря! Вот оно – истинное лицо твоей партии, Похмельный! Подумать только – лиц так называемой первой категории определили к ликвидации! Уму непостижимо! Даже раскол и бироновщина выглядят невинной забавой. Знай, Похмельный, сколько будут существовать социализм, столько и будет народ проклинать коллективизацию и колхозы. Нет и не было  в истории  ничего более трагичного…  А Россия готовится, она встанет. Те, что здесь, безвинные, сосланные - это же порох. Дать клич и пойдут, голодные, с детьми… Вы и полгода не продержитесь. Не веришь? А я – верю. И  уж тогда наша партия, ни за что не допустит голода, под страхом которого постоянно живет наш народ. Мы допускаем и кооперацию, вместе с единоличниками. Видно, там тебе и работать, если не будешь против нас. Способности в тебе есть. Партбилет только заменим.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Странная программа. Меня, коммуниста, ты собираешься оставить в колхозе, против которых вы - партия трудовиков. Зачем же затевать свору?
КЛИМОВ: Затем, Максим Иванович, чтобы Советская власть для России меньшей кровью обходилась. Мы против коллективизации, но мы за кооперацию. ( Он обернулся к входящему со двора соратнику) Ну что там? Не моросит? Засиделись мы  у тебя, председатель. Уж извиняй, что подняли  (встает) Ну что, доставать тебе еще лошадей?
ПОХМЕЛЬНЫЙ (тоже встает) Лошади-то, конечно, нужны… Но не кажется  тебе?.. Ты не думал о том, что будет со мной, если узнают о нашей встрече?
КЛИМОВ: Тебе ничего не будет. Я Советской власти не враг. Меня судить не за что… Нет состава… И скажу тебе, - на прощанье, о своей судьбе – подумай… О своей  я уж как-нибудь позабочусь сам…(уходит)
     Свет гаснет. Конец  третьей картины.


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

     Правление.  Летний день. Стоит Гриценяк у окна. Входит Похмельный.
 
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ты почему разрешил не работать?
ГРИЦЕНЯК: Я ничего никому не  разрешал (удивлен).
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Значит сами… гуляют… (Оглядывает правление)Экий бардак у тебя в присутствии, Гордей! Не подметено, грязь, окна не мытые, вода в бачке теплая… Чего выглядываешь?
ГРИЦЕНЯК: Да вроде…легчанка райкомовская… Как бы не начальство.
   
Слышно как подъехала бричка. Шаги по крыльцу. Входят Гнездилов и Полухин в милицейской форме.
ГНЕЗДИЛОВ : Ты посмотри на него, Сергей Николаевич. Был словно  с креста снят, а теперь на человека похож. Здравствуй, Максим! Здравствуй, Гордей Лукич! ( Полухин тоже  здоровается, но кивком, сухо)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Здравствуйте! Вот не ждали. А я только  к тебе собрался, Иван Денисович. Вопросов много.
ГНЕЗДИЛОВ: Я знаю, поэтому давай условимся. Сначала я задаю – ты отвечаешь, потом ты задаешь – а я отвечаю всем. Собери-ка быстрее актив… А… вот они и подбираются ( видит стоящих в  сенцах  правленцев) Ну вот и садитесь рядком, поговорим  ладком. А пока – зовите людей, на собрание… Кто из вас коменданты? Ну, Иващенко я знаю, а это – Куделя? Сергей Николаевич, разбирайтесь.( Полухин с комендантами уходят) Да, да, Максим Иванович. Будут разбираться, что ты натворил. Лошадей-то достал, но как стрельбу затеял да парня  сгубил?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Так он в яму…
ГНЕЗДИЛОВ: Не сейчас. Потом… Что у тебя с посевной? Сколько засеяно?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Девяносто…
ГНЕЗДИЛОВ: Вот это темпы. У тебя же девятьсот гектаров. Когда ты с этими темпами закончишь? Целая неделя прошла. Уж не к Спасу ли?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А сколько  я должен с двадцатью лошадями да ста быками? Семфонд с боем пришлось добывать. И еще не весь. Фуража нет, быки дохлые. Никто толком не знает колхозник он или нет. Одно ясно – развал полнейший и есть – не с меня  спрос.
ГНЕЗДИЛОВ : С меня? Что ж, может, моя вина есть…. Так я и скажу, не побоюсь, всего народу( указывает  на дверь). Но ты сейчас, теперь, обязан поднимать не меньше двадцати гектаров   в день. Вот за это – отвечай! А  уж  сколько засеете – дальше буду отвечать я  - но   в другом месте.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( пытается   улыбнуться) Не успел приехать, а  уже виноватишь – мало вспахано, плохо сделано. Будто  я дурака здесь валяю, а вы – все умные и работящие, трудились тут не покладая  рук. Не ожидал от тебя , Иван Денисович… Я понимаю – отчет  я тебе должен дать…
ГНЕЗДИЛОВ: Во-первых, Максим Иванович, отчет ты даешь не Гнездилову, а отчитываешься перед партией  в моем лице за порученное тебе  дело. С кого мне спрашивать? С  руководителя колхоза. Чем, например,  у тебя сегодня люди занимаются? Что за праздник, кто объявил? Единственно, что собрать легко… Так что молчишь? Ты отпустил людей или отец Василий собрал? Я  уж с полдороги слышал перезвоны.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Вчера похороны были. Не мог  же  я их запретить. Сегодня – Казанская…
ГНЕЗДИЛОВ : О, ты  уже и праздники выучил! Ну смотри, ну… Об этом позже поговорим. А теперь… будет  у меня  к тебе просьба. Примите еще партию высланных.
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Что ты сказал? Еще-е-е?.. Опять?!.
ГНЕЗДИЛОВ: Да. Они уже на подходе.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Нет. Да ни за что! Принимать – не буду!
ГНЕЗДИЛОВ: Да погоди ты…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Нечего мне ждать! Я шел сюда председателем колхоза, а не начальником лагеря. Направишь сюда - сдам дела. Назначай кого-нибудь из них ( показывает на поникших правленцев)
ГАРЬКАВЫЙ: Оно и правда: почему  я, фронтовик, белыми калеченный, теперь должен высланного кулака обхаживать? Зачем тогда своих высылали? Негожее дело затеяли, товарищ секретарь, мы несогласные.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я … всю войну, эту  сволочь шашкой сек,  а теперь – прими, рассели, помоги, накорми…
ГНЕЗДИЛОВ: Ты пойми…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не пойму! Принимать не буду!! Веди их куда хочешь или… сдам дела!
ГНЕЗДИЛОВ: Замолчи! Слова не сказать… Ты куда шел? Или решил, что я тебя уговаривал здоровье здесь поправить? Не было бы трудно – не просил бы. Я вас, товарищи, одно прошу понять: кулачество для Советской власти  ныне злейший враг. Оно не  в погонах золотых, не в котелке с тросточкой, оно – живая плоть и кровь трудового крестьянства, потому и плохо различим, потому так больно рвать. Максим, тебе  надо это объяснять?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты меня политграмоте не учи! За каким чертом я остался? Я свез лично таких же крестьян. Но это – мои люди, понимаешь, мои. Я вырос среди них! И я же их выслал. Но не каюсь! Все правильно! Я за раскулачивание и ссылку. Но не  в ущерб колхозам. Ты посмотри, что творится? В селе их  уже  двести восемьдесят пять человек. Кормятся они не травкой, а семенным зерном. Мне оттого и трудно было людей на пахоту вывести, что неизвестно, какой урожай пойдет. Эти пайки, до осени…Да и там одно гнилое пшено. Колхозник, может, и поднатужился бы для своей нормы, но ему шепчут: не рви пупок, весь урожай уйдет не тебе, а на прокорм высланным и государству. Ты вчера направил этих поляков с записочкой: мол, на месяц. Неправда! Дальше Гуляевки никуда не уйдут! Семейные…Через месяц ко мне придут, спросят, что  я отвечу? Вот поддержка колхознику! Полухин здесь Климова дураком видит, а он не глупее его, знает, что высланные все как один поднимутся… Нет, не приму! Хоть снимайте! А вы что молчите? ( к правленцам)
ГНЕЗДИЛОВ: ( подошел к Максиму, положил руку на плечо) Максим, их немного, всего двенадцать семей. Чеченцев, правда… Прошу тебя по-человечески, выручи. Полегчает немного, помогу тебе в  первую очередь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ:(вывернулся из-под руки Гнездилова) Ни одного человека не приму. Там, наверху, хреновину городят, а мы отдувайся. На кой черт такое раскулачивание? Ты же мне колхоз под корень рубишь! Все развалится! Гони их  в аулы, в степь, куда хочешь.
ГНЕЗДИЛОВ: Ну в каку-у-у-ю степь? Что ты городишь? Чтоб через неделю вымерли? Запомни, партия требует на местах обеспечить высланных прожиточным минимумом. Весь край на ноги поднят. Ломаем голову, куда лишнее зернышко дать, лишнюю досочку выкроить. Объели его… И выгоню к чертовой матери!
ПОХМЕЛЬНЫЙ:( в ярости) Выгоняйте!
ГНЕЗДИЛОВ : Сядь! ( кричит, видя, что он встает, но Похмельный так вскинулся, что опрокидывает табурет)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты на меня  не ори, секретарь. Не привык. У меня такой же партбилет. Может, и ценнее…Еще раз тебе говорю – принимать не буду и не хочу ( идет к бачку с водой, пьет из кружки)
ГНЕЗДИЛОВ: Ну что ж, гони в степь, пусть помирают… Это же тысячи хлеборобов, скотоводов, страшно нужных стране людей. На точки в степи идут одиночки. Семейные – только  в села. Это распоряжение облисполкома. В голую степь детей не поведем! Так будет по-партийному. Так то, Максим. Вот в такой обстановке приходится работать…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кому-то… Но не мне.
ГНЕЗДИЛОВ: В кусты сиганешь? Тогда давай скорее, чтоб не заметили, какой ты слабак…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я не слабак. Просто не хочу  чье-то расхлебывать…
ГНЕЗДИЛОВ: Ах, чье-то! Кто бы говорил! Ты привел сюда 194 человека. Так что расхлебываешь  именно свое. А ты знаешь, что в других местах? В Кошаровке на двести пятьдесят дворов - сто с лишним душ, в Озеречье таком же – тридцать пять семей, в Переметном – партия в семьдесят, в Майдановке столько же.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вы куда хотите, туда и направляйте, а нам – хватит.
ГНЕЗДИЛОВ: Я вижу, исправлять ошибки ты не хочешь. Партия за тебя… Живешь, значит, без ошибок. Ладно, черт с тобой, сдавай дела. Найдем человека потверже. Ну что, идем? ( кивнул)
          За стеной слышен шум народа, пришедшего на собрание
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я не пойду. Мне эти собрания…
ГНЕЗДИЛОВ: Ладно, напиши пока объяснительную по погибшему.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (кивнул) Обедать будете?
ГНЕЗДИЛОВ: Нет времени… Кваску бы… ( Похмельный кивнул опять)
  Гнездилов с правленцами выходят.  Шум и крики толпы нарастают. Свист,  улюлюканье. Похмельный выбегает, бросая ручку…
 Гонг , затемнение, тишина на минуту. Снова – заходят Похмельный и Гнездилов.

ГНЕЗДИЛОВ: ( заканчивая  разговор)  Это не дело. Амбары в одно место. Тоже с конюшнями и скотными дворами. Почему по селу раскиданы? Собственные огороды, смотрю, распаханы, а… Давай, давай, заканчивай сеять. Все силы брось Даю тебе сроку – три недели. Не успеешь – пеняй на себя… О, крыночка! ( увидел  крынку с квасом, садится, с наслаждением пьет)  Надо Полухину оставить. Там тебе посылочку тоже привезли. Мыло, табак. В общем,  с десяток лошадей пригонят. Ты по шести в плуг запрягай. Если падет – под нож, в счет пайка… Разрешаю, разрешаю… Ну, а почему уговорил, спрашиваешь, не знаю. Может, недопраздновали, хотели разойтись, может, действительно сострадание  у русского мужика такое. А скорее всего, возымело мое уверение  в помощи с дровами, от зимы-то никуда не денешься…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, с этим сложно. Один сухостой черти за сколько приходится собирать.
ГНЕЗДИЛОВ: Выделим, выделим… И заставь всех работать. Не взваливай  все ты на себя! Ищи опору в людях! Создавай партячейку, собирай комсомолию. Прибывшие тоже пусть шевелятся, огороды можно сажать, в лавку товару  пришлю – деньжата  у них есть, припрятаны… Ну и на последнее – пока не трогай сейчас, старух… А потом – кончай.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты о чем?
ГНЕЗДИЛОВ: О церкви
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Иван Денисович, ты  меня сегодня в гроб вгонишь. Ну как  я могу закрыть? Что людям скажу? Да мне тут же голову свернут. 
ГНЕЗДИЛОВ: Не свернут. Собери активистов, приведи молодежь и прими решение.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Дай вздохнуть. Не сразу. Погодя чуть-чуть.
ГНЕЗДИЛОВ: Смотри, не тяни. Церкви закрыты по всей стране,  в одной Гуляевке трезвонят.
   Входит Полухин. Гнездилов показывает на крынку, тот пьет.
ГНЕЗДИЛОВ: Трудно сейчас партии, Максим, ох трудно. И ты на меня не обижайся. Это было бы всех проще – обижаться друг на друга. Но и от нас с тобой  зависит, выйти ей с честью из этой… Или запятнать себя, на всю жизнь… Ты об этом вот подумай, на досуге-то
ПОЛУХИН ( допил, поставил крынку) Поедем, Иван Денисович…
ГНЕЗДИЛОВ : Ну, давай руку…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вы уж тоже, простите меня, если чего не так…( подает обоим руки, те уходят. Похмельный  берет крынку со стола, ставит на подоконник,  в тенек. Стучат.  Входит Иван)
ИВАН: Звал что-ли?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Входи, входи, Иван. А где отец?
ИВАН: Идет, идет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну что, Любарцы? Садись…
ИВАН: (после паузы) Очень тебя они винят, Максим, очень…Отец-то ладно, как бы и не понял, а вот мать…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну ты же сам, Иван, послал меня кое-кто подстрелить и кто же  знал, что они появятся?
ИВАН: Да я-то знал…Только зачем ты  потащил нас?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Все же на станах, ты  знаешь…
ИВАН: Ладно. Чего хотел?
       Входит старый Гонтарь
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Здравствуй, Лукьян Несторович. ( Гонтарь ни слова ни говоря, сел на лавку) Вот так…Значит… Я просил Байжанова  козу присмотреть. Карабай там был опять и говорит, достали. В-общем, съезди Иван, купи козу.
ИВАН: В Басырь?
ПОХМЕЬНЫЙ : Ну да. Дорогу ты знаешь. Или Карабая попроси. Лошадь я дам.
ИВАН: Вообще-то коза не помешает… Как, бать, а? Меняем родинку на скотинку?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну зачем ты так? Что ты глумишься? Отец и брат… Я же по-серьезному… в жены прошу…по закону… Или все  еще не подхожу?
ИВАН: Не подходишь. И раньше не подходил. Мы ж терпели ради нее… Она же любила тебя. Как  узнает,  что приедешь, аж светилась вся. То пирожки затеет, то  квас медовый… А тут  еще с Любарцем… Павел-то… любил ее…Жалко парня… Такой наш – сказ . Леську забудь и денег не  надо! И козы твоей… Упустил ты ее. И давно. Еще в феврале…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Но ты-то, тоже, за нее не решай. Она сама вправе…
ИВАН: Мы и не запрещаем. Может выбирать кого угодно, не тебя…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лукьян Несторович, ты-то что молчишь?
ГОНТАРЬ: Наше  условие прежнее. Добьешься  возвращения – приходи.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Это условие запоздалое. Здесь вам лучше будет, легче. Как председатель я помогу, если что…
ИВАН: Ты председатель только до осени. Мы и сами теперь знаем, что делать, не нужен и ты. Примерной работой мы через год оправдаемся перед партией, властью…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ах, вон ты как заговорил? Прояснила мозги эта  высылка? Ну, ладно. Мне тоже прояснила. Не смею больше задерживать. Бери деньги ( ищет в шкафу). Лукьян Несторович,  я все-таки твое  слово хочу  услышать. Разрешишь мне поговорить с Лесей? Не грози ей, не запрещай. Пусть она от чистого сердца скажет. Давай уж к осени, как говорит Иван, все развяжется, с этим урожаем и будем решать. А?.. Поговорить-то   я могу с ней? Сюда вызову  или сам приду.
ИВАН: ( переглянулся с отцом) А что? Приходи!
ГОНТАРЬ: Уж если отдам Лесю, то не за тебя. У меня просто язык не  повернется сыночком тебя назвать. Тьфу! Пошли ( встает, уходит)
ИВАН: Ладно, Максим, я поговорю с отцом. А ты приходи прямо сегодня! Только… чтоб не видели. Затемно, можно даже к ночи ближе. Я съезжу в Басырь. Пока обернусь. И козу, кстати, посмотришь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ладно, приду. В часов одиннадцать. Коня и бричку мою возьмете. Поедешь с Карабаем. Он знает. ( резко отвернулся , Иван взял деньги со стола)
                Конец четвертой картины


КАРТИНА ПЯТАЯ

Комнатка хаты Гонтарей – приземистой полуземлянки. Печь. стол. Входит Похмельный. Горит свеча. Позади вошедшего сразу возник Иван, накидывает крючок на дверь. Похмельный заметил в полутьме человек пять. Сделал попытку шагнуть  к двери, но остановился
 
СИЧКАРЬ: Ты не топчись как бык. Проходи и садись. (Похмельный  обречено сел на  приготовленный табурет на середину комнатки)Желаемо спросить, мы( обвел присутствующих),  у тебя  , кое-что…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А если я не отвечу?
СИЧКАРЬ: Чего не знаешь  скажешь, сучара…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Бить будете?
СИЧКАРЬ: Не кожевряжься. Если бить, то до смерти. Че тебя жалеть?.. Так вот. Вопрос. Был  с Гнездиловым разговор про нас?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну был… Куда ж от вас деться?
СИЧКАРЬ: Вот и расскажи, что он там накалякал… От слова до слова.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Отчета давать не собираюсь, но строгости вам поприбавили. Запрещены сходки, собрания… Под суд, если кто уйдет из села, когда поймают. Семьям – в лагеря. Лишены  всех гражданских обрядов. Только похороны.(Кто-то из угла невидимый крикнул: «Вот ты  нас ими и одарил!»)
СИЧКАРЬ: А пайки? Увеличат?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Пайки увеличивать не будут. А к осени совсем отменят…
СИЧКАРЬ: Так мы же пухнем с голоду!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вроде будут разрешать трудодни, как и колхозникам. Огороды  иметь…
СИЧКАРЬ: Так давай нам работу.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: На колхозные пашни  и луга не дам. На строительство пойдете. А пайки  - два месяца.
СИЧКАРЬ : А потом – загибайся?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потом, если урожай…А если нет ( повысил голос) – я что ли виноватый  буду?
МАЙКУТА: Врешь! Гнездилов обещал, что две трети на трудодни.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Это в случае урожая. Я же говорил.
СИЧКАРЬ : А почему же пайки не увеличат?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Нет такой возможности. И не ждите. Можно разводить… Кур, поросят… В долг берите.
МАЙКУТА: А чем долги отдавать?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: В батраки наймись! Что, ты не знаешь, как это делать?
МАЙКУТА: Обманете ведь, гады…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : В чем обман-то?
СИЧКАРЬ: Так вы всю жизнь обманываете! Вся голота на нас разжилась! Два-адцать, двадцать процентов с каждого раскулаченного двора разрешили брать! Чем больше вышлют – тем сытнее! Налетай на чужое добро! У-у! (замахивается на Похмельного) Сволота!
                Пауза.

ГОНТАРЬ: Ну, а остался здесь зачем? Мы помним, что ты кричал тогда, когда уезжал в бричке. Добивать остался?
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Меня Гнездилов уговорил. Людей не хватает…
ГОНТАРЬ: Эту байку  местным расскажешь. Леся нужна? К ней тянешь поганые руки. Не быть этому!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Думал, не скрою. Но мне сейчас не до нее. Но если согласен – то  в жены сразу. Мне разрешат.
ГОНТАРЬ: А в Лебяжьем не хотел по закону!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не понимал я. Не решался.
ГОНТАРЬ: Не решался? Да ты боялся, как бы в твоем округе не узнали, что берешь дочь того, кто  в черных списках оказался! Карновича своего, друзьяка вшивого,  ты боялся! Должность потерять боялся! Ты же ее ни капельки не пожалел, не подумал, как вызволить, при своей должности с кобурой остаться! Партийность свою  боялся потерять.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я за свое отвечу. А ты мою партийность не трожь. Я ее не на высылках  заработал.
ГОНТАРЬ: На людской беде ты ее заработал, да на бабах. Думаешь, не знают, по каким притонам блудил? Я Лесе все рассказал, пусть знает!
ПОХМЕЛЬНЫЙ:(побледнел, встал) Ты меня своей бедой не винуй! К высылке тебя , да и всех вас! – не я, не Карнович определял. Ваши же односельчане. Ты мог вызнать в списке есть  или нет – мог? Что морду воротишь? Нет, тебе не до этого было – по округе мотался, менял, продавал, выгадывал,  в отъезд собирался… И был уверен, что если я с Лесей – не тронут.
ГОНТАРЬ: Но ты, ты-то знал, Иуда, что нас вышлют!? Мог бы словечко замолвить, в округ съездить, упросить. Нас два дня на станции держали, а ты водку жрал с милицией. Люди криком кричали!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Тогда уже поздно было. Пусть подлец я по-вашему… Но сколько вы наших ухайдакали? Сколько скота порезали, сколько хлеба  сгноили, сожгли, отравили… Да и ты в Гражданскую разжился – пока мы свободу завоевывали… Да вы радуйтесь, что вас сразу не выслали, дали хоть пожить, скольких вы за гроши заставляли батрачиться на вас! Теперь вот заманить решили! Что ж, добивайте. Пусть докажут – кто , вы,  чеченцы или поляки… Или климовцы. Правильно все! На! Кончай! ( выхватил наган из кармана и кинул  на пол к Сичкарю).
       Наган взял Овчаренко, проверил заряжен ли он.
ОВЧАРЕНКО: Заткни свое хайло, храбрец! Знаем мы , когда тебя кончать и где… Никто не догадается и не найдет твое поганое тело…За всех тех, кто смертью полегли, тысячами, в Сибири, на Севере…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (сел, обессилев) Не перегинай. Среди вас ни единого не померло.
ОВЧАРЕНКО: А тех, что в Челябинске скинули?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Про них не знаю. Может, в другую партию увели.
ОВЧАРЕНКО: Знаем, куда увели… Будто не слышал? По первой категории их увели! Сейчас и нам недолго осталось. Наша очередь подходит. Стариков, детей…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Детей не дадим! Ясли  для вас организуем. Их – накормим, вытянем… И ошибки свои – исправим.
СИЧКАРЬ: Да черт с вами! Исправляйте, кормите. Но зачем было высылать-то? Кто выгадал на этом? Государство? Нет. Рабочие? Нет. Выслали самых хозяйственных мужиков, а в колхозах осталась одна голытьба да лень.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Но уже не переиграешь…
СИЧКАРЬ: Для вас это игры… А для нас – жизни… Остались мы виноваты, а вы партийцы – ни при чем. Нельзя тебя, Максим, в живых оставлять. На все нагадил, все продал. Не можем мы простить тебя. 

    Кивает головой. Все пятеро поднимаются , Овчаренко с наганом впереди, трогает за плечо Похмельного, предлагая  встать и ему. Тот отдергивает руку, но встает…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну что, правду сказать?
ОВЧАРЕНКО: Перед смертью только правду говорят.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Перед так перед…Не мог я, поступиться, можете вы понять, или нет? Выходит , Гонтарей пожалел из-за Леси. А другие? Не такие же? Без вины… И тоже гнать? 
ОВЧАРЕНКО: Выходит, ты признаешь высылку несправедливой?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я и раньше признавал. Теперь и партия признает…  Все огнем запалилось, невозможно было остановить…  Думали, последний бой, последняя схватка классовая. Тогда никого не находилось заступников. Любое   - каралось. Можно было и самому загреметь! Я бы с вами не в прицепке поехал. По дороге как прояснилось все, многое понял…
ОВЧАРЕНКО: Крепко стоишь? Вывернулся? Ну что с ним делать, мужики?
ИВАН : Пришить и весь разговор.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вам легче не станет. Убьете – пришлют другого. Дознаются – вам всем не жить, тогда уж  наверняка – отведут верст за пятьдесят и обвяжут проволокой, вот тогда вы и запоете. Давай, давай, дядька Хрисанф ( забирает  наган обратно)
ОВЧАРЕНКО: Ты не очень-то строй из себя… Надо будет – прибьем. Не простим  мы тебе, не будет нашего прощения никогда. Выпусти его, Иван Пусть катится!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( повернулся перед дверью) Чтоб завтра – на собрание. Передайте всем. С утра. Будем в бригады записывать.
СИЧКАРЬ: А что делать-то? Ты же сказал , до колхозной нас не допущать.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Найдется что. Скотный двор строить. Камень бить, на фундамент.
СИЧКАРЬ: ( после ухода Похмельного) Надо же. Совсем мужик осволотился…
ОВЧАРЕНКО: Да нет… Тут что-то другое. Тут, по-моему вера  у него…
ИВАН: Какая к хренам вера? Из-за Леськи он остался, вот и вся вера…
СИЧКАРЬ: Не то, не то... Он, подлюка, правду доказывать остался. Вот мол, я каков, не погнушался, а свое – докажу! Что ж, ему можно в председателях-то. Каждый напоит, накормит, спать уложит. А ты – Леську…
ИВАН : А ему ее не видать. Ходит тут один местный хлопец… Назаре…Да мы лучше за старого киргиза ее отдадим, вон сегодня спрашивали, нет ли какой, красивой… В Басыре бога-а-атый бай спрашивал! Правда, батько?
   
                Конец первого действия. Занавес.
























                ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

КАРТИНА ПЕРВАЯ.
  Комната  правления. Утро, в окна пробивается низкое, еще не поднявшееся солнце. В комнате Назар Чепурной и Похмельный.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну что? Назаре… Ты отвечай, когда спрашивают, а не вороти нос. Я давно тебя приметил, на собраниях первый кричишь. Знаю,  что  у батька на шее  сидишь, народ мутишь шуточками-прибауточками. Карабая женишь. Почему не работаешь?
НАЗАР:  Нет такой работы, чтобы соответствовала.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Чему?
НАЗАР: Уму. Способностям моим… Я бы  в учетчики пошел, слышал, человек требуется.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: В учетчики человек стоящий пойдет. Не трепло вроде тебя. Иди  в бригады.
НАЗАР: Тяжело там ( вздыхает), у меня болезнь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кака-а-ая болезнь?..
НАЗАР: Еще неустановленная. Доктора названия не подберут ( морщит лоб). Общая хронизация…То в слабость кинет, то, ни с того ни с сего -  в жар або в холод. Смешно  даже. Болезнь есть – названья нету…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я знаю ей название. Это  «болесть – на кого бы влезть»… Ну,  а лес валить пойдешь?
НАЗАР: Нерасторопный я. Вдруг сосна придавит, вас же потом тягать  будут…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Шуточки все… Веселый… Я тоже такой. В-общем, приказываю сегодня же записаться в бригаду, а не то…
НАЗАР: Не то что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вышлю тебя  к чертовой матери, по статье.
НАЗАР: Не вышлешь. У тебя доказательств нету. Я лично земли не имею, батраков не нанимаю, сам – добровольный колхозник.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Могу как дармоеда выслать.
НАЗАР: У нашего дорогого колхоза  я ни одного зернышка не съел. А работать согласный. Но только согласно слабого здоровья, заверенного докторскими справками (ухмыляется).
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Если тебя бригадир хоть какой возьмет. Хорошо,  я запомню, будешь  у меня ухмыляться. Настанет моя очередь смеяться! Иди сюда! (показывает из окна)  Молодые парнятки и старики пупы надрывают, камни ворочают, а ты – здоровый бугай!.. Вон с глаз моих. Чтоб завтра же  на работу! Только батогами вас учить! Вон!
   НАЗАР убегает, на пороге  сталкивается с Семеном

СЕМЕН: Куда, ощалелый? Не видишь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ ( все еще в запале) А ты чего не в кузне?
СЕМЕН: Там Хаджикоев  с  утра… Я – после обеда. Максим, тут… Иван Сергеевич, учитель наш, поговорить  с тобой хочет.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я как раз хотел его попросить.
Входит Никитин. Здоровается.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Здравствуйте, Иван Сергеевич…Садитесь.
НИКИТИН: Да мне… Я – ненадолго   
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я вот  что хочу попросить. Нельзя ли до начала занятий в школе определить на житье две-три семьи высланных, пока подберем для них другое и отремонтируем?..
НИКИТИН: Конечно, можно! Как же  я сам не догадался? Ремонт там, правда, не закончили, но ничего, на днях сделаем…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не велика беда. Думаю, к осени жилье мы подберем. Думаю, лично вас стеснять не будем… Да вы садитесь. Чувствую,  что-то еще  хотите сказать?
НИКИТИН: Максим, Иванович, слышал я… О церкви… Хотите закрыть?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вот не думал, что это вас волнует. Ну, велят, да. К осени, наверное, придется. Вон  уже забор ломаем.
НИКИТИН: А вы не боитесь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вы же интеллигентный  человек. В Бога не верите.
НИКИМТИН: Любопытно Вы определяете, Максим Иванович. Да, к вере я отношусь двояко. Но к церкви – к православной  Русской  церкви – отношусь с  глубоким уважением и почтением. (заметил возражающий жест). Я знаю все ваши доводы…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вот именно – не сеют, не пашут. Хлеб наш жуют, и карами грозятся.
НИКИТИН: Вот-вот, вы, все коммунисты все беды на церковь валите: дурман, обман… Опора  царей, помещиков…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А разве не так? Это тормоз, понимаете, сук, ненужный, который нужно рубить беспощадно, одним махом. А церкви под клубы пустить, библиотеки…
НИКИТИН: Хорошо бы под библиотеки. А то – под склады, амбары… конюшни! ( вздыхает) Вы, Максим Иванович, не взыщите, во  что сказать, если позволите…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( переглядывается с Семеном, который сидит на лавке). Говорите…
НИКИТИН: Вы поймите ясную и простую мысль.Религия в истории человечества неизбежна. Обходных путей нет. Есть разум – есть религия. Но  я хочу сказать о Русской церкви. Ваше обвинение в том, что она держала народ в темноте, была оружием в руках государства ну… неправильно. Государство  само – это и притеснения,  и налоги, и казнокрадство сплошное, - при царях, при царях – подчеркиваю. А теперь-то? Раз вы нравственны, к народу повернулись, помогаете ему, он вам верить стал. Впервые вы в истории – народная власть. Это доказала Гражданская война – серьезней проверки быть не может. Велики ваши планы, грандиозны задачи! Но оставьте вы Церковь! Она по сути – беззащитна, но и живет верой и правдой на протяжении веков, с принципами любви, братства, сострадания к ближнему. А вы  это своими высылками разрушаете. А видите, как люди относятся к высланным? Так идите же  руку об руку – не отторгайтесь друг от друга!.. Извините, Максим, Иванович, за слог, но, знаете, - наболело… Церковь взывает к совести, а вы…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : И потому вы против закрытия церквей?
НИКИТИН: И поэтому тоже…
             Пауза.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты воевал?
НИКИТИН: Не пришлось…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Война бы из тебя  выбила… Ах, что говорить? Тут по одним праздникам убытки неисчислимые… Думаю, по первому разу  хватит нам  с тобой балакать… Ведь ты, учитель, самый  что ни на есть смертный для Советской власти враг. Замаскированный, не сразу различишь, потому и опасен… Хуже попа, и поучения твои и от правды не отличишь. Все, свободен!
НИКИТИН: ( повернувшись  у порога) Этого и следовало ожидать. Все закономерно., все по-вашему : не согласен, - враг, не так  что сказал – можно и к стенке. Пошли по легкому пути. Учиться не желаем, чтить память предков ни  к чему. Снести, разрушить, запретить, выслать – это мы быстро, для  этого ума не надо…( ушел)
ПОХМЕЛЬНЫЙ:( развернул ворот рубахи, сел. Семену) Чего молчишь? За друга-соседа обиделся? Напрасно. Он контра самый настоящий.
СЕМН? Ты сдурел, Максим! Нельзя  же так! Який  он контра? Что церковь защищал – то правильно защищал, все  - правда. Ты его на одну доску с попом не ставь. Его тут все село знает, он половину выучил.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да? Нам нужны его праздники, чтоб по всей посевной растащили?
СЕМЕН: Ну, с этим я согласен. Можно отменить. Но саму церкву рушить…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да! Пусть земля сохнет – мы гуляем! Со службами, звонами. Запомни, Сеня, я на таких субчиков всегда нюх имею. Они всегда на народ играют – народу нельзя, народ не поймет, не поверит, не одобрит. Ты хоть обижайся или нет, но душок  у твоего учителя гнилой. Ничего,  я его быстро отучу  у церковных  заборов плакаться. Еще раз услышу такие проповеди – точно вышлю! Мне в колхозе его хренологии не нужны, своих хватит.
СЕМЕН: Тебя, Максим, послушать, так  у тебя половина села контра, высланные – лодыри. На Алешку недавно взверился, На Гордея косишься.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да не нужны мне такие работнички, которые вроде бы свои, а сами исподтишка вредят. Да все  контры – и лодыри типа Назара, и проповедники, типа Никитина.
СЕМЕН: Как бы тебе, Максим, одному не пришлось  со своей бдительностью колхоз вытягивать да в постромки впрягаться. Дождешься ведь! А… ( машет рукой, выходит)
                Конец первой картины
 
 КАРТИНА  ВТОРАЯ.
 
Комнатка мазанки Гонтарей. ЛЕСЯ  - одна. Заглядывает  в чугунки, потом отколупывает едва держащуюся глину на  боковой  стенке печки. Вдруг слышится голос на дворе: «Есть хозяева-то?» Леся выходит и снова заходит с МАРИЕЙ.

ЛЕСЯ: Не надо, чтобы нас видели вместе. Не ожидала…( садится)
МАРИЯ : ( крестится на угол, где образок. Тоже садится) Может, мой разговор тебе больным покажется. Но ты ,сделай милость, пересиль себя и ответь мне  как на  духу: что  у тебя  с Максимом? Хочу, девонька, точно знать: люб он тебе или  кончилось все?
ЛЕСЯ: Твое-то какое дело?..
МАРИЯ : Про мое дело  я трошки погодя скажу, а зараз от тебя хочу  услышать… Ты не отворачивайся, мне  с тобой тоже мало хорошего толковать об нем. Одна  я нарочно на работу не пошла , трудодень потеряла, чтобы поговорить  с тобой…. Ты согласна жить  с ним?
ЛЕСЯ: Это как? Гулящей что-ли?
МАРИЯ: Зачем гулящей. По закону венчаться вам нельзя – он партийный. Распишитесь по-новому, в сельсовете. Глядишь, еще комсомольскую свадьбу сыграем, Артемку Шаповалова в посаженные выберем.
ЛЕСЯ: ( злобно-мстительно недобро взглянула) А тебя куда денем?
МАРИЯ: Не  думаю, что ты бредням поверила. Это ты от обиды… Знай, между нами ничего не было и вряд ли будет, если даже ты откажешься. Но ты-то не отказываешься?
ЛЕСЯ: Да тебе-то какая печаль? До меня?
МАРИЯ : Про свою печаль  я потом скажу… Ты – согласна?
ЛЕСЯ: ( после паузы) Не знаю…
МАРИЯ: Что значит – «не знаю» ? Ты прямо говори. Если у вас перегорело, то бывай здорова и забудь меня. Если же дорожишь… Ты жила с ним?
ЛЕСЯ: ( покраснела) Как это «жила»?
МАРИЯ: Ты не дури, будто не понимаешь. Ну как муж и жена, краснеть тут нечего…Было?
ЛЕСЯ: Отстань! Не было и не будет, никогда!..
МАРИЯ: Оно и видно. Хвала тебе, девка. В нашей проклятой бабьей доле мы не  в силах одолеть это искушение, сберечь честь. Да и ту  поганцам отдаем, что мизинца нашего не стоят. Слышала много от людей про вас с Максимом – люди рассказывают, думая, что раз на постое, значит и мне интересно… ( помолчала) Вот что – прибивайтесь вы до  одного корыта! Хватит вам свои норовы казать, сколько можно? Тебе несладко и ему, видимо – тоже. Ночи напролет курит, всю хату провонял, не знаю, когда спит, от таких думок и курений  чахотку заиметь недолго. Чего беситесь? Жизнь проходит, надо же когда-то семьей обзаводиться. Максим, ничего мужик, крепко себя держит, другой бы на его месте давно в бахурах числился, а он, видно, все про тебя  курит. Я пытала его недавно, случаем разговор вышел. Без охоты ответил. Да и то правильно – мужику негоже  свои вздохи рассказывать, но думаю, что тебя бы он с радостью в жены  взял. Я  ему почему-то верю.
ЛЕСЯ: Он бы  взял! Он-то бы взял, да   я не захочу! Мелет языком будто баба! Вот пусть идет сюда и мне кричит свою нужду! Нашел кому разливаться? Высылать не надо было! Теперь локти небось, кусает!  (заметалась, встав, по комнатушке). Думаешь, он про меня курит? Это его, гада гадского, за всех высланных совесть заедает и спать не дает. Так ему и надо! Пусть курит! Хоть до чахотки, хоть до чумы, до припадков докурится! Сдохнет -  я только обрадуюсь. Ну, жила я с ним, если тебе надо, а он мне и близко не нужен! А сколько горя  я  с ним перенесла… сколько попреков переслышала через него, проклятого… (чуть не заплакала, сдержалась, налила себе из чайничка воду, отпила…)
МАРИЯ: Ну надо шукать какой-то выход из этого, как сложилось. Вот что я предлагаю. Собирай-ка свое гайно   в узел да пошли. Одним разом кончим!  Собирайся! Кончилось твое горе! С сегодняшнего дня будешь  у меня с Максимом жить.
ЛЕСЯ: А ты не по его просьбе заявилась?
МАРИЯ: Зря ты. Зря на меня сердце держишь. Я тебе добра желаю.
ЛЕСЯ: Тогда извиняй. Я вижу, спасибо. Да только пустые твои хлопоты. Ничего  у нас с тобой не получится. Коли ты  все про нас  знаешь, то знаешь и про вражду нашу? Батько  с Иваном никогда не простят ему высылки. А мне – если  к нему уйду. Они думают , будто он  и  меня у них отнять хочет. Батька – дочери лишить, брата – сестры. На этой вражде  скоро  с ума посходят.
МАРИЯ: И ты своему родному отцу объяснить не можешь? Натворил  Максим делов, обидел вас крепко, так зараз же кается, сама говоришь.  И я вижу. Они что ж, так и будут  всю жизнь ножи  против друг друга точить? Замиряться пора! Ты скажи своим, что страшно любишь и жить без него не можешь. Неужто  отец не поймет своего дитя? Максим вроде  уезжать не собирается, будешь здесь  в селе, при родных… Ты  у них на глазах тоскуй  поболе, они поймут.
ЛЕСЯ: То-то и оно, что «вроде». Откуда тебе известно, сколько он будет здесь? Он говорил? Нет? Может, его осенью Гнездилов попрет с председателей або опять партийцы  черт-те куда зашлют с приказом. Надо будет и мне с ним  ехать, Ивана еще так-сяк, а батька вот оставить не могу. Брошу его – он  вслед за отцом Любарцом  умом тронется. Он с трех лет мне нянька и мать. Я против его воли  и шага не сделаю. Они оба жалеют меня. Иван говорит – уйду  к нему – ноги  выдернет. И мне их жалко. До крику…
МАРИЯ : «Дочерняя любовь Господом Богом выше сыновьей ценится…»  Правильно, конечно. Хвалю. Но ведь  когда-то тебе надо свою жизнь устраивать. Иван в приймаки  уйдет, с отцом не вечно останешься – прости Господи. Ой, чую, доиграетесь вы со своими обидами – поломаете жизнь один другому.  Слышала  я и про Назара. Только он  пока не знает. А тот не упустит где плохо лежит, по нему полсела зубы  точит… Гляди девка, сойдешься с кем не любя – пожалеешь. Уж кто-то, а  я знаю, как с нелюбым-то в постель идти. Потому и пришла до тебе. Пошли со мной. Переднюешь, и к вечеру, может, и решишься? Обороним тебя. Решайся, кроме  меня, никто с таким предложением не придет.
ЛЕСЯ: А ты думаешь, мне с ним мед будет? Он мне и раньше предлагал, с дороги  возвращаться… А я что вот думаю – если он родных моих не пожалел, то и мне, видимо, жалости от него ждать нечего. Не так это просто – собралась и пошла. Нельзя мне… Пока… он… у всех прощения не попросит, и не только  у моих, не выслужит им. А лютуют они все страшно,  сходки собираются ( помолчав). Как его  еще не убили до се… Прямо озверели – с голодухи-то… Не-е-ет, эта заваруха  добром не кончится. Чувствую, будет кровь… А  убьют его – кому  я буду нужна? Может, и с дитем еще? Ему, гаду ползучему, надо каждый день каяться и помощи давать. А он даже не обещает,  еще круче закручивает и требует, на работы  гонит неподъемные… Не понимает он, что-ли? Что нам всем  не выжить без его помощи… Вот такие-то с ним дела. Не будет ему прощения, и видно – никогда. Уже помирать начали… ( устало села и вытянула руки на колени. Пауза) Ну,  а твоя какая печаль?
МАРИЯ: Печаль?
ЛЕСЯ: Ты говорила, про свою печаль расскажешь «трошки погодя».
МАРИЯ : Да это я так, пошутила…
ЛЕСЯ: Нет,  уж раз заикнулась…
МАРИЯ: Тяжело мне… Не хочу, надоело. Не хотела  я его на квартиру брать, да эти черти, Куделя с Семеном, чуть не выслать грозились. Пустила и стала готовиться, думала, заклюют насмешками. Но ничего, обошлось. А нынче иду и встречаю твоего друга, - ну. ну, просто… шалопая этого, Назара. Так знаешь, что он мне сказал. «Ты - говорит,- Маня, не  знаешь случаем,   у кого из колхозников всех больше трудодней?», а я без задних мыслей и отвечаю : «Откуда мне знать, Назаре? Знаю, что он противу  каждой фамилии палочки ставит…» А он мне : «Тебе, председательше, он наверное, всех больше ставит. Ты-то больше всех трудодней заработала…» Меня как огнем обдало  - думала, со стыда на месте сгорю… Еле домой дошла. И потом думала – это ведь он по своей дурости так сказал, а все ведь думают, да только не говорят – совестятся. Поговорила и с ним – пришлось. Теперь камень  на шее. И решила. Пущай где хочет квартирует. Больше стерпеть его не смогу.
ЛЕСЯ: Это и есть твоя печаль?
МАРИЯ: Мне хватает…
ЛЕСЯ: Эх ты, мало других печалей! Ты погляди, сколько высланных, как голодуют люди. А ты – один дурак сбрехнул, она и соплю пустила, разобиделась на весь  белый свет. Ты бы больше про людей думала, а не про себя!
МАРИЯ: Ты… ты что ж? Ты меня людским горем не  кори! Я не меньше тебя изведала. И не кричи на меня. Про горе надо Максиму кричать – когда тискалась  с ним. Или тогда не до людей было?
ЛЕСЯ: Он зараз  у тебя  живет – ты кричишь? Или только  счет ведешь – кто что сказал, кто посмотрел?
МАРИЯ : Я без всякого крику властью гонимых приму под кров свой и всячески служить им буду…( смотрит в пол)
ЛЕСЯ: Слыхали, слыхали про твое богомолье! Чего ты тогда чеченов не брала, поляков? Разве ихним детям не холодно, не голодно? Вон они, в каменных сараях ютятся. Это они  у тебя должны камнем на шее висеть, а не Назаровы шуточки. Ей Богу, даже слушать противно! Брехням не верю, но чтобы столько времени жить в одной хате молодым мужику и бабе и не возжелать один другого, или как там в твоем Писании? Хочешь совесть очистить, прежде чем в постель с ним лечь? Мол, Леська от него отказалась, так и греха нету?
МАРИЯ ( привстала) Так ты?.. Ты не веришь мне?..
ЛЕСЯ: Понимай как хочешь, а  я сказала , что думаю.
МАРИЯ: Не любишь ты его…
ЛЕСЯ: Не твое дело… А может, люблю. Откуда тебе известно?
МАРИЯ : Хороша любовь. Знаешь, что кровь его прольется и молчишь. Теперь понятно, почему с вами языка не найдет.
ЛЕСЯ : Я сказала, понимай, как хочешь.
МАРИЯ: Да тут и понимать нечего. Коли  я к тебе с добром пришла, а ты плюешься, то про ваших остальных и речи нету. Не мудрено и кровь пролить. (встала и пошла к двери, повернулась) А ведь могу тем же тебе ответить: захочу – и оставлю его  у себя. Со мной жить будет. Не боишься?
ЛЕСЯ: ( опешила, справилась с собой) Надолго ли?...
МАРИЯ: Могу навсегда. На сколько захочу. Но ты не бойся. В народе говорят – не покупай  хату спорную, не выходи замуж не за своего. Клятв я давать тебе не буду. Мои клятвы заслужить надо, а ты до них еще не доросла. Но одно скажу – выгонять его теперь  не буду. Повременю. А может и сладится  у нас…( вышла)
  Леся, оставшись одна, сначала попыталась работать, откалупывать  глину от печки, но вдруг присела, забилась в рыданиях, сначала голосом, потом беззвучно, по стенке опустилась на пол. Входит Назар, Никого не видит, испуганно вслушивается в мычание и видит Лесю сидящей на полу.
НАЗАР: Ты чего это?
ЛЕСЯ: (увидев его) А, это ты ? Фу, напугал!
НАЗАР: Ты плакала?
ЛЕСЯ: Да. Руку ударила. Пройдет…
НАЗАР : Отец и Иван на работе? ( Леся кивнула)  А меня  в женскую бригаду , возчиком, определили. Проведать вот пришел (  кладет на стол несколько головок лука)
ЛЕСЯ: Спасибо тебе. Если  бы не ты… ( встает ,садится)
НАЗАР: Вот спросить тебя  хотел. Может, решила что?
ЛЕСЯ: ( улыбается  ) Не знаю, Назарушка.
НАЗАР: То ты на отца жалилась, то на Ивана. А  я узнал – они не против... (помолчал)Максима ждешь?
ЛЕСЯ:  Не обижайся. Ну  какая  из меня  жена? Вам  в дом помощница  нужна,  а  я ведро воды принесу – и ноги подкашиваются.
НАЗАР: Я поберегу тебя. Откормлю…
ЛЕСЯ: Не торопил бы ту меня, Назар. Не время…
НАЗАР:( хмыкнул) Значит, ждешь…
ЛЕСЯ: Ждать мне больше некого. Забывать надо. Не жду   я его. О нем и речи нету… Да он и пристроился…  у этой…
НАЗАР: Да, Манечка своего  не упустит ( подходит  к ней  сзади, кладет руки на плечи)
ЛЕСЯ: Не надо, Назар. Иван узнает, прибьет тебя!
НАЗАР : А мне Иван не указ… ( пытается ее обнять, поцеловать)
ЛЕСЯ: (вырвалась из  его объятий, кинулась в дверь в сенцы, Назар сел, скручивает цигарку, Леся входит осторожно, садится напротив , за столом)Очумелый, что-ли? Уходи, Назар, уходи. Счас батько с Иваном явятся. Не мучь меня…
НАЗАР:( перестает скручивать цигарку, кладет за ухо) Э-эх, все-таки  ждешь! Понятно все. ( встает) Да ты хоть знаешь, что о нем говорят? Палач! – вот как! Гнилой весь, ходит, сипит, наверное,  с цигаркой спит, через нее тронется  или сдохнет! Невжель не видишь? Охмурил он тебя, страхом  заставляет ждать… А я бы тебя ( голос его дрогнул) до смерти жалел бы, любил, берег… Я же вижу, не люб он тебе…
ЛЕСЯ: Ничего я больше не жду… Отждалась. Но ты тоже – коршуном налетел. Не могу  я так, сразу… Мне же впервой это… Дурак ты… Неужели объяснять надо… И не здесь же… Найди, укажи  место, - приду.
НАЗАР( остолбенел признанием; поворачивается , уходит останавливается   у порога) Мужики говорят: пожалеешь девку в юности – обидится на тебя бабкой в старости. Пожалею я – потом пожалеешь ты, Леся… ( выходит)
       
                Конец второй картины




КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
   Голос по трансляции: «И вот, наконец, наступила та пора и пришел  тот день, когда кончилось, наконец, уже тяготившее всех долгое ожидание уборки хлебов. 15 августа почти все село вышло на косовицу. Но радужные надежды, общее приподнятое настроение через три недели почти круглосуточного беспрерывного труда приходилось поумерить. Невысокий  урожай и разные слухи не давали ясных перспектив и просматривалась та  удручающая и безрадостная картина, как и была ровно год назад, перед первой  колхозной кампанией...»

Комната правления. Поздно, за окном темно. В комнате Гриценяк и Похмельный. Гриценяк зажигает вторую лампу, снисходительно слушает председателя.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Это ж надо же, что натворили негодяи-большевики – создали колхозы! Разорили крестьянство  начисто! Перековеркали ему жизню! ( ударение на последний слог) Стало как в казарме – на работу по окрику, с работы – по команде! Нет там ни складу, ни ладу, ни просвета, ни достатка. А с чего ему  быть, когда  земля нынче общая. И плохо пашут, и плохо жнут  в колхозах, словом, обрекли подлецы, крестьянство, на муки и видно,  вскорости ждать великой нужды и запустения. И с народом им некогда советоваться – кого выслать, кого оставить; председателя – кого выбрать, кого сами изберут. Ничего не упустил? Такая ваша программа с Климовым?
ГРИЦЕНЯК: Каким Климовым? Тебе что, ветром надуло?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А с тем Климовым,  с которым ты регулярно беседуешь, планы строишь? А хотите вы с ним колхозы  оставить, но землю и тягло распределить по числу душ и поставить каждого колхозника в прямую зависимость от  труда и урожая. Через пять лет в колхозах останутся одни трудяги, а все лентяи  пойдут на заводы. А заодно сократить, проще – разогнать партийцев, они тоже  при селах не нужны. Такова программа – максимум или минимум, не знаю.
ГРИЦЕНЯК : Средниум... И чем она плоха?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да всем! Это  в конце концов опять приведет к единоличию. Путь Климова – ведет  к расколу союза крестьян и рабочих, опять назад -  к разброду в стране! Опять бедные и богатые, опять батраки и наймиты. Так что  ж получается? Для  чего мы делали революцию?
ГРИЦЕНЯК: Но повернуть бы надо бы…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ку-у-уда-а?.. Теперь как ни поверни, все назад будет. А от частного владения землей до частного владения капиталом – один шаг!!Ты вспомни то сумасшедшее время НЭПа. Бедняк, привезший зерно, и тот взвинчивал  цены, что дальше некуда – опять к Гражданской войне. Переворот они затевают… стратеги… Кроме партии большевиков,  у нас нет другой партии! Заодно разогнаны все фракции и оппозиции. Они воду мутят. Попусту народ взбаламутите и принесете опять вред. Нам нужен хлеб, а без  колхозов, без планового колхозно-совхозного хлеба мы никогда не сможем развить и промышленность, и оборону. И даже не  в товарном хлебе дело. Сила колхозов прежде всего  в том, что мы самых отсталых в сознательности крестьян  учим коллективизму.  Чтоб мужик не только об своем загашнике одном думал, но о всей стране.. Ну, а то что ты сказал… Кривит не стану. Наверняка  в руководстве партии есть люди , возмущенные перегибами. Но именно ошибками, а не курсом на коллективизацию. Нельзя   в одну кучу валить головотяпство и идею. Это-то ты хоть понимаешь?
ГРИЦЕНЯК: Все   у вас ошибочки, перегибочки. Ты скажи, кто виноват в этих ошибках?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Как кто? Мы же и виноваты. И ты, который списки… И я – не безгрешен.
ГРИЦЕНЯК: Но ведь людей-то по-прежнему  высылают. До каких пор?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кого высылают? Середняков? Бедняков?
ГРИЦЕНЯК: Да всех подряд, кто под руку попадется. Я их что, считал? Но знаю – доподлинно.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Это тебе в рике шепнули… Ну не знаешь и не видел, что орешь? Классовая борьба обострилась до предела. Но это – последний бой. Последний, но решительный, понимаешь? И нам главное – не свернуть. Поэтому будем даже болтунов высылать, а врагам вообще пощады не будет.
ГРИЦЕНЯК: Максим, прошу, не говори со мной так. Пошло  у нас в открытую, так уж давай до конца… С одним врагом высылают десять середняцких, да  и попадает - бедняцких  семейств! Они мрут, тысячами, в тайгах и на северах. Под Карагандой  в спецпоселках, не слышал, что творится? Голод, тиф, непосильный труд… Вымирают партиями, целыми точками. Уж войну прошел - такого не было. Ты зараз сам мучишься и молотишь мне про классовую борьбу.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, понимаю. Все виновны, начиная с ЦК и тобой кончая и мной. Да – ошибки, да перегибы, да, массы пострадавших безвинно. Но что ж делать мне посоветуешь, Гордей? Мне и еще тысячам коммунистам? Активистам – Семену, Алексею, Гарькавому? Да тому же Гнездилову. Куда оставшийся народ-то вести? К какому огню? К вам идти, к единоличию?.. Ваш путь  преступен. Если даже… (смешался) случиться – что мало оставят урожая в селах… все равно надо идти по социалистическому  пути. ( навис над столом)
ГРИЦЕНЯК: Вот и весь ответ. Насобачились  отбрыкиваться так, что и концов не найти - кто виноват, кто заставлял,  с кого спросить, кто ответит, когда закончится – ничего понять нельзя… А посмотри ты на людей. Разве так  надо работать? В полвершка вся  пахота! Не пахали – щекотали землю, вперегонки с плугами бегали. Такая же бороньба, такой же сенокос. А теперь – расхлебываете. И это – в первый год! Слыхали, что такое творится и в других селах. Нет, Максим, надо что-то менять, надо как-то по-другому править. «Палочками» людей  у земли не удержите. У вас же  в ЦК  есть умные люди, придумайте что-нибудь!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Коней на ходу не меняют. Чем тебе не нравятся «палочки»? Не в них  суть. Я ведь недаром тебе про газеты  напоминал. Ты слышал о колхозе «Авангард» в Актюбинской области?   О «Гиганте» в Донском крае?
ГНИЦЕНЯК: ( машет рукой) Их единицы.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А ты добивайся, чтоб их больше стало. Тысячи! Я – хозяйственник, ты – Советская власть.
ГРИЦЕНЯК: Какие Советы, какая власть? Ты что, не знаешь, кто нами командует?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Хорошо, райкомы… командуют. А почему же ты до сих пор не партийный, чтоб твердое слово иметь, возражать им, если надо.
ГРИЦЕНЯК: Беспартийные тоже работают, и не хуже партийных.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А мне кажется, тут дело – нечисто… Мужики говорят,  -слышал, - «Выжидает Гордей…темнит…» Иль не так?
ГРИЦЕНЯК: (уходит от щекотливой темы)  У тебя теперь подмога будет. Вон как побежали голодранцы, Шевковец, Мороз, Шерека…Быстро ты их заманил.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Они пока кандидаты. Но не о них речь. Поздно уже, пора заканчивать. Ты главное мне скажи: будешь мне помогать, не перечить, когда  рядом со мной будешь выдавать хлеб за трудодни? Могу  я надеяться на тебя?
ГРИЦЕНЯК: Где ты хлеб-то видишь? Но и куда деться мне? Буду работать… Я больше не нужен? ( надевает кепку) Ты остаешься?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, бумаги разберу…
ГРИЦЕНЯК:  Хочешь откровенно? Когда тебя председателем назначили,- меня ж  хотели,-  у меня словно глаза кто-то промыл. Знаешь, знахарки- бабки бельма вылизывают? Так вот – все  я сразу  увидел. И власть эту вашу, и партийцев, и колхоз… Раньше району нужно было с каждым хозяином отдельно беседовать. А провели коллективизацию и нужда отпала. Теперь требует с председателя – планы, проценты. А  я так думаю – раз мы решили жить колхозом, нам и выбирать себе хозяина из своих, хозяйственных мужиков. Так -то вот…( повернулся, вдруг вспомнил, снова  на пороге лицом   встал) Я вспомнил. Тут паренек один приходил, просит разрешения  жениться на высланной.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Пусть женится – кто мешает?..  ( вдруг остановился взглядом на Гриценяке) А кто просит-то?
ГРИИЦЕНЯК: Чепурной, Назар…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А, этот шалопут…
ГРИЦЕНЯК: Ты прости Максим… Но, может, тебе интересно… Говорят разное. Но если бабы  брешут, что-то  в этом есть. С дочкой Гонтаря, мол, давно уже живет. А тебе, считаю, такое надо знать… До завтра!
    Как только Гриценяк  уходит, Похмельный вытаскивает пакет бумаг из-под ремня и бросает их наземь! Листки разлетаются. Тревожная  музыка. Он садится ,снимает сапоги. Сначала один, потом другой , долго сидит не шелохнувшись. Потом собирает листки, кладет на стол,  вытаскивает карандаш, приставляет оставшуюся лампу. Свет гаснет на секунду. Снова  свет нарастает постепенно, но быстро. Лампа догорела. Похмельный  втыкает последний окурок в полную пепельницу, встает, открывает дверь. Возвращается к столу, резко поворачивается. В дверях - Семен.
СЕМЕН: Ну что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Всю ночь считал. Ничего не получается, не выходит. Один крохи… Что же делать, Семен? ( обессилено садится. Семен смотрит бумаги на столе)
СЕМЕН: Правление надо собирать!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да что оно даст, твое правление? Надо в район ехать,  к начальству, у него выяснить цену этим документам, не будет ли отмены. Кстати,  я тебе первому сообщил, не вякни там где.
СЕМЕН : Все равно всплывет. Придется обнародовать.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я те обнародую… Сегодня скажешь – завтра никто  в поле  не выйдет.
СЕМЕН: Какая такая змеюка-вредитель в  вышних кругах затаилась? Это ж надо – три четверти – на вывоз, в план! Так это опять по пуду на едока получается!? И с вооруженной охраной… А может, попросту сжульничать? Недовесить, недосчитать…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да что ты! Это  еще хуже! Когда  уполномоченными все поля осмотрены, обмеряны, сколько  пудов, с каждого гектара сосчитаны. Колхозники не знают, а они  знают. Подсчитали. Доложили.  Требуют. Проверяют. И по-человечески  с ними не поговоришь. Уполномоченные – волки битые. Знаешь как их зовут – «Умо-подмоченный… грабитель». Во как! Нет, с ними не договоришься. Пока значит так. Косите пока, но вывоз можно попридержать. А этим живоглотам, что приедут проверять, объяснить, что  с обмолотом всегда успеется, надо спешить  с жатвой, чтоб не допустить потерь хлеба на  корню. Да, надо ехать к Гнездилову…
               
                Конец третьей картины


 
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
 
Хата Марии. Тетка. Дуся прикрывает фитиль лампы. Входит Похмельный. В руках   у него – арбуз.

Т.ДУСЯ: Явился? Вы один другого никак не переплюнете: кто из вас поздней до хаты заявится.( приоткрывает снова фитиль, ставит посуду на стол)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А Марии нет? Где же она?
Т.ДУСЯ: Совсем от рук отбилась и ниякого нема с ней сладу. Огород такий – так она за  все лето над ем ни согнулась. Я, стара баба… ( вдруг  замолкает, увидев как резко входит Мария, меняет тон на угодливый) А мы, Манечка, только-только про тебя балакали. Пора темная, а тебя все нет да нет… Где ты припозднилась-то?
МАРИЯ: У Гриценячки с бабами трудодни считали.( послышалось из-за ширмы. Выходит) Богачество делили. Уж не знаю, на скольких подводах его до хаты везти. Откуда гарбуз?
Т.ДУСЯ: Да вот, квартирант наш. Предложил на ночь горло промо…
МАРИЯ: И охота тебе на ночь глядя кровь портить? И правда, что получим?.. Все вывозим, вывозим... С чем на зиму останемся? (смотрит на Максима)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Что смотришь? Я  уж свое по всем статьям получил. Сполна. Теперича меня за все обманы и погоняло – лишить жизни! (дурачится) Поэтому, идя навстречу пожеланиям  ударного гуляевского  крестьянства и чтоб у него полегчало на сердце – принародно повешусь на осине, как и полагается  каждому порядочному христопродавцу.
Т.ДУСЯ: Свят, свят! Да что ты мелешь-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Шучу.
МАРИЯ : Куда ты денешься?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Денусь, Мария, денусь…
                Мария вкопано смотрит на него
Т.ДУСЯ : Господи,  а я уж подумала
ПОХМЕЛЬНЫЙ:( глянув на часы) О, набежало…Весь день то верхом, то пехом – ноги гудят. Сегодня привезли? ( берет стопку газет на привычном месте при входе на лавке, направляется в светлицу) Не будите, сам проснусь.
Т.ДУСЯ: Фу ты! Совсем баба памяти лишилась! Мужик який-то верхи приезжал, тебя спрашивал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кто такой?
Т.ДУСЯ: Не назвался.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну и шут с ним. Завтра найдут ( прикрывает зевок стопкой газет , уходит в светлицу)
     Мария что-то шепчет на ухо тетке Дусе. Та кивает и вскоре уходит. Мария сидит за столом одна, медленно поднимается,  видит неожиданно появившегося Похмельного с газетой в руке.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: И все же кто  это меня спрашивал? Может из района, от Гнездилова. Так почему  ночью? А тетка спит?
МАРИЯ: Нет, Максим,  я отослала ее. Не придет она…( ластится к Максиму)
 
Долгий поцелуй. Мария с жадностью. Похмельный  нехотя , вынужденно.

МАРИЯ:  Точно уехать хочешь? Мне прямо  зажало, вот тут… ( показывает на  грудь)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да… Спасибо тебе… за все…
МАРИЯ : Один поедешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Один, Маша. С кем же еще?..
МАРИЯ: Ну, тогда и я здесь не останусь. Ты не подумай… Не за тобой. А что Гнездилов?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Он не сможет задержать вывоз хлеба.
МАРИЯ: Почему?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потому что говорит: чем больше сдадим хлеба для промышленности, тем лучше, а значит, как это он сказал… « Тем убедительнее будет идея коллективизации…» Во, загнул! Всем, говорит, докажем. Я ему - давай колхознику первому докажем, чтоб он  все понял. Он ни в какую – ставь, говорит, высланных, лучше семейных, на охрану и все тут…
МАРИЯ : Ну а ты что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я сказал, что весь хлеб вывозить не дам. Он мне – в кутузку и партбилет на стол!Помнится, весной повышение сулил, если колхоз вытяну. Теперь кончается тюрьмой…
МАРИЯ: Неужели посадят?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Потому и надо уезжать. Еле уговорил.
МАРИЯ : Погоди, ты говорил про какое-то собрание…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Районный пленум? Пока соберут. Да и все равно – решение о своем несогласии с планом хлебосдач не утвердят в окружкоме. Да и Скуратов не позволит  со своими… приспешниками… Все, Мария…
МАРИЯ: Пойдем сегодня ко мне, Максимущка…
                Оба встают. Похмельный прислушивается.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вроде стучит кто-то…
МАРИЯ : Я не слышу.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( подходит к двери) Да нет. Шебуршит кто-то. Быстрей, быстрей!.. Я скажу, что нет никого!
               Мария уходит в комнату. Похмельный достает наган, кладет на стол, прикрывает газетой. Затем  приносит еще стопку из светлицы и дополнительно прикрывает стопкой. Отрывает дверь. Входит Климов.
КЛИМОВ: Не спал?
ПОХМЕЛЬНЫЙ Да вот( кивает на газеты) Просвещался…
КЛИМОВ : О, арбуз!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Угощайся. (Ставит тарелку, нож)
КЛИМОВ : Ты один, что ли?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да, уезжают все.
КЛИМОВ : Не  уезжают. Разбегаются. Ты , я тоже, слышал…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Налажено у тебя. Я сегодня только…   в районе…Тебя не Гриценяк сюда прислал?
КЛИМОВ : Нет. Я сам...( садится) Что?... Проиграл ты вчистую, Максим… Вот-вот вспыхнет недовольство, только искра появится. А она будет… Уезжаю я сейчас. За меня Григорьич будет. Добреля, ты его знаешь… В первый раз приходили… Тебя не тронут. Ну, в крайнем случае – запрут в амбаре. Но не дергайся. Я настрого приказал…. В общем – переходи  к нам. Мужик ты правильный, руководить можешь, людей знаешь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я - с восставшими? Ты не тронулся?
КЛИМОВ: Че ты дергаешься? (  очистил, ест  арбуз)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Победу, значит, празднуешь? Не рано? Но не  коли меня  моей бедой. Пусть  у меня не вышло, но общее дело выиграно. В огромной стране мы поставили под  один флаг десятки миллионов крестьян. Вытащили их из нищеты, батрачества…
КЛИМОВ : Ты эту Нагорную проповедь им на зиму спой. Заместо отходной. Ничего вы крестьянину не дали. А лишь  ободрали. Испокон  веков он владел землей, ну, после реформы 60-х. А теперь земля стала общественной. Ну не возражай – общественная, значит государственная. Работать на ней обязан, владеть – никогда. Но не будем отвлекаться. Нам нужно выяснить, что осталось колхознику в нынешнюю осень. И опять странность – он не только не вправе распорядиться выращенным собственным трудом хлебом, его самого без него – оставляют! Хлеб вывозят везде! Оставляют лишь на семена! А тех уже тоже,  к Рождеству не будет. С чем оставаться? Заработка   у него нет, социальных прав тоже нет, юридической защиты не имеет. Вот и получается, что крестьянин в коллективизацию потерял все, что имел, ничего не приобретя взамен.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А я уверен, что поймут, и в ЦК в том числе – планы изменят, наверняка.
КЛИМОВ: Пересмотров не будет. Неужели не понимаешь? Всё они там  (палец кверху) – знают. Не для того зерно вывозят, чтобы потом его возвращать. Оно уже будет за океаном…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потом оплатят. По справедливости. А раньше крестьянство не голодало?
КЛИМОВ : Наивный ты, Похмельный…  Когда раньше-то? При царизме что ли? Ну, было. Но теперь-то власть – народная. И весь фокус в том, что при теперешних производительных силах и тракторах и прочих условиях голода  можно не допускать, бороться  с ним, причем эффективно. Однако власть ваша и этого не будет делать. Вот ты? Если хозяин, а не просто сборщик податей с партбилетом, должен определяться. Решайся. Пришел твой час. Поедем сейчас в Петропавловск, там у нас штаб. Ко-о-ому ты служишь? Я часто вспоминаю наш прошлый разговор. Как, думаю, ему, после своих обещаний, теперь работать? С чем ты к людям завтра выйдешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да не с чем… Вчера сводку читал в рике. Голодают люди... На точках умирают уже. Объездчики с ног сбились – посевы всем колхозом бережем. В соседнем районе двоих парней прямо на полях застрелили. А в Княжеском сторож-придурок убил казашку из соседнего аула. Но во всеобщее восстание ,тем более в политический переворот,  я не верю. Хотя даже, думаю, пусть взбунтуются – разгромят ссыпные пункты, может, дойдет до верхов…
КЛИМОВ: Дожили… Председатели  на бунты надеются… Будут, не сомневайся и может, посильнее, чем  в двадцать первом. Вы тогда круто повернули страну, к НЭПу, кооперации. Но задавлены люди страхом…Ох, как задавлены. Жалкие люди…Недавно перелистывал Чернышевского, его слюнявую беллетристику. Не читал, не слышал,  к чему он призывает?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : «К топору Русь?»
КЛИМОВ: Да нет, другое… Он был трижды прав, когда кричал : «Жалкая нация, нация рабов!» Без монарха и плети жить не может.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Может, он и вправду так говорил. Но Чернышевский, я знаю, не то писал – враг он народу, его не жалуют большевики. Рабов и жалкой нации теперь нет. Он в Гражданскую это доказал. Всех повалил. А колхозы еще покажут себя,  я верю все-таки. Не может этот бардак продолжаться! (крикнул в сердцах, стукнул кулаком по столу) Не вышло и у тебя и не выйдет!! Крестьянин верит в Советскую власть! Это – его власть  (сжал кулаки). Я еще докажу. Я в Москву, в ЦК, к Сталину пробьюсь! Я было решил  уехать… Но теперь нет. Я еще поборюсь…
КЛИМОВ : Жалко мне тебя, Похмельный. Никак, однако, не можешь  правильно пораскинуть, мозгами-то. Ты, наверное, читал и «Ответ венгерским рабочим» Ленина? Что он там, не помнишь, писал? А написал он, что классовая борьба по мере развития социализма будет только обостряться. О! Напророчил. И революцию он сделал не социалистической, а большевистской. Эксплуатация сословная была заменена на государственную, теперь и до деревни дошло. Поэтому резня ваша не скоро кончится. Программа дана на десятилетия. Вкусишь в полной мере и ты, Похмельный.( взглянул на часы с узорной крышкой) Однако, третий час... Ничего я нового от тебя не услышал. Да и не рассчитывал. Но… встретиться надо было. Симпатичен ты чем-то, Максим. Не надо, не провожай. А то еще всадишь пулю в спину, вон желваками играешь…Под газеткой-то  у тебя – пистолет… Я сразу приметил. Дорогу найду(встает) Как там  у поэтов? «Зачем стадам  дары свободы? Их должно резать или стричь…» Но знай, на смерть с песнями только рабы ходят.  Как вы и любите, коммунисты… Прощай!(уходит)
         Похмельный, державший руку на стопке газет, достает пистолет, гладит его, крутит барабан, смотрит перед собой. Входит Мария, она по- простому, полуголая ,  в  ночной сорочке  под  ситцевой юбкой.
МАРИЯ : (  убирает тарелки) Максим, а кто это был?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Климов…
МАРИЯ: ( в испуге закрывает рот руками) Ах!.. Тот самый? «Красная шапочка?»
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да он здесь  уже не  в первый раз. Только  я тебе не говорил…
МАРИЯ : А зачем ты  это?.. пистолет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смазать хотел. Мало ли что. В дорогу…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Так ты когда?
МАРИЯ: Завтра, Мария, завтра. То есть уже – сегодня. Рано утром и поеду, чтоб не видел никто…
МАРИЯ : ( потупилась) А мне понравились его речи. Правильно говорил…
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Да, говорить умеет…
МАРИЯ( ворошит его волосы, любовно)  Максимушка…

                Конец четвертой картины

КАРТИНА ПЯТАЯ.

Кабинет Гнездилова ранним утром. Хозяин подтягивает гирьки  часов. Стучится, входит Похмельный. Он с узорной плеткой.

ПОХМЕЛЬНЫЙ : Доброе утро, Иван Денисович!
ГНЕЗДИЛОВ: ( недобро взглянул ) Доброе-то оно доброе… Только кому? Бежишь? Ненадолго же  тебя хватило…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А ты бы хотел меня держать вечным колодником  в том отсроге. Да мне удавиться легче.
ГНЕЗДИЛОВ : Ну ладно, ладно. Раз решили уж… Только с бумагами в райисполком, там сдай дела, снимись  с учета. Колхоз на кого оставляешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Там Гриценяк. Мужик старательный.
ГНЕЗДИЛОВ : Я спрашиваю,  в чьи  руки оставляешь партийное дело?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Там активисты. Гарькавый. Да  еще пять кандидатов  скоро утвердят. Артем Шаповалов  комсомолом руководит…  Иван Денисович , сними меня сам с учета, скажи Скуратову. Я  уж и попрощался  со всеми…
ГНЕЗДИЛОВ: А с плеткой что? Меня бить будешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я же верхами. Лошадь сдам какому-нибудь ездовому.
ГНЕЗДИЛОВ : Вижу, нет тебе дела  уже до твоего … Да… А высланных на кого?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Там коменданты неплохие… Иван Денисович, не рви ты мне  душу! Мне эти высланные!.. Старался изо всех сил. Но делать больше, чем колхозникам, им не мог. Не так поймут… А руководить дальше... Ты сам говорил. Как не справившийся, не выполнивший ни одного из своих обещаний. Не могу! Хоть режь меня, хоть костьми лягу, но ничем помочь им не смогу. Двести грамм зерна на трудодень, и не раньше января… И то - под вопросом!.. В кого вы меня превратили? Я  уж им в глаза  смотреть не могу… Прячусь… Невозможно так  дальше жить!( пнул  ножку стола , за которым сидел, встал, ходит кругами)
ГНЕЗДИЛОВ: Гляди, не разрыдайся: успокоительных капель не держу. Ишь, каким нервным да принципиальным явился  спозаранку! Свое «я» пузырем раздул, а на людское горе  ему начхать. В глаза, видите ли, смотреть не может. А ты смотри! Стисни зубы и смотри! Тебе  стыдиться нечего, если ты сделал все что мог. Но все ли ты  сделал? Может, оттого не хочешь смотреть, что не все  все-таки?? Что и бежишь -  в самый трудный, самый горький час?! (помолчал) Эх, Максим, не думал, что ты окажешься в дезертирах. От кого угодно ожидал, но не от тебя. Как я на тебя надеялся, как ты  нужен мне именно сейчас…Да ты сядь… (сам присаживается на диван) Я конечно, не вправе... А как   у тебя с той высланной? Не сложилось?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : ( также сел на диван) Не сложилось…  К чеченке посватался… Шучу… И не равняй меня  со всеми другими руководителями. Они же не ссылали…
ГНЕЗДИЛОВ: У них своего хватает. Вот Байжанова, из Басыря,  упечь хотят… С баем расплатился, а сельхозартели ничего не оставил. Во как! Вот тебе и обычаи, и единство рода. Баю – священный долг, коммунисту- уголовная ответственность. ( прислушался к шороху за дверью). Ага…Секретарша пришла. Счас… ( встал , поздоровался в дверь, прикрыл ее, возвращается на место) Сейчас везде уши… ( тише говорит)
Уходят от меня люди, Максим. Одного взяли, другого перевели, третьему  должность предложили  и возразить нечего: все по служебной  необходимости, по причине нехватки,  в приказном порядке, сверху… А те, кто остался… ( неопределенно покачал ребром ладони) Вроде рядом, слушает, выполняет, а в душу глянешь – уходит,  уплывает, не удержать ничем, потому  что  в мыслях он  черт знает  где уже сидит,  в каком кресле себя видит. Не бойся, не уговариваю. Спасибо тебе и за то, что ты сделал, помог. И мне, парень, небезразлично,  в чьи лапы  ты попадешь завтра. Таких, как ты, сохранять надо… Боюсь и мне недолго осталось. Держусь на одном слове Айдарбекова, да и он не всесилен. Да, да из окружкома…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А что, Скуратов лучше ? ( кивок в сторону)
ГНЕЗДИЛОВ: Не мне судить. А какая теперь разница – Скуратов или еще кто-то на твоем месте… Хлеб-то одинаково требовать будут… А тебе , я , прости, ну как сыну , - открылся…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Спасибо  и тебе, Иван Денисович, за все…  И прости меня… Но, может, обойдется еще  все для тебя?
ГНЕЗДИЛОВ : Э-э, не-ет… Скуратов давно на мое место метит. Сейчас как раз такой момент. Помнишь, что он на сборе сказал? Я запомнил слово  в слово ,без стенографистки: «Провал первого коллективного сева – это итоговый результат, отобразивший нашу политику по отношению к середняку за последний год…» Это он в мой огород метил. До конца октября   я вряд ли останусь – когда будут видны другие итоги… Но сколько хватит - столько и буду работать. На меня  уже  два доноса в Казкрайком накатали. А я свое дело делаю. ( наклоняется к Похмельному, говорит тише) Что происходит, я не понимаю… Чего ради народ за горло брали, насиловали? Оставить колхозников без хлеба, хлеборобов!.. Председатели бегут , спиваются…Следом бегут за вербовщиками колхозники – на шахты, на стройки… С кем сеять в будущем году? Со старухами? И опять же – чем кормить города и шахты? Вот и замкнутый, заколдованный круг получается… Не хотим сегодня заплатить жалкими рублями и граммами мужику, завтра в пятикратном размере – заморскому дяде!- заплатим золотом… Это же прямая экономическая диверсия!.. Разъети- твою - ети твою душу бого-мать!!
 Похмельный молчит, навивает на палец хвост висевшей на запястье щегольской  змеиный  узор  конской плетки

ГНЕЗДИЛОВ: Красивый узор…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Подарок комсомольцев… С собой возьму.
ГНЕЗДИЛОВ: Ты вот меня не слушаешь, но послушал бы, коли прощаемся. От другого секретаря не услышишь. Не знаю, чем ты насолил Скуратову, но он  последнее время твою фамилию без ужимки слышать  не может. Беда еще и  в том, что в последнее время в управление сельским хозяйством хлынули люди, совершенно в этом не разбирающиеся.  Административно-хозяйственный аппарат просто распух до неприличия! Но занимая должность, нужно доказывать, что она необходима! И показывают… Да еще от имени партии. Вон двадцатипятитысячники… Да они корову  впервые увидели в колхозе! И направляют. Как же – стойкие большевики! Вот для таких-то деляг наиболее удобно и безопасно: всегда можно  скрыть свою бездарность и оправдать лень объективными причинами – сроки, несознательность крестьян, классовая борьба, будь она неладна, неурожай… Я к чему клоню. Ты по возвращению в конюхи не пойдешь. Там , на Украине, ситуация тоже не лучше нашего ,  может, еще и хуже. Мне пишут с родины, из-под Орла… И мне хотелось бы, чтобы ты крепко подумал, прежде чем принимать решения там, на месте, - а не принесу ли я беды людям, партии, стране?.. Видишь, какая рубка пошла, и еще предстоит? Похлеще конной атаки! Прошу тебя, Максим, на своей будущей работе, будь, пожалуйста выдержанней, хладнокровней, не  дай себя в трату обормотам из-за пустяка… Ты горяч, а  это не всегда оправдано…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Иван Денисович, а Скуратов никуда не уедет? А то мы проговорим, где  его потом искать?
ГНЕЗДИЛОВ: Он  еще не на месте. Точно  в срок подходит. Зато по ночам сидит… Не беспокойся, сегодня у него  с утра сбора работников райотделов. И мне там надо быть… Время есть… Что-то  я упустил для тебя… Или нет… А! Сбил ты меня. Я тут просматриваю   в свободную минуту материалы прошлых лет. Интересная картина получается. В Казахии, например, к 27 году различные кооперативы поставляли до 30% сельхозпродукции. Прибросил по нарастающей тенденции – к 31 году они бы поставляли сорок пять  – пятьдесят процентов! Вот куда нас  занесла коллективизация! Отбросила  чуть ли не к двадцать первому году, к голоду. Поторопились мы с колхозами. Еще бы лет пять надо было  НЭП сохранить.  Мне говорят, трактора – это все. Не все. Все эти политические выкрутасы и экономические – оттуда!  Говорил  и раньше  тебе, и сейчас повторю – ЦК со Сталиным совершили чудовищную ошибку. Вот так. И растет она, эта ошибка, как снежный ком,  с катастрофической быстротой. Даже не представляю, что будет… Но что-то будет… Или покаянный пленум созовут, или опять статью тиснут… Не понимаю, почему  молчит Бухарин? Напугали его чем-то, это точно…  А больше там никого  и нет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( думает о своем) А  Скуратов меня отпустит?
ГНЕЗДИЛОВ: ( усмехается) Да ты только заикнись ему, он тебя сам на паровоз посадит…Ну,  пора… У тебя документы с собой? Давай! Сниму тебя со всех довольствий и счетов. Подожди… ( вспомнил) А вот, пока посмотри… Тут на  три семьи, о которых ты просил, ответы пришли…  Возвращают их !.. Вот… Сичкарь, другие. Но самое-то главное знаешь что? Не знаешь? Мне Гриценяк  вчера прислал, копией Скуратову. Не едет из них один. Наотрез отказывается. Мол, никто их там не ждет, такие же ,если не хуже, условия, а ну снова – погонят… Посмотри, посмотри, интересно… Сичкарь вроде… Да, точно – Сичкарь.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (крайне заинтересовался, подходит к столу секретарскому с бумагами) Вот не знал. Мне Гордей не сказал. Да мы и не разговариваем почти…
     Гнездилов  вышел. Похмельный ударяет о стол кулаком, ходит возбужденно взад-вперед по кабинету. Потом обессиленно  садится на диван, запрокидывает голову и с закрытыми глазами и с искаженным, страдальчески-блаженным выражением на лице сует руку в карман, достает наган, снимает с предохранителя, взводит курок и …  медленно поднимает его к виску… Вдруг резко звонит телефон и сразу слышен голос секретарши из под неприкрытой двери : «Хорошо, Дмитрий Кузьмич… Но он ушел уже» И тут же слышен непонятный разговор. Это вернулся Гнездилов. Похмельный поспешно кладет пистолет в карман.

ГНЕЗДИЛОВ (входя) Ну вот... Все сделали и быстро. Я даже про поезд узнал. На двадцать часов, сегодня… Иди пока ко мне,  я жену предупрежу… Хоть отдохнешь, ведь не спал-то ночь поди… А я  теперь спешу, извини.  И проводить, думаю,  вряд ли  смогу… Ну? Почеломкаемся?
                Крепко обнимаются.
               
                ЗАНАВЕС.
   
                КОНЕЦ ПЕРВОГО СПЕКТАКЛЯ.










ЧАСТЬ вторая :  ПРОЗРЕНИЕ

Действующие лица :

Похмельный, Иващенко, Гаркуша Семен, Куделя Алексей, тетка Дуся, Гриценяк, Леся Гонтарь, – из первой части.
8. КОЖУХАРЬ Петро, 50 лет, бригадир
9. ЛИЗКА, подруга Леси.
10.ЧЕКИСТ, 40 лет
11.СТРАННИЦА, 70 лет
12-19. ГОРБАТЕНКО, БАТЫГИН, БЕРНИКОВ, ИЛЬЯШЕНКО КРАСАВКИН, ПОЛЯКОВ,  ТАРСКИЙ, ЧЕРНИГОВСКИЙ – члены районного бюро ВКП(б)
20. СКУРАТОВ Дмитрий Кузьмич, 46 лет, секретарь райкома
21.САВИНОВ Александр Павлович, 45 лет, окружной уполномоченный ОГПУ Сталинского района
22. ПАШИСТЫЙ Илько. 52 года – конюх колхоза
23. ВАСЕЦКИЙ Емельян, 54 года, мельник колхоза
24. ГОРБАНЬ Григорий Яковлевич, 43 года, уполномоченный райкома
25. МОРОЗ ДАВИД, секретарь партячейки села Гуляевка
26. ШЕВКОВЕЦ Корней, активист, член партячейки села Гуляевка
27. КУРДЮКОВ , начальник партии гидроустроителей
28-29. ГИДРОУСТРОИТЕЛИ, первый и второй
30-33. АНТИПИН, ВОРОТЫНЦЕВ, ЛУШНИКОВ, МОШКОВ – сокамерники Похмельного.
34-37.ЗЕЛЕНЦОВ, НАРЯДЧИК, СЯВКА, ХОЛОПОВ – зэки-уголовники
    

    Действие  1930 -1932 годы. Казахстан, Сибирь.

Последняя картина второго действия – осень 1937 года.








СПЕКТАКЛЬ ВТОРОЙ : ПРОЗРЕНИЕ
 
 ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

 Комната хатенки новой семьи Похмельных. За столом сидят ЧЕКИСТ и ПОХМЕЛЬНЫЙ. ЛЕСЯ в сторонке, у кровати, вяжет носок, но внимательно прислушивается к пьяному разговору. На столе – бутылка «рыковки», капуста, огурцы,  картофелины вареные в миске.

ЧЕКИСТ: ( икает, продолжая разговор) Еще в октябре… Еще до нового начальника. Полухин извернулся, но поймал. Прямо на заимке и взяли.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А где зарыли-то?
ЧЕКИСТ: Так ведь трупа не нашли. Но сгинул. Точно. Мужики говорили, в том болоте не спасешься… Два дня искали. Затянуло его, в ил. Раненный был…
             Чокаются, пьют. Похмельный смущенно смотрит в пол.
ЧЕКИСТ : А ваших не потянем, не бойсь… И тебя там не светят ( набивает капустой рот) Да и эти, кого седни взяли, не нужны… Ежели  всех брать и тягать – никого в районе не останется. Фильтровать такое количество людей – и года на них не хватит. Я , пожалуй наелся…( смотрит на опустошенную бутылку. Похмельный вытаскивает из-под стола еще одну.Чекист поднимает руку над бутылкой, но взмахнув рукой, забирает бутылку в руку и сует  в карман, встает. Похмельный его провожает, накидывает  у порога шинель) Но если  вскроется  что, кроме совещаний… Ха! Ну, нет, нет… тех  уже достаточно…
     Леся встает, прибирает на столе. Похмельный возвращается.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Погодь! Погодь… Я за Клима не выпил! (достает еще одну бутылку)
ЛЕСЯ: Да куда уж тебе! Не встанешь ведь завтра!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Клим человек был! Мы ж друзьяки были! Я не слуша-а-ал его!.. Человек был! Настоящий! Настоящего мужика сгу-у-би-ли! Сволочи!..
    Сильно пьяный, Похмельный раздевается до трусов, валится на кровать.  ПОХМЕЛЬНЫЙ: Леська!.. Леська!  Ко мне! Ты мне жена или кто?.. Раздевайся!
ЛЕСЯ: Будет тебе! Надоел! Спи! ( укрывает его, поворачивает к стене). Садится сама за стол, закрывает голову руками. Раздается храп Похмельного. Стучат в дверь. Вбегает Лизка Ситникова.
ЛИЗКА: Леся!
ЛЕСЯ:  (подносит палец к губам) Муж спит…
ЛИЗКА: Та дрыхнет без задних ног! Слышь, ангелятко-то мой, малый, занемог. Выйдешь завтра  с утра?
ЛЕСЯ: Выйду…( принимается мыть посуду)
ЛИЗКА(садится рядом) Метель начинает… Уже воет… Чо деется,  чо деется в селе? Слышала, тех двух доярок-то, - забрали! Ну что стельну корову били, шоб скинула! А бабы-то свои, детные, и гляди  до какого греха голод-то доводит…Боже ж ты мой… Одна картоха на столе… и та  морожена. А про воров слышала? Ну тех, что поймали с точки сбежавших? Кишки разорвало! Они-то не знают, пшеницы наелись…( снова слышен звук храпа) Ну как ты с ним? Все также? Пьет?
ЛЕСЯ: Почти каждый день на бровях… приходит… Черный  уж стал… Или разговоры  здесь до ночи – будто штаб какой. Надоело.  Пьяный совсем бешеный становится… А трезвый – так еще  хуже. Со мной не говорит, уткнется в свою цигарку, сидит у грубки,  хоть клещами слово вытаскивай. Брат злой, отец стареет на глазах, словно ворон хохлится… Устала я, Лиза. Не знаю,  как и быть… Может, его к Гуцулке сводить?
ЛИЗКА: К гадалке? Не знаю…
ЛЕСЯ: Прямо за год выездило его… Эти допросы, расспросы. Вон (показывает на ящик под столом) Ящик «рыковки» споили.
ЛИЗКА: Ну а Назар как? Так и не дает проходу?
ЛЕСЯ: Этот вообще… Прямо под юбку лезет…Зараза…
ЛИЗКА: Он и меня застращал… Ведьмак. Будто видел, как мой батько вязанку сена нес, своровал… Вот Ирод! А я вот что тебе кажу (оглянулась на спящего Максима) Раз он настырный  такой, так ты дай. Отвяжется!
ЛЕСЯ : Да ты что? С ума что-ли, сошла? Дознается -  убьет обоих!
ЛИЗКА: Да как дознается-то? Он же в извоз идет. Это две недели, не меньше. Как только установится и пойдут…
ЛЕСЯ:( рассуждает )Раз, потом еще раз… Нет, он не отвяжется потом…
ЛИЗКА: Да ты послухай. Если мужу  будешь жалиться, шо пристает, он и заподозрит. Бить начнет. Он  же  уже бил тебя? Бил?
     Леся горестно кивает.
ЛИЗКА: ( продолжает)Ну вот, а ты опосля того, как дашь и спроси его  – ребенка нянчить будешь. Свово! Так ты его с хвонарем не найдешь! Сховается! Это что он возля нас робит? Тебя домогается… А там – ищи-свищи… Я так со своим и делала бы и на другой день забыла.  Мой кобелюга чем только не  божился, на Евангелии преклонялся, а ребенок появился, сгинув не моргнув. О, ты дурна… С тебя ж не убудет, если что… И ты ему про дитя, про дитя. Он и отстанет…
ЛЕСЯ: Уж и не знаю…Боже. Может, вправду? И развяжусь – минутное же  дело…
ЛИЗКА: (толкает подругу в бок) Оно конечно, муж-то председатель. Но Назар – красивше.
ЛЕСЯ: Нет, нет, нет, нет. Что ты прямо наседаешь? Да ни в коем случае! Он же если спросит, я не смогу  соврать. Сразу учует…
ЛИЗКА: Ну, если нема духа – жалься ему. Оно и правда, ну помогал, спасибо, так что ж теперь – заголяйся перед ним? Максим узнаючи, точно его прикалечит. Твово-то, каженного, тоже бачили, знаем…Думай, твое дело… Ну я побигла, а то дитятко на суседке. Так выйдешь завтра? Ой, заметает…
ЛЕСЯ: Вот что. Давай-ка и я к тебе пойду. Пустишь? Не выберусь ведь утром?
ЛИЗКА: А вдвоем веселей! Одевайсь!
    Леся накидывает цигейку, Лизка – кацавейку, выходят…
 Звук метели громче. Гаснет свет, вновь появляется, Похмельный лежит так же , на кровати. Леси нет Слышны глухие  удары  о дверь, она с трудом отрывается, на пороге – заснеженный Кожухарь, за ним – Иващенко, Шевковец. Все трое складывают деревянные лопаты в угол у двери, отряхиваются.
ИВАЩЕНКО : Ха, он еще дрыхнет!
КОЖУХАРЬ:(будит) Продирайся! Еле к тебе пробились!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (просыпается, оглядывается) Опять замело?
ИВАЩЕНКО: Да  уж нынче  ноябрь шо февраль, весь снег выпал…
     Похмельный пьет из чайника. Кожухарь пытается разжечь грубку.
ИВАЩЕНКО: Как при исполнении, докладаем. Бригаду возниц набрали полностью,  усе свои. Выселенец же одежи не имеет.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : И все сразу согласились?
ИВАЩЕНКО: Ты бачишь, вже все ж портунисты форменные… Паразиты на трудовом теле. Только те, кто в раскулачку брал вещами, те и согласились. Микола Передерий, Мороз, Баюра, да вот, Шевковец.
ШЕВКОВЕЦ: А шо? Нам беззаботным только и токовать. Без большевистску приказу  никуда. Чи зараз в партий приймают. Так шож…
КОЖУХАРЬ: ( садится за стол) Господи, да кто ж в таку пору в извозы ходит? Март-апрель -  самое время.
ИВАЩЕНКО : До апреля они не доживут. В общем, Максим Иванович, тебя назначают старшим в извозе. Кляшторный казав,  як с погодой наладится, так и выходить…Вот ( вытаскивает, раскладывает на столе карту) Он пометил – на юг, потом у Новочеркасского повернуть, переправиться через Ишим и двигать дальше между этими озерами – Чургункуль и Джаркуль…Здесь осевшие эти аулы, бывшие кочевые. Да, да, синие значки. Сено доставить, сдать председателям аулсоветов, взять  с них расписки и обратно… Все.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А сколько до них пути?
ИВАЩЕНКО : Верст сто будет…
КОЖУХАРЬ : Нам надо где-то останавливаться ночевками. В той стороне наших сел нема, одни полуоседлые аулы, где тоже бедствуют с кормами. Посля них нечего будет везти. По клочкам воза растягають…
ШЕВКОВЕЦ: Выставить охрану!
КОЖУХАРЬ: Из ширинки своей  выставь! Они табун напустят и кони враз раздергают подводы. Голодные, бей не бей, а пока не  нажрется – не отгонишь. Аулы ближние надо объезжать…
ШЕВКОВЕЦ: А ночевать? В степу? Где их зараз нащупаешь, те дороги? До сего дня не только обходные, но и табельные намело…
ИВАЩЕНКО: Аулы нам не миновать. Будем беречь сено - там, как Бог даст…
КОЖУХАРЬ: Думай не думай, а нам надо где-то оставлять сено для своих коней на обратной дороге. Где?
ИВАЩЕНКО : В степу приховайте! Присыпьте снегом, метку оставьте!
КОЖУХАРЬ : А как голый лед? Джут! На свою погибель идем, дорогой товарищ…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вы словно в первый раз. Возили же сено в Боровое, за две-е-ести верст. Когда желдороги не было. Все. На днях выезжаем.

                Конец первой картины


КАРТИНА ВТОРАЯ.

   Та же горенка что и  в первой картине, но видно, что оставленная женской рукой. Занавесок теперь нет. Темно. Горит коптящая лампа. Входит Похмельный с охапкой дров. У него завязана  бинтом левая кисть до половины. Дверь не закрыта и он в проеме увидел  чернеющую среди лунного света косматую фигуру.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты …кто?
СТРАННИЦА: (тонким, но доброжелательным чистым голоском, поклонилась) Странница я… Дозволь заночевать   у тебя, мил человек.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну заходи…
   Странница крестится, Похмельный стряхивает с нее снег.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Храбрая ты, однако, бабуля. Почему ко мне? Направил кто?
СТРАННИЦА : Послали…Мне только бы передохнуть, утром уйду.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну не выгонять же тебя. Раздевайся. Садись к печке, грейся, сейчас вечерять будем.
    Нищенка размотала свои платки, протянула к печке заиндевевшие пальцы. Похмельный вытащил из чугунка вареную картошку, поставил миску с капустой, старухе – отдельную. Посмотрел чайничек, где закипала еще вода. Садится, чистит картошку.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну , признавайся, с какой точки сбежала? Будешь врать – немедля сведу к коменданту под арест.
СТРАННИЦА : Я комендантов не боюсь. Я не высланная.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, да. Посланная… Кто ж тебя до меня послал? Соседи?
СТРАННИЦА: К твоим соседям не достучаться. Странница, а пришла не с ближнего света…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Значит, издаля бредешь…(размышляет) Вот чего бродишь? Угла своего нету? Или детям жить мешаешь? А ну говори – активисты из села поперли? Кулачка бывшая? Оттого-то и бродишь?
СТРАННИЦА : Почти угадал… А где же твоя семья? Дети?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Детей нет, а  хозяйка… Хозяйку мы… к отцу ушла. Один живу.
СТРАННИЦА : А кто свечечку зажег?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Свечечку? Да это…так… От нее свет идет, да и уютнее как-то…
СТРАННИЦА: «Очи Ее на нищих призирают и руки Ее к сиротам и вдовицам простерты…» (крестится на образок) Ни детей, ни хозяйки. Пусто живешь. Бедно… Твои люди так же?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кто как. По свету бродишь, должна знать. На точки забредала? Нас то же самое ждет…
СТРАННИЦА : Ты-то  своим по мере духа помогаешь. Сиротам хлебца даешь, в ясли принял. А в других-то селах горя много, смертей лютых: нет помощи бедным.
   Похмельный удивленно смотрит на нее, ни слова  не отвечает,  встает, берет чайник с плиты, разливает по кружкам, подсыпает заварной травки

СТРАННИЦА ( продолжает) Все уклоняются от предназначения своего, все поделались недобрыми. Неужто не образумятся, не вспомнят Господа?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Э, тетка, о чем ты?.. Это зеленый и сушеные  ягоды, для духа ( садится) Какой там Господь? Этих сволочей … одно гепеу вразумит. Я сколько раз просил в райкомендатуре : люди мучаются, нельзя ли хоть чем-нибудь  помочь, мяска хоть. И слушать не хотят: им, вишь, помочь нечем, скот, мол, надо беречь, а  я проявляю личную беспринципную жалость. А  скот-то, нечем кормить, и отдали вот на заготовки… Да, верно тебе нашептали : выдал недавно втихаря немного муки деткам. Рискнул. А если донесет кто? Возьмут меня еще и за это за хирлу по всей строгости!
СТРАННИЦА :  Возьмут. Непременно возьмут! «Глаза их слепы, уши и сердца от плача закрыты…» Не каждому…
ПОХМЕЛЬНЫЙ ( перебивает) Все они видят! Это ты, старая, бродишь, и не хрена не видишь! Видят и знают все до самых верхов! Им плевать, что люди гибнут! Планы, проценты гонят! Катерпиллеры из-за границы… Мать бы их тремя святителями, мерзавцев! Да разве  эти муки стоят тракторов? Извиняй, тетка, что  у твоих годов матюкаюсь,- но твоему Господу не вразумлять их надо, а поменять местами, как однажды предложил один веселый человек – из аулов и точек да в кабинеты, а из кабинетов – туда, в сырые норы и дырявые  юрты. Вот тогда-то… А. черт их вразумит! Озверели до края… Пей, остынет.
СТРАННИЦА: Спаси, Христос…Тебе, сынок, за твое раскаяние глаза открыли – так когда-то открыл их Господь гонителю Савлу… А глаза нонешних хоть и открыты да души их слепы и не имеют духа : лишил Господь за злодеяния…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какая-то ты … не  такая. Сколько тебе лет?
СТРАННИЦА : И-и-и… Много. Ты не бойся, это  я заговариваюсь чуток, по старости-то…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( встал, чтобы подбросить в печку чурочек) С годами оно бывает. Только заговариваешься ты не по-бабьи. Кто это Савел? Это он  тебя сюда привел?
СТРАННИЦА: С Саратовщины  я…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Откуда-откуда?.. С Саратовщины?..
СТРАННИЦА : Тревожно там… голода ждут… Как в двадцать первом. И ходит там слух, что в Казахии хлебушка вдоволь. Тут баи и кулаки, что приехавшие, его хоронят… Надо бы ожидать вам в большом числе христарадников с нашей-то сторонушки горемычной… Да вот пустят ли? Уже сторожат… Я-то сначала на Уральск подалась, к казачкам тамошним. Но  и там бедно. Посмотрела, как народ томится и спустилась южнее, в  актюбинские края, там еще хуже – голод начинается… Тогда поднялась севернее, в кустанайские степи, а там голод уже вовсю свирепствует, до людоедства доходит, и тогда ушла в кокчетавские просторы – тут немного полегше, леса спасают, - промысел какой, рыба   в озерах… Но все равно – нагоревалась и там, и вот, в январе, прибрела сюда. Что я тут набедовалась, нагляделась… И аулы, и улусы, и поселенья немчурские – везде была и кругом лишения. Точки только обходила - там стреляют без окрика…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А тамошние власти, что они? Они что-нибудь предпринимают?
СТРАННИЦА: Да  вот так же как и ты: бедуют да  в кулак шепчутся.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну а восстания? Не слыхала – бунтуют мужики?
СТРАННИЦА : Бывает… Но на них нашлют солдат и побьют. Тех, кто уцелеет, отводят на судилища и в тюрьмы… Не хотели люди слушать слово Господне,  и пришло  время Его гнева…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, никто не хочет слушать. Я все начальство ругаю. А что ругать? Мы сами осатанели, сами травим друг друга. На брата родного положиться нельзя – продаст. Я вот сейчас засну, а ты возьмешь и зарежешь меня. Нож  у меня острый…
СТРАННИЦА : За что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  А ни за что. Со скуки.
СТРАННИЦА : Такого не бывает…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Еще как бывает! ( поставил резко кружку). Я на днях жену  выгнал. На пятом месяце замужней жизни загуляла. Ты когда-нибудь слышала об этом? Бабы  всю жизнь с одним дураком мучаются, но  и мечтать не смеют, а эта стервуха, скурвилась… А я ведь ее, суку, можно сказать, из гроба вытащил. А она взяла и саданула.  Ножом в спину!  А ты говоришь! Бывает! Еще как бывает!
СТРАННИЦА : Она ответит за грех свой… Да нет ли твоей вины, перед ней?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотри-ка, чо спросила… Но пусть мстила мне как партийцу, врагу. Но не так , не позором, чтоб все знали? А она меня – раздавила! Растерла! Как мужика уничтожила… Небось хихикают  в селе - только разохотил девку и скис. Помогайте, люди добрые! Ну чем она  ответит за  свой грех?
СТРАННИЦА: Тебе-то? Нет, сынок, она тебе ничем не ответит. Не позволено человеку спрашивать другого грех его. Судящий другого совершает тот же грех, ибо в этом мире безгрешны только детки.Один Господь судит. Он же – долготерпелив. Чем тяжелее грех, тем больше срок его искупления, чтобы грешник имел время осмысления и покаяния…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да что вы суете этого Господа в свои мерзкие дела? Вот ведь народ! Подлость совершит и тут же покается именем Бога. А ему до вас, мерзопакостников, уже глядеть тошно! Братолюбцы, милосердцы, молитвенники… Лжецы! Без стыда и совести! Партийцы творят, да не  в пример вам, за Бога не прячутся!
СТРАННИЦА : Не прячетесь? Истинно говоришь? А разве в делах и помыслах твоих нет своей глубокой веры? Нет твоего греха по этой вере?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Тебя, бабуля, не  к тому послали. Тебе бы к нашему учителю. Он твое Божье  умиление будет до утра слушать. Большой любитель. Твой  устарелый Бог – это не моя вера. Моя вера – народ. Дети, бабы, мужики, старики – такие как ты, нищеброды. Кто их сейчас накормит? Власть? Ха-ха! Ей не до вас. Бог? Видал  я недавно, какое Он утешение да пропитание дает людям. Вместе с детьми вповалку мерзлыми лежат! Такая-то вот справедливость  у твоего милосердного Бога…Ты глупа, я не могу с тобой спорить, старуха!
СТРАННИЦА : В том-то и беда, что веры  у нас разные и каждый молится своему Богу, тогда как Бог един для всех и нет других , кроме Него.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не травила бы ты мне душу, бабуля. Давай-ка спать. Я твоим старым костям постелю на лежанке. Если сразу  усну, не забудь трубу закрыть, иначе к утру  тут хоть собак  гоняй. Заслонку видишь? Обувку свою просуши. Одежду на веревку повесь…( Отдал одеяло, рядно и подушку, сам лег у противоположной стены на кровать, головой кверху) Устал я… От всего устал. Так устал, что прямо порой жить не хочется. У меня, если правду  сказать, давно нет ни веры, ни верных мыслей. Вроде бы командую, распоряжаюсь, чего-то  советую, а задумаюсь  - для чего, зачем  кому  от этого польза. Все выгорело внутри. Одна ходячая видимость. А недавно люди погибли. Вроде бы  и не виноват, но доля  вины какая-то есть. Ну и на следствия затаскали меня. Завтра вот по повестке в райком ехать – опять душу  будут рвать. А вышло, что семеро сбежали и под буран попали. Так могло же случиться,  что и весь обоз в двадцать душ выколупывали бы из-под снега весной. Сам едва жив остался, поморозился. В больнице почти месяц провалялся, и все равно – смазываю еще на ночь, сурчинным жиром. Об одном мечтаю – уехать. Все из за этой , приблудной. Как бы попристойней с ней развязаться – ума не приложу. Денег оставить, да и тех нет. Вроде и жалко ее. А ведь убить хотел… Хорошо, что следователь наган отобрал…
СТРАННИЦА: Уедешь, уедешь. Уедешь быстрее, чем думаешь. И не по своей воле…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А ведь мне, дураку, жизнь еще   с осени знаки подавала : беги, бе-е-ги-и отсюдова! Добром не кончишь…Собрался было, но  в последний момент передумал. Что тогда остановило – ума не приложу. Наваждение какое-то, будто кто-то за меня решает…
СТРАННИЦА : Решает, решает…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лампа сама потухнет. Поговорим… А вот что это бабуля, твой Бог как-то странно судит : виновные живут и   в ус не дуют, безвинные мрут? Времени нет или по старости не в силах разобраться? По мне, коли взялся судить, суди справедливо. Не можешь – сдай полномочия  людям. Они рассудят.
СТРАННИЦА: О себе говоришь иль об ком? Довольно Богу твоего суда. А виновные ответят, придет время…. Страшна их участь : предстанут перед Ним с неотпущенными грехами…Тебе повезло – твое время при жизни пришло.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, но режут-то теперь меня, а не Бога твоего… Мое же полное право – отомстить… тем,  кто отнимает  у меня законное…
СТРАННИЦА : Господь по великому добросердию оставил человеку одну, но самую великую милость – право прощения. Оно неизмеримо выше права наказания. Осуди, человек, зло, но прости грешника. Сын Его с креста попросил Отца простить мучителей. Это единственный путь человека к истине и свету. Думай о душе своей. Сядь вечером и вспоминай, кого обидел, за что, думай, как поправить, испросить прощения. Бог от тебя отвернулся, ангел-хранитель отлетел по грехам твоим. Проси ходатаицу всем грешным Царицу Небесную. Теперь тебе  Она  только поможет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И действительно? Поможет?
СТРАННИЦА: Это она как решит. А молить Ее тебе самое время, пока на тебя смотрит… «Светлость лица Твоего  до облистает душу мою и воззрение Твое на меня милостивое да освятит совесть мою и принесу Тобою молитвы и моления Вышнему…»
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну заладила, сорока… Совесть… Мне моя совесть…Это кого же  я должен прощать? Прокурора? Скуратова? Что дело мне шьет? Жаль мне твоей  Царицы, я бы показал ей, кому каяться, а кого прощать… Эх, старая,  я думал, ты мне  что толковое скажешь, а ты хреновины церковные несешь, изводишь меня…Давай спать. Хватит!
СТРАННИЦА :Воистину, сколько Богородица Премилосердная Мати, ты из самой  бездны падения грешников вынесла к свету!
Последние слова отзываются эхом и гулко замирают… Ударил гонг и в слабом зеленеющем свете наступившего утра различимо проступают стол, два стула, темная дверь, небольшая печь, шкапчик, лежанка, на которой  лежала старуха. Самой ее нет. Похмельный встает и шарит по лежанке. Старухи – нет…
                Конец второй картины.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ
 
Бывший гнездиловский кабинет, теперь скуратовский. Более помпезен, украшенный. За столом перед скуратовским местом – девять человек. Красавкин, Горбатенко, Тарский, Черниговский, Ильяшенко, Батыгин, Савинов, Берников, Поляков. Похмельный на стуле у двери. Кисть руки  у него в повязке

СКУРАТОВ : Ну что, все? Берников, начинай.
БЕРНИКОВ: Так, Максим Иванович, дай-ка я запишу билетик твой. Полагается…. (переписывает данные партбилета Похмельного  в протокол)Товарищи, бюро в составе,  - по кругу  значит, - замсекретаря Красавкина, райпрокурора Горбатенко, завкультпромом Тарского, директора совхоза Черниговского, заврайзо Ильяшенко,  начальника милиции Савинова , зайрайоно Полякова и  военкома Батыгина собрано  с повесткой: персональное дело члена ВКП(б) Похмельного Максима Ивановича. Второй вопрос - о подготовке к весеннему севу. По первому вопросу слово имеет товарищ Красавкин.
КРАСАВКИН: Товарищи,  дело Похмельного разбирается  по поводу нарушения им партийной и государственной дисциплины и в связи с происшествием в извозе для казахских полукочевых аулов -  гибели семи ездовых.
ПОЛЯКОВ: Почему возникла необходимость партийного разбирательства?
КРАСАВКИН: Решение принято партколлегией рай она в связи с тем, что возбуждено повторное расследование трагического случая.
ПОЛЯКОВ :   А почему повторно? ( повернулся к Горбатенко)
ГОРБАТЕНКО: По первому расследованию прокуратура не нашла состава преступления.  Ну, а теперь требования ужесточили. Дело  в том, что  в соседнем, Кустанайском районе, произошел  еще более тяжелый случай – в таком же извозе погибло сразу  семьдесят два человека. Подобные  же случаи есть, но только с меньшими жертвами, есть и  в других районах. Из республиканской прокуратуры  поступило указание  более тщательного расследования и наказания  виновных, а также  усилить надзор по правомочности хозяйственных организаций в формировании подобных извозов без должного материального обеспечения. ( Скуратов кивает)
ПОЛЯКОВ: И все же непонятно. Не торопимся ли мы с персональным? Пусть органы и расследуют, если есть необходимость, дадут заключение, а мы тогда уж примем решение. А то получится – следствие оправдает, а человек уже исключен. Такие случаи бывали.
БЕРНИКОВ: Товарищ Черниговский? ( видит  поднятую руку) Пожалуйста.
ЧЕРНИГОВСКИЙ: Я считаю выводы  товарища Полякова резонными. Н надо прыгать поперек батьки в пекло, Сергей Демьянович ( жест в сторону Горбатенко). Сколько времени уйдет на следствие? Давайте пристегнем этот вопрос к следующему бюро.
КРАСАВКИН: С партбилетом на скамье подсудимых? Такого еще не было.
ПОЛЯКОВ: Но ведь, помните, троих восстанавливали…
КРАСАВКИН: Там были такие темные дела… Приписки, обвесы, даже анонимные письма подкидывали. Не сразу разобрались…
БЕРНИКОВ: У вас все? ( к Черниговскому). Слово имеет товарищ Тарский (тот поднимал руку)
ТАРСКИЙ: Я только что ознакомился с выводами административного расследования. Трудно сразу определить, вы, если что, поправьте, но впечатление от выводов такое, что их вывели, лишь бы … - отделаться. Люди погибли, а виноватых нет. Как такое может быть? Но виноват  ли один Похмельный? Тоже не все ясно. Да, он готовил извоз, командовал в дороге. Прокуратура возбудила дело, партколлегия. Следовательно, вина есть. Но в чем? В какой  степени? Нужно было точно определиться в выводах. А так похоже, что его вывели из-под более сурового наказания. Да вообще, никакого наказания  и не последовало.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лично под моим руководством не погиб ни один человек.
ТАРСКИЙ: Как же ? А семеро погибших?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я ими не командовал. Они самовольно сбежали из-под моего руководства. Тем, кем командовал, живыми-здоровыми привел домой. Сам поморозился – месяц провалялся в больнице…
БЕРНИКОВ : Пожалуйста. Товарищ Батыгин, военком.
БАТЫГИН: Эка вона как? Открестился! Да какой же ты,  к чертовой матери, командир, если  у тебя подчиненные разбегаются? У меня из семидесяти аулов и сел ни один призывник не сбежал. Значит, не было в извозе командира, не было и дисциплины должной, и руководства правильного… Нечего нам ждать окончания следствия. Прокуратура занялась, а мы и рады Спрячемся за органы. Наше выжидание – замаскированное  устранение!
КРАСАВКИН: Нужно понять : наше сегодняшнее разбирательство послужит уроком другим низовикам в других извозах. Чтобы не повторили печальных ошибок. Тарский хоть и новый человек в нашем бюро, а посмотрите как сразу ухватил суть вопроса. Следствие лишь в организационно-хозяйственной стороне выявит возможные просчеты. Нам же нужно вскрыть причины  и ошибки партийца в деле. Может, послушаем самого Похмельного?
    Возгласы : «Послушаем», Давно пора…»
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (встает со стула) Мы о своих шкурах меньше всего думали. Думали мы о казахских точках, о том, как бы помочь бедствующим людям. Отсюда наше единодушное решение идти от зимовья, где все вымерли, еще и дальше, к местам оседания, может, где-то все-таки хоть кто-то живой остался. Ну а то, что семеро сбежало… Как я мог уследить? Ведь договорились ждать, пока погода установится. Кто бы мог подумать, что они осмелятся?
БАТЫГИН: Вот и я о том же. Все вроде бы правильно, а впечатление от  тебя непонятное. Ты-то, командир, жив остался, а чужих детей осиротил. Что-то  в этом скользкое…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Что же мне, надо было самому сбежать и замерзнуть?
БАТЫГИН: Немедленно организовать верховую погоню! ( взял разъяснение по делу, несколько машинописных страниц) Здесь сказано: один из погибших оказался в сапогах. Разрезали на мертвом, чтобы снять. Баюра? Да, Баюра. Как это  у тебя люди в зимнем извозе оказались в сапогах?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: На случай оттепели брали в  дорогу сапоги. У него, видимо, валенки не просохли после перехода, он обул сапоги… Как-то не сообразил  собрать обувку в одно место. Да разве обо всем упомнишь с такой усталости. Ведь до этого мы все в буран попали, четыре  часа стояли, снегом по метр занесло, по пояс зарыло, чуть не задохнулись…
БАТЫГИН: Там не сообразил,  в другом не додумал,  в третьем не доглядел. О чем ты вообще думал, если и способен? Мне все ясно, товарищи! Вопросов к этому гражданину более не имею.
КРАСАВКИН: Если говорить о Похмельном как о руководителе, то  у него на каждом шагу выкрутасы в партийной дисциплине. Подчинить ей, своих колхозников, как мы видим, он не может. Зато нет ни одного нашего распоряжения, которое бы он спокойно принял  к исполнению. Постоянные недовольства, возражения, встречные вопросы и нецензурная брань. И это, заметьте, всегда в присутствии правленцев и наших уполномоченных.
САВИНОВ: Мы  же не в церкви служим. В боевой горячке живем. Я пока не отойду  дома после работы, боюсь при детях рта раскрыть.
КРАСАВКИН : Смотря по какому вопросу и хотелось бы  без матюков в адрес райкома, товарищ Савинов. У него есть на ком показывать свое бескультурье и нецензурную засоренность языка. Мы хорошо осведомлены не только о практической работе низовиков, но и об ихней повседневности  в быту. Об ихнем подлинном отношении к вышестоящим организациям. В Гуляевке полностью развалена работа в политическом  воспитании. Женщины пассивно отказываются  от общественной работы. Еле активисток  собрали на районную конференцию. Зато требовать товара в лавку – ого-го, перекричат любого. Самого тоже никогда  в правлении не застать. Разъезжает по  соседям, точкам. У Бродникова с ближней точки  у него налажен бартерный обмен – стекло меняет на бревна.  А церковь там дольше всех рассаживала религиозный  дурман, пока ее не закрыли. У него не хватило смелости или ума правильно распорядиться церковным имуществом. Что, есть возражения, товарищ Ильяшенко?
ИЛЬЯШЕНКО: Не вижу  уж такой вины за Похмельным. И бартер, и церковь, и женщин активность… А вот я слышал наоборот в «политическом отношении»,  что он в один  день создал партячейку. Говорят, таких боевых мужиков собрал! Ну, люди замерзли, погибли, это трагедия. Какая-то  его вина, может и есть. Но не мог же он, приезжий человек, учить старожилов местности дисциплине в тех условиях  и обычаях природы. Подобное у каждого из нас может случиться, стань мы на его место. Если мы на каждый несчастный случай будем персональные дела крутить, то нас всех скоро поисключат. Семьдесят  человек погибло, да что-то не слышно, чтобы кого-то наказали. Зачем нам травить друг друга? Похмельного знаю как исключительно трудящегося человека, болеющего за свое дело. Об нем слышал только хорошее. Вспыльчив лишку, да оно время такое, вспыльчивое…
СКУРАТОВ: Здесь идет не травля партийца, а партийное объективное принципиальное разбирательство. Прошу не путать Ты против объективности?
ИЛЬЯШЕНКО : Я не против  разбирательства, Дмитрий Кузьмич. Я против того, к чему дело клонится. Похмельный – неплохой партиец. Воевал, состоял уполномоченным по высылкам. Надо бы и нам к нему с пониманием.  Кто Богу не грешен, царю не виноват? Поддерживаю мнение : пусть прокуратура разберется, даст на него материал, а мы  уж по материалу  вынесем решение.
СКУРАТОВ: Да сколько же можно понимать его?  В сенокос за попытку разбазарить колхозное добро ему дали выговор. Одумался? Нет. Тут же был уличен в краже леса, государственного уже богатства. Мы поняли. В кавычках. Отделался предупреждением. Однажды  врывается ко мне  с кнутом и требует половину урожая оставить  в селе вопреки хлебозаготовкам. Такими обвинениями кидался… Было такое, Похмельный?(тот молчит)  И опять мы «поняли», не дали делу ход, хотя тогда уже его можно было  привлечь. Он опять нас дурачить: на вывоз хлеба ставит выселенцев. Зачем? Чтоб они хлеб воровали!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Колхозники воровали бы  больше. По накладным потерь зерна нет.
СКУРАТОВ: Кто проверял те накладные? Небось в сговор вступил с кладовщиками? Савинов, ты разберись. Эти горе-председатели постоянно жулят райком. Кто всего два мешка семян собрал? Ты! Чем сеяться будешь? Но об этом еще будем разбираться… А теперь  по-существу… Гибель людей – это неизбежное следствие его бездарной руководящей работы. Прокуратура возбудила  дело и да, некоторые руководители района будут вызваны на допросы. Одних погубил, других под удар поставил, а мы ему, что же, опять очередной выговор? «Опять поняли?» Нет, хватит его понимать, демагога высшей марки! Нам жалуются  со всех районных организаций, с кем он сталкивался. Невозможно работать  с ним. Сплошные выпады с его стороны. А как он принял выездную районную бригаду? Людей еле собрали  и те разошлись через какой-то час.  Тершакова прямо мне так и написала: люди в социалистическом воспитании запущены безнадежно, пропаганда нового образа жизни в быту и на работе не ведется. Сплошные мелкобуржауазные замашки и настроения! Ни дисциплины, ни требовательности…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Бригада прибыла в самый разгар,  в конце июля…
СКУРАТОВ: А тебе слова не давали. В общем, все ясно : мы имеем дело не с партийцем, а с полным перерожденцем в рамках портрета скрытого классового врага с истинным оппортунистическим уклоном и сознательной демагогией.
ГОРБАТЕНКО:(после паузы) Крепко заявлено. Дмитрий Кузьмич, это же серьезное политическое обвинение. Надо бы обосновать. Ошибки у каждого есть. Эдак мы все можем в «рамки» классового врага попасть.
СКУРАТОВ: Основания? Ошибки? Ну, если дружеские чаепития с главарем бандформирования ошибка… Товарищ Савинов, проинформируй членов бюро.
САИВНОВ: На допросах по делу главаря банды Климова один из подследственных показал, что  в конце мая  30 года приезжал  вместе  с ним к Похмельному. Осенью, того же года, в сентябре, Климов имел еще одну встречу с Похмельным. Климов регулярно встречался и с другими председателями и комендантами сел, так что вины в этом низовиков нет, в том числе и Похмельного.  Встречи носили вынужденный  характер. Поэтому дело закрыто и материалы отосланы в Петропавловское ОГПУ. Но можно телеграфом или фельдъегерской почтой запросить…
БАТЫГИН : Вот это да…Этого  я не знал…
СКУРАТОВ : Вы многого  еще чего не знаете…
ЧЕРНИГОВСКИЙ : Но если ОГПУ вины Похмельного не нашло, то нам тем более ее искать в прошлых делах нечего. Как бы и на этот раз не вышло то же самое. В конце концов, мы, до окончания следствия можем говорить только о политических качествах, о его личной, наконец, позиции. Моральной, что ли, стороне… Это еще в нашей компетенции…
СКУРАТОВ: ( встрепенулся) О личных качествах? Ты  имеешь  в виду  его личную…  порядочность? Что ж, давай посмотрим, каков он  в личной жизни. ( взял из стола приготовленную тетрадь) Писалось, конечно, малограмотным человеком. Но  вы обратите внимание, как верно подмечен характер этого человека. Мы проверяли сигнал. Почти все сходится, и  в моральном плане. То он на родине крутил шуры-муры с кулацкой дочерью, то сюда  ее привез, и здесь остался, видно, не докрутил до конца. То встал на квартиру  к молодой вдове, богомолке. То опять сошелся с той выселенкой – больше не на ком, кроме как на дочери врага трудового крестьянства…Мы пошли навстречу, разрешили… А недавно узнаем, что он  ее выгнал. Надо думать, на постой  опять  к очередной  вдове  метит. Нас правильно информировали, Похмельный?
   Похмельный мычит :  «Все   у вас правильно…»
СКУРАТОВ: Мы и не сомневались… Таков он, товарищи, в быту и в личной,  так сказать, половой неопрятности. Развращается на глазах  у народа. У этого,  с позволения  сказать, партийца, ничего святого за душой. Мне все  ясно…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( медленно встает) Все, что  я делал,  я делал на пользу партии. Я для  нее многим поступался! И дальше ей же служить буду…  А насчет всяких обвинений, не знаючи, не настраивай  людей, товарищ секретарь. Что ты трясешь бабьими подолами? Ты сравни результаты моего колхоза с другими. Там же  половину – поумирало, и разбежались! Товарищи(шагнул на середину кабинета), ну виноват  я  с тем Климовым, будь он неладен. Сообщить надо было, верно. Но ведь мы ни о чем не договаривались! Просто обменялись мнениями… Да, в извозе я не учел психологии, да просто глупости людской, ведь там молодежь одна сбежала, лихая,  с дурью  в голове… Но я - работал  все время   в колхозе без продыху. Коровник отгрохали, выселенцев заставил трудиться, чеченов, поляков! Хлебосдачу выполнили, овощи сдали, скот… Пионеров гнал в холода и грязь, чтоб ни одного колоска в поле! Что ты мне, секретарь, врага клеишь!
СКУРАТОВ: Нечего себе  чужую работу приписывать. Колхозники без твоих понуканий работали. А заставить работать спецпереселенцев на стройке – не велика заслуга. Это твоя прямая  обязанность. Ты отвечай по существу вопросов.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ничего  я не буду отвечать. Я все сказал ( идет  к стулу)
   
Шум , разговоры  за столом среди членов ю бюро: «да везде приписки», «а сколько утайки», «а сколько недоплат?»

ТАРСКИЙ: (тоном сведущего) Недовесы замечены по всем видам сдаваемой колхозами продукции…
БЕРНИКОВ  Обнаружено много приписок в трудоднях…
СКУЦРАТОВ: Тише, товарищи. Берников, веди собрание…
БЕРНИКОВ :  Похмельный, объясни-ка, как ты с одной зарплаты сумел  в месяц и личным хозяйством обзавестись, и хату   приобрести?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: С лета деньги оставались. Помогли… Но – поросенок сдох, кур нету, а телка свел на колхозный двор. У тебя, слышал, куда большое хозяйство. С чего обзавелся ты, чем вопросики задавать. Чем кормишь?
БЕРНИКОВ: Я годами ими обзаводился, наживал. А ты, видно обзавелся за эти  самые приписки…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты сначала докажи. А так это – клевета на партийца. Товарищ Скуратов,  ты сказал, вопросы по существу. А так это – базар…
КРАСАВКИН: По существу? Можно… Ответь мне: кто тебе дал право распоряжаться колхозными лошадьми? Кроме погибших, колхоз  еще и потерял  по твоей вине 12 лошадей.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лошадей  я отдал комиссии, которая там оставалась, есть акт.
КРАСАВКИН: Это мы знаем без этой филькиной грамоты – ни одной разборчивой подписи. Комиссия забрала  четыре коня. А где остальные восемь? Ты знаешь, что за порчу или гибель хотя бы одной лошади предусмотрена вся семьдесят девятая  уголовная статья …
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Они пали!... Ты что, будто не видел другой акт?
САВИНОВ: О Климове все-таки надо было сообщить.
БАТЫГИН: Верно, разговор был очень важный, не хотел выдавать…
    Повисла многозначительная пауза

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотрю, тут мне не строгачем пахнет…Воля ваша. Но скажу и не побоюсь. Да, были ошибки. И в извозе  вина моя есть, но не такая, как вы ее хотите раскрутить. Мне бы  сразу от  него отказаться. Хе! глупее приказа в своей жизни  я не получал. Кому было нужно наше сено? В казахских аулах  не только скот подох с голоду-там  люди мертвыми  в юртах семьями лежат! А вы срочно, сено доставь…( встает)Что касается будто бы моего оппортунистического лица, то про себя задумайтесь. В первую очередь, ты , Красавкин, со своим начальником. Вам не дует  в кабинетах? А дети ваши  в тепле и сытости? А в аулах и на точках  они – мрут! Кто из вас там был хоть  один раз? Что – боитесь? На свою работу глядеть страшно? Вы теперь и в села не приезжаете.  Летом  и осенью от вас отбою не было, а как последний уполномоченный последнюю подводу вывез, так и   -  ша!  Кричи – не докличешься. Знаете, что из сел тянуть нечего. Ты, Красавкин, бровями-то не играй! Как вы со мной, так и я с вами! Тебе, да Скуратову, да Торгаленко – небось, мешками возят!
КРАСАВКИН : Ты говори, да не забывайся, где находишься.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Как где? На своем исключении. Мне интересно только вот знать – будет ли кто наказан, кроме меня, за тот извоз? Или кого из вас снимут с должности за то, что там скоро последние  точки вымерзнут? Никого. Наоборот – повышения дадут. У вас под носом – в детдоме, дети умирают от болезней и недоеданий. Да ты, Красавкин, маску на себя надень, чтобы люди лица твоего  не видели!.. Я считаю, что колхоз мой не самый последний, ну хоть и не первый. Мне каяться не в чем. Я ленинское учение не забываю, а вот вам бы – пора бы его проштудировать.
СКУРАТОВ: Да, демагогия первоклассная. Слушайте, любуйтесь. Людей сгубил, лес своровал, с бандитом якшается, жену выгнал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : ( повернулся к Скуратову, в дикой ярости) А ты на себя полюбуйся! Подумай, кто таков!! Вот ты – самый настоящий враг партийному делу!!! Район к разорению и голоду ведешь!..
БАТЫГИН: Ты соображаешь,  где дурь показываешь?
СКУРАТОВ: Пусть, пусть говорит. Только не ори.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Людей дурачишь? Это по твоему распоряжению партколлегия возбудила дело!.. Гнездилова выжил доносами, теперь за нас взялся? Байжанова отдал под суд! Не дрейфь, скоро и на тебя заведут дело! Не здесь, так  в другом месте. Попомнишь меня! ( обвел глазами членов бюро) Сегодня меня, а завтра всех вас  по одному перещелкает. И знайте : партии я никогда не изменял и служил ей  - честно. Учтите при голосовании.
СКУРАТОВ: У тебя все? Подожди за дверью. А впрочем – свободен. Придешь завтра утром за решением. Берников – пиши…
   
Медленно закрывается занавес. Похмельный идет как бы вслед за ним. По трансляции голос: «Решение Сталинского районного комитета  ВКП(б) от  26 февраля 1931 года: В присутствии десяти членов бюро рассмотрело персональное дело Похмельного М.И.,1900 года рождения, украинца образование начальное, и постановило: вычистить из рядов ВКП(б) и его дело передать на повторное расследование и суд. Суд провести на закрытом судебном заседании. Председатель  партбюро – Красавкин, секретарь – Берников.»
            
                Конец третьей картины


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Правление в селе Гуляевка. Апрель 31 года. Сидят ИВАЩЕНКО, КУДЕЛЯ, ГАРКУША, ШЕВКОВЕЦ., ПАШИСТЫЙ. За столом напротив – ГОРБАНЬ, рядом – писарем – МОРОЗ ДАВИД. Сбоку пристроился ГРИЦЕНЯК. Он что-то бубнит Горбаню, тот кивает. Потом оглядывает всех собравшихся. Виден  на стене телефон.

ГОРБАНЬ : Ну что, это и все активисты?
ИВАШЩЕНКО : Може, подойдут еще… передали всем…
ГОРБАНЬ: ( Гриценяку) Ладно, начинай…
ГРИЦЕНЯК: К нам приехал о/у, ( смущенно машет рукой). Особоуполномоченный,  нам известный Григорий Яковлевич. Мы его знаем все, он понял наше положение осенью ( хмыкает в кулак)
ГОРБАНЬ: Из-за своей же мягкотелости  я же и … Товарищи, буду краток. Вы знаете, на село ваше наложена продразверстка в 200 пудов семенного зерна. Собрано всего два пуда…  Курам на смех…  Это преступная халатность, товарищи… Во многих селах кампания по сбору развернулась по-боевому. И я вам скажу, в районе сильно недовольны колхозом «Крепость». Председатель ваш получил по заслугам, а пока  не назначили другого, вы распустились  хуже некуда, товарищи… Ну как могут колхозные активисты так безобразно относится к государственному заданию?
СЕМЕН: Ты скажи, мил человек, когда пришлют председателя нового? Чо бачили, в Щучинской начальников шо мух на базаре, а мы без руководства второй месяц. Прошел слух, шо выбирать будут промеж колхозников, так я ставлю свою андидатуру... У нас сразу будет всего больше – и картохи, и семян. Я недавно советовался с вашими, так они никто не против…
ГОРБАНЬ: А кто таков речистый?  Кузнец, кажется…Ты почему не в кузне?
СЕМЕН : Я с утра не роблю…
ГОРБАНЬ: Там столько плугов, я знаю… Вот я и вижу, что этот ваш, Хмелевой, распустил вас донельзя… Говорят, продыху не давал, вы и расслабились?
СЕМЕН :  А ты перетрудись! На  жмыхе и свекле…
ГОРЬБАНЬ : Мне партия дала задание, и я, не  жалея сил…
СЕМЕН : Смотри не надорвись! Похмильного он трогает… Ему без тебя зараз достается як Серку на перелазе. Ты за себя отвечай…
ГОРБАНЬ : Как ты разговариваешь? А ну марш в кузню! Ты не вылезать оттуда должен…
СЕМЕН: ( нехотя встает) Сильно надуваться – рога выпрямятся. Я с этой кузни третий год не вылезаю. Ты бы мне заплатил прежде, чем загонять! А еще лучше -  не суйся , куда не следует, займись своим делом!
ГОРБАНЬ: Что-о-о?! ( встает) Что  ты себе позволяешь? Да за такие выпады  я…тебя под орех разделаю!
СЕМЕН: Под дуб, под ясень, под хер дяди Васи ! (делает неприличный жест, выходит)
ГОРЬБАНЬ : Ну, субчик, ваш кузнец…
ГРИЦЕНЯК : Да они с председателем друзьяки были. Вот он и взъелся… А верно, Григорий Яковлевич, когда пришлют?
ГОРЬАНЬ: Ищут. Вроде двадцатипятитысячника планируют… Но мы для дела здесь… Мы тоже… на что-то гожи… Работает? (кивает на телефон)
ГРИЦЕНЯК : Уж третий день. Непривычно даже как-то  Сымаешь, а там – балакают…
ГОРБАНЬ : Ну так, товарищи, что будем делать? Где брать семена?
ИВАЩЕНКО: Надо тверды задания наложить на тех, кто  в прошлом году нанимал и торговал… излишками.
ГРИЦЕНЯК : Продавать-то, многие продавали. Меняли на обувь, одежу…
ГОРБАНЬ: Поставим вопрос иначе. Кто из гуляевцев имел… ну, скажем более пяти десятин и продавал именно, а не менял, извлекал выгоду?
ГРИЦЕНЯК : Так они все  уехали, сбежали. Других мы сами выслали. В селе зажиточных не осталось…
ШЕВКОВЕЦ : Не всех выслали… Кто-то остался…
         Пауза.
ГОРБАНЬ: Так и будем в молчанку играть? Эх, мужики, все жалеете? Вас бы кто пожалел… Вот живет  у вас такой Васецкий, Емельян, приказчик еповского общества. Если не ошибаюсь, был заведующим мельниц? Половину района через свои жернова пропустил. Неужели он не соберет десяток  пудов?!
ИВАЩЕНКО : Ох и память у тебя, Григорь Яковлич! Та с такой памятью в Кремлю заседать.
ГОРБАНЬ: Вот и вызовите этого Емельяна. Прямо сейчас!
 Гриценяк кивнул Куделе, тот встал.
ГОРБАНЬ: Погодите-ка, еще найдем-то…
ШЕВКОВЕЦ : У Кожухаря было двенадцать десятин. Знаю точно, батрачил  у него…
ГОРБАНЬ: ( Давиду) Запиши. Мы не его ли выслать намечали, да оставили? Мы сначала составим списки, а потом каждому – определим задание… Ну пошлите хотя бы за этими двоими… А пока, товарищи активисты ,пример показывайте. Здесь по списку у вас (смотрит) шестнадцать человек. Каждый сдаст по десять пудов… Вот уже  160 будет. (смотрит на Гриценяка) Что, не нравится? Предложи лучшее.
ГРИЦЕНЯК: Одно другого хлеще. То линию телефонну тяни, то церкву  руши, никак  мужиков не найти…Зараз – семфон. Ты, Григорь Яковлич, лучше другого знашь, что зерна в селе нет. Другие  колхозы дали не больше нашего. Может, раскинем на  все село?
ГОРБАНЬ: Левачишь, Гордей Лукич. Хочешь повесить задания на неимущих? Кого первого запишем?
ШЕВКОВЕЦ : Гриценяк Гордей!
ГРИЕНЯК : Меня?..
ШЕВКОВЕЦ: Тебя, тебя, чем ты лучше  Кожухаря? Одиннадцать десятин было, на ярмонки ездил… Пиши, Давид!
ГРИЦЕНЯК : Меня не нумеруй!
ГОРБАНЬ: Почему?
ГРИЦЕНЯК : Нечего  сдавать. Не для того я душу положил  в этот колхоз. Не дури, Григорий!
ГОРБАНЬ : Ты кончай это дело, Лукич! Ты не лучше других, правильно тебе  указали. Тебе-то, председателю сельсовета, легче  всего выполнить задание. Это  я-то дурю? Помнишь, за что меня из вашего села Гнездилов попер? Я тогда не побоялся пойти против райкома, потому что расценивал его требования по хлебозаготовкам завышенными…
ГРИЦЕНЯК : А теперь считаешь правильными?
ГОРБАНЬ : Теперь – справедливыми. И на этот раз они будут выполнены.
ГРИЦЕНЯК: Добре, добре… Пиши, Давид. Но и я зараз проявлю справедливость. Илько, огласи свою фамилию!
ПАШИСТЫЙ: Шо-о? Я с какого боку? Та ты шуткуешь, чи шо?
ШЕВКОВЕЦ : Будет тебе злобиться, Гордей. Чо тянешь нищих за собой.
ГРИЦЕНЯК :  У этого нищего на вывозе хлеба осенью двадцать девятого обнаружили недостачу тридцати пяти пудов. На пару  с Игнатом Плахотой. Его тоже  впишите.
ГОРБАНЬ: Я помню эту историю. Но имеем ли мы право доверять сведениям вредителя Строкова?
ГРИЦЕНЯК: ( злится)Строков здесь ни  при чем.  У меня имеется акт о недосдаче с подписями Пашистого и Плахоты. Я как чувствовал, приберег.
ПАШИСТЫЙ : То обман! То паразиты весовщики охмурили нас! Все знають! Задним числом они охформили расписки. А ты принудил их расписаться! Вот я до прокурора поеду!..
ГРИЦЕНЯК: Поедь, поедь. Один  уже поехал…
ГОРБАНЬ: Так что же будем делать, товарищ Пашистый? Факты против тебя. Давай-ка соглашайся по-доброму, пока ту расписку к делу не пришили.
ПАШИСТЫЙ: Та-а-а-а бы рад!.. Но  у меня в одном кармане вошь на аркане, другом – блоха на цепи…
МОРОЗ: Тогда надо писать подворно. Нехай каждое подворье внесет.
ГОРБАНЬ: Еще одна горячая голова. Равняет батрака с зажиточным. Тебе мало прошлых перегибов? Вы если начали проявлять принципиальность, то и дальше так держите. Кто следующий?
    Открывается дверь. Входит Васецкий
ГОРБАНЬ: А…. Рад тебя видеть, Емельян… Живой, здоровый… Только постарел. Сразу  я даже не узнал. Болеешь, что ли? А стакан  водки в один глоток еще пьешь?
ВАСЕЦКИЙ : С такой жизни  скоро с ложечки пить станешь…
ГОРБАНЬ: На жизнь жалуешься? Это она-то  у тебя плохая? У главного мельника района?
ВАСЕЦКИЙ : Да  я особенно не жалуюсь. Не платят трудодни – это плохо. Но нужда зараз всех теребит. ( смотрит куда бы сесть)
ГОРБАНЬ : Да ты не садись, недолго задержу. Решением актива и правления на тебя, товарищ Васецкий, наложено твердое задание – сдать 10 пудов зерна в семфонд колхоза.
ВАСЕЦКИЙ : Зерна нет, Яковлевич, ты ж лучше меня знаешь. У меня семья который месяц на картошке. Поимейте жалость…
ГОРБАНЬ: Я тебя понимаю, Емельян. Но что делать, дорогой, район приказ не отменит. Он, может, и рад отменить, да семян, кроме сел, нигде  нет. Запрашивали – везде отказ. А сеяться надо. Говорят : умирать собрался, а рожь сей. Жалеть… Кто бы вот меня пожалел… От высылки вас спасал, два строгача заработал. Кур, гусей держишь?
ВАСЕЦКИЙ: Последнего гуся на Крещенье зарезал… Пустой хлев, Григорий  Яковлевич! Мужики не дадут соврать!
ГОРБАНЬ: Постояльцы есть?
ВАСЕЦКИЙ: Нема…
ГОРБАНЬ: Поросенка, телка? Что вообще из живности имеешь?
ВАСЦКИЙ : Ничого нема! Говорю, пустой  же хлев. Семь душ… Мужики, что вы ( повернулся к активу)
ГОРБАНЬ: На Крещенье… «Летело сто гусей…» Надо сдавать зерно.
ВАСЕЦКИЙ: Господи, хоть яловой телись… Ну нема, не-ма-а! Где же ваше сердце, люди?
ГОРБАНЬ: Нема… Глуха…Хочешь, чтоб имущество описали? Статью навесили? Это мы быстро!
ВАСЕЦКИЙ : Григорий Яковлевич, а, может, деньгами?
ГОРБАНЬ: Ты я вижу, тоже гусь хороший. Твой засаленный рубль никому не нужен. Району нужны семена. Даю сутки на раздумье. Потом разговор будет короткий.
ВАСЕЦКИЙ : Не вспею. Надо шукать где-то!
ГОРБАНЬ: Вспеешь! Бери коней, едь куда хочешь, но чтоб через … три дня задание сдал.
ШЕВКОВЕЦ: Ты, греб твою мать, будешь с нас душу  тянуть. Что ты ноешь, старца из себя корчишь? Мало ли ( встает), жучара, с мельницы муки перекрал? У тебя и досе полрайона должников. Строился. Еще сердца нашего батрацкого просит. Геть отсюда по-доброму, не то зараз же наладим на высылку!
   Васецкий проворно выходит.
ГОРБАНЬ: Ну где Кожухарь, пришел?
   
                Входит Кожухарь.

КОЖУХАРЬ: Здравствуйте всем. Если насчет задания, то як мои трудодни оплатят зерном, я его сразу же  сдам в семфонд.
ГОРБАНЬ: Тут такое дело, Петр Степанович. Насчет трудодней с вами государство рассчитается, безусловно. Сейчас просто идет какая-то неразбериха – никак не могут посчитать валовой доход. Сколько отдать  в оплату, сколько  в семена. Дело новое, с колхозами много путаницы. А зерно в  стране есть, поверь мне на слово как работнику статистики. Но район сейчас оказался в трудном положении – то он вывозил, то теперь надо ввозить. Но время -  не ждет. Семфонд  уже должен быть. А то, что привезут – пойдет  в оплату трудодней. Решение собрать часть семян в селах – мера вынужденная и временная. Мы полдня обсуждали твою кандидатуру,  внесли твою фамилию.
КОЖУХАРЬ : Они? (  кивнул на актив) Серьезный народец…
ГОРБАНЬ: Да, серьезный и оскорблять его мы не позволим. Они даже председателя сельсовета внесли в список.
КОЖУХАРЬ: Мабуть у него есть что сдавать. А в моей хате четырнадцать ртов каждый день еду просят.
ГОРБАНЬ: У тебя что, постояльцы?
КОЖУХАРЬ: А тебе не  казали?
ГОРБАНЬ : А что же  от тебя их не отселили?
КОЖУХАРЬ: Не у одного меня квартирують. Гнездилов тольки на месяц  казав,  а вот  уже бедуем полгода. Такого пойла варим, шо уже  еле ноги двигаем. Кто меня назвал?
ШЕВКОВЕЦ : Ну, я назвал.
КОЖУХАОРБЬ :  С тебя, дурака, спросу мало. Кто еще поддержал? ( все молчат, опускают головы)  Вы же знаете, шо зерна у меня нет!
ШЕВКОВЕЦ: А може, где сховано?
КОЖУХАРЬ : В штанах у тебя  сховано!
МОРОЗ : Послушай, Петро. Мы от этого семфонда як от смерти никуда не сховаемся. На кого накладать задания? Еле нашли…по прошлой зажиточной жизни. Хочешь наше вековое батрачество сравнять с такими, як ты?
ШЕВКОВЕЦ: Не хочет! Не в его пользу  арихметика!
МОРОЗ: Так кого же вписать – тебя или меня?
КОЖУХАРЬ: Давай! Но тут же подсчитаем, шо сдал в колхоз ты  и шо я. Ага?  Замолк? Рта-то не раззявай!
ШЕВКОВЕЦ : Ишь ты! Нищетой нашей за чеченские спины  ховаешься? Так тебе никто не навязывал, сам взял! Харкаешь на райкомовску дирехтиву?
ГОРБАНЬ: Подумай, Кожухарь. Зачем тебе клеймо правого уклониста? Мы верим, что  у тебя зерна нет. Но ты здесь век  живешь, всех знаешь,  у тебя родные и знакомые в других селах….Обменяй, продай что-нибудь. Всего-то десять пудов!
КОЖУХАРЬ: (налился кровью, разбухли глаза, вскочил с лавки, где сидел)Сполоумел! Шо я продам? Себя с жинкой больной или детей всех троих?! Так покупай - продам!
ГОРБАНЬ: Напрасно орешь, Кожухарь. Только усугубляешь свое правооппортунистическое положение. Мы ведь можем расценить твой выпад кулацким проявлением. Ты будешь сдавать зерно?
КОЖУХАРЬ: А вот этого не хочешь? ( жест  у паха)
ГОРБАНЬ : Да-а-а… явную ошибку мы совершили в прошлом году. Ну нам с тобой валандаться нечего. Иди, успокойся и готовься  к разговору в другом месте ( посмотрел на телефон)
КОЖУХАРЬ: Ах вон оно шо-о? Ты так вот чого, паук, у нас опять появился? Не успел в прошлый раз меня выслать? Девятнадцать семей  на смерть отправили. Похмельного засадили и все  вам мало? За остатних взялись? Холуйские души… Вы бы с родного батька шкуру продали, лишь бы самим спастись… На вилы вас, собак, на вилы! (  с силой саданул дверь, вышел. Дверь распахнута. И оттуда же послышался мальчишеский голос : «А дядя Семен чеченца в кузне  убил!» )

Темнота на секунду, вновь правление. Поздно. Один Горбань говорит по телефону.
ГОРБАНЬ: Двое, двое, товарищ Скуратов. Чечен-то? Да живой, живой. Но это же чистое проявление самого оголтелого шовинизма!.. Огрызается! Антисоветский элемент… А другой – самый настоящий замаскированный кулак, на вилы грозиться… Есть ждать! Есть – чтоб без шума. Сколько? Наряд? Ну, да. Конечно. Оба под арестом… Ордер обязательно…  У  Горбатенко с утра…
               
                Конец первого действия.

                ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
 

КАРТИНА ПЕРВАЯ.

 Просторная комната гидроустроителей. Сложены приборы. Теодолит. Три человека. Один из них сидит в очках, за столом, на котором карта.

ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 1-й: Плетет черт-ти знает че. Отстал, заблудился… Но нет, не наш, нет. На тебя  тчехвостит, Алексееич , почем зря… (обращается к тому, который за столом)
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну заводи, посмотрим…
Гидроустроитель открывает дверь и кричит:  «Пусть войдет!» Входит Похмельный. Его едва можно  узнать. Куртка зэковская ( сатиновая ) и штаны такие же, невобразимого цвета, оборваны  во многих местах. Сам  - обросший на лице, но стриженный наголо. Грязный.
 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Здравствуйте…
АЛЕКСЕЕВИЧ : Здоров, здоров. Ну, расскажи о себе. Откуда взялся?
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Ну чо, я  уже говорит ( объясняет вяло) На точке поисковой работаю… Позавчера…Или поза-поза… В общем, технорук, недотепа, отправил  к другой  точке, шо за 30 километров, за таблицами, да – за разметками. А те  уже снялись…До них-то  я дошел, а  обратно вот… заблудился… Хоть на  дорогу, хорошо, вышел, тут и вы ( кивает) подоспели…
АЛЕКСЕЕВИЧ: А ты не врешь часом?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какое? Я тут  третий месяц, с Кокчетава, хорошие деньги заплатить обещали и вот уже ничего – никакой жизни на этих точках!.. И счас так глупо, надо же  было документ взять – все там же осталось… Уж вы покажите, как добраться. Я тому  Курдюкову… под суд подведу…
АЛЕКСЕЕВИЧ: А если Курдюков  уволит,  а денег не выдаст? Что тогда? Ведь ты нарушаешь условия договора – там  четко сказано: с точки до конца контракта  - никуда. А ты вон, где оказался. Да ладно – послали, но почему документа   у тебя нет?.. Хотя бы направление запиской, что тебя послали…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потерял, потерял я. А если честно – скурил…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ ВТОРОЙ: Ты Михеева знаешь? Николая Андреевича, мастера  тихоновской группы, вашего соседнего участка?
ПОХМЕДЛЬНЫЙ : Михеева?( морщит лоб) Да кто ж его не знает?
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ 2-й : Вот кого надо под суд. По полгода на точках  держит, продукты жилит…  Постоянно  люди на него жалуются…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Жалуются – это точно. Любит дармовую работу подкинуть, земляных работ! Тяжелый мужик, обижаются ребята…А Курдюков…  когда даст?
АЛЕКСЕЕВИЧ: Курдюков денег не печатает, вот привезут - рассчитаемся. Но ты-то не получишь ( кинул карандаш на стол) Ни  по суду,  ни без суда…Довольно Ваньку валять. Сбежал?
   Похмельный повернул голову к быстро темнеющему  окну.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Врать не буду. Сбежал…(и снова повернул голову и не услышал вопроса Алексеевича : «Откуда?»)
АЛЕКСЕЕВИЧ: Оглох что ли? Откуда деру дал, спрашиваю?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Из-под Карабаса, с каменоломни…
АОЕСЕЕВИЧ: Где пересылку строят? Далеко… ты, братец, маханул. Это же больше двухсот километров.
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ 2-й : Он и брехать здоров! Ты бы послушал его вначале, Алексеич!
АЛЕКСЕЕВИЧ: ( после паузы, встал , прошелся) Ну и что ? Как прикажешь  с тобой быть?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Решать вам… Я бы… отпустил…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Ишь ты, шустрячок! Тебя  же все равно поймают.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не поймают…
АЛЕКСЕЕВИЧ:  Ну как это не поймают? Идет по дороге – сам черт ему не брат. Без документов. Кто же так делает? Хоть какую-то бумагу надо было составить. Фальшивку…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 1-й: Да по его морде сразу видно, откуда он!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я про вас не скажу…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Скажешь, у них  все скажешь…
Ну, а за что, в каменоломни?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: За то, что зубы выбили!.. И хлеба захотел… Там пайка  больше…
АЛЕКСЕВИЧ : А сколько сидеть оставалось?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Год…
   Кто-то присвистнул. Все  удивились.
АЛЕКСЕЕВИЧ: И ты не мог дождаться законного освобождения? Люди с десятком  не бегают. Или опять врешь?
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Врет , конечно.  У него лет пять намотано, не меньше…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не надо мне пяти лет. Мне и этот год не вытянуть. Я камни ворочаю. Погляди!  (он вывернул к присутствующим страшные свежими красными рубцами и шафранными мозолями ладони) Теперь… после побега, я из этой каменоломни живым … ( голос дрогнул) не вылезу. Ты, добрый человек ( к Алексеевичу) дал бы мне поесть немного. Твои ребята напоили меня,  но во рту ни крошки… два дня…
  Алексеевич кивнул. Принесли лепешку, сыр овечий, кумыс в кринке. Похмельный энергично ест.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Один сбежал?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (кивает, прожевывает) Взял бы ты меня к себе, начальник. Мне ничего не надо, кроме кормежки. А через год или пол - документ  бы какой выправили, а?
АЛЕКСЕЕВИЧ: Да мы снимаемся отсюда через месяц. Воду нашли… Ну а за что осудили-то тебя?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Был я колхозным председателем. Тут, недалеко, в Сталинском районе. Прошлой зимой назначили старшим в извозе на точки казахские. Ну, погибло несколько людей, по глупости своей, замерзли в степи. Мне и отвесили.  Полтора года.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Круто… Это в первый-то раз? Ведь ты руководитель был, партиец наверняка. И что, некому было заступиться?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Заступились… Те же партийцы, которых  я и рекомендовал… Есть такое общественное мнение теперь для  судов, ну вроде  присяжных, как раньше. Так они все, буквально все! Сдали меня…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну а райком, что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А райком отвесил всех собак. Я не устраивал, видите  ли, их,  за колхозников  вступался. Вот и получил. Скуратов там такой.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Скуратов, Скуратов… Что-то знакомое. Ну точно, там Барышев наш работал, искал воду на точках. Так еле  убег оттуда - заказанного оборудования нет, рабочих обещанных нет. Сейчас вот ищут его…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Тот может … пообещать…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну, а как поймают тебя? Там ведь ждут, в колхозе-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Меня на точках знают и в аулах. Я  у казахов коней возьму и на север махану. Доберусь… до России…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Поел. Ну иди, покури…
 
Когда Похмельный вышел , Алексеевич обратился к оставшимся.

АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну что  с ним делать будем? Отпустить?
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Продаст. На первой же зуботычине продаст. Тогда  уж нас приветят и дадут поесть…баланды… Ну гляньте, гляньте на него! Морда воровска… Председатель… Я бы таких председателей…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Да будет тебе. Пусть идет. В общем, я его камень себе на шею вешать не буду. Пусть уходит. А нам – молчать. И чтоб ни звуку… Давай-ка, собери-ка ему сидорок, а ты - позови.
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ2-й: (собирает в сидорок лепешки, лук, яйца вареные) И все же, Василий Алексееич, зря ты. Сдал бы и дело с концом. Он, знаешь, как тебя костыбачил. Его ж наверняка ищут, сколько людей по степи мотаются! Дозоры рыщут. Мужиков-то небось из-за него – шерстят в лагере!
        Входит Похмельный.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну, учитывая твое чистосердечное… В-общем, уходи отсюда и побыстрей. Знаешь хоть куда? Посмотри… ( показывает на карте)Наш хутор, видишь? Отсюда  до Акмолинска полторы сотни верст. Дойдешь вдоль реки Нуры до болот, в них не суйся – видишь?.. И с рекой прощайся, она на запад идет, тебе – на север. Слева от тебя останутся  урыктынские пустоши,   вправо по ходу и будет – Акмолинск. Туда тоже не прись – мигом сцапают. На пастухов-атарщиков тоже не надейся -  они предупреждены, им бакшиш обещан за беглых. Ну и к Щучинской выйдешь, через пару-тройку дней… Тебе на первое время хватит, ( подает увесистый сидорок) воду наберешь во дворе… Да не шляйся по дорогам… Выйди, покажи дорогу ( первому гидроустроителю). Да, на прощанье. Я – Курдюков и есть. И запомни – ты нас, а мы тебя – не видели. Бывай…
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  (с полными слез глазами ) Спасибо, спасибо…( выходит с первым гидроустроителем)
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Все-таки зря ты, Алексеевич, его отпустил.
КУРДЮКОВ : Не знаю. Я ему почему-то верю. Ты посмотри, какие у  него глаза, сколько  страдания в них?…

                Конец первой картины.


 КАРТИНА ВТОРАЯ.
 
Кабинет Скуратова. Он один. Нервно расхаживает по кабинету. В приемной слышен разговор. Входит Савинов

СКУРАТОВ: Александр Павлович? Вот не ждал… ( указывает на диван) Садись…
САВИНОВ: Добрый день, Дмитрий Кузьмич. Кто это такой сердитый в твоей приемной?
СКУРАТОВ : Ашихмин… ( машет рукой) В самый разгар сбежал. Хитрец…
САВИНОВ : Председатель «Крепости»? Уже сбежал?
СКУРАТОВ : (садится за свой стол) Никак не можем в Гуляевку подобрать стоящего председателя. То Данилов этот, болтун-хохотун, столичный… То горлодер Ашихмин. Не лучше того самого, что осудили…
САВИНОВ: Этот похлеще… И фамилия известная… Не ухватишь…(молчит)
СКУРАТОВ : У тебя надолго?
САВИНОВ: Да как сказать…
СКУРАТОВ: (смотрит на часы)  Скоро обед… Ну давай, выкладывай, что там   у тебя?
САВИНОВ: Незавидная моя доля, Дмитрий Кузьмич. Плохие для тебя вести…
СКУРАТОВ : А что?..
САВИНОВ : Да все по поводу тех же, сельских дел.  ( встает) По приказу краевого управления ОГПУ шестнадцать ответработников за провал в подготовке посевной кампании привлекаются  к партийной  и уголовной ответственности. Но  совместно с партколлегией и прокуратурой дело поручено контролировать ОГПУ… Вот так. Постановление (кладет на стол)
СКУРАТОВ : Да какая посевная?.. Уже  уборку  кончаем…
САВИНОВ : Ну, вероятно, по  ее результатам… А впрочем, Яковлев давал повторный запрос, точно ли указаны  фамилии и  должности, кто попадает под обвинения. Все точно. Совпадает. Пятеро из Акмолинского округа. И ты в их числе.
СКУРАТОВ : Я?.. ( окаменел на стуле; как эхом спросил). Кто еще?
САВИНОВ: Кожамбетов, Каширцев, Остапчук, Григорьев.
( поправляет кобуру, снова садится)
СКУРАТОВ: Время у меня есть?   В Алма-Ату съездить?
САВИНОВ : Времени , наверное, нет.  Мне тотчас же приказано лично тебя сопровождать , Дмитрий Кузьмич, в Акмолинск. Оттуда уже всех пятерых, в Петропавловск. Там будут разбирать.
СКУРАТОВ :  А почему - в Петропавловск?
САВИНОВ: Решили так. Подальше от местных глаз и ушей. Ты знаешь, меня как самого обухом по голове, ночь не спал. Но мне кажется, никакого суда не будет, соберут вас, погрозят для острастки, и перебросят   в другие места.
СКУРАТОВ: …Не столь отдаленные… Нет, все понятно. Дело веселенькое… А суд местный, не выездной? Деталь немаловажная: местные не станут волочить под 58-ю…
САВИНОВ : Вроде – свой…
СКУРАТОВ : Ну что ж, и на этом спасибо. ( расстегнул ворот, вытер испарину со лба) Как же так, Саша, а? Мы больше полугода с тобой работаем. Всегда рука об руку. Ты знаешь, я всегда… Что я, мало требовал? Мало заботился о нуждах, тех  же колхозников, высланных? Не укреплял аппарат? Не засылал уполномоченных? Подбирал их,  туда, сюда? Да самые главные вопросы и были  связаны с колхозами, их поддержкой!
САВИНОВ : Так, все так, Димитрий. Но ты что, не понимал, куда все катится? Не мог организовать себе перевод? Ведь этот Край давно был недоволен посевной. Паникерами звал. Мы сами ошеломлены и Яковлев – тоже. Нам ведь тоже, придется показания… давать. Дело выйдет громким. Потому и не в Акмолинске. Не нагнетать чтоб… Там ( посмотрел наверх) свои расчеты… Своя политика…
СКУРАТОВ: Подлость это, а не политика! Помнишь прошлогодние сто тысяч зерна встречного плана! Тот же Яковлев ваш мне при всех руку жал, чуть ли не повышение в Москву сулил. Теперь вот перед Москвой откупается нашими головами Край… Теперь, как минимум, три года как троцкисту, вредителю. Ну Голощекин! Ну удружил!
САВИНОВ: Ты, конечно, вправе так думать. Но теперь и вести надо соответствующе, Дмитрий Кузьмич…
СКУРАТОВ: Прости, Александр Павлович, вырвалось. Ты прав – не подобает мне. Но странно как-то? Что же вы, окружное управление, вовремя не остановили. Не подсказали чего. Ведь вместе работаем.
САТИНОВ : Так-то оно так… Наша кровная обязанность – оказывать вам всемерную помощь. Берем людей за одно лишнее слово, за один косой взгляд, чтоб вы работали. Спокойно. Но не надо нас хватать за руку. Да, наше ведомство одобрило эти сто тысяч и поддержало твое предложение. Но мы… не просчитывали конечные цифры,  зерновые ресурсы района. Это, извини, уже не наше дело, не наша епархия… Ходить с щупами по дворам и проверять складские весы – на это есть уполномоченные твои, активисты на местах. А нам докладывать результат, где уже дальше – наши действия, чекистов. Наше руководство – политическое. А ваша прямая обязанность – хозяйствовать. Улавливаешь разницу? А если бы не выдвигал свой встречный план, мы бы не одобрили тебя, но – согласились бы с тобой. Потому что ты – хозяин района и за тобой – последнее слово.
СКУОРАТИОВ : И что из этого?
САВИНОВ: А если бы не сдал, тебе бы так же пожали руку. За предусмотрительность, за сбереженные сто тысяч, часть которых наверняка бы ушли на семена, которых за глаза хватило бы… Не было бы такого голода…
СКУРАТОВ: А  теперь, за то, что я в самый трудный момент поддержал  Край,  - меня за решетку?
САВИНОВ: (после паузы) А хочешь откровенно, Дмитрий?.. Я тут в связи с твоим делом просмотрел сводки по району, бегло, конечно, но вот что увидел. Ведь ты, и Гнездилов, естественно, превратили некогда зажиточный район в голодный край. Это ж надо было умудриться! Выметать из сел  все зерно. Подчистую! Ты, конечно, опять  скажешь, что и мы тут виноваты.  Потому-то, поверь, что мне или товарищу Яковлеву,  не хотелось бы  стать семнадцатым, кого привлекают в округе. Прости за резкость, но это так. Но ведь ты в наших советах как бы не нуждался. Не счел нужным  поставить нас в известность об этой докладной о  помощи семенами. Почему не посоветовался? Яковлев, как узнал…. В-общем, очень обижен он. Кстати, что ты там настрочил?
СКУРАТОВ : А то же, что и говорил везде. Просил семян и все! Навесили мне Азиатский район, расширили клин, так черт вас драл – дайте же семян! Выждал немного,- по совету того же Яковлева,- но куда ж тянуть и накатал, уже в  мае, когда вот-вот сеяться надо. Выходит, на себя накатал… Но вы не бойтесь, на вас ссылаться не буду. Хотя вряд ли получиться, все равно  вас  будут спрашивать… Почему потворствовали…
САВИНОВ : Все равно, да…
СКУРАТОВ : Ну, и о каком раздельном руководстве может идти речь? Да мы без вашего соизволения дышать не смеем, не то, что принять  какое-то самостоятельное решение. Не будь вас, я бы нашел, чем сеяться…
САВИНОВ: Ты, Дмитрий Кузьмич, одолжений мне не делай. Я не нуждаюсь. И выговаривать меня не в чем. Спросят – отвечу. А ты – секретарь крупного зерноводческого района и работаешь, работал…- под руководством окружного комитета партии и Казкрайкома. Совместно с окрисполкомом. Так? Ну вот, а мы… Вот ты назови хоть одно наше инициативное предложение экономического порядка? Нет таковых. А за ходом вашей хозяйственной жизни, да, следили, контролировали и - ты знаешь, - докладывали в Москву, по своим каналам. Таковы наши задачи, чекистские, такова наша служба… Хэ! Это мы-то тебе мешали? Да ты крутил районом как хотел! Последний вот этот пример – обратился с важным документом прямо в Край. Зачем? Никого не поставил  даже  в известность. Даже бюро не соизволил собрать. Уж мы бы послушали тебя, посоветовались. Как человека сажать, так мигом спохватился, отгородился коллективным решением. Не забыл Похмельного? Так что, кроме себя самого, тебе винить некого. А помнишь раскулачивание? Ты тогда  еще предрика был. Мы определили примерную разнарядку на район… да по всем  районам была разнарядка. А вы здесь, в Сталинском районе, расстарались так, что мы составы не успевали подгонять.  Вагонов не хватало! Я как раз в окружкоме этим занимался -  этапированием, все помню… Вы все цифры перекрыли!  Да и  потом… Поступило   вам распоряжение – помогать скотозаготовителям. Нужное дело. Так вы опять развернули такую кампанию, что за два года  извели весь скот в районе. Строков, из «Крепости», помнишь, целое стадо пригнал! И вот так по всем позициям  усердствуете. И кому нужны только были эти сто тысяч? Да только тебе, больше некому… Ты же знаешь, что государству, что ни дай, все мало. Но ты – хозяин района. Я понимаю – рост, карьера... Но даже   хоть иногда о людях-то,  надо думать, Дмитрий Кузьмич… Надо же понимать, что  ты после себя оставляешь…Какую память…
  Бьют часы. Скуратов вздрагивает.
САТИНОВ: Оружие с собой?
СКУРАТОВ: Да.
   Встает, открывает сейф, вытаскивает завернутый в холстинку пистолет. Сатинов берет его и  забирает ключ, осматривает сейф.

САТИНОВ ( достает початую бутылку водки). А это? Для чего?
СКУРАТОВ : А это… на дорожку… Можно? ( Сатинов кивает)
Скуратов наливает стакан, выпивает, не морщась. Сатинов закрывает сейф, Скуратов стоит…
САТИНОВ : Нужно идти, гражданин Скуратов.

                Конец  второй картины



 КАРТИНА ТРЕТЬЯ.

 Землянка зэков. Пять человек в тесноте, пять топчанов вместе по  периметру. Лежит ПОХМЕЛЬНЫЙ, АНТИПИН. ВОРОТЫНЦЕВ сидит, читает газету, ЛУШНИКОВ, надев тулупчик, выходит. МОШКОВ открывает печечку. Он лицом к зрителю, видно его красное лицо, отсветом от зева печки. Он наматывает на кочергу  свою одежду, закрепляет проволокой.  Сует в печку на прожарку этот  куль.

ПОХМЕЛЬНЫЙ : А я сегодня, кажется, Шкелле подвозил.
МОШКОВ : Это который теперь заместо Литвина?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да, начальник переселенцев… Ха! Он у меня спрашивает – «продукты возишь?» Я ему – «ага, целыми тушами…» Он довольный – вот, говорит, значит есть, и умирают не от недоедания… Всему виной , говорит, - непосильные нормы, холод в бараках, болезни… Дурак!
МОШКОВ : А ты что ?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А ничего! У комендатуры ссадил. Он совещание там устраивал.
       Входит Лушников, чуть заметенный снегом. На него неприязненно смотрит Антипин. Вдруг  садится по-турецки на  топчане.
АНТИПИН: Накланялся?
      Лушников ничего не отвечает. Крестится.
АНТИПИН : По-моему, хуже нет быть Богом… Сколько народу,  а все с жалобами, просьбами. Не один не скажет – «На тебе, Боже.» Нет же – все –«Дай, дай, Боже, дай…» ( скорчил рожу) Небось, Сатану никто не просит, живет, скотина, и в ус не дует. А вам бы, молельщикам, его благодарить надо. Вам Сатана не меньше  Бога нужен.  Ведь  вы на него всю свою подлость валите. Мол, это он, проклятый, виноват. А ты, Петрович, Богу молишься, досаждаешь его, просишь чего-то. Неужто столько грехов? Ну каждый день, каждый вечер! Да тебя давно простили и ждут не дождутся в раю. Даром лоб колотишь, побереги. Фу-у, дед, ох и тяжела твоя вера!
ЛУШНИКОВ : А ты без веры живешь, тебе  легче? Одинако  терпим. Но  у меня хоть надежда есть,  а ты… По своему неверию и помрешь – одна трава на могилке и то, если будет…
АНТИПИН: Это  у меня-то трава? Да наверняка в Царство небесное попаду. А вот насчет тебя, Петрович,  у меня большие сомнения. Потому я Богу – сильный враг. Он меня уважает ( приосанился) А такие как вы, ему не нужны - жалкие тряпичные души. Максим, не спишь? Потруси из карманов, может, набьем круточку?
ВОРОТЫНЦЕВ: (отложил газету) Вот молчишь, ты, Петрович. А ведь гордыня - большой грех.
ЛУШНИКОВ: (встрепенулся) Прав ты, Виталя. Но… с этим лиходеем заговаривать или спросить. Он кого угодно до греха доведет.
АНТИПИН: Ха! Ну что, видите – он ни в чем не виноват, одни мы  с вами гнилые. А сами они – распрекрасные люди. Ну как же – верующие!
ЛУШНИКОВ ( Воротынцеву) Большой грех – это верно. Но мне думается, эдакое злословие – еще больший грех. Вот так-то мы и проболтали все. А жизнь-то – это ведь миг единый. Вот я: моргнул, и мне уже шестьдесят…
АНТИПИН: Ха-ха, вот она, твоя стезя. Помнишь, небось, души грешников висят подвешенными… Так и тебе вечно висеть с полным осознанием своей быстрой и грешной жизни... Но ведь ужаснее не придумаешь, а, Петрович?
ЛУШНИКОВ : Уж чего хорошего?
АНТИПИН: А я о чем и говорю! Но не мог бы ты, дорогой дьяк, упеченный  сюда, рассказать мне, неразумному – как же будут существовать такие же души типа тебя, праведников? В вечной радости? Завидую. Но радость только чувственная – это радость идиота из желтого дома. Полная радость возможна лишь при полной памяти и разуме. Но какой же  ты праведник, ежели здесь сидишь? Что-то похоже на смирение да терпение, и голубиную кротость…
ЛУШНИКОВ : Ну что ты все плетешь? Тебе легче от этого?
АНТИПИН : Потому что ваши крестные ходы, пустынники, калачики, страннички, старцы со слезным даром и все иже погубили Русь-матушку! Потому что церковь тысячу лет вбивала в души ваши покорность. Вы, попы, хуже всякого деспотического правительства. Ну скажи, хоть раз, без подзатыльника, организовывала Церковь всероссийскую помощь голодующему крестьянству? Ни разу! Назови мне, старина, когда вы, церковники, смело, во весь голос, во все колокола загремели бы в защиту русского рабочего? Не было! Почему вы спаршивили народ – живете в голоде, темноте, безземелье? Бунта не хотели? Да ведь после них неизбежно проводили реформы…В сущности, вы губите человеческие души, о спасении которых будто бы неустанно печетесь… Теперь докатились. Ни церквей, ни народа… Всем конец и всему венец. И вам, попам в первую очередь, что меня, признаться, очень радует…
ЛУШНИКОВ : Когда надругались над Верой, опоганили Церковь, и тогда Бог поругаем не был. Не бывает такое…Так  что и не тебе об этом рассуждать. Не поймешь ты и Божьего замысла – для чего даже и рожден. И все вы – богохульники, зачем  здесь… А я  вот один - знаю…
ВОРОТЫНЦЕВ: Браво, старина! Я за все и отвечу.  Да, мы революционеры, страшно виноваты перед народом. С нас и началось. Навели и развели -  чужебесия. С Девятого января и Ленского расстрела…
АНТИПИН: Да-а. Вас бы,  мутителей, лет двадцать назад продырявить или всех на одном суку – вот тогда бы  нам всем облегчение было, а, Максим?
Ведь так, проповедник херов?
ЛУШНИКОВ : Ну  что тебе  сказать… Твой  ум подавил сердце. Вот что. Ты  не чувствуешь, ты глумишься. Вы не допускаете существования  Бога, разве не так?
АНТИПИН : Именно так. Мы – бессердечные люди.( пауза)
ЛУШНИКОВ : Но ты, учитель вот, физик, не допускаешь ли, что  в мире существует нечто недоступное нашему разуму, которое все-таки влияет на людей. Хотя  бы та самая справедливость, высшая, которая все-таки придет.
АНТПИН  О справедливости заговорил… Ты справедливо здесь сидишь?
ЛУШНИКОВ: Опять не понял…
ВОРОТЫНЦЕВ: Да, верно. Есть что-то недоступное  разуму. Да в той же  математике хотя бы – есть условная величина. А ведь из нее что-то выводят – абсолютные цифры, формулы…
АНТИПИН : Вита-а-аля-я!...
ВОРОТЫНЦЕВ : ( махнул рукой) Для пользы дела. Ну, а дальше-то… что? (к Лушникову)
ЛУШНИКОВ: А , это я должен   у тебя спросить, раз ты конкретно увязал Бога с цифрами и наверняка о Нем думаешь…
ВОРОТЫНЦЕВ: Думаю, думаю… Тут  уже не знаешь, что и думать. Одна мысль  у меня появилась, каверзная… Что ты нас сюда упек!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ка… каким это образом? И чего ты на него посыпался?
ЛУШНИКОВ: Да он прав. Достойный и закономерный итог его революционной мысли.  Сейчас  мы имеем то, что имеем: у верховной власти в православной стране еврейский каганат во главе с грузином.
АНТИПИН: Да ему Виталь, все равно, кто теперь в России у власти. Святые апостолы тоже все евреи Его и у райских ворот  ребята в пейсах встретят!
ВОРОТЫНЦЕВ : Они прочно в России обосновались. Первый декрет Советской власти был о мире, второй – об антисемитизме, уж потом обо всем  остальном – земле, заводах и прочем.  Но евреи – избранный  народ. В Ветхом Завете так и сказано. Каждая страница в нем потому и кровава, что свидетельствует, как сохранить народ, как сплотить его в единую монолитную нацию. Не один народ не имел такого жизнеуклада, равного по железной дисциплине иудейскому…
АНТИПИН: Вот твоей бы партии такое же…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : О, там похлеще будет…
ВОРОТЫНЦЕВ: Они даже в плену, египетском, не сникли, не растворились, а  сумели бежать всем народом.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Пешком?
ВОРОТЫНЦНЕВ :  Нет, им коменданты подводы дали…
АНТИПИН: Да сказки это все! Чушь! Они же везде пролезли в Египте, на все должности. Моисей даже  был правой рукой  у фараона. Но и тот смекнул, со жрецами, что скоро «хана» придет его царству и прогнал их, - идите-ка, вы, ребята, берите золотишко…
МОШКОВ : Зачем же тогда фараон за ними  погоню послал?
АНТИПИН: Затем, Костя, что они не только свое добро забрали, но  под шумок прихватили драгоценности  жертвенных хранилищ, лишиться которых  египетские фараоны никак не могли. Потому и послал. Кстати, знаете, сколько евреев пришло по приглашению Иосифа в так называемое рабство? Аж шестьдесят шесть человек вместе с прислугой. Вот так их «угнали», так они бежали…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Зато сюда теперь эшелонами свозят…
ВОРОТЫНЦЕВ: Да, целеустремленный народ.
АНТИПИН: По-моему, даже слишком. По мне, так лучше бы они остались  в Египте.
МОШКОВ: Недаром их Моисей после  плена сорок лет по пустыне водил…
АНТИПИН : Простите, это по какому календарю? Не знаешь? А я скажу. По древнеегипетскому календарю один год равен одному нашему месяцу, по древнееврейскому – двум. Потому-то Сарры и Рахили в стопятидесятилетнем возрасте рожали от трехсотлетних мужей. Вот и считай. Сорок лет… Да из Египта до Иудеи пехом неделя ходу, посмотрите по карте, олухи! Станет еврей по пустыне полвека слоняться. Сами подумайте : как им выжить всем народом с грудными детьми, беременными женщинами и немощными стариками  в голых песках, в жаре, без еды и питья. Манна небесная им только один раз  с неба  упала. От рабства, понимаешь, избавлял…Тьфу! Дело в том, что их земли пустующие заняли племена ханакеев, амаликитян и других, уж не помню кто. Вышедших евреев, они пустить, понятное дело, не захотели, поскольку эти земли никогда евреям  не принадлежали, как сам Иерусалим. Волками обложили границы, перекрыли дороги и морили их голодом в осаде, пока какая-то одна библейская ****ища не укрыла  у себя  двух лазутчиков, которые высмотрели слабые места в обороне Иерихона… И что самое интересное, что эту брехню о сорокалетнем вождении наше поповство уже тысячу лет с умилением рассказывает. Не знают? Думаете, наш Петрович не знает? Чего молчишь, жертва культа?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Скажи ты, почему  молчат-то?
АНТИПИН: Выгодно скрывать. Поэтично звучит – так, мол, столько лет, рабство из себя изживали.
ВОРОТЫНЦЕВ : Только одного в толк не могу  взять, что они как были рабами, так и остались. Но – денег. Маркс, сам будучи евреем, об этом  писал и знал.
АНТИПИН : Во-о-о-т!.. Это то их единит и сплачивает. А не какие-то там Торы и законы, когда Христос пришел  к ним и стал говорить о Боге, душе, в глаза сказал, чьи они на самом деле и кому в действительности служат – они быстрехонько его определили на крестик  с гвоздиками.
ВОРОТЫНЦНЕВ : Да Христос сам был еврей! И сейчас они, в России, прочно обосновались.
АНТИПИН: А что им делать  у Голой стены, когда здесь богатства не меряно, не считано и народ такой, что пять раз за год стриги – он и не мэкнет!
ЛУШНИКОВ : Богохул ты, богохул… Народ наш во Христе был, но все заветы его позабыли… Христос, пройдя мученический путь, показал, для чего дается человеку жизнь. Ради нас принял венец терновый, искупил грехи наши. Но любящих его он не наказывает. Испытывает. Бедами, трудностями, горем.
АНТИПИН : Постой-ка, постой-ка! Значит, Бог наказывает любящих его? Эх, Петрович! Как все это наивно и глупо! Ваши догматы тупы донельзя и как обрыдло слушать эту вашу христианскую галиматью с ханжеским прекраснодушием в обмен на известный билет в бессмертие… Испытывает…Подозреваю, что ты   в душе своей даже рад своему сроку: претерпевать во имя Господне. Но…Но зачем он мучит меня, не верящего? Отсюда  я уже не выйду. Я больше никогда не увижу мать и отца, не обниму, не приласкаю жену, детей. Понимаешь – никогда. Оставил им в память одно свое опозоренное имя. И если Он есть, то я, не верящий в Него, должен здесь пропадать?! Так значит, он совершил чудовищное и необъяснимое зло!
ЛУШНИКОВ : Трудно мне с вами. Бога вы отрицаете, Христу не верите, над Писанием злословите. А ведь все духовные подвиги в мире начались с Христа. Все с него началось. Жизнь наша бессмертная началась. А вы, глупые, только о травке над могилой думаете…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А что он, Христос, в самом деле был?
ВОРОТЫНЦЕВ: Наука не отрицает. Жил в реальности, обыкновенный человек, помешавшийся на своей идее, на какой-то больной любви к людям.
ЛУШНИКОВ : Помешаться можно на чем угодно. Но не на любви к людям.
АНТИПИН: Не много ли на себя взял – помереть за всех людей?
ЛУШНИКОВ : (встал, гневно) Он на казнь добровольно пошел! И умер на позорном столбе. Но и он же воскрес для жизни вечной. Как воскреснете и все вы. Отныне полной смерти нет! Ведь так просто понять! И ты будешь свободен, Миша. Придет и  к тебе Бог…
АНТИПИН: Простите, это вы о чем? О верблюде, которому легче пройти через ворота  «Игольное  ушко»? Или как завтра, вон ему ( показывает на Похмельного) понесут отцы и матери своего очередного, третьего, четвертого ребенка? Да они плюнут в лицо твоему Богу! Пусть Он придет! (вскочил с топчана) Пусть покажется мне, хоть бы знак дал перед смертью что Он есть. Хорошо, не мне. Не заслужил… Но пусть хоть умирающим детям! Как умоляют Его об этом сейчас десятки тысяч людей, обреченных на смерть! ( показывает в сторону окна) Приди, помоги! Как молят сотни погибающих в лагерях, ты обещал зайти,  сейчас самое время Твое… Но ни звука , ни знака! (стоит вроде как прислушивается) Его нет!.. Е-г-о  не-е-е-ет!!.. ( с ненавистью пропел растерявшемуся старику, встал на середину землянки, тут же прыгнул на топчан  по-обезьяньи и снова спрыгнул с него  и бегает меж жильцами босой и размахивая руками, снова  вскочил на топчан) Потому  что не хватит у его сил смотреть на этот ад! (сиганул к окну, треснул о переплет) Да Он такой же преступник, что перед Ним Сатана – праведник! Ты, кадило вонючее, неужели не понял, что Он ничем не спасет, ничего не сделает! Может, появится вот так, посмотрит. И  молча – уйдет!! ( Лушников  сидит, уставившись в одну точку, вытер  пальцем слезу...)А ты, попугай ученый! Ты опять все перепутал в своей башке лысой. Мы сами его выдумали на вечную злобу и войны. Христос – миф. И не существовал никогда! У-у-у! Мерзавцы! ( поднимает руку на старика, который стал быстро одеваться. Но руку опустил и валится вниз головой на свой топчан) Ненавижу, ненавижу!!. (потом тише) Дед, прошу тебя, Не говори больше о Нем. Иначе я тебя – зарежу. А вас всех – передушу. Иди, беги в свою сторожку. Сторожи наши жизни! Гады все, гады!!! ( сдавленно мычит, рыдает. Лушников выходит)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Слушай, что ты к старому цепляешься? Что ты против него имеешь? Ученость свою вставляешь? Ты бы на суде так своем доказывал. Там небось язык со страху отняло?
МОШКОВ : И правда, что накинулся? Ты, чума рябая, поливай  за углом, а не в подушку. Не один живешь…
ВОРОТЫНЦНЕВ (Похмельному) А я смотрю, ты уши развесил. Слушаешь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну, раскудахтались опять… А ну все спать, спать! Мне-то завтра с  обеда, а вот всем вам  - с раненького утра. Гаси фонарь!
     Гонг. Темнота. Землянка утром. Свет сквозь окошко. На топчане один Похмельный. Входит Лушников. Похмельный зашевелился.

ЛУШНИКОВ : Спи, спи. Я тихонько…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Отдежурил?  Не обиделся вчера. На Антипа-то ? Он прямо  бешеный какой-то стал…
ЛУШНИКОВ : Стар я для обид, Максим. Моего времени  у меня не осталось. Только Божье… Грех тратить его на обиды. Я , милые мои,  на вас удивляюсь… В злобе живете… А ты , что интересуешься? Богом-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А это правда, что та же толпа, которая его с восторгом слушала, потребовала его казни?
ЛУШНИКОВ : Правда, правда? ( достает что-то из-за пазухи)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Вот так   и у меня случилось…
ЛУШНИКОВ:(весь светится) На вот, почитай. Четвероевангелие… У коменданта  выпросил. У него жена богомольница, он мне и дал.  На время. Тут все о Нем написано… Истинные апостольские свидетельства… Ты постарайся недолго, мне возвращать надо… Буквы мелкие, но ты еще зорок, увидишь… Где непонятно, спрашивай, в дороге читай, чтоб меньше видели и наши самое главное, вишь какие озлобленные… Не поймут. А ты, видать, с чувством. Хоть и матюжник. Ну да это пройдет. И я себе не прощу , если не направлю тебя на путь истинный. Читай, читай. Вот здесь начни. От Иоанна.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (читает вслух) «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…»

                Конец третьей картины


    КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
 
    Помещение столярной мастерской, где по ночам собираются зэки-блатари. Сидит во главе, за верстаком – ЗЕЛЕНЦОВ. Рядом – ХОЛОПОВ Около, на маленькой табуретке – НАРЯДЧИК. ВХОДИТ ПОХМЕЛЬНЫЙ, за ним – СЯВКА. Похмельный  в одной истлевшей серой рубахе, в подпоясанных веревкой штанах, связанный  сзади проволокой руками. Полумрак. Угадываются  еще зэки, в темноте в глубине, без слов.

ХОЛОПОВ: Вот и легашок прибыл! Не замерз? Пригнись перед паханом! Не хочет…
ЗЕЛЕНЦОВ : А че он раздетый? Шпынек, это ты его ободрал? По морозу вел?
СЯВКА: Так он сам такой  и выдернулся. Чего я?
НАРЯДЧИК: Смотри-ка жаркий какой?
ХОЛОПОВ: Ничего, сейчас остынет…
ЗЕЛЕНЦОВ : Здороваться  надо, когда  входишь… ( Похмельный молчит) Маркелыч, развяжи-ка ему руки. Да сесть дай (Похмельный не садится, ему развязали руки)Так точно он? Что-то волком смотрит… Не пойму…
ХОЛОПОВ: Он, точно он. Похмельный Максим.  Из карагандинского лагеря присланный. Только не знаю,  по какой  статье он второй раз…
НАРЯДЧИК : Ты что в Бога веруешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Тебе-то какое дело? Вы-ы, что вам дело до Бога?..
ХОЛОПОВ: Теперь убедились? Мало что орет, ему на нас  глядеть тошно. Говорю же – сам на смерть напрашивается…
НАРЯДЧИК : Раз просит – надо уважить.
ЗЕЛЕНЦОВ: Да он тварюга, даже креста не носит. А ну, расстегни рубаху!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не ношу. Не каркай…
ЗЕЛЕНЦОВ: Огрызается…Ну ладно, все под Богом…Знаешь, зачем привели?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Догадываюсь…
ЗЕЛЕНЦОВ : Что скажешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я сказал, отнекиваться поздно. И вымаливать прощения – не буду. ( вдруг крикнул) И быстрей, в гробину вашу мать!
ХОЛОПОВ : Вы слышали? Слышали, что вякает? Ну, давай покричи, покричи, а мы – послушаем…
НАРЯДЧИК : Э, мужичок, ты прежде  времени-то глазки не закрывай. Он «догадывается!» Да ты плохо догадываешься. Ты   у нас через пять минут на колени не только за прощением  - без штанов встанешь!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты меня, рыло, не пугай. Я свое  - отпугался. Если  уж решили – кончайте… ( снова закрыл глаза)
ЗЕЛЕНЦОВ ( кивает на Холопова) А он правду говорит, что ты раскулачник,  эшелонами вывозил крестьян?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Было дело.
ХОЛОПОВ :  Я ж говорил, легавый, самый настоящий…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Какой-то  я интересный легавый. Одни легавые не за что в тюрягу  упекли, другие – в побеге поймали, в штрафную шахту сунули, третьи - по лагерям сверх  сроков гоняют…И я – легавый. Он у тебя ничего не путает?
ХОЛОПОВ: Не угодил своим хозяевам, вот и посадили. А сам – такая же мразь!
ЗЕЛЕНЦОВ : ( обводит  все глазами) Ну что?..
СЯВКА:(встает перед Похмельным, и сложив трехперстие, и губы «уточкой») Утю-утю-утютюсеньки-и-и…( изображает бесовский блатарский танец)
ЗЕЛЕНЦОВ : Да, потоптали мужиков, полстраны -  сослали… А мужика этого – давно бы вывезти надо было, показать страну, а то засиделся он в своем сарае возле свиней и курочек . Сталин с умом высылает – подальше, до Москвы не доехать, не доскакать.
СЯВКА : Дай мне его! Его разорву, заразу!..
ЗЕЛЕНЦОВ : Сявка, утухни! А вот еще сказали, что ты могильщиком  работал. Много там нашего брата полегло?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вас, блатарской армады, там не было никого. Потом  стали пригонять помаленьку. А в основном женщины, дети, старики… мерли. За день под Карагандой до полусотни  трупов…
ЗЕЛЕНЦОВ : А хоронили-то как?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Всех в одну  яму.
ЗЕЛЕНЦОВ : Так что же – ни гробов, ни крестов?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Там каждая  щепка… на учете. Бирка и столбик.
ЗЕЛЕНЦОВ : И все?! .Да, потоптали, закон-то… Ну, а объясни теперь – почему ты  влез?  Не пидор, в карты не играешь…Вступился за этого парня, который наш закон нарушил? Своровал блатное. Ладно он, молодой идиот, а ты ведь, ты  знал, что с ним будет и с тобой… Че ты,  обязан был ему? Или как?  Ведь он своровал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И ваши воруют. Да и жалко его стало… Он же голодный ходил…
ЗЕЛЕНЦОВ: Во-первых, мы не воруем, в отличие от вас, быдла. Мы  берем. При всех. Не хочешь отдать – вцепись, дерись, нож вытащи… Но покажи что ты не трус.  Не слабак! Ишь ты, ему жалко… Суду нас тоже жалко было, - судья плакал, мне приговор читая. А отвесил – червонец! За то, что  я друга спасал… Во!
ХОЛОПОВ : Ну тот мудила, но ты-то – битый фраер, лагерщик, волк, в побег ходил. На что рассчитывал? Что оценим твое благородство? Дура-а-ак ты братец, вот  что  я тебе скажу.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я рассчитывал, что вы  все-таки пожалеете, по- человечески. Думал, разделю вину  на двоих, все не смерть парню… Ведь  молодой совсем был… Но от вас все равно спасенья нету…
ХОЛОПОВ : А ты жалел, гнида, людей, которых ссылал?
НАРЯДЧИК : Но его время кончится. Это сейчас его власть, собачья. Казах один говорил мне, с ихних краев. Шайтан правит, во! Пожирает людей…
ЗЕЛЕНЦОВ: Да , в таких делах ни одной крысе спасенья не будет. На первый раз, ладно уж, - прощается тебе. На второй – на том же суку зависнешь. Ты бы  уже висел, да видно…
НАРЯДЧИК : …Покойники вступились.
ЗЕЛЕНЦОВ:Повезло тебе, «шайтан»…  В следующий раз не простим. Понял меня? Я спрашиваю?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Понял…
ЗЕЕНЦОВ: А к нам не хочешь прислониться? Поможем тебе…И на воле … устроиться.
НАРЯДЧИК : Еще чего? Нам только богомолов и сумасшедших не хватает, Маркелыч, ты че? Он же продаст, с потрохами. На исповеди раскается!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Нет, я как-нибудь сам…
ЗЕЛЕНЦОВ : Тебе сколько сроку-то осталось? 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Точно не знаю…
ЗЕЛЕНЦОВ: Как это?
ХОЛОПОВ:  Я знаю – ему бессрочно. Там запись такая, в формуляре – «до особого распоряжения». Вот  и гадай… Может завтра выйдет, а может…
ЗЕЛЕНЦОВ : А  знаешь, что эта фразочка обозначает – «до особого». Для всех, кто проштрафился. И за побег – тоже… Ну, иди пока. Которую ночь трясунец-то спать не дает? (Похмельный поворачивается)
ХОЛОПОВ :  Погодь! Жалко, что простили тебе…Бить я тебя не стану, а вот – (плюет Похмельному в лицо) это – получи! И до самого скончания носи, сука! Сявка! Вон его! Гада!
 
                Конец четвертой картины.

 КАРТИНА ПЯТАЯ

Комната деревенской хаты. Слышен звук кудахтающей курицы. Входят Похмельный, он весь седой, в сапогах и куртчонке, и тетка Дуся, в жакетике, высоких шерстяных носках. Слышен голос т. Дуси: «Иди , дурочка!»
 
Т.ДУСЯ: Курицу омменяла на пучок иголок! Квочечку... (смотрит как Похмельный нерешительно топчется) Сымай, сымай, у меня чистенько... Да ты пачканул их, никак? И портянки… Возьми вот, скороходы…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да уж, в самую лепешку угодил.
Т.ДУСЯ: ( принимается хлопотать накрыть на стол) Не признать тебя было, не признать… Обличья -то знакомого. Садись, посумерничай ( ставит миску с борщем, белый хлеб)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну…Как вы тут?
Т.ДУСЯ: Ты знаешь, грех жаловаться, добре стало… В тридцать третьем голод-то был страшенный, в аулах все повымерли, в селах слабеньких – тоже. Архиповка – начисто… Сколько же вмерло? Як жизь перевернула все! Скольки сничтожили – страсть!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: В коленях они слабоваты и в штанах у них мало, чтобы всех перевести… Выстоим, тетка. Выстоим и выживем. Козацкому роду нет переводу… А, не так ли?
Т.ДУСЯ : Свят – свят...  Хорошо стало, хорошо…  Когда Сталин скинув того Голожопина…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кого-кого? Голощекина?
Т.ДУСЯ : Это мы так его прозвали. Песиголовец. В тридцать четвертом добрый урожай  уродился, люди  сроду не помнили такого. Власть сжалилась : по шесть кило зерна за трудодень, помимо грошей! В оконце стукнут наране и ссыплють у порога. Все амбары забили, церкву – доверху… Скотинку свою теперича люди, как и раньше,  держуть… О, люди теперича за колхоз зараз очи выдернут. Ни одного единоличника. Грех жалиться, грех. Нынче добре…Ты ешь, не смотри шо богато… Все так живем.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : (неторопливо ест) Я спросить хотел... Вы ж в другой хате жили? Поменяли?
Т.ДУСЯ : Не поменяли, а помманули! Черти… Когда тебя  взяли, мы с Марией решили ту хату продать да разбежаться – я к своим, в Урюпинку, она… - на работу. Тебя ведь искать вздумала, вот ведь. Ну ладно. А хату-то – печаль  шлепнули церковну, вроде как продали, а денег – ни шиша! Так и сгинула хатка-то. Добрая ведь была. Сейчас стоит – там… Председателева теперича…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да как же так? А парторганизация? А предсельсовета? Гриценяк?
Т.ДУСЯ : У-у... Чо вспомнил. Тогда Данилов был, он нас и обвинил -  в богомольстве. А партийцы-то, Мороз Давид да Корней Шевковец, те  еще шалопуты… Я аж  чуть умом не тронулась. Оказывается,  у них документы  уже  были сготовлены – на высылку  нам… Мы и ушли – от греха подале... Это мне потом помогли, прикупила хатенку-то… А Гриценяк, як сняли его, так,– сгинув! Заризався! Тому черту, прости Господи, жаба цыцьку не дала. Чи бритвой , чи ножиком, всяко  говорят. Он к своей сестре, шо здесь жила , на Крайну подался, после того, как с церквы  крест снял…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Хоронить-то ездил кто? У него вроде, двое парнят было? Т.ДУСЯ : Хто ? Куда? Да в ту пору люди не знали, чи до завтра доживуть, а ты про поездки. Пришло ведомленье с тамошнего сельсовету та  на том и конец. Так и сгинув. А ведь добрый казачина був…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну тут Бог ему судья. Ну, а  другие? Семен все кузнечит, Кожухарь?
Т.ДУСЯ : Про Петро не слышно. Як взяли его за тобой, так и не видно было…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кожухаря посадили?!. За что?..
Т.ДУСЯ : Не ведомо мне. Но як вернулась от своих, с Урюпинки, его  уж отвезли, с Семеном вместе, кузнецом…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И Семена посадили? Вот не знал… Ничегошеньки ведь не знал. А его-то за что?
Т.ДУСЯ : Да с полномоченным не поладил, чи шо… ( размышляет) Про Семена хоть вестка пришла., а про Петра – и ворон не каркнул, будто и не жил…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какая вестка? Он, что…
Т.ДУСЯ: Помер… От заворота кишок. Объелся. Рассказывал чоловек, бывший с ним. Голодали они  по дороге. А с дороги сразу за работу – камни складать. Там, если норму  сробишь -  фунт хлеба. ( Похмельный кивает) А он две нормы и  кричит – а теперь кормите! Стражники смеются, забавляются : «А еще сможешь?» Он им и третью – здоровый же был чертилко!  Ему и выдали вечером за  все три. Мужики остерегали : не ешь сразу все. Какое там? Куды там кого он слушал? Ему же скризь море по колено. Съел, а хлеб-то, видно, непропеченный, сырой. Его и скрутило. Ночь глухая, про врачей  стражники и слухать не хотят. Дальше – хуже. Стонет, катается по полу. Помяли ему живот, вот и вся помощь. День кричит, катается, кровью исходит, другой, а на третий кончился…Так-то вот и по глупости представилась светлая душа, успокой его в обителях своих (крестится)  И дите ведь осталось…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не пойму  что-то… Он что, женат был? ( вытирает миску хлебом по-зэковски)
Т.ДУСЯ :От вдовички из Дворянских хуторов остался, там где старшой брат его жил. У нее еще двое от мужа  было, так в голод она, поняв, что троих не выкормит, принесла хлопца до Семеновых батькив, посадила на стол – хочете, чтоб жил, выхаживайте. Но на диво крепкий хлопчинятко…Весна або осень, холод грязь, ветер, уже первым снегом присыпет, а оно все  гасае по улицам босиком в одной рубашке до пупа. И ни кашлю, ни чиху, тольки и того, что вечно сопля через губу блестит!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну, дай Бог. Газетка у тебя есть? Иль бумага какая?
Т.ДУСЯ : Нетути. Неграмотна я – зачем газета? Може, конверт, что от Марии?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не надо. (вытаскивает истлевшую газету из своего кармана, начинает сворачивать цигарку).
Т.ДУСЯ : Максим, а че ты все Бог да Бог… Уверовал что ли?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Во что хочешь уверуешь, тетка Дусь…( улыбнулся)
Т.ДУСЯ : А Мария-то – разуверилась. Живет багато, в хате  ни иконы, ни молитвы, ни имени Божьего – як в амбаре. В партию записалась, и  уж така из себя важна стала, шо дальше некуда. Председатель всего женского комитету. Жинок под ее началом в два раза  больше, чем наших колхозниц. Сама дома в расписном халате ходит. Ну чисто королевна!.. В Магнитогорске живет, при главном заводе, муж у ней, нерусский, грузин, либо татарин… Но сдается мне , шо еврей, бо ухватки и манера на то схожи и умный – больше чем три наших вместе! Сам он, правда, трошки старше ее, но с уважением человек.  Тоже из начальников.  Джемал. Но живут дружно. Квартера  у них добрая, мувальник малированный, вода сама текеть. Я у них там две последние  зимы жила. Ничего, жить можно. Да только скушно мне там. Покланялась им и сюда – тут мои люди, подруги,  моя земля, могилки родительские… А ты что помрачнел ? Хочешь – кури… Или по-другому  затосковал? Я догадываюсь – про свою не спрашиваешь? Чо?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Боюсь я, теть Дусь. Вдруг тоже  что  с ней?
Т.ДУСЯ : Да  что ей станется-то ? Но … уехала она.  То ли в Атбасар, то ли в Павлодар? Нема  ее тут… Давно нема…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Как ее выпустили-то, ведь она лишенкой была?
Т.ДУСЯ: О-о-о! Максим! Что тут с ней було… Да кому  она нужна бы?.. (пауза) Ты прости, Максим, но кажу тебе. Погану ты себе бабу  брал. Не про твою честь. Давнее дело, что ж скрывать. Когда тебя забрали, она долго  як чумная ходила. Но ничо – отошла… Старого-то, Лукьяна, Иван забрал  к себе, а она одна жила, в вашей хатке. Но… недолго береглась. Опять с Назаром стала жить, да в открытую! А у того, черта прокудного, ты помнишь, в хате хочь шаром покати, а вечно гости, вечно гульки. И она привыкла, втянулась. Оно, знаешь,  на хлеб грошей нема, а на дурмановку якую всегда найдется. Назар глядь-поглядь на нее, да и дал драпака к сестре в Омск,  якобы  работу  шукать. И сгинул – ищи-свищи!.. Осталась одна, куды денешься. А до водки, видать, привыкла, а выпить нема, залезла в долги. Весной, дай Бог памяти, позатого года, взял ее мужик с Урюпинки – брат нашего Григоря  Чумака. И был слух – хорошо жили на-первах. Дите народилось. Так шо – живи и радуйся, ан нет. Опять потихонечку за водочку с такими же  хлюстанками да забулдыгами. Мужик-то добрый, попался, а не Гришка. Ее бы бить ,а он – дурень, в уговоры.  Дитя вскорости померло, як бы от кори. А она все больше в пьяночку. Мужик бился-бился, с нее – хоть бы хны! Батька его полюбовался на тако житье и развели, забрал его из дому. А в прошлу осень, ну, с год тому назад, она  уехала – мужики-то и забрали ее с собой. Словом, пропала девка. А така гарна была, лицо белявенькое, сама чистенька, а то – подурнела, очи запухли,  щеки черны, ввалились… Вот таки дела  твои с Леськой. Да ты не жалкуй, не стоит она тебя…(Максим выбегает) Максим, куда ты? ( смотрит в  распахнутую дверь) Ну кури, кури…( зажигает лампу)

   Гонг. Темнота. Снова та же комната хатки утром. Похмельный стоит у окна полуодетый. Входит тетка Дуся

Т.ДУСЯ: О, встал? Спал, будто маку наелся. А я  с утра всех подружек оббегала. Нашла, во! ( кладет бритву на стол).
ПОХМЕЛЬЫЙ: Вот спасибо, теть Дусь. А то я, правда, как каторжник. (готовит себе бритье)
Т.ДУСЯ ( готовит щепу для самовара) Поел хочь ?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Молока попил…
Т.ДУСЯ: А я уж и дров сложила, чо ты вчерась нарубил. Прямо размахнулся! Подружки спрашивали, кого это я наняла? Рубаха твоя просохла…( помолчав) А ты шо, так и будешь диковать? Невжель не хочешь побачить никого? Сходи до Гарькавого або до учителя – дуже переживал за тебя...
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А Никитин все учительствует?
Т.ДУСЯ : А куды ему  деться? Теперича ишо двоих прислали, учительши…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не хочу я… Да и уйду… Сегодня ночью… Ты приготовь мне баульчик, с хлебом, я денег оставлю.
Т.ДУСЯ : Никаких денег я  у тебя не возьму. Зря ты ховаешься. Всю жизнь за углами не просидишь. А чо тебе стыдиться-то? Ведь подчистую вышел.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А что семья Петра? Где сейчас.?
Т.ДУСЯ: Танюшку-то Бог прибрал. Волк утащил. ( Похмельный перестал бриться, уставился на хозяйку). Ганна  совсем  посля того… ослепла. Выплакала очи и дурненька стала. Доживает свой век в Барышевке. Сашко с Варькой власти пристроили -  в детдоме они, в Щучинской. О! Ты, я бачу  ты все по своей лахундре жалкуешь, а ведь у тебя готова невеста есть! С Ганной-то знаешь кто живет, за ней смотрит? Зинка-чеченка! Самая младшая из Иргашевых, шо квартировали у Кожухарей. В тридцать третьем они почти все вымерли. Осталось трое – Райка, Зинка и немой хлопчик. Райку свои замуж взяли, немого конь убил, а Зинка зараз в Барышевке - приглядает.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не помню   я тех чеченов. Знаю, что много было…
Т.ДУСЯ :А старый-то чечен – неужто не помнишь? Кожухари его Муллой звали. Так он, когда умирал-то, перед смертью строго наказал внучке, щоб та  жила  с Ганной, пока Петро не вернется. А Зинка-то будто бы  выпросила  у него право до  той поры замуж не выходить, хто бы  к ней не посватался. Мулла ей разрешение дал на такой зарок. О, там у них строго … Он дюже важный был, тот Мулла, будто бы  княжеской крови, чуть ли не родич тому Шамилю ихнему, что главный атаман  у них был…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Невеста какая-то? Я-то при чем?
Т.ДУСЯ: Як так при чем? Ты когда-то похвалил ее за красу, пообещал, когда вырастет, замуж взять. Она же, дурочка, поверила, еще тогда всем рассказала, хвалилась. Село смеялось: Ну, Зинка, Максим вернется – добра пара из вас выйдет. Она тебя и ждет, до сих пор. Про наших хлопцев даже слухать не хочет, а чеченские до ней не подступаются, не можут, зарок дан. Ну что? Понял теперь?..
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да, неожиданно как-то...
                В сенях шум. Входит Иващенко
ИВАЩЕНКО: Точно он! Думал, брешут дети про якого-то мужика, что бабка Дуська наняла.  Ну, здравствуй, Максим Иванович!
Т.ДУСЯ : Пойду рубаху сыму…
ИВАЩЕНКО : Экак тебя выкрасило …( рассматривает Максима) Прямо с бабкой Дуськой одних годов… Ну рассказывай, где тебя черти носили?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да что рассказывать? Освободился…
ИВАЩЕНКО : Так ведь столько лет? Шесть… Да больше. Шесть с половиной. А помнится, тебя на полтора осудили? Где ж так мотало-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Долго вспоминать… Потом как-нибудь… А освободился… Помнишь, Ивана Денисовича-то?
ИВАЩЕНКО: Помню. Как не помнить?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Он  и помог. Вот бумага… ( лезет в карман  брюк)
ИВАЩЕНКО: Да шо мы тебя не знаем, что ли? Но когда на учет?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я же не с армии…
ИВАЩЕНКО: Из лагеря хуже, чем из армии. Як лицо, бывшее при должности коменданта и зараз  в активистах, я не можу, шоб в селе без дисциплины. Пришел и живешь тайком! Непорядок! Зараз же иди в сельсовет або покажись правленью…  Там председателем сельсовета Шаповалов Артем. И завтра на работу – у нас мужиков не хватает.  До моей бригады просись!
     Разворачивается, чтоб уйти. Входит тетка Дуся с рубахой. Иващенко вдруг останавливается.
ИВАЩЕНКО : Слухай, а чого тебе рабочий день терять? Съезди-ка ты в Басырь, там казенное добро, еще с весны, два плуга отдали, надо забрать.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кто? Я?..
ИВАЩЕНКО: А шо? Гуляючи трудодень заробишь… Тольки оденься. Дорога не близка, десять верст туда - десять обратно. Дуська, есть у тебя ватник? Да хфуражка?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Фуражка, что на тебе?
ИВАЩЕНКО: Це мое рабочее. А побачив бы ты меня в новом пинжаку, в новых чоботах… О-о…
ТДУСЯ :  Такое пойдет? ( показывает картуз и ватник)
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  Вполне… А че сам не съездишь? Мне ж оформляться (обувается )
ИВАЩЕНКО: Чо мы тебя, не знаем? Потом оформишься… А меня зараз и так тягают як петлюровску гармошку: туда-сюда, туда-сюда.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Интересный ты дядя…
ИВАЩЕНКО: Давай, сбирайся, я кажу, шоб обождали. С тобой еще поедут Сичкарь да старый Овчаренко… На конюшне…(уходит)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотри-ка, впору! (надевает ватник и картуз).Давай-ка еще хлебца  заверни…
Т.ДУСЯ ( выходит из закутка печи со свертком) Слухай, а ведь там в стороне и Барышевка. Тебя же там ждут, Максим? Заедь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А?..
Т.ДУСЯ: Погрузишь и попросишь довезти. Авось не откажут-то…
                Похмельный идет к двери.
Т.ДУСЯ : Погодь! ( кинулась за образок в углу, вытащила из-за  него крестик нательный) Ты в Бога веруешь, а без креста… Негоже это. На, носи! (надевает на Похмельного, склонившего голову, потом он идет к выходу, скрывается, дверь не закрыл) Слышь, обещал ведь, насчет Зинки-то!.. Исполняй обещанное…
               Слышен голос Похмельного : «Исполню-ю-ю-у-у!..»



                ЗАНАВЕС.

              КОНЕЦ ВТОРОГО СПЕКТАКЛЯ.

ЧАСТЬ вторая :  ПРОЗРЕНИЕ
Действующие лица :

Похмельный, Иващенко, Гаркуша Семен, Куделя Алексей, тетка Дуся, Гриценяк, Леся Гонтарь, – из первой части.
8. КОЖУХАРЬ Петро, 50 лет, бригадир
9. ЛИЗКА, подруга Леси.
10.ЧЕКИСТ, 40 лет
11.СТРАННИЦА, 70 лет
12-19. ГОРБАТЕНКО, БАТЫГИН, БЕРНИКОВ, ИЛЬЯШЕНКО КРАСАВКИН, ПОЛЯКОВ,  ТАРСКИЙ, ЧЕРНИГОВСКИЙ – члены районного бюро ВКП(б)
20. СКУРАТОВ Дмитрий Кузьмич, 46 лет, секретарь райкома
21.САВИНОВ Александр Павлович, 45 лет, окружной уполномоченный ОГПУ Сталинского района
22. ПАШИСТЫЙ Илько. 52 года – конюх колхоза
23. ВАСЕЦКИЙ Емельян, 54 года, мельник колхоза
24. ГОРБАНЬ Григорий Яковлевич, 43 года, уполномоченный райкома
25. МОРОЗ ДАВИД, секретарь партячейки села Гуляевка
26. ШЕВКОВЕЦ Корней, активист, член партячейки села Гуляевка
27. КУРДЮКОВ , начальник партии гидроустроителей
28-29. ГИДРОУСТРОИТЕЛИ, первый и второй
30-33. АНТИПИН, ВОРОТЫНЦЕВ, ЛУШНИКОВ, МОШКОВ – сокамерники Похмельного.
34-37.ЗЕЛЕНЦОВ, НАРЯДЧИК, СЯВКА, ХОЛОПОВ – зэки-уголовники
     Действие  1930 -1932 годы. Казахстан, Сибирь.
Последняя картина второго действия – осень 1937 года.







СПЕКТАКЛЬ ВТОРОЙ : ПРОЗРЕНИЕ
 
 ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

 Комната хатенки новой семьи Похмельных. За столом сидят ЧЕКИСТ и ПОХМЕЛЬНЫЙ. ЛЕСЯ в сторонке, у кровати, вяжет носок, но внимательно прислушивается к пьяному разговору. На столе – бутылка «рыковки», капуста, огурцы,  картофелины вареные в миске.

ЧЕКИСТ: ( икает, продолжая разговор) Еще в октябре… Еще до нового начальника. Полухин извернулся, но поймал. Прямо на заимке и взяли.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А где зарыли-то?
ЧЕКИСТ: Так ведь трупа не нашли. Но сгинул. Точно. Мужики говорили, в том болоте не спасешься… Два дня искали. Затянуло его, в ил. Раненный был…
             Чокаются, пьют. Похмельный смущенно смотрит в пол.
ЧЕКИСТ : А ваших не потянем, не бойсь… И тебя там не светят ( набивает капустой рот) Да и эти, кого седни взяли, не нужны… Ежели  всех брать и тягать – никого в районе не останется. Фильтровать такое количество людей – и года на них не хватит. Я , пожалуй наелся…( смотрит на опустошенную бутылку. Похмельный вытаскивает из-под стола еще одну.Чекист поднимает руку над бутылкой, но взмахнув рукой, забирает бутылку в руку и сует  в карман, встает. Похмельный его провожает, накидывает  у порога шинель) Но если  вскроется  что, кроме совещаний… Ха! Ну, нет, нет… тех  уже достаточно…
     Леся встает, прибирает на столе. Похмельный возвращается.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Погодь! Погодь… Я за Клима не выпил! (достает еще одну бутылку)
ЛЕСЯ: Да куда уж тебе! Не встанешь ведь завтра!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Клим человек был! Мы ж друзьяки были! Я не слуша-а-ал его!.. Человек был! Настоящий! Настоящего мужика сгу-у-би-ли! Сволочи!..
    Сильно пьяный, Похмельный раздевается до трусов, валится на кровать.  ПОХМЕЛЬНЫЙ: Леська!.. Леська!  Ко мне! Ты мне жена или кто?.. Раздевайся!
ЛЕСЯ: Будет тебе! Надоел! Спи! ( укрывает его, поворачивает к стене). Садится сама за стол, закрывает голову руками. Раздается храп Похмельного. Стучат в дверь. Вбегает Лизка Ситникова.
ЛИЗКА: Леся!
ЛЕСЯ:  (подносит палец к губам) Муж спит…
ЛИЗКА: Та дрыхнет без задних ног! Слышь, ангелятко-то мой, малый, занемог. Выйдешь завтра  с утра?
ЛЕСЯ: Выйду…( принимается мыть посуду)
ЛИЗКА(садится рядом) Метель начинает… Уже воет… Чо деется,  чо деется в селе? Слышала, тех двух доярок-то, - забрали! Ну что стельну корову били, шоб скинула! А бабы-то свои, детные, и гляди  до какого греха голод-то доводит…Боже ж ты мой… Одна картоха на столе… и та  морожена. А про воров слышала? Ну тех, что поймали с точки сбежавших?Кишки разорвало! Они-то не знают, пшеницы наелись…( снова слышен звук храпа) Ну как ты с ним? Все также? Пьет?
ЛЕСЯ: Почти каждый день на бровях… приходит… Черный  уж стал… Или разговоры  здесь до ночи – будто штаб какой. Надоело.  Пьяный совсем бешеный становится… А трезвый – так еще  хуже. Со мной не говорит, уткнется в свою цигарку, сидит у грубки,  хоть клещами слово вытаскивай. Брат злой, отец стареет на глазах, словно ворон хохлится… Устала я, Лиза. Не знаю,  как и быть… Может, его к Гуцулке сводить?
ЛИЗКА: К гадалке? Не знаю…
ЛЕСЯ: Прямо за год выездило его… Эти допросы, расспросы. Вон (показывает на ящик под столом) Ящик «рыковки» споили.
ЛИЗКА: Ну а Назар как? Так и не дает проходу?
ЛЕСЯ: Этот вообще… Прямо под юбку лезет…Зараза…
ЛИЗКА: Он и меня застращал… Ведьмак. Будто видел, как мой батько вязанку сена нес, своровал… Вот Ирод! А я вот что тебе кажу (оглянулась на спящего Максима) Раз он настырный  такой, так ты дай. Отвяжется!
ЛЕСЯ : Да ты что? С ума что-ли, сошла? Дознается -  убьет обоих!
ЛИЗКА: Да как дознается-то? Он же в извоз идет. Это две недели, не меньше. Как только установится и пойдут…
ЛЕСЯ:( рассуждает )Раз, потом еще раз… Нет, он не отвяжется потом…
ЛИЗКА: Да ты послухай. Если мужу  будешь жалиться, шо пристает, он и заподозрит. Бить начнет. Он  же  уже бил тебя? Бил?
     Леся горестно кивает.
ЛИЗКА: ( продолжает)Ну вот, а ты опосля того, как дашь и спроси его  – ребенка нянчить будешь. Свово! Так ты его с хвонарем не найдешь! Сховается! Это что он возля нас робит? Тебя домогается… А там – ищи-свищи… Я так со своим и делала бы и на другой день забыла.  Мой кобелюга чем только не  божился, на Евангелии преклонялся, а ребенок появился, сгинув не моргнув. О, ты дурна… С тебя ж не убудет, если что… И ты ему про дитя, про дитя. Он и отстанет…
ЛЕСЯ: Уж и не знаю…Боже. Может, вправду? И развяжусь – минутное же  дело…
ЛИЗКА: (толкает подругу в бок) Оно конечно, муж-то председатель. Но Назар – красивше.
ЛЕСЯ: Нет, нет, нет, нет. Что ты прямо наседаешь? Да ни в коем случае! Он же если спросит, я не смогу  соврать. Сразу учует…
ЛИЗКА: Ну, если нема духа – жалься ему. Оно и правда, ну помогал, спасибо, так что ж теперь – заголяйся перед ним? Максим узнаючи, точно его прикалечит. Твово-то, каженного, тоже бачили, знаем…Думай, твое дело… Ну я побигла, а то дитятко на суседке. Так выйдешь завтра? Ой, заметает…
ЛЕСЯ: Вот что. Давай-ка и я к тебе пойду. Пустишь? Не выберусь ведь утром?
ЛИЗКА: А вдвоем веселей! Одевайсь!
    Леся накидывает цигейку, Лизка – кацавейку, выходят…
 Звук метели громче. Гаснет свет, вновь появляется, Похмельный лежит так же , на кровати. Леси нет Слышны глухие  удары  о дверь, она с трудом отрывается, на пороге – заснеженный Кожухарь, за ним – Иващенко, Шевковец. Все трое складывают деревянные лопаты в угол у двери, отряхиваются.
ИВАЩЕНКО : Ха, он еще дрыхнет!
КОЖУХАРЬ:(будит) Продирайся! Еле к тебе пробились!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (просыпается, оглядывается) Опять замело?
ИВАЩЕНКО: Да  уж нынче  ноябрь шо февраль, весь снег выпал…
     Похмельный пьет из чайника. Кожухарь пытается разжечь грубку.
ИВАЩЕНКО: Как при исполнении, докладаем. Бригаду возниц набрали полностью,  усе свои. Выселенец же одежи не имеет.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : И все сразу согласились?
ИВАЩЕНКО: Ты бачишь, вже все ж портунисты форменные… Паразиты на трудовом теле. Только те, кто в раскулачку брал вещами, те и согласились. Микола Передерий, Мороз, Баюра, да вот, Шевковец.
ШЕВКОВЕЦ: А шо? Нам беззаботным только и токовать. Без большевистску приказу  никуда. Чи зараз в партий приймают. Так шож…
КОЖУХАРЬ: ( садится за стол) Господи, да кто ж в таку пору в извозы ходит? Март-апрель -  самое время.
ИВАЩЕНКО : До апреля они не доживут. В общем, Максим Иванович, тебя назначают старшим в извозе. Кляшторный казав,  як с погодой наладится, так и выходить…Вот ( вытаскивает, раскладывает на столе карту) Он пометил – на юг, потом у Новочеркасского повернуть, переправиться через Ишим и двигать дальше между этими озерами – Чургункуль и Джаркуль…Здесь осевшие эти аулы, бывшие кочевые. Да, да, синие значки. Сено доставить, сдать председателям аулсоветов, взять  с них расписки и обратно… Все.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А сколько до них пути?
ИВАЩЕНКО : Верст сто будет…
КОЖУХАРЬ : Нам надо где-то останавливаться ночевками. В той стороне наших сел нема, одни полуоседлые аулы, где тоже бедствуют с кормами. Посля них нечего будет везти. По клочкам воза растягають…
ШЕВКОВЕЦ: Выставить охрану!
КОЖУХАРЬ: Из ширинки своей  выставь! Они табун напустят и кони враз раздергают подводы. Голодные, бей не бей, а пока не  нажрется – не отгонишь. Аулы ближние надо объезжать…
ШЕВКОВЕЦ: А ночевать? В степу? Где их зараз нащупаешь, те дороги? До сего дня не только обходные, но и табельные намело…
ИВАЩЕНКО: Аулы нам не миновать. Будем беречь сено - там, как Бог даст…
КОЖУХАРЬ: Думай не думай, а нам надо где-то оставлять сено для своих коней на обратной дороге. Где?
ИВАЩЕНКО : В степу приховайте! Присыпьте снегом, метку оставьте!
КОЖУХАРЬ : А как голый лед? Джут! На свою погибель идем, дорогой товарищ…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вы словно в первый раз. Возили же сено в Боровое, за две-е-ести верст. Когда желдороги не было. Все. На днях выезжаем.

                Конец первой картины


КАРТИНА ВТОРАЯ.

   Та же горенка что и  в первой картине, но видно, что оставленная женской рукой. Занавесок теперь нет. Темно. Горит коптящая лампа. Входит Похмельный с охапкой дров. У него завязана  бинтом левая кисть до половины. Дверь не закрыта и он в проеме увидел  чернеющую среди лунного света косматую фигуру.

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты …кто?
СТРАННИЦА: (тонким, но доброжелательным чистым голоском, поклонилась) Странница я… Дозволь заночевать   у тебя, мил человек.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну заходи…
   Странница крестится, Похмельный стряхивает с нее снег.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Храбрая ты, однако, бабуля. Почему ко мне? Направил кто?
СТРАННИЦА : Послали…Мне только бы передохнуть, утром уйду.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну не выгонять же тебя. Раздевайся. Садись к печке, грейся, сейчас вечерять будем.
    Нищенка размотала свои платки, протянула к печке заиндевевшие пальцы. Похмельный вытащил из чугунка вареную картошку, поставил миску с капустой, старухе – отдельную. Посмотрел чайничек, где закипала еще вода. Садится, чистит картошку.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну , признавайся, с какой точки сбежала? Будешь врать – немедля сведу к коменданту под арест.
СТРАННИЦА : Я комендантов не боюсь. Я не высланная.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, да. Посланная… Кто ж тебя до меня послал? Соседи?
СТРАННИЦА: К твоим соседям не достучаться. Странница, а пришла не с ближнего света…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Значит, издаля бредешь…(размышляет) Вот чего бродишь? Угла своего нету? Или детям жить мешаешь? А ну говори – активисты из села поперли? Кулачка бывшая? Оттого-то и бродишь?
СТРАННИЦА : Почти угадал… А где же твоя семья? Дети?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Детей нет, а  хозяйка… Хозяйку мы… к отцу ушла. Один живу.
СТРАННИЦА : А кто свечечку зажег?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Свечечку? Да это…так… От нее свет идет, да и уютнее как-то…
СТРАННИЦА: «Очи Ее на нищих призирают и руки Ее к сиротам и вдовицам простерты…» (крестится на образок) Ни детей, ни хозяйки. Пусто живешь. Бедно… Твои люди так же?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кто как. По свету бродишь, должна знать. На точки забредала? Нас то же самое ждет…
СТРАННИЦА : Ты-то  своим по мере духа помогаешь. Сиротам хлебца даешь, в ясли принял. А в других-то селах горя много, смертей лютых: нет помощи бедным.
   Похмельный удивленно смотрит на нее, ни слова  не отвечает,  встает, берет чайник с плиты, разливает по кружкам, подсыпает заварной травки

СТРАННИЦА ( продолжает) Все уклоняются от предназначения своего, все поделались недобрыми. Неужто не образумятся, не вспомнят Господа?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Э, тетка, о чем ты?.. Это зеленый и сушеные  ягоды, для духа ( садится) Какой там Господь? Этих сволочей … одно гепеу вразумит. Я сколько раз просил в райкомендатуре : люди мучаются, нельзя ли хоть чем-нибудь  помочь, мяска хоть. И слушать не хотят: им, вишь, помочь нечем, скот, мол, надо беречь, а  я проявляю личную беспринципную жалость. А  скот-то, нечем кормить, и отдали вот на заготовки… Да, верно тебе нашептали : выдал недавно втихаря немного муки деткам. Рискнул. А если донесет кто? Возьмут меня еще и за это за хирлу по всей строгости!
СТРАННИЦА :  Возьмут. Непременно возьмут! «Глаза их слепы, уши и сердца от плача закрыты…» Не каждому…
ПОХМЕЛЬНЫЙ ( перебивает) Все они видят! Это ты, старая, бродишь, и не хрена не видишь! Видят и знают все до самых верхов! Им плевать, что люди гибнут! Планы, проценты гонят! Катерпиллеры из-за границы… Мать бы их тремя святителями, мерзавцев! Да разве  эти муки стоят тракторов? Извиняй, тетка, что  у твоих годов матюкаюсь,- но твоему Господу не вразумлять их надо, а поменять местами, как однажды предложил один веселый человек – из аулов и точек да в кабинеты, а из кабинетов – туда, в сырые норы и дырявые  юрты. Вот тогда-то… А. черт их вразумит! Озверели до края… Пей, остынет.
СТРАННИЦА: Спаси, Христос…Тебе, сынок, за твое раскаяние глаза открыли – так когда-то открыл их Господь гонителю Савлу… А глаза нонешних хоть и открыты да души их слепы и не имеют духа : лишил Господь за злодеяния…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какая-то ты … не  такая. Сколько тебе лет?
СТРАННИЦА : И-и-и… Много. Ты не бойся, это  я заговариваюсь чуток, по старости-то…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( встал, чтобы подбросить в печку чурочек) С годами оно бывает. Только заговариваешься ты не по-бабьи. Кто это Савел? Это он  тебя сюда привел?
СТРАННИЦА: С Саратовщины  я…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Откуда-откуда?.. С Саратовщины?..
СТРАННИЦА : Тревожно там… голода ждут… Как в двадцать первом. И ходит там слух, что в Казахии хлебушка вдоволь. Тут баи и кулаки, что приехавшие, его хоронят… Надо бы ожидать вам в большом числе христарадников с нашей-то сторонушки горемычной… Да вот пустят ли? Уже сторожат… Я-то сначала на Уральск подалась, к казачкам тамошним. Но  и там бедно. Посмотрела, как народ томится и спустилась южнее, в  актюбинские края, там еще хуже – голод начинается… Тогда поднялась севернее, в кустанайские степи, а там голод уже вовсю свирепствует, до людоедства доходит, и тогда ушла в кокчетавские просторы – тут немного полегше, леса спасают, - промысел какой, рыба   в озерах… Но все равно – нагоревалась и там, и вот, в январе, прибрела сюда. Что я тут набедовалась, нагляделась… И аулы, и улусы, и поселенья немчурские – везде была и кругом лишения. Точки только обходила - там стреляют без окрика…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А тамошние власти, что они? Они что-нибудь предпринимают?
СТРАННИЦА: Да  вот так же как и ты: бедуют да  в кулак шепчутся.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну а восстания? Не слыхала – бунтуют мужики?
СТРАННИЦА : Бывает… Но на них нашлют солдат и побьют. Тех, кто уцелеет, отводят на судилища и в тюрьмы… Не хотели люди слушать слово Господне,  и пришло  время Его гнева…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, никто не хочет слушать. Я все начальство ругаю. А что ругать? Мы сами осатанели, сами травим друг друга. На брата родного положиться нельзя – продаст. Я вот сейчас засну, а ты возьмешь и зарежешь меня. Нож  у меня острый…
СТРАННИЦА : За что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  А ни за что. Со скуки.
СТРАННИЦА : Такого не бывает…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Еще как бывает! ( поставил резко кружку). Я на днях жену  выгнал. На пятом месяце замужней жизни загуляла. Ты когда-нибудь слышала об этом? Бабы  всю жизнь с одним дураком мучаются, но  и мечтать не смеют, а эта стервуха, скурвилась… А я ведь ее, суку, можно сказать, из гроба вытащил. А она взяла и саданула.  Ножом в спину!  А ты говоришь! Бывает! Еще как бывает!
СТРАННИЦА : Она ответит за грех свой… Да нет ли твоей вины, перед ней?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотри-ка, чо спросила… Но пусть мстила мне как партийцу, врагу. Но не так , не позором, чтоб все знали? А она меня – раздавила! Растерла! Как мужика уничтожила… Небось хихикают  в селе - только разохотил девку и скис. Помогайте, люди добрые! Ну чем она  ответит за  свой грех?
СТРАННИЦА: Тебе-то? Нет, сынок, она тебе ничем не ответит. Не позволено человеку спрашивать другого грех его. Судящий другого совершает тот же грех, ибо в этом мире безгрешны только детки.Один Господь судит. Он же – долготерпелив. Чем тяжелее грех, тем больше срок его искупления, чтобы грешник имел время осмысления и покаяния…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да что вы суете этого Господа в свои мерзкие дела? Вот ведь народ! Подлость совершит и тут же покается именем Бога. А ему до вас, мерзопакостников, уже глядеть тошно! Братолюбцы, милосердцы, молитвенники… Лжецы! Без стыда и совести! Партийцы творят, да не  в пример вам, за Бога не прячутся!
СТРАННИЦА : Не прячетесь? Истинно говоришь? А разве в делах и помыслах твоих нет своей глубокой веры? Нет твоего греха по этой вере?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Тебя, бабуля, не  к тому послали. Тебе бы к нашему учителю. Он твое Божье  умиление будет до утра слушать. Большой любитель. Твой  устарелый Бог – это не моя вера. Моя вера – народ. Дети, бабы, мужики, старики – такие как ты, нищеброды. Кто их сейчас накормит? Власть? Ха-ха! Ей не до вас. Бог? Видал  я недавно, какое Он утешение да пропитание дает людям. Вместе с детьми вповалку мерзлыми лежат! Такая-то вот справедливость  у твоего милосердного Бога…Ты глупа, я не могу с тобой спорить, старуха!
СТРАННИЦА : В том-то и беда, что веры  у нас разные и каждый молится своему Богу, тогда как Бог един для всех и нет других , кроме Него.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не травила бы ты мне душу, бабуля. Давай-ка спать. Я твоим старым костям постелю на лежанке. Если сразу  усну, не забудь трубу закрыть, иначе к утру  тут хоть собак  гоняй. Заслонку видишь? Обувку свою просуши. Одежду на веревку повесь…( Отдал одеяло, рядно и подушку, сам лег у противоположной стены на кровать, головой кверху) Устал я… От всего устал. Так устал, что прямо порой жить не хочется. У меня, если правду  сказать, давно нет ни веры, ни верных мыслей. Вроде бы командую, распоряжаюсь, чего-то  советую, а задумаюсь  - для чего, зачем  кому  от этого польза. Все выгорело внутри. Одна ходячая видимость. А недавно люди погибли. Вроде бы  и не виноват, но доля  вины какая-то есть. Ну и на следствия затаскали меня. Завтра вот по повестке в райком ехать – опять душу  будут рвать. А вышло, что семеро сбежали и под буран попали. Так могло же случиться,  что и весь обоз в двадцать душ выколупывали бы из-под снега весной. Сам едва жив остался, поморозился. В больнице почти месяц провалялся, и все равно – смазываю еще на ночь, сурчинным жиром. Об одном мечтаю – уехать. Все из за этой , приблудной. Как бы попристойней с ней развязаться – ума не приложу. Денег оставить, да и тех нет. Вроде и жалко ее. А ведь убить хотел… Хорошо, что следователь наган отобрал…
СТРАННИЦА: Уедешь, уедешь. Уедешь быстрее, чем думаешь. И не по своей воле…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А ведь мне, дураку, жизнь еще   с осени знаки подавала : беги, бе-е-ги-и отсюдова! Добром не кончишь…Собрался было, но  в последний момент передумал. Что тогда остановило – ума не приложу. Наваждение какое-то, будто кто-то за меня решает…
СТРАННИЦА : Решает, решает…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лампа сама потухнет. Поговорим… А вот что это бабуля, твой Бог как-то странно судит : виновные живут и   в ус не дуют, безвинные мрут? Времени нет или по старости не в силах разобраться? По мне, коли взялся судить, суди справедливо. Не можешь – сдай полномочия  людям. Они рассудят.
СТРАННИЦА: О себе говоришь иль об ком? Довольно Богу твоего суда. А виновные ответят, придет время…. Страшна их участь : предстанут перед Ним с неотпущенными грехами…Тебе повезло – твое время при жизни пришло.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да, но режут-то теперь меня, а не Бога твоего… Мое же полное право – отомстить… тем,  кто отнимает  у меня законное…
СТРАННИЦА : Господь по великому добросердию оставил человеку одну, но самую великую милость – право прощения. Оно неизмеримо выше права наказания. Осуди, человек, зло, но прости грешника. Сын Его с креста попросил Отца простить мучителей. Это единственный путь человека к истине и свету. Думай о душе своей. Сядь вечером и вспоминай, кого обидел, за что, думай, как поправить, испросить прощения. Бог от тебя отвернулся, ангел-хранитель отлетел по грехам твоим. Проси ходатаицу всем грешным Царицу Небесную. Теперь тебе  Она  только поможет…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И действительно? Поможет?
СТРАННИЦА: Это она как решит. А молить Ее тебе самое время, пока на тебя смотрит… «Светлость лица Твоего  до облистает душу мою и воззрение Твое на меня милостивое да освятит совесть мою и принесу Тобою молитвы и моления Вышнему…»
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну заладила, сорока… Совесть… Мне моя совесть…Это кого же  я должен прощать? Прокурора? Скуратова? Что дело мне шьет? Жаль мне твоей  Царицы, я бы показал ей, кому каяться, а кого прощать… Эх, старая,  я думал, ты мне  что толковое скажешь, а ты хреновины церковные несешь, изводишь меня…Давай спать. Хватит!
СТРАННИЦА :Воистину, сколько Богородица Премилосердная Мати, ты из самой  бездны падения грешников вынесла к свету!
Последние слова отзываются эхом и гулко замирают… Ударил гонг и в слабом зеленеющем свете наступившего утра различимо проступают стол, два стула, темная дверь, небольшая печь, шкапчик, лежанка, на которой  лежала старуха. Самой ее нет. Похмельный встает и шарит по лежанке. Старухи – нет…
                Конец второй картины.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ
 
Бывший гнездиловский кабинет, теперь скуратовский. Более помпезен, украшенный. За столом перед скуратовским местом – девять человек. Красавкин, Горбатенко, Тарский, Черниговский, Ильяшенко, Батыгин, Савинов, Берников, Поляков. Похмельный на стуле у двери. Кисть руки  у него в повязке

СКУРАТОВ : Ну что, все? Берников, начинай.
БЕРНИКОВ: Так, Максим Иванович, дай-ка я запишу билетик твой. Полагается…. (переписывает данные партбилета Похмельного  в протокол)Товарищи, бюро в составе,  - по кругу  значит, - замсекретаря Красавкина, райпрокурора Горбатенко, завкультпромом Тарского, директора совхоза Черниговского, заврайзо Ильяшенко,  начальника милиции Савинова , зайрайоно Полякова и  военкома Батыгина собрано  с повесткой: персональное дело члена ВКП(б) Похмельного Максима Ивановича. Второй вопрос - о подготовке к весеннему севу. По первому вопросу слово имеет товарищ Красавкин.
КРАСАВКИН: Товарищи,  дело Похмельного разбирается  по поводу нарушения им партийной и государственной дисциплины и в связи с происшествием в извозе для казахских полукочевых аулов -  гибели семи ездовых.
ПОЛЯКОВ: Почему возникла необходимость партийного разбирательства?
КРАСАВКИН: Решение принято партколлегией рай она в связи с тем, что возбуждено повторное расследование трагического случая.
ПОЛЯКОВ :   А почему повторно? ( повернулся к Горбатенко)
ГОРБАТЕНКО: По первому расследованию прокуратура не нашла состава преступления.  Ну, а теперь требования ужесточили. Дело  в том, что  в соседнем, Кустанайском районе, произошел  еще более тяжелый случай – в таком же извозе погибло сразу  семьдесят два человека. Подобные  же случаи есть, но только с меньшими жертвами, есть и  в других районах. Из республиканской прокуратуры  поступило указание  более тщательного расследования и наказания  виновных, а также  усилить надзор по правомочности хозяйственных организаций в формировании подобных извозов без должного материального обеспечения. ( Скуратов кивает)
ПОЛЯКОВ: И все же непонятно. Не торопимся ли мы с персональным? Пусть органы и расследуют, если есть необходимость, дадут заключение, а мы тогда уж примем решение. А то получится – следствие оправдает, а человек уже исключен. Такие случаи бывали.
БЕРНИКОВ: Товарищ Черниговский? ( видит  поднятую руку) Пожалуйста.
ЧЕРНИГОВСКИЙ: Я считаю выводы  товарища Полякова резонными. Н надо прыгать поперек батьки в пекло, Сергей Демьянович ( жест в сторону Горбатенко). Сколько времени уйдет на следствие? Давайте пристегнем этот вопрос к следующему бюро.
КРАСАВКИН: С партбилетом на скамье подсудимых? Такого еще не было.
ПОЛЯКОВ: Но ведь, помните, троих восстанавливали…
КРАСАВКИН: Там были такие темные дела… Приписки, обвесы, даже анонимные письма подкидывали. Не сразу разобрались…
БЕРНИКОВ: У вас все? ( к Черниговскому). Слово имеет товарищ Тарский (тот поднимал руку)
ТАРСКИЙ: Я только что ознакомился с выводами административного расследования. Трудно сразу определить, вы, если что, поправьте, но впечатление от выводов такое, что их вывели, лишь бы … - отделаться. Люди погибли, а виноватых нет. Как такое может быть? Но виноват  ли один Похмельный? Тоже не все ясно. Да, он готовил извоз, командовал в дороге. Прокуратура возбудила дело, партколлегия. Следовательно, вина есть. Но в чем? В какой  степени? Нужно было точно определиться в выводах. А так похоже, что его вывели из-под более сурового наказания. Да вообще, никакого наказания  и не последовало.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лично под моим руководством не погиб ни один человек.
ТАРСКИЙ: Как же ? А семеро погибших?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я ими не командовал. Они самовольно сбежали из-под моего руководства. Тем, кем командовал, живыми-здоровыми привел домой. Сам поморозился – месяц провалялся в больнице…
БЕРНИКОВ : Пожалуйста. Товарищ Батыгин, военком.
БАТЫГИН: Эка вона как? Открестился! Да какой же ты,  к чертовой матери, командир, если  у тебя подчиненные разбегаются? У меня из семидесяти аулов и сел ни один призывник не сбежал. Значит, не было в извозе командира, не было и дисциплины должной, и руководства правильного… Нечего нам ждать окончания следствия. Прокуратура занялась, а мы и рады Спрячемся за органы. Наше выжидание – замаскированное  устранение!
КРАСАВКИН: Нужно понять : наше сегодняшнее разбирательство послужит уроком другим низовикам в других извозах. Чтобы не повторили печальных ошибок. Тарский хоть и новый человек в нашем бюро, а посмотрите как сразу ухватил суть вопроса. Следствие лишь в организационно-хозяйственной стороне выявит возможные просчеты. Нам же нужно вскрыть причины  и ошибки партийца в деле. Может, послушаем самого Похмельного?
    Возгласы : «Послушаем», Давно пора…»
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (встает со стула) Мы о своих шкурах меньше всего думали. Думали мы о казахских точках, о том, как бы помочь бедствующим людям. Отсюда наше единодушное решение идти от зимовья, где все вымерли, еще и дальше, к местам оседания, может, где-то все-таки хоть кто-то живой остался. Ну а то, что семеро сбежало… Как я мог уследить? Ведь договорились ждать, пока погода установится. Кто бы мог подумать, что они осмелятся?
БАТЫГИН: Вот и я о том же. Все вроде бы правильно, а впечатление от  тебя непонятное. Ты-то, командир, жив остался, а чужих детей осиротил. Что-то  в этом скользкое…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Что же мне, надо было самому сбежать и замерзнуть?
БАТЫГИН: Немедленно организовать верховую погоню! ( взял разъяснение по делу, несколько машинописных страниц) Здесь сказано: один из погибших оказался в сапогах. Разрезали на мертвом, чтобы снять. Баюра? Да, Баюра. Как это  у тебя люди в зимнем извозе оказались в сапогах?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: На случай оттепели брали в  дорогу сапоги. У него, видимо, валенки не просохли после перехода, он обул сапоги… Как-то не сообразил  собрать обувку в одно место. Да разве обо всем упомнишь с такой усталости. Ведь до этого мы все в буран попали, четыре  часа стояли, снегом по метр занесло, по пояс зарыло, чуть не задохнулись…
БАТЫГИН: Там не сообразил,  в другом не додумал,  в третьем не доглядел. О чем ты вообще думал, если и способен? Мне все ясно, товарищи! Вопросов к этому гражданину более не имею.
КРАСАВКИН: Если говорить о Похмельном как о руководителе, то  у него на каждом шагу выкрутасы в партийной дисциплине. Подчинить ей, своих колхозников, как мы видим, он не может. Зато нет ни одного нашего распоряжения, которое бы он спокойно принял  к исполнению. Постоянные недовольства, возражения, встречные вопросы и нецензурная брань. И это, заметьте, всегда в присутствии правленцев и наших уполномоченных.
САВИНОВ: Мы  же не в церкви служим. В боевой горячке живем. Я пока не отойду  дома после работы, боюсь при детях рта раскрыть.
КРАСАВКИН : Смотря по какому вопросу и хотелось бы  без матюков в адрес райкома, товарищ Савинов. У него есть на ком показывать свое бескультурье и нецензурную засоренность языка. Мы хорошо осведомлены не только о практической работе низовиков, но и об ихней повседневности  в быту. Об ихнем подлинном отношении к вышестоящим организациям. В Гуляевке полностью развалена работа в политическом  воспитании. Женщины пассивно отказываются  от общественной работы. Еле активисток  собрали на районную конференцию. Зато требовать товара в лавку – ого-го, перекричат любого. Самого тоже никогда  в правлении не застать. Разъезжает по  соседям, точкам. У Бродникова с ближней точки  у него налажен бартерный обмен – стекло меняет на бревна.  А церковь там дольше всех рассаживала религиозный  дурман, пока ее не закрыли. У него не хватило смелости или ума правильно распорядиться церковным имуществом. Что, есть возражения, товарищ Ильяшенко?
ИЛЬЯШЕНКО: Не вижу  уж такой вины за Похмельным. И бартер, и церковь, и женщин активность… А вот я слышал наоборот в «политическом отношении»,  что он в один  день создал партячейку. Говорят, таких боевых мужиков собрал! Ну, люди замерзли, погибли, это трагедия. Какая-то  его вина, может и есть. Но не мог же он, приезжий человек, учить старожилов местности дисциплине в тех условиях  и обычаях природы. Подобное у каждого из нас может случиться, стань мы на его место. Если мы на каждый несчастный случай будем персональные дела крутить, то нас всех скоро поисключат. Семьдесят  человек погибло, да что-то не слышно, чтобы кого-то наказали. Зачем нам травить друг друга? Похмельного знаю как исключительно трудящегося человека, болеющего за свое дело. Об нем слышал только хорошее. Вспыльчив лишку, да оно время такое, вспыльчивое…
СКУРАТОВ: Здесь идет не травля партийца, а партийное объективное принципиальное разбирательство. Прошу не путать Ты против объективности?
ИЛЬЯШЕНКО : Я не против  разбирательства, Дмитрий Кузьмич. Я против того, к чему дело клонится. Похмельный – неплохой партиец. Воевал, состоял уполномоченным по высылкам. Надо бы и нам к нему с пониманием.  Кто Богу не грешен, царю не виноват? Поддерживаю мнение : пусть прокуратура разберется, даст на него материал, а мы  уж по материалу  вынесем решение.
СКУРАТОВ: Да сколько же можно понимать его?  В сенокос за попытку разбазарить колхозное добро ему дали выговор. Одумался? Нет. Тут же был уличен в краже леса, государственного уже богатства. Мы поняли. В кавычках. Отделался предупреждением. Однажды  врывается ко мне  с кнутом и требует половину урожая оставить  в селе вопреки хлебозаготовкам. Такими обвинениями кидался… Было такое, Похмельный?(тот молчит)  И опять мы «поняли», не дали делу ход, хотя тогда уже его можно было  привлечь. Он опять нас дурачить: на вывоз хлеба ставит выселенцев. Зачем? Чтоб они хлеб воровали!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Колхозники воровали бы  больше. По накладным потерь зерна нет.
СКУРАТОВ: Кто проверял те накладные? Небось в сговор вступил с кладовщиками? Савинов, ты разберись. Эти горе-председатели постоянно жулят райком. Кто всего два мешка семян собрал? Ты! Чем сеяться будешь? Но об этом еще будем разбираться… А теперь  по-существу… Гибель людей – это неизбежное следствие его бездарной руководящей работы. Прокуратура возбудила  дело и да, некоторые руководители района будут вызваны на допросы. Одних погубил, других под удар поставил, а мы ему, что же, опять очередной выговор? «Опять поняли?» Нет, хватит его понимать, демагога высшей марки! Нам жалуются  со всех районных организаций, с кем он сталкивался. Невозможно работать  с ним. Сплошные выпады с его стороны. А как он принял выездную районную бригаду? Людей еле собрали  и те разошлись через какой-то час.  Тершакова прямо мне так и написала: люди в социалистическом воспитании запущены безнадежно, пропаганда нового образа жизни в быту и на работе не ведется. Сплошные мелкобуржауазные замашки и настроения! Ни дисциплины, ни требовательности…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Бригада прибыла в самый разгар,  в конце июля…
СКУРАТОВ: А тебе слова не давали. В общем, все ясно : мы имеем дело не с партийцем, а с полным перерожденцем в рамках портрета скрытого классового врага с истинным оппортунистическим уклоном и сознательной демагогией.
ГОРБАТЕНКО:(после паузы) Крепко заявлено. Дмитрий Кузьмич, это же серьезное политическое обвинение. Надо бы обосновать. Ошибки у каждого есть. Эдак мы все можем в «рамки» классового врага попасть.
СКУРАТОВ: Основания? Ошибки? Ну, если дружеские чаепития с главарем бандформирования ошибка… Товарищ Савинов, проинформируй членов бюро.
САИВНОВ: На допросах по делу главаря банды Климова один из подследственных показал, что  в конце мая  30 года приезжал  вместе  с ним к Похмельному. Осенью, того же года, в сентябре, Климов имел еще одну встречу с Похмельным. Климов регулярно встречался и с другими председателями и комендантами сел, так что вины в этом низовиков нет, в том числе и Похмельного.  Встречи носили вынужденный  характер. Поэтому дело закрыто и материалы отосланы в Петропавловское ОГПУ. Но можно телеграфом или фельдъегерской почтой запросить…
БАТЫГИН : Вот это да…Этого  я не знал…
СКУРАТОВ : Вы многого  еще чего не знаете…
ЧЕРНИГОВСКИЙ : Но если ОГПУ вины Похмельного не нашло, то нам тем более ее искать в прошлых делах нечего. Как бы и на этот раз не вышло то же самое. В конце концов, мы, до окончания следствия можем говорить только о политических качествах, о его личной, наконец, позиции. Моральной, что ли, стороне… Это еще в нашей компетенции…
СКУРАТОВ: ( встрепенулся) О личных качествах? Ты  имеешь  в виду  его личную…  порядочность? Что ж, давай посмотрим, каков он  в личной жизни. ( взял из стола приготовленную тетрадь) Писалось, конечно, малограмотным человеком. Но  вы обратите внимание, как верно подмечен характер этого человека. Мы проверяли сигнал. Почти все сходится, и  в моральном плане. То он на родине крутил шуры-муры с кулацкой дочерью, то сюда  ее привез, и здесь остался, видно, не докрутил до конца. То встал на квартиру  к молодой вдове, богомолке. То опять сошелся с той выселенкой – больше не на ком, кроме как на дочери врага трудового крестьянства…Мы пошли навстречу, разрешили… А недавно узнаем, что он  ее выгнал. Надо думать, на постой  опять  к очередной  вдове  метит. Нас правильно информировали, Похмельный?
   Похмельный мычит :  «Все   у вас правильно…»
СКУРАТОВ: Мы и не сомневались… Таков он, товарищи, в быту и в личной,  так сказать, половой неопрятности. Развращается на глазах  у народа. У этого,  с позволения  сказать, партийца, ничего святого за душой. Мне все  ясно…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: ( медленно встает) Все, что  я делал,  я делал на пользу партии. Я для  нее многим поступался! И дальше ей же служить буду…  А насчет всяких обвинений, не знаючи, не настраивай  людей, товарищ секретарь. Что ты трясешь бабьими подолами? Ты сравни результаты моего колхоза с другими. Там же  половину – поумирало, и разбежались! Товарищи(шагнул на середину кабинета), ну виноват  я  с тем Климовым, будь он неладен. Сообщить надо было, верно. Но ведь мы ни о чем не договаривались! Просто обменялись мнениями… Да, в извозе я не учел психологии, да просто глупости людской, ведь там молодежь одна сбежала, лихая,  с дурью  в голове… Но я - работал  все время   в колхозе без продыху. Коровник отгрохали, выселенцев заставил трудиться, чеченов, поляков! Хлебосдачу выполнили, овощи сдали, скот… Пионеров гнал в холода и грязь, чтоб ни одного колоска в поле! Что ты мне, секретарь, врага клеишь!
СКУРАТОВ: Нечего себе  чужую работу приписывать. Колхозники без твоих понуканий работали. А заставить работать спецпереселенцев на стройке – не велика заслуга. Это твоя прямая  обязанность. Ты отвечай по существу вопросов.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ничего  я не буду отвечать. Я все сказал ( идет  к стулу)
   
Шум , разговоры  за столом среди членов ю бюро: «да везде приписки», «а сколько утайки», «а сколько недоплат?»

ТАРСКИЙ: (тоном сведущего) Недовесы замечены по всем видам сдаваемой колхозами продукции…
БЕРНИКОВ  Обнаружено много приписок в трудоднях…
СКУЦРАТОВ: Тише, товарищи. Берников, веди собрание…
БЕРНИКОВ :  Похмельный, объясни-ка, как ты с одной зарплаты сумел  в месяц и личным хозяйством обзавестись, и хату   приобрести?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: С лета деньги оставались. Помогли… Но – поросенок сдох, кур нету, а телка свел на колхозный двор. У тебя, слышал, куда большое хозяйство. С чего обзавелся ты, чем вопросики задавать. Чем кормишь?
БЕРНИКОВ: Я годами ими обзаводился, наживал. А ты, видно обзавелся за эти  самые приписки…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты сначала докажи. А так это – клевета на партийца. Товарищ Скуратов,  ты сказал, вопросы по существу. А так это – базар…
КРАСАВКИН: По существу? Можно… Ответь мне: кто тебе дал право распоряжаться колхозными лошадьми? Кроме погибших, колхоз  еще и потерял  по твоей вине 12 лошадей.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Лошадей  я отдал комиссии, которая там оставалась, есть акт.
КРАСАВКИН: Это мы знаем без этой филькиной грамоты – ни одной разборчивой подписи. Комиссия забрала  четыре коня. А где остальные восемь? Ты знаешь, что за порчу или гибель хотя бы одной лошади предусмотрена вся семьдесят девятая  уголовная статья …
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Они пали!... Ты что, будто не видел другой акт?
САВИНОВ: О Климове все-таки надо было сообщить.
БАТЫГИН: Верно, разговор был очень важный, не хотел выдавать…
    Повисла многозначительная пауза

ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотрю, тут мне не строгачем пахнет…Воля ваша. Но скажу и не побоюсь. Да, были ошибки. И в извозе  вина моя есть, но не такая, как вы ее хотите раскрутить. Мне бы  сразу от  него отказаться. Хе! глупее приказа в своей жизни  я не получал. Кому было нужно наше сено? В казахских аулах  не только скот подох с голоду-там  люди мертвыми  в юртах семьями лежат! А вы срочно, сено доставь…( встает)Что касается будто бы моего оппортунистического лица, то про себя задумайтесь. В первую очередь, ты , Красавкин, со своим начальником. Вам не дует  в кабинетах? А дети ваши  в тепле и сытости? А в аулах и на точках  они – мрут! Кто из вас там был хоть  один раз? Что – боитесь? На свою работу глядеть страшно? Вы теперь и в села не приезжаете.  Летом  и осенью от вас отбою не было, а как последний уполномоченный последнюю подводу вывез, так и   -  ша!  Кричи – не докличешься. Знаете, что из сел тянуть нечего. Ты, Красавкин, бровями-то не играй! Как вы со мной, так и я с вами! Тебе, да Скуратову, да Торгаленко – небось, мешками возят!
КРАСАВКИН : Ты говори, да не забывайся, где находишься.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Как где? На своем исключении. Мне интересно только вот знать – будет ли кто наказан, кроме меня, за тот извоз? Или кого из вас снимут с должности за то, что там скоро последние  точки вымерзнут? Никого. Наоборот – повышения дадут. У вас под носом – в детдоме, дети умирают от болезней и недоеданий. Да ты, Красавкин, маску на себя надень, чтобы люди лица твоего  не видели!.. Я считаю, что колхоз мой не самый последний, ну хоть и не первый. Мне каяться не в чем. Я ленинское учение не забываю, а вот вам бы – пора бы его проштудировать.
СКУРАТОВ: Да, демагогия первоклассная. Слушайте, любуйтесь. Людей сгубил, лес своровал, с бандитом якшается, жену выгнал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : ( повернулся к Скуратову, в дикой ярости) А ты на себя полюбуйся! Подумай, кто таков!! Вот ты – самый настоящий враг партийному делу!!! Район к разорению и голоду ведешь!..
БАТЫГИН: Ты соображаешь,  где дурь показываешь?
СКУРАТОВ: Пусть, пусть говорит. Только не ори.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Людей дурачишь? Это по твоему распоряжению партколлегия возбудила дело!.. Гнездилова выжил доносами, теперь за нас взялся? Байжанова отдал под суд! Не дрейфь, скоро и на тебя заведут дело! Не здесь, так  в другом месте. Попомнишь меня! ( обвел глазами членов бюро) Сегодня меня, а завтра всех вас  по одному перещелкает. И знайте : партии я никогда не изменял и служил ей  - честно. Учтите при голосовании.
СКУРАТОВ: У тебя все? Подожди за дверью. А впрочем – свободен. Придешь завтра утром за решением. Берников – пиши…
   
Медленно закрывается занавес. Похмельный идет как бы вслед за ним. По трансляции голос: «Решение Сталинского районного комитета  ВКП(б) от  26 февраля 1931 года: В присутствии десяти членов бюро рассмотрело персональное дело Похмельного М.И.,1900 года рождения, украинца образование начальное, и постановило: вычистить из рядов ВКП(б) и его дело передать на повторное расследование и суд. Суд провести на закрытом судебном заседании. Председатель  партбюро – Красавкин, секретарь – Берников.»
            
                Конец третьей картины


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Правление в селе Гуляевка. Апрель 31 года. Сидят ИВАЩЕНКО, КУДЕЛЯ, ГАРКУША, ШЕВКОВЕЦ., ПАШИСТЫЙ. За столом напротив – ГОРБАНЬ, рядом – писарем – МОРОЗ ДАВИД. Сбоку пристроился ГРИЦЕНЯК. Он что-то бубнит Горбаню, тот кивает. Потом оглядывает всех собравшихся. Виден  на стене телефон.

ГОРБАНЬ : Ну что, это и все активисты?
ИВАШЩЕНКО : Може, подойдут еще… передали всем…
ГОРБАНЬ: ( Гриценяку) Ладно, начинай…
ГРИЦЕНЯК: К нам приехал о/у, ( смущенно машет рукой). Особоуполномоченный,  нам известный Григорий Яковлевич. Мы его знаем все, он понял наше положение осенью ( хмыкает в кулак)
ГОРБАНЬ: Из-за своей же мягкотелости  я же и … Товарищи, буду краток. Вы знаете, на село ваше наложена продразверстка в 200 пудов семенного зерна. Собрано всего два пуда…  Курам на смех…  Это преступная халатность, товарищи… Во многих селах кампания по сбору развернулась по-боевому. И я вам скажу, в районе сильно недовольны колхозом «Крепость». Председатель ваш получил по заслугам, а пока  не назначили другого, вы распустились  хуже некуда, товарищи… Ну как могут колхозные активисты так безобразно относится к государственному заданию?
СЕМЕН: Ты скажи, мил человек, когда пришлют председателя нового? Чо бачили, в Щучинской начальников шо мух на базаре, а мы без руководства второй месяц. Прошел слух, шо выбирать будут промеж колхозников, так я ставлю свою андидатуру... У нас сразу будет всего больше – и картохи, и семян. Я недавно советовался с вашими, так они никто не против…
ГОРБАНЬ: А кто таков речистый?  Кузнец, кажется…Ты почему не в кузне?
СЕМЕН : Я с утра не роблю…
ГОРБАНЬ: Там столько плугов, я знаю… Вот я и вижу, что этот ваш, Хмелевой, распустил вас донельзя… Говорят, продыху не давал, вы и расслабились?
СЕМЕН :  А ты перетрудись! На  жмыхе и свекле…
ГОРЬБАНЬ : Мне партия дала задание, и я, не  жалея сил…
СЕМЕН : Смотри не надорвись! Похмильного он трогает… Ему без тебя зараз достается як Серку на перелазе. Ты за себя отвечай…
ГОРБАНЬ : Как ты разговариваешь? А ну марш в кузню! Ты не вылезать оттуда должен…
СЕМЕН: ( нехотя встает) Сильно надуваться – рога выпрямятся. Я с этой кузни третий год не вылезаю. Ты бы мне заплатил прежде, чем загонять! А еще лучше -  не суйся , куда не следует, займись своим делом!
ГОРБАНЬ: Что-о-о?! ( встает) Что  ты себе позволяешь? Да за такие выпады  я…тебя под орех разделаю!
СЕМЕН: Под дуб, под ясень, под хер дяди Васи ! (делает неприличный жест, выходит)
ГОРЬБАНЬ : Ну, субчик, ваш кузнец…
ГРИЦЕНЯК : Да они с председателем друзьяки были. Вот он и взъелся… А верно, Григорий Яковлевич, когда пришлют?
ГОРЬАНЬ: Ищут. Вроде двадцатипятитысячника планируют… Но мы для дела здесь… Мы тоже… на что-то гожи… Работает? (кивает на телефон)
ГРИЦЕНЯК : Уж третий день. Непривычно даже как-то  Сымаешь, а там – балакают…
ГОРБАНЬ : Ну так, товарищи, что будем делать? Где брать семена?
ИВАЩЕНКО: Надо тверды задания наложить на тех, кто  в прошлом году нанимал и торговал… излишками.
ГРИЦЕНЯК : Продавать-то, многие продавали. Меняли на обувь, одежу…
ГОРБАНЬ: Поставим вопрос иначе. Кто из гуляевцев имел… ну, скажем более пяти десятин и продавал именно, а не менял, извлекал выгоду?
ГРИЦЕНЯК : Так они все  уехали, сбежали. Других мы сами выслали. В селе зажиточных не осталось…
ШЕВКОВЕЦ : Не всех выслали… Кто-то остался…
         Пауза.
ГОРБАНЬ: Так и будем в молчанку играть? Эх, мужики, все жалеете? Вас бы кто пожалел… Вот живет  у вас такой Васецкий, Емельян, приказчик еповского общества. Если не ошибаюсь, был заведующим мельниц? Половину района через свои жернова пропустил. Неужели он не соберет десяток  пудов?!
ИВАЩЕНКО : Ох и память у тебя, Григорь Яковлич! Та с такой памятью в Кремлю заседать.
ГОРБАНЬ: Вот и вызовите этого Емельяна. Прямо сейчас!
 Гриценяк кивнул Куделе, тот встал.
ГОРБАНЬ: Погодите-ка, еще найдем-то…
ШЕВКОВЕЦ : У Кожухаря было двенадцать десятин. Знаю точно, батрачил  у него…
ГОРБАНЬ: ( Давиду) Запиши. Мы не его ли выслать намечали, да оставили? Мы сначала составим списки, а потом каждому – определим задание… Ну пошлите хотя бы за этими двоими… А пока, товарищи активисты ,пример показывайте. Здесь по списку у вас (смотрит) шестнадцать человек. Каждый сдаст по десять пудов… Вот уже  160 будет. (смотрит на Гриценяка) Что, не нравится? Предложи лучшее.
ГРИЦЕНЯК: Одно другого хлеще. То линию телефонну тяни, то церкву  руши, никак  мужиков не найти…Зараз – семфон. Ты, Григорь Яковлич, лучше другого знашь, что зерна в селе нет. Другие  колхозы дали не больше нашего. Может, раскинем на  все село?
ГОРБАНЬ: Левачишь, Гордей Лукич. Хочешь повесить задания на неимущих? Кого первого запишем?
ШЕВКОВЕЦ : Гриценяк Гордей!
ГРИЕНЯК : Меня?..
ШЕВКОВЕЦ: Тебя, тебя, чем ты лучше  Кожухаря? Одиннадцать десятин было, на ярмонки ездил… Пиши, Давид!
ГРИЦЕНЯК : Меня не нумеруй!
ГОРБАНЬ: Почему?
ГРИЦЕНЯК : Нечего  сдавать. Не для того я душу положил  в этот колхоз. Не дури, Григорий!
ГОРБАНЬ : Ты кончай это дело, Лукич! Ты не лучше других, правильно тебе  указали. Тебе-то, председателю сельсовета, легче  всего выполнить задание. Это  я-то дурю? Помнишь, за что меня из вашего села Гнездилов попер? Я тогда не побоялся пойти против райкома, потому что расценивал его требования по хлебозаготовкам завышенными…
ГРИЦЕНЯК : А теперь считаешь правильными?
ГОРБАНЬ : Теперь – справедливыми. И на этот раз они будут выполнены.
ГРИЦЕНЯК: Добре, добре… Пиши, Давид. Но и я зараз проявлю справедливость. Илько, огласи свою фамилию!
ПАШИСТЫЙ: Шо-о? Я с какого боку? Та ты шуткуешь, чи шо?
ШЕВКОВЕЦ : Будет тебе злобиться, Гордей. Чо тянешь нищих за собой.
ГРИЦЕНЯК :  У этого нищего на вывозе хлеба осенью двадцать девятого обнаружили недостачу тридцати пяти пудов. На пару  с Игнатом Плахотой. Его тоже  впишите.
ГОРБАНЬ: Я помню эту историю. Но имеем ли мы право доверять сведениям вредителя Строкова?
ГРИЦЕНЯК: ( злится)Строков здесь ни  при чем.  У меня имеется акт о недосдаче с подписями Пашистого и Плахоты. Я как чувствовал, приберег.
ПАШИСТЫЙ : То обман! То паразиты весовщики охмурили нас! Все знають! Задним числом они охформили расписки. А ты принудил их расписаться! Вот я до прокурора поеду!..
ГРИЦЕНЯК: Поедь, поедь. Один  уже поехал…
ГОРБАНЬ: Так что же будем делать, товарищ Пашистый? Факты против тебя. Давай-ка соглашайся по-доброму, пока ту расписку к делу не пришили.
ПАШИСТЫЙ: Та-а-а-а бы рад!.. Но  у меня в одном кармане вошь на аркане, другом – блоха на цепи…
МОРОЗ: Тогда надо писать подворно. Нехай каждое подворье внесет.
ГОРБАНЬ: Еще одна горячая голова. Равняет батрака с зажиточным. Тебе мало прошлых перегибов? Вы если начали проявлять принципиальность, то и дальше так держите. Кто следующий?
    Открывается дверь. Входит Васецкий
ГОРБАНЬ: А…. Рад тебя видеть, Емельян… Живой, здоровый… Только постарел. Сразу  я даже не узнал. Болеешь, что ли? А стакан  водки в один глоток еще пьешь?
ВАСЕЦКИЙ : С такой жизни  скоро с ложечки пить станешь…
ГОРБАНЬ: На жизнь жалуешься? Это она-то  у тебя плохая? У главного мельника района?
ВАСЕЦКИЙ : Да  я особенно не жалуюсь. Не платят трудодни – это плохо. Но нужда зараз всех теребит. ( смотрит куда бы сесть)
ГОРБАНЬ : Да ты не садись, недолго задержу. Решением актива и правления на тебя, товарищ Васецкий, наложено твердое задание – сдать 10 пудов зерна в семфонд колхоза.
ВАСЕЦКИЙ : Зерна нет, Яковлевич, ты ж лучше меня знаешь. У меня семья который месяц на картошке. Поимейте жалость…
ГОРБАНЬ: Я тебя понимаю, Емельян. Но что делать, дорогой, район приказ не отменит. Он, может, и рад отменить, да семян, кроме сел, нигде  нет. Запрашивали – везде отказ. А сеяться надо. Говорят : умирать собрался, а рожь сей. Жалеть… Кто бы вот меня пожалел… От высылки вас спасал, два строгача заработал. Кур, гусей держишь?
ВАСЕЦКИЙ: Последнего гуся на Крещенье зарезал… Пустой хлев, Григорий  Яковлевич! Мужики не дадут соврать!
ГОРБАНЬ: Постояльцы есть?
ВАСЕЦКИЙ: Нема…
ГОРБАНЬ: Поросенка, телка? Что вообще из живности имеешь?
ВАСЦКИЙ : Ничого нема! Говорю, пустой  же хлев. Семь душ… Мужики, что вы ( повернулся к активу)
ГОРБАНЬ: На Крещенье… «Летело сто гусей…» Надо сдавать зерно.
ВАСЕЦКИЙ: Господи, хоть яловой телись… Ну нема, не-ма-а! Где же ваше сердце, люди?
ГОРБАНЬ: Нема… Глуха…Хочешь, чтоб имущество описали? Статью навесили? Это мы быстро!
ВАСЕЦКИЙ : Григорий Яковлевич, а, может, деньгами?
ГОРБАНЬ: Ты я вижу, тоже гусь хороший. Твой засаленный рубль никому не нужен. Району нужны семена. Даю сутки на раздумье. Потом разговор будет короткий.
ВАСЕЦКИЙ : Не вспею. Надо шукать где-то!
ГОРБАНЬ: Вспеешь! Бери коней, едь куда хочешь, но чтоб через … три дня задание сдал.
ШЕВКОВЕЦ: Ты, греб твою мать, будешь с нас душу  тянуть. Что ты ноешь, старца из себя корчишь? Мало ли ( встает), жучара, с мельницы муки перекрал? У тебя и досе полрайона должников. Строился. Еще сердца нашего батрацкого просит. Геть отсюда по-доброму, не то зараз же наладим на высылку!
   Васецкий проворно выходит.
ГОРБАНЬ: Ну где Кожухарь, пришел?
   
                Входит Кожухарь.

КОЖУХАРЬ: Здравствуйте всем. Если насчет задания, то як мои трудодни оплатят зерном, я его сразу же  сдам в семфонд.
ГОРБАНЬ: Тут такое дело, Петр Степанович. Насчет трудодней с вами государство рассчитается, безусловно. Сейчас просто идет какая-то неразбериха – никак не могут посчитать валовой доход. Сколько отдать  в оплату, сколько  в семена. Дело новое, с колхозами много путаницы. А зерно в  стране есть, поверь мне на слово как работнику статистики. Но район сейчас оказался в трудном положении – то он вывозил, то теперь надо ввозить. Но время -  не ждет. Семфонд  уже должен быть. А то, что привезут – пойдет  в оплату трудодней. Решение собрать часть семян в селах – мера вынужденная и временная. Мы полдня обсуждали твою кандидатуру,  внесли твою фамилию.
КОЖУХАРЬ : Они? (  кивнул на актив) Серьезный народец…
ГОРБАНЬ: Да, серьезный и оскорблять его мы не позволим. Они даже председателя сельсовета внесли в список.
КОЖУХАРЬ: Мабуть у него есть что сдавать. А в моей хате четырнадцать ртов каждый день еду просят.
ГОРБАНЬ: У тебя что, постояльцы?
КОЖУХАРЬ: А тебе не  казали?
ГОРБАНЬ : А что же  от тебя их не отселили?
КОЖУХАРЬ: Не у одного меня квартирують. Гнездилов тольки на месяц  казав,  а вот  уже бедуем полгода. Такого пойла варим, шо уже  еле ноги двигаем. Кто меня назвал?
ШЕВКОВЕЦ : Ну, я назвал.
КОЖУХАОРБЬ :  С тебя, дурака, спросу мало. Кто еще поддержал? ( все молчат, опускают головы)  Вы же знаете, шо зерна у меня нет!
ШЕВКОВЕЦ: А може, где сховано?
КОЖУХАРЬ : В штанах у тебя  сховано!
МОРОЗ : Послушай, Петро. Мы от этого семфонда як от смерти никуда не сховаемся. На кого накладать задания? Еле нашли…по прошлой зажиточной жизни. Хочешь наше вековое батрачество сравнять с такими, як ты?
ШЕВКОВЕЦ: Не хочет! Не в его пользу  арихметика!
МОРОЗ: Так кого же вписать – тебя или меня?
КОЖУХАРЬ: Давай! Но тут же подсчитаем, шо сдал в колхоз ты  и шо я. Ага?  Замолк? Рта-то не раззявай!
ШЕВКОВЕЦ : Ишь ты! Нищетой нашей за чеченские спины  ховаешься? Так тебе никто не навязывал, сам взял! Харкаешь на райкомовску дирехтиву?
ГОРБАНЬ: Подумай, Кожухарь. Зачем тебе клеймо правого уклониста? Мы верим, что  у тебя зерна нет. Но ты здесь век  живешь, всех знаешь,  у тебя родные и знакомые в других селах….Обменяй, продай что-нибудь. Всего-то десять пудов!
КОЖУХАРЬ: (налился кровью, разбухли глаза, вскочил с лавки, где сидел)Сполоумел! Шо я продам? Себя с жинкой больной или детей всех троих?! Так покупай - продам!
ГОРБАНЬ: Напрасно орешь, Кожухарь. Только усугубляешь свое правооппортунистическое положение. Мы ведь можем расценить твой выпад кулацким проявлением. Ты будешь сдавать зерно?
КОЖУХАРЬ: А вот этого не хочешь? ( жест  у паха)
ГОРБАНЬ : Да-а-а… явную ошибку мы совершили в прошлом году. Ну нам с тобой валандаться нечего. Иди, успокойся и готовься  к разговору в другом месте ( посмотрел на телефон)
КОЖУХАРЬ: Ах вон оно шо-о? Ты так вот чого, паук, у нас опять появился? Не успел в прошлый раз меня выслать? Девятнадцать семей  на смерть отправили. Похмельного засадили и все  вам мало? За остатних взялись? Холуйские души… Вы бы с родного батька шкуру продали, лишь бы самим спастись… На вилы вас, собак, на вилы! (  с силой саданул дверь, вышел. Дверь распахнута. И оттуда же послышался мальчишеский голос : «А дядя Семен чеченца в кузне  убил!» )

Темнота на секунду, вновь правление. Поздно. Один Горбань говорит по телефону.
ГОРБАНЬ: Двое, двое, товарищ Скуратов. Чечен-то? Да живой, живой. Но это же чистое проявление самого оголтелого шовинизма!.. Огрызается! Антисоветский элемент… А другой – самый настоящий замаскированный кулак, на вилы грозиться… Есть ждать! Есть – чтоб без шума. Сколько? Наряд? Ну, да. Конечно. Оба под арестом… Ордер обязательно…  У  Горбатенко с утра…
               
                Конец первого действия.

                ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
 

КАРТИНА ПЕРВАЯ.

 Просторная комната гидроустроителей. Сложены приборы. Теодолит. Три человека. Один из них сидит в очках, за столом, на котором карта.

ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 1-й: Плетет черт-ти знает че. Отстал, заблудился… Но нет, не наш, нет. На тебя  тчехвостит, Алексееич , почем зря… (обращается к тому, который за столом)
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну заводи, посмотрим…
Гидроустроитель открывает дверь и кричит:  «Пусть войдет!» Входит Похмельный. Его едва можно  узнать. Куртка зэковская ( сатиновая ) и штаны такие же, невобразимого цвета, оборваны  во многих местах. Сам  - обросший на лице, но стриженный наголо. Грязный.
 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Здравствуйте…
АЛЕКСЕЕВИЧ : Здоров, здоров. Ну, расскажи о себе. Откуда взялся?
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Ну чо, я  уже говорит ( объясняет вяло) На точке поисковой работаю… Позавчера…Или поза-поза… В общем, технорук, недотепа, отправил  к другой  точке, шо за 30 километров, за таблицами, да – за разметками. А те  уже снялись…До них-то  я дошел, а  обратно вот… заблудился… Хоть на  дорогу, хорошо, вышел, тут и вы ( кивает) подоспели…
АЛЕКСЕЕВИЧ: А ты не врешь часом?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какое? Я тут  третий месяц, с Кокчетава, хорошие деньги заплатить обещали и вот уже ничего – никакой жизни на этих точках!.. И счас так глупо, надо же  было документ взять – все там же осталось… Уж вы покажите, как добраться. Я тому  Курдюкову… под суд подведу…
АЛЕКСЕЕВИЧ: А если Курдюков  уволит,  а денег не выдаст? Что тогда? Ведь ты нарушаешь условия договора – там  четко сказано: с точки до конца контракта  - никуда. А ты вон, где оказался. Да ладно – послали, но почему документа   у тебя нет?.. Хотя бы направление запиской, что тебя послали…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Потерял, потерял я. А если честно – скурил…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ ВТОРОЙ: Ты Михеева знаешь? Николая Андреевича, мастера  тихоновской группы, вашего соседнего участка?
ПОХМЕДЛЬНЫЙ : Михеева?( морщит лоб) Да кто ж его не знает?
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ 2-й : Вот кого надо под суд. По полгода на точках  держит, продукты жилит…  Постоянно  люди на него жалуются…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Жалуются – это точно. Любит дармовую работу подкинуть, земляных работ! Тяжелый мужик, обижаются ребята…А Курдюков…  когда даст?
АЛЕКСЕЕВИЧ: Курдюков денег не печатает, вот привезут - рассчитаемся. Но ты-то не получишь ( кинул карандаш на стол) Ни  по суду,  ни без суда…Довольно Ваньку валять. Сбежал?
   Похмельный повернул голову к быстро темнеющему  окну.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Врать не буду. Сбежал…(и снова повернул голову и не услышал вопроса Алексеевича : «Откуда?»)
АЛЕКСЕЕВИЧ: Оглох что ли? Откуда деру дал, спрашиваю?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Из-под Карабаса, с каменоломни…
АОЕСЕЕВИЧ: Где пересылку строят? Далеко… ты, братец, маханул. Это же больше двухсот километров.
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ 2-й : Он и брехать здоров! Ты бы послушал его вначале, Алексеич!
АЛЕКСЕЕВИЧ: ( после паузы, встал , прошелся) Ну и что ? Как прикажешь  с тобой быть?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Решать вам… Я бы… отпустил…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Ишь ты, шустрячок! Тебя  же все равно поймают.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не поймают…
АЛЕКСЕЕВИЧ:  Ну как это не поймают? Идет по дороге – сам черт ему не брат. Без документов. Кто же так делает? Хоть какую-то бумагу надо было составить. Фальшивку…
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 1-й: Да по его морде сразу видно, откуда он!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я про вас не скажу…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Скажешь, у них  все скажешь…
Ну, а за что, в каменоломни?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: За то, что зубы выбили!.. И хлеба захотел… Там пайка  больше…
АЛЕКСЕВИЧ : А сколько сидеть оставалось?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Год…
   Кто-то присвистнул. Все  удивились.
АЛЕКСЕЕВИЧ: И ты не мог дождаться законного освобождения? Люди с десятком  не бегают. Или опять врешь?
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Врет , конечно.  У него лет пять намотано, не меньше…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не надо мне пяти лет. Мне и этот год не вытянуть. Я камни ворочаю. Погляди!  (он вывернул к присутствующим страшные свежими красными рубцами и шафранными мозолями ладони) Теперь… после побега, я из этой каменоломни живым … ( голос дрогнул) не вылезу. Ты, добрый человек ( к Алексеевичу) дал бы мне поесть немного. Твои ребята напоили меня,  но во рту ни крошки… два дня…
  Алексеевич кивнул. Принесли лепешку, сыр овечий, кумыс в кринке. Похмельный энергично ест.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Один сбежал?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (кивает, прожевывает) Взял бы ты меня к себе, начальник. Мне ничего не надо, кроме кормежки. А через год или пол - документ  бы какой выправили, а?
АЛЕКСЕЕВИЧ: Да мы снимаемся отсюда через месяц. Воду нашли… Ну а за что осудили-то тебя?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Был я колхозным председателем. Тут, недалеко, в Сталинском районе. Прошлой зимой назначили старшим в извозе на точки казахские. Ну, погибло несколько людей, по глупости своей, замерзли в степи. Мне и отвесили.  Полтора года.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Круто… Это в первый-то раз? Ведь ты руководитель был, партиец наверняка. И что, некому было заступиться?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Заступились… Те же партийцы, которых  я и рекомендовал… Есть такое общественное мнение теперь для  судов, ну вроде  присяжных, как раньше. Так они все, буквально все! Сдали меня…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну а райком, что?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А райком отвесил всех собак. Я не устраивал, видите  ли, их,  за колхозников  вступался. Вот и получил. Скуратов там такой.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Скуратов, Скуратов… Что-то знакомое. Ну точно, там Барышев наш работал, искал воду на точках. Так еле  убег оттуда - заказанного оборудования нет, рабочих обещанных нет. Сейчас вот ищут его…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Тот может … пообещать…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну, а как поймают тебя? Там ведь ждут, в колхозе-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ:  Меня на точках знают и в аулах. Я  у казахов коней возьму и на север махану. Доберусь… до России…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Поел. Ну иди, покури…
 
Когда Похмельный вышел , Алексеевич обратился к оставшимся.

АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну что  с ним делать будем? Отпустить?
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Продаст. На первой же зуботычине продаст. Тогда  уж нас приветят и дадут поесть…баланды… Ну гляньте, гляньте на него! Морда воровска… Председатель… Я бы таких председателей…
АЛЕКСЕЕВИЧ: Да будет тебе. Пусть идет. В общем, я его камень себе на шею вешать не буду. Пусть уходит. А нам – молчать. И чтоб ни звуку… Давай-ка, собери-ка ему сидорок, а ты - позови.
ГИДРОУСЧТРОИТЕЛЬ2-й: (собирает в сидорок лепешки, лук, яйца вареные) И все же, Василий Алексееич, зря ты. Сдал бы и дело с концом. Он, знаешь, как тебя костыбачил. Его ж наверняка ищут, сколько людей по степи мотаются! Дозоры рыщут. Мужиков-то небось из-за него – шерстят в лагере!
        Входит Похмельный.
АЛЕКСЕЕВИЧ: Ну, учитывая твое чистосердечное… В-общем, уходи отсюда и побыстрей. Знаешь хоть куда? Посмотри… ( показывает на карте)Наш хутор, видишь? Отсюда  до Акмолинска полторы сотни верст. Дойдешь вдоль реки Нуры до болот, в них не суйся – видишь?.. И с рекой прощайся, она на запад идет, тебе – на север. Слева от тебя останутся  урыктынские пустоши,   вправо по ходу и будет – Акмолинск. Туда тоже не прись – мигом сцапают. На пастухов-атарщиков тоже не надейся -  они предупреждены, им бакшиш обещан за беглых. Ну и к Щучинской выйдешь, через пару-тройку дней… Тебе на первое время хватит, ( подает увесистый сидорок) воду наберешь во дворе… Да не шляйся по дорогам… Выйди, покажи дорогу ( первому гидроустроителю). Да, на прощанье. Я – Курдюков и есть. И запомни – ты нас, а мы тебя – не видели. Бывай…
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  (с полными слез глазами ) Спасибо, спасибо…( выходит с первым гидроустроителем)
ГИДРОУСТРОИТЕЛЬ 2-й: Все-таки зря ты, Алексеевич, его отпустил.
КУРДЮКОВ : Не знаю. Я ему почему-то верю. Ты посмотри, какие у  него глаза, сколько  страдания в них?…

                Конец первой картины.


 КАРТИНА ВТОРАЯ.
 
Кабинет Скуратова. Он один. Нервно расхаживает по кабинету. В приемной слышен разговор. Входит Савинов

СКУРАТОВ: Александр Павлович? Вот не ждал… ( указывает на диван) Садись…
САВИНОВ: Добрый день, Дмитрий Кузьмич. Кто это такой сердитый в твоей приемной?
СКУРАТОВ : Ашихмин… ( машет рукой) В самый разгар сбежал. Хитрец…
САВИНОВ : Председатель «Крепости»? Уже сбежал?
СКУРАТОВ : (садится за свой стол) Никак не можем в Гуляевку подобрать стоящего председателя. То Данилов этот, болтун-хохотун, столичный… То горлодер Ашихмин. Не лучше того самого, что осудили…
САВИНОВ: Этот похлеще… И фамилия известная… Не ухватишь…(молчит)
СКУРАТОВ : У тебя надолго?
САВИНОВ: Да как сказать…
СКУРАТОВ: (смотрит на часы)  Скоро обед… Ну давай, выкладывай, что там   у тебя?
САВИНОВ: Незавидная моя доля, Дмитрий Кузьмич. Плохие для тебя вести…
СКУРАТОВ : А что?..
САВИНОВ : Да все по поводу тех же, сельских дел.  ( встает) По приказу краевого управления ОГПУ шестнадцать ответработников за провал в подготовке посевной кампании привлекаются  к партийной  и уголовной ответственности. Но  совместно с партколлегией и прокуратурой дело поручено контролировать ОГПУ… Вот так. Постановление (кладет на стол)
СКУРАТОВ : Да какая посевная?.. Уже  уборку  кончаем…
САВИНОВ : Ну, вероятно, по  ее результатам… А впрочем, Яковлев давал повторный запрос, точно ли указаны  фамилии и  должности, кто попадает под обвинения. Все точно. Совпадает. Пятеро из Акмолинского округа. И ты в их числе.
СКУРАТОВ : Я?.. ( окаменел на стуле; как эхом спросил). Кто еще?
САВИНОВ: Кожамбетов, Каширцев, Остапчук, Григорьев.
( поправляет кобуру, снова садится)
СКУРАТОВ: Время у меня есть?   В Алма-Ату съездить?
САВИНОВ : Времени , наверное, нет.  Мне тотчас же приказано лично тебя сопровождать , Дмитрий Кузьмич, в Акмолинск. Оттуда уже всех пятерых, в Петропавловск. Там будут разбирать.
СКУРАТОВ :  А почему - в Петропавловск?
САВИНОВ: Решили так. Подальше от местных глаз и ушей. Ты знаешь, меня как самого обухом по голове, ночь не спал. Но мне кажется, никакого суда не будет, соберут вас, погрозят для острастки, и перебросят   в другие места.
СКУРАТОВ: …Не столь отдаленные… Нет, все понятно. Дело веселенькое… А суд местный, не выездной? Деталь немаловажная: местные не станут волочить под 58-ю…
САВИНОВ : Вроде – свой…
СКУРАТОВ : Ну что ж, и на этом спасибо. ( расстегнул ворот, вытер испарину со лба) Как же так, Саша, а? Мы больше полугода с тобой работаем. Всегда рука об руку. Ты знаешь, я всегда… Что я, мало требовал? Мало заботился о нуждах, тех  же колхозников, высланных? Не укреплял аппарат? Не засылал уполномоченных? Подбирал их,  туда, сюда? Да самые главные вопросы и были  связаны с колхозами, их поддержкой!
САВИНОВ : Так, все так, Димитрий. Но ты что, не понимал, куда все катится? Не мог организовать себе перевод? Ведь этот Край давно был недоволен посевной. Паникерами звал. Мы сами ошеломлены и Яковлев – тоже. Нам ведь тоже, придется показания… давать. Дело выйдет громким. Потому и не в Акмолинске. Не нагнетать чтоб… Там ( посмотрел наверх) свои расчеты… Своя политика…
СКУРАТОВ: Подлость это, а не политика! Помнишь прошлогодние сто тысяч зерна встречного плана! Тот же Яковлев ваш мне при всех руку жал, чуть ли не повышение в Москву сулил. Теперь вот перед Москвой откупается нашими головами Край… Теперь, как минимум, три года как троцкисту, вредителю. Ну Голощекин! Ну удружил!
САВИНОВ: Ты, конечно, вправе так думать. Но теперь и вести надо соответствующе, Дмитрий Кузьмич…
СКУРАТОВ: Прости, Александр Павлович, вырвалось. Ты прав – не подобает мне. Но странно как-то? Что же вы, окружное управление, вовремя не остановили. Не подсказали чего. Ведь вместе работаем.
САТИНОВ : Так-то оно так… Наша кровная обязанность – оказывать вам всемерную помощь. Берем людей за одно лишнее слово, за один косой взгляд, чтоб вы работали. Спокойно. Но не надо нас хватать за руку. Да, наше ведомство одобрило эти сто тысяч и поддержало твое предложение. Но мы… не просчитывали конечные цифры,  зерновые ресурсы района. Это, извини, уже не наше дело, не наша епархия… Ходить с щупами по дворам и проверять складские весы – на это есть уполномоченные твои, активисты на местах. А нам докладывать результат, где уже дальше – наши действия, чекистов. Наше руководство – политическое. А ваша прямая обязанность – хозяйствовать. Улавливаешь разницу? А если бы не выдвигал свой встречный план, мы бы не одобрили тебя, но – согласились бы с тобой. Потому что ты – хозяин района и за тобой – последнее слово.
СКУОРАТИОВ : И что из этого?
САВИНОВ: А если бы не сдал, тебе бы так же пожали руку. За предусмотрительность, за сбереженные сто тысяч, часть которых наверняка бы ушли на семена, которых за глаза хватило бы… Не было бы такого голода…
СКУРАТОВ: А  теперь, за то, что я в самый трудный момент поддержал  Край,  - меня за решетку?
САВИНОВ: (после паузы) А хочешь откровенно, Дмитрий?.. Я тут в связи с твоим делом просмотрел сводки по району, бегло, конечно, но вот что увидел. Ведь ты, и Гнездилов, естественно, превратили некогда зажиточный район в голодный край. Это ж надо было умудриться! Выметать из сел  все зерно. Подчистую! Ты, конечно, опять  скажешь, что и мы тут виноваты.  Потому-то, поверь, что мне или товарищу Яковлеву,  не хотелось бы  стать семнадцатым, кого привлекают в округе. Прости за резкость, но это так. Но ведь ты в наших советах как бы не нуждался. Не счел нужным  поставить нас в известность об этой докладной о  помощи семенами. Почему не посоветовался? Яковлев, как узнал…. В-общем, очень обижен он. Кстати, что ты там настрочил?
СКУРАТОВ : А то же, что и говорил везде. Просил семян и все! Навесили мне Азиатский район, расширили клин, так черт вас драл – дайте же семян! Выждал немного,- по совету того же Яковлева,- но куда ж тянуть и накатал, уже в  мае, когда вот-вот сеяться надо. Выходит, на себя накатал… Но вы не бойтесь, на вас ссылаться не буду. Хотя вряд ли получиться, все равно  вас  будут спрашивать… Почему потворствовали…
САВИНОВ : Все равно, да…
СКУРАТОВ : Ну, и о каком раздельном руководстве может идти речь? Да мы без вашего соизволения дышать не смеем, не то, что принять  какое-то самостоятельное решение. Не будь вас, я бы нашел, чем сеяться…
САВИНОВ: Ты, Дмитрий Кузьмич, одолжений мне не делай. Я не нуждаюсь. И выговаривать меня не в чем. Спросят – отвечу. А ты – секретарь крупного зерноводческого района и работаешь, работал…- под руководством окружного комитета партии и Казкрайкома. Совместно с окрисполкомом. Так? Ну вот, а мы… Вот ты назови хоть одно наше инициативное предложение экономического порядка? Нет таковых. А за ходом вашей хозяйственной жизни, да, следили, контролировали и - ты знаешь, - докладывали в Москву, по своим каналам. Таковы наши задачи, чекистские, такова наша служба… Хэ! Это мы-то тебе мешали? Да ты крутил районом как хотел! Последний вот этот пример – обратился с важным документом прямо в Край. Зачем? Никого не поставил  даже  в известность. Даже бюро не соизволил собрать. Уж мы бы послушали тебя, посоветовались. Как человека сажать, так мигом спохватился, отгородился коллективным решением. Не забыл Похмельного? Так что, кроме себя самого, тебе винить некого. А помнишь раскулачивание? Ты тогда  еще предрика был. Мы определили примерную разнарядку на район… да по всем  районам была разнарядка. А вы здесь, в Сталинском районе, расстарались так, что мы составы не успевали подгонять.  Вагонов не хватало! Я как раз в окружкоме этим занимался -  этапированием, все помню… Вы все цифры перекрыли!  Да и  потом… Поступило   вам распоряжение – помогать скотозаготовителям. Нужное дело. Так вы опять развернули такую кампанию, что за два года  извели весь скот в районе. Строков, из «Крепости», помнишь, целое стадо пригнал! И вот так по всем позициям  усердствуете. И кому нужны только были эти сто тысяч? Да только тебе, больше некому… Ты же знаешь, что государству, что ни дай, все мало. Но ты – хозяин района. Я понимаю – рост, карьера... Но даже   хоть иногда о людях-то,  надо думать, Дмитрий Кузьмич… Надо же понимать, что  ты после себя оставляешь…Какую память…
  Бьют часы. Скуратов вздрагивает.
САТИНОВ: Оружие с собой?
СКУРАТОВ: Да.
   Встает, открывает сейф, вытаскивает завернутый в холстинку пистолет. Сатинов берет его и  забирает ключ, осматривает сейф.

САТИНОВ ( достает початую бутылку водки). А это? Для чего?
СКУРАТОВ : А это… на дорожку… Можно? ( Сатинов кивает)
Скуратов наливает стакан, выпивает, не морщась. Сатинов закрывает сейф, Скуратов стоит…
САТИНОВ : Нужно идти, гражданин Скуратов.

                Конец  второй картины



 КАРТИНА ТРЕТЬЯ.

 Землянка зэков. Пять человек в тесноте, пять топчанов вместе по  периметру. Лежит ПОХМЕЛЬНЫЙ, АНТИПИН. ВОРОТЫНЦЕВ сидит, читает газету, ЛУШНИКОВ, надев тулупчик, выходит. МОШКОВ открывает печечку. Он лицом к зрителю, видно его красное лицо, отсветом от зева печки. Он наматывает на кочергу  свою одежду, закрепляет проволокой.  Сует в печку на прожарку этот  куль.

ПОХМЕЛЬНЫЙ : А я сегодня, кажется, Шкелле подвозил.
МОШКОВ : Это который теперь заместо Литвина?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да, начальник переселенцев… Ха! Он у меня спрашивает – «продукты возишь?» Я ему – «ага, целыми тушами…» Он довольный – вот, говорит, значит есть, и умирают не от недоедания… Всему виной , говорит, - непосильные нормы, холод в бараках, болезни… Дурак!
МОШКОВ : А ты что ?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А ничего! У комендатуры ссадил. Он совещание там устраивал.
       Входит Лушников, чуть заметенный снегом. На него неприязненно смотрит Антипин. Вдруг  садится по-турецки на  топчане.
АНТИПИН: Накланялся?
      Лушников ничего не отвечает. Крестится.
АНТИПИН : По-моему, хуже нет быть Богом… Сколько народу,  а все с жалобами, просьбами. Не один не скажет – «На тебе, Боже.» Нет же – все –«Дай, дай, Боже, дай…» ( скорчил рожу) Небось, Сатану никто не просит, живет, скотина, и в ус не дует. А вам бы, молельщикам, его благодарить надо. Вам Сатана не меньше  Бога нужен.  Ведь  вы на него всю свою подлость валите. Мол, это он, проклятый, виноват. А ты, Петрович, Богу молишься, досаждаешь его, просишь чего-то. Неужто столько грехов? Ну каждый день, каждый вечер! Да тебя давно простили и ждут не дождутся в раю. Даром лоб колотишь, побереги. Фу-у, дед, ох и тяжела твоя вера!
ЛУШНИКОВ : А ты без веры живешь, тебе  легче? Одинако  терпим. Но  у меня хоть надежда есть,  а ты… По своему неверию и помрешь – одна трава на могилке и то, если будет…
АНТИПИН: Это  у меня-то трава? Да наверняка в Царство небесное попаду. А вот насчет тебя, Петрович,  у меня большие сомнения. Потому я Богу – сильный враг. Он меня уважает ( приосанился) А такие как вы, ему не нужны - жалкие тряпичные души. Максим, не спишь? Потруси из карманов, может, набьем круточку?
ВОРОТЫНЦЕВ: (отложил газету) Вот молчишь, ты, Петрович. А ведь гордыня - большой грех.
ЛУШНИКОВ: (встрепенулся) Прав ты, Виталя. Но… с этим лиходеем заговаривать или спросить. Он кого угодно до греха доведет.
АНТИПИН: Ха! Ну что, видите – он ни в чем не виноват, одни мы  с вами гнилые. А сами они – распрекрасные люди. Ну как же – верующие!
ЛУШНИКОВ ( Воротынцеву) Большой грех – это верно. Но мне думается, эдакое злословие – еще больший грех. Вот так-то мы и проболтали все. А жизнь-то – это ведь миг единый. Вот я: моргнул, и мне уже шестьдесят…
АНТИПИН: Ха-ха, вот она, твоя стезя. Помнишь, небось, души грешников висят подвешенными… Так и тебе вечно висеть с полным осознанием своей быстрой и грешной жизни... Но ведь ужаснее не придумаешь, а, Петрович?
ЛУШНИКОВ : Уж чего хорошего?
АНТИПИН: А я о чем и говорю! Но не мог бы ты, дорогой дьяк, упеченный  сюда, рассказать мне, неразумному – как же будут существовать такие же души типа тебя, праведников? В вечной радости? Завидую. Но радость только чувственная – это радость идиота из желтого дома. Полная радость возможна лишь при полной памяти и разуме. Но какой же  ты праведник, ежели здесь сидишь? Что-то похоже на смирение да терпение, и голубиную кротость…
ЛУШНИКОВ : Ну что ты все плетешь? Тебе легче от этого?
АНТИПИН : Потому что ваши крестные ходы, пустынники, калачики, страннички, старцы со слезным даром и все иже погубили Русь-матушку! Потому что церковь тысячу лет вбивала в души ваши покорность. Вы, попы, хуже всякого деспотического правительства. Ну скажи, хоть раз, без подзатыльника, организовывала Церковь всероссийскую помощь голодующему крестьянству? Ни разу! Назови мне, старина, когда вы, церковники, смело, во весь голос, во все колокола загремели бы в защиту русского рабочего? Не было! Почему вы спаршивили народ – живете в голоде, темноте, безземелье? Бунта не хотели? Да ведь после них неизбежно проводили реформы…В сущности, вы губите человеческие души, о спасении которых будто бы неустанно печетесь… Теперь докатились. Ни церквей, ни народа… Всем конец и всему венец. И вам, попам в первую очередь, что меня, признаться, очень радует…
ЛУШНИКОВ : Когда надругались над Верой, опоганили Церковь, и тогда Бог поругаем не был. Не бывает такое…Так  что и не тебе об этом рассуждать. Не поймешь ты и Божьего замысла – для чего даже и рожден. И все вы – богохульники, зачем  здесь… А я  вот один - знаю…
ВОРОТЫНЦЕВ: Браво, старина! Я за все и отвечу.  Да, мы революционеры, страшно виноваты перед народом. С нас и началось. Навели и развели -  чужебесия. С Девятого января и Ленского расстрела…
АНТИПИН: Да-а. Вас бы,  мутителей, лет двадцать назад продырявить или всех на одном суку – вот тогда бы  нам всем облегчение было, а, Максим?
Ведь так, проповедник херов?
ЛУШНИКОВ : Ну  что тебе  сказать… Твой  ум подавил сердце. Вот что. Ты  не чувствуешь, ты глумишься. Вы не допускаете существования  Бога, разве не так?
АНТИПИН : Именно так. Мы – бессердечные люди.( пауза)
ЛУШНИКОВ : Но ты, учитель вот, физик, не допускаешь ли, что  в мире существует нечто недоступное нашему разуму, которое все-таки влияет на людей. Хотя  бы та самая справедливость, высшая, которая все-таки придет.
АНТПИН  О справедливости заговорил… Ты справедливо здесь сидишь?
ЛУШНИКОВ: Опять не понял…
ВОРОТЫНЦЕВ: Да, верно. Есть что-то недоступное  разуму. Да в той же  математике хотя бы – есть условная величина. А ведь из нее что-то выводят – абсолютные цифры, формулы…
АНТИПИН : Вита-а-аля-я!...
ВОРОТЫНЦЕВ : ( махнул рукой) Для пользы дела. Ну, а дальше-то… что? (к Лушникову)
ЛУШНИКОВ: А , это я должен   у тебя спросить, раз ты конкретно увязал Бога с цифрами и наверняка о Нем думаешь…
ВОРОТЫНЦЕВ: Думаю, думаю… Тут  уже не знаешь, что и думать. Одна мысль  у меня появилась, каверзная… Что ты нас сюда упек!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ка… каким это образом? И чего ты на него посыпался?
ЛУШНИКОВ: Да он прав. Достойный и закономерный итог его революционной мысли.  Сейчас  мы имеем то, что имеем: у верховной власти в православной стране еврейский каганат во главе с грузином.
АНТИПИН: Да ему Виталь, все равно, кто теперь в России у власти. Святые апостолы тоже все евреи Его и у райских ворот  ребята в пейсах встретят!
ВОРОТЫНЦЕВ : Они прочно в России обосновались. Первый декрет Советской власти был о мире, второй – об антисемитизме, уж потом обо всем  остальном – земле, заводах и прочем.  Но евреи – избранный  народ. В Ветхом Завете так и сказано. Каждая страница в нем потому и кровава, что свидетельствует, как сохранить народ, как сплотить его в единую монолитную нацию. Не один народ не имел такого жизнеуклада, равного по железной дисциплине иудейскому…
АНТИПИН: Вот твоей бы партии такое же…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : О, там похлеще будет…
ВОРОТЫНЦЕВ: Они даже в плену, египетском, не сникли, не растворились, а  сумели бежать всем народом.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Пешком?
ВОРОТЫНЦНЕВ :  Нет, им коменданты подводы дали…
АНТИПИН: Да сказки это все! Чушь! Они же везде пролезли в Египте, на все должности. Моисей даже  был правой рукой  у фараона. Но и тот смекнул, со жрецами, что скоро «хана» придет его царству и прогнал их, - идите-ка, вы, ребята, берите золотишко…
МОШКОВ : Зачем же тогда фараон за ними  погоню послал?
АНТИПИН: Затем, Костя, что они не только свое добро забрали, но  под шумок прихватили драгоценности  жертвенных хранилищ, лишиться которых  египетские фараоны никак не могли. Потому и послал. Кстати, знаете, сколько евреев пришло по приглашению Иосифа в так называемое рабство? Аж шестьдесят шесть человек вместе с прислугой. Вот так их «угнали», так они бежали…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Зато сюда теперь эшелонами свозят…
ВОРОТЫНЦЕВ: Да, целеустремленный народ.
АНТИПИН: По-моему, даже слишком. По мне, так лучше бы они остались  в Египте.
МОШКОВ: Недаром их Моисей после  плена сорок лет по пустыне водил…
АНТИПИН : Простите, это по какому календарю? Не знаешь? А я скажу. По древнеегипетскому календарю один год равен одному нашему месяцу, по древнееврейскому – двум. Потому-то Сарры и Рахили в стопятидесятилетнем возрасте рожали от трехсотлетних мужей. Вот и считай. Сорок лет… Да из Египта до Иудеи пехом неделя ходу, посмотрите по карте, олухи! Станет еврей по пустыне полвека слоняться. Сами подумайте : как им выжить всем народом с грудными детьми, беременными женщинами и немощными стариками  в голых песках, в жаре, без еды и питья. Манна небесная им только один раз  с неба  упала. От рабства, понимаешь, избавлял…Тьфу! Дело в том, что их земли пустующие заняли племена ханакеев, амаликитян и других, уж не помню кто. Вышедших евреев, они пустить, понятное дело, не захотели, поскольку эти земли никогда евреям  не принадлежали, как сам Иерусалим. Волками обложили границы, перекрыли дороги и морили их голодом в осаде, пока какая-то одна библейская ****ища не укрыла  у себя  двух лазутчиков, которые высмотрели слабые места в обороне Иерихона… И что самое интересное, что эту брехню о сорокалетнем вождении наше поповство уже тысячу лет с умилением рассказывает. Не знают? Думаете, наш Петрович не знает? Чего молчишь, жертва культа?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Скажи ты, почему  молчат-то?
АНТИПИН: Выгодно скрывать. Поэтично звучит – так, мол, столько лет, рабство из себя изживали.
ВОРОТЫНЦЕВ : Только одного в толк не могу  взять, что они как были рабами, так и остались. Но – денег. Маркс, сам будучи евреем, об этом  писал и знал.
АНТИПИН : Во-о-о-т!.. Это то их единит и сплачивает. А не какие-то там Торы и законы, когда Христос пришел  к ним и стал говорить о Боге, душе, в глаза сказал, чьи они на самом деле и кому в действительности служат – они быстрехонько его определили на крестик  с гвоздиками.
ВОРОТЫНЦНЕВ : Да Христос сам был еврей! И сейчас они, в России, прочно обосновались.
АНТИПИН: А что им делать  у Голой стены, когда здесь богатства не меряно, не считано и народ такой, что пять раз за год стриги – он и не мэкнет!
ЛУШНИКОВ : Богохул ты, богохул… Народ наш во Христе был, но все заветы его позабыли… Христос, пройдя мученический путь, показал, для чего дается человеку жизнь. Ради нас принял венец терновый, искупил грехи наши. Но любящих его он не наказывает. Испытывает. Бедами, трудностями, горем.
АНТИПИН : Постой-ка, постой-ка! Значит, Бог наказывает любящих его? Эх, Петрович! Как все это наивно и глупо! Ваши догматы тупы донельзя и как обрыдло слушать эту вашу христианскую галиматью с ханжеским прекраснодушием в обмен на известный билет в бессмертие… Испытывает…Подозреваю, что ты   в душе своей даже рад своему сроку: претерпевать во имя Господне. Но…Но зачем он мучит меня, не верящего? Отсюда  я уже не выйду. Я больше никогда не увижу мать и отца, не обниму, не приласкаю жену, детей. Понимаешь – никогда. Оставил им в память одно свое опозоренное имя. И если Он есть, то я, не верящий в Него, должен здесь пропадать?! Так значит, он совершил чудовищное и необъяснимое зло!
ЛУШНИКОВ : Трудно мне с вами. Бога вы отрицаете, Христу не верите, над Писанием злословите. А ведь все духовные подвиги в мире начались с Христа. Все с него началось. Жизнь наша бессмертная началась. А вы, глупые, только о травке над могилой думаете…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А что он, Христос, в самом деле был?
ВОРОТЫНЦЕВ: Наука не отрицает. Жил в реальности, обыкновенный человек, помешавшийся на своей идее, на какой-то больной любви к людям.
ЛУШНИКОВ : Помешаться можно на чем угодно. Но не на любви к людям.
АНТИПИН: Не много ли на себя взял – помереть за всех людей?
ЛУШНИКОВ : (встал, гневно) Он на казнь добровольно пошел! И умер на позорном столбе. Но и он же воскрес для жизни вечной. Как воскреснете и все вы. Отныне полной смерти нет! Ведь так просто понять! И ты будешь свободен, Миша. Придет и  к тебе Бог…
АНТИПИН: Простите, это вы о чем? О верблюде, которому легче пройти через ворота  «Игольное  ушко»? Или как завтра, вон ему ( показывает на Похмельного) понесут отцы и матери своего очередного, третьего, четвертого ребенка? Да они плюнут в лицо твоему Богу! Пусть Он придет! (вскочил с топчана) Пусть покажется мне, хоть бы знак дал перед смертью что Он есть. Хорошо, не мне. Не заслужил… Но пусть хоть умирающим детям! Как умоляют Его об этом сейчас десятки тысяч людей, обреченных на смерть! ( показывает в сторону окна) Приди, помоги! Как молят сотни погибающих в лагерях, ты обещал зайти,  сейчас самое время Твое… Но ни звука , ни знака! (стоит вроде как прислушивается) Его нет!.. Е-г-о  не-е-е-ет!!.. ( с ненавистью пропел растерявшемуся старику, встал на середину землянки, тут же прыгнул на топчан  по-обезьяньи и снова спрыгнул с него  и бегает меж жильцами босой и размахивая руками, снова  вскочил на топчан) Потому  что не хватит у его сил смотреть на этот ад! (сиганул к окну, треснул о переплет) Да Он такой же преступник, что перед Ним Сатана – праведник! Ты, кадило вонючее, неужели не понял, что Он ничем не спасет, ничего не сделает! Может, появится вот так, посмотрит. И  молча – уйдет!! ( Лушников  сидит, уставившись в одну точку, вытер  пальцем слезу...)А ты, попугай ученый! Ты опять все перепутал в своей башке лысой. Мы сами его выдумали на вечную злобу и войны. Христос – миф. И не существовал никогда! У-у-у! Мерзавцы! ( поднимает руку на старика, который стал быстро одеваться. Но руку опустил и валится вниз головой на свой топчан) Ненавижу, ненавижу!!. (потом тише) Дед, прошу тебя, Не говори больше о Нем. Иначе я тебя – зарежу. А вас всех – передушу. Иди, беги в свою сторожку. Сторожи наши жизни! Гады все, гады!!! ( сдавленно мычит, рыдает. Лушников выходит)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Слушай, что ты к старому цепляешься? Что ты против него имеешь? Ученость свою вставляешь? Ты бы на суде так своем доказывал. Там небось язык со страху отняло?
МОШКОВ : И правда, что накинулся? Ты, чума рябая, поливай  за углом, а не в подушку. Не один живешь…
ВОРОТЫНЦНЕВ (Похмельному) А я смотрю, ты уши развесил. Слушаешь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну, раскудахтались опять… А ну все спать, спать! Мне-то завтра с  обеда, а вот всем вам  - с раненького утра. Гаси фонарь!
     Гонг. Темнота. Землянка утром. Свет сквозь окошко. На топчане один Похмельный. Входит Лушников. Похмельный зашевелился.

ЛУШНИКОВ : Спи, спи. Я тихонько…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Отдежурил?  Не обиделся вчера. На Антипа-то ? Он прямо  бешеный какой-то стал…
ЛУШНИКОВ : Стар я для обид, Максим. Моего времени  у меня не осталось. Только Божье… Грех тратить его на обиды. Я , милые мои,  на вас удивляюсь… В злобе живете… А ты , что интересуешься? Богом-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А это правда, что та же толпа, которая его с восторгом слушала, потребовала его казни?
ЛУШНИКОВ : Правда, правда? ( достает что-то из-за пазухи)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Вот так   и у меня случилось…
ЛУШНИКОВ:(весь светится) На вот, почитай. Четвероевангелие… У коменданта  выпросил. У него жена богомольница, он мне и дал.  На время. Тут все о Нем написано… Истинные апостольские свидетельства… Ты постарайся недолго, мне возвращать надо… Буквы мелкие, но ты еще зорок, увидишь… Где непонятно, спрашивай, в дороге читай, чтоб меньше видели и наши самое главное, вишь какие озлобленные… Не поймут. А ты, видать, с чувством. Хоть и матюжник. Ну да это пройдет. И я себе не прощу , если не направлю тебя на путь истинный. Читай, читай. Вот здесь начни. От Иоанна.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: (читает вслух) «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…»

                Конец третьей картины


    КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
 
    Помещение столярной мастерской, где по ночам собираются зэки-блатари. Сидит во главе, за верстаком – ЗЕЛЕНЦОВ. Рядом – ХОЛОПОВ Около, на маленькой табуретке – НАРЯДЧИК. ВХОДИТ ПОХМЕЛЬНЫЙ, за ним – СЯВКА. Похмельный  в одной истлевшей серой рубахе, в подпоясанных веревкой штанах, связанный  сзади проволокой руками. Полумрак. Угадываются  еще зэки, в темноте в глубине, без слов.

ХОЛОПОВ: Вот и легашок прибыл! Не замерз? Пригнись перед паханом! Не хочет…
ЗЕЛЕНЦОВ : А че он раздетый? Шпынек, это ты его ободрал? По морозу вел?
СЯВКА: Так он сам такой  и выдернулся. Чего я?
НАРЯДЧИК: Смотри-ка жаркий какой?
ХОЛОПОВ: Ничего, сейчас остынет…
ЗЕЛЕНЦОВ : Здороваться  надо, когда  входишь… ( Похмельный молчит) Маркелыч, развяжи-ка ему руки. Да сесть дай (Похмельный не садится, ему развязали руки)Так точно он? Что-то волком смотрит… Не пойму…
ХОЛОПОВ: Он, точно он. Похмельный Максим.  Из карагандинского лагеря присланный. Только не знаю,  по какой  статье он второй раз…
НАРЯДЧИК : Ты что в Бога веруешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Тебе-то какое дело? Вы-ы, что вам дело до Бога?..
ХОЛОПОВ: Теперь убедились? Мало что орет, ему на нас  глядеть тошно. Говорю же – сам на смерть напрашивается…
НАРЯДЧИК : Раз просит – надо уважить.
ЗЕЛЕНЦОВ: Да он тварюга, даже креста не носит. А ну, расстегни рубаху!
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не ношу. Не каркай…
ЗЕЛЕНЦОВ: Огрызается…Ну ладно, все под Богом…Знаешь, зачем привели?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Догадываюсь…
ЗЕЛЕНЦОВ : Что скажешь?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я сказал, отнекиваться поздно. И вымаливать прощения – не буду. ( вдруг крикнул) И быстрей, в гробину вашу мать!
ХОЛОПОВ : Вы слышали? Слышали, что вякает? Ну, давай покричи, покричи, а мы – послушаем…
НАРЯДЧИК : Э, мужичок, ты прежде  времени-то глазки не закрывай. Он «догадывается!» Да ты плохо догадываешься. Ты   у нас через пять минут на колени не только за прощением  - без штанов встанешь!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ты меня, рыло, не пугай. Я свое  - отпугался. Если  уж решили – кончайте… ( снова закрыл глаза)
ЗЕЛЕНЦОВ ( кивает на Холопова) А он правду говорит, что ты раскулачник,  эшелонами вывозил крестьян?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Было дело.
ХОЛОПОВ :  Я ж говорил, легавый, самый настоящий…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Какой-то  я интересный легавый. Одни легавые не за что в тюрягу  упекли, другие – в побеге поймали, в штрафную шахту сунули, третьи - по лагерям сверх  сроков гоняют…И я – легавый. Он у тебя ничего не путает?
ХОЛОПОВ: Не угодил своим хозяевам, вот и посадили. А сам – такая же мразь!
ЗЕЛЕНЦОВ : ( обводит  все глазами) Ну что?..
СЯВКА:(встает перед Похмельным, и сложив трехперстие, и губы «уточкой») Утю-утю-утютюсеньки-и-и…( изображает бесовский блатарский танец)
ЗЕЛЕНЦОВ : Да, потоптали мужиков, полстраны -  сослали… А мужика этого – давно бы вывезти надо было, показать страну, а то засиделся он в своем сарае возле свиней и курочек . Сталин с умом высылает – подальше, до Москвы не доехать, не доскакать.
СЯВКА : Дай мне его! Его разорву, заразу!..
ЗЕЛЕНЦОВ : Сявка, утухни! А вот еще сказали, что ты могильщиком  работал. Много там нашего брата полегло?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Вас, блатарской армады, там не было никого. Потом  стали пригонять помаленьку. А в основном женщины, дети, старики… мерли. За день под Карагандой до полусотни  трупов…
ЗЕЛЕНЦОВ : А хоронили-то как?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Всех в одну  яму.
ЗЕЛЕНЦОВ : Так что же – ни гробов, ни крестов?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Там каждая  щепка… на учете. Бирка и столбик.
ЗЕЛЕНЦОВ : И все?! .Да, потоптали, закон-то… Ну, а объясни теперь – почему ты  влез?  Не пидор, в карты не играешь…Вступился за этого парня, который наш закон нарушил? Своровал блатное. Ладно он, молодой идиот, а ты ведь, ты  знал, что с ним будет и с тобой… Че ты,  обязан был ему? Или как?  Ведь он своровал.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И ваши воруют. Да и жалко его стало… Он же голодный ходил…
ЗЕЛЕНЦОВ: Во-первых, мы не воруем, в отличие от вас, быдла. Мы  берем. При всех. Не хочешь отдать – вцепись, дерись, нож вытащи… Но покажи что ты не трус.  Не слабак! Ишь ты, ему жалко… Суду нас тоже жалко было, - судья плакал, мне приговор читая. А отвесил – червонец! За то, что  я друга спасал… Во!
ХОЛОПОВ : Ну тот мудила, но ты-то – битый фраер, лагерщик, волк, в побег ходил. На что рассчитывал? Что оценим твое благородство? Дура-а-ак ты братец, вот  что  я тебе скажу.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Я рассчитывал, что вы  все-таки пожалеете, по- человечески. Думал, разделю вину  на двоих, все не смерть парню… Ведь  молодой совсем был… Но от вас все равно спасенья нету…
ХОЛОПОВ : А ты жалел, гнида, людей, которых ссылал?
НАРЯДЧИК : Но его время кончится. Это сейчас его власть, собачья. Казах один говорил мне, с ихних краев. Шайтан правит, во! Пожирает людей…
ЗЕЛЕНЦОВ: Да , в таких делах ни одной крысе спасенья не будет. На первый раз, ладно уж, - прощается тебе. На второй – на том же суку зависнешь. Ты бы  уже висел, да видно…
НАРЯДЧИК : …Покойники вступились.
ЗЕЛЕНЦОВ:Повезло тебе, «шайтан»…  В следующий раз не простим. Понял меня? Я спрашиваю?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Понял…
ЗЕЕНЦОВ: А к нам не хочешь прислониться? Поможем тебе…И на воле … устроиться.
НАРЯДЧИК : Еще чего? Нам только богомолов и сумасшедших не хватает, Маркелыч, ты че? Он же продаст, с потрохами. На исповеди раскается!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Нет, я как-нибудь сам…
ЗЕЛЕНЦОВ : Тебе сколько сроку-то осталось? 
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Точно не знаю…
ЗЕЛЕНЦОВ: Как это?
ХОЛОПОВ:  Я знаю – ему бессрочно. Там запись такая, в формуляре – «до особого распоряжения». Вот  и гадай… Может завтра выйдет, а может…
ЗЕЛЕНЦОВ : А  знаешь, что эта фразочка обозначает – «до особого». Для всех, кто проштрафился. И за побег – тоже… Ну, иди пока. Которую ночь трясунец-то спать не дает? (Похмельный поворачивается)
ХОЛОПОВ :  Погодь! Жалко, что простили тебе…Бить я тебя не стану, а вот – (плюет Похмельному в лицо) это – получи! И до самого скончания носи, сука! Сявка! Вон его! Гада!
 
                Конец четвертой картины.

 КАРТИНА ПЯТАЯ

Комната деревенской хаты. Слышен звук кудахтающей курицы. Входят Похмельный, он весь седой, в сапогах и куртчонке, и тетка Дуся, в жакетике, высоких шерстяных носках. Слышен голос т. Дуси: «Иди , дурочка!»
 
Т.ДУСЯ: Курицу омменяла на пучок иголок! Квочечку... (смотрит как Похмельный нерешительно топчется) Сымай, сымай, у меня чистенько... Да ты пачканул их, никак? И портянки… Возьми вот, скороходы…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да уж, в самую лепешку угодил.
Т.ДУСЯ: ( принимается хлопотать накрыть на стол) Не признать тебя было, не признать… Обличья -то знакомого. Садись, посумерничай ( ставит миску с борщем, белый хлеб)
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну…Как вы тут?
Т.ДУСЯ: Ты знаешь, грех жаловаться, добре стало… В тридцать третьем голод-то был страшенный, в аулах все повымерли, в селах слабеньких – тоже. Архиповка – начисто… Сколько же вмерло? Як жизь перевернула все! Скольки сничтожили – страсть!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: В коленях они слабоваты и в штанах у них мало, чтобы всех перевести… Выстоим, тетка. Выстоим и выживем. Козацкому роду нет переводу… А, не так ли?
Т.ДУСЯ : Свят – свят...  Хорошо стало, хорошо…  Когда Сталин скинув того Голожопина…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кого-кого? Голощекина?
Т.ДУСЯ : Это мы так его прозвали. Песиголовец. В тридцать четвертом добрый урожай  уродился, люди  сроду не помнили такого. Власть сжалилась : по шесть кило зерна за трудодень, помимо грошей! В оконце стукнут наране и ссыплють у порога. Все амбары забили, церкву – доверху… Скотинку свою теперича люди, как и раньше,  держуть… О, люди теперича за колхоз зараз очи выдернут. Ни одного единоличника. Грех жалиться, грех. Нынче добре…Ты ешь, не смотри шо богато… Все так живем.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : (неторопливо ест) Я спросить хотел... Вы ж в другой хате жили? Поменяли?
Т.ДУСЯ : Не поменяли, а помманули! Черти… Когда тебя  взяли, мы с Марией решили ту хату продать да разбежаться – я к своим, в Урюпинку, она… - на работу. Тебя ведь искать вздумала, вот ведь. Ну ладно. А хату-то – печаль  шлепнули церковну, вроде как продали, а денег – ни шиша! Так и сгинула хатка-то. Добрая ведь была. Сейчас стоит – там… Председателева теперича…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Да как же так? А парторганизация? А предсельсовета? Гриценяк?
Т.ДУСЯ : У-у... Чо вспомнил. Тогда Данилов был, он нас и обвинил -  в богомольстве. А партийцы-то, Мороз Давид да Корней Шевковец, те  еще шалопуты… Я аж  чуть умом не тронулась. Оказывается,  у них документы  уже  были сготовлены – на высылку  нам… Мы и ушли – от греха подале... Это мне потом помогли, прикупила хатенку-то… А Гриценяк, як сняли его, так,– сгинув! Заризався! Тому черту, прости Господи, жаба цыцьку не дала. Чи бритвой , чи ножиком, всяко  говорят. Он к своей сестре, шо здесь жила , на Крайну подался, после того, как с церквы  крест снял…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Хоронить-то ездил кто? У него вроде, двое парнят было? Т.ДУСЯ : Хто ? Куда? Да в ту пору люди не знали, чи до завтра доживуть, а ты про поездки. Пришло ведомленье с тамошнего сельсовету та  на том и конец. Так и сгинув. А ведь добрый казачина був…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Ну тут Бог ему судья. Ну, а  другие? Семен все кузнечит, Кожухарь?
Т.ДУСЯ : Про Петро не слышно. Як взяли его за тобой, так и не видно было…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Кожухаря посадили?!. За что?..
Т.ДУСЯ : Не ведомо мне. Но як вернулась от своих, с Урюпинки, его  уж отвезли, с Семеном вместе, кузнецом…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: И Семена посадили? Вот не знал… Ничегошеньки ведь не знал. А его-то за что?
Т.ДУСЯ : Да с полномоченным не поладил, чи шо… ( размышляет) Про Семена хоть вестка пришла., а про Петра – и ворон не каркнул, будто и не жил…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Какая вестка? Он, что…
Т.ДУСЯ: Помер… От заворота кишок. Объелся. Рассказывал чоловек, бывший с ним. Голодали они  по дороге. А с дороги сразу за работу – камни складать. Там, если норму  сробишь -  фунт хлеба. ( Похмельный кивает) А он две нормы и  кричит – а теперь кормите! Стражники смеются, забавляются : «А еще сможешь?» Он им и третью – здоровый же был чертилко!  Ему и выдали вечером за  все три. Мужики остерегали : не ешь сразу все. Какое там? Куды там кого он слушал? Ему же скризь море по колено. Съел, а хлеб-то, видно, непропеченный, сырой. Его и скрутило. Ночь глухая, про врачей  стражники и слухать не хотят. Дальше – хуже. Стонет, катается по полу. Помяли ему живот, вот и вся помощь. День кричит, катается, кровью исходит, другой, а на третий кончился…Так-то вот и по глупости представилась светлая душа, успокой его в обителях своих (крестится)  И дите ведь осталось…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не пойму  что-то… Он что, женат был? ( вытирает миску хлебом по-зэковски)
Т.ДУСЯ :От вдовички из Дворянских хуторов остался, там где старшой брат его жил. У нее еще двое от мужа  было, так в голод она, поняв, что троих не выкормит, принесла хлопца до Семеновых батькив, посадила на стол – хочете, чтоб жил, выхаживайте. Но на диво крепкий хлопчинятко…Весна або осень, холод грязь, ветер, уже первым снегом присыпет, а оно все  гасае по улицам босиком в одной рубашке до пупа. И ни кашлю, ни чиху, тольки и того, что вечно сопля через губу блестит!
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Ну, дай Бог. Газетка у тебя есть? Иль бумага какая?
Т.ДУСЯ : Нетути. Неграмотна я – зачем газета? Може, конверт, что от Марии?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Не надо. (вытаскивает истлевшую газету из своего кармана, начинает сворачивать цигарку).
Т.ДУСЯ : Максим, а че ты все Бог да Бог… Уверовал что ли?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Во что хочешь уверуешь, тетка Дусь…( улыбнулся)
Т.ДУСЯ : А Мария-то – разуверилась. Живет багато, в хате  ни иконы, ни молитвы, ни имени Божьего – як в амбаре. В партию записалась, и  уж така из себя важна стала, шо дальше некуда. Председатель всего женского комитету. Жинок под ее началом в два раза  больше, чем наших колхозниц. Сама дома в расписном халате ходит. Ну чисто королевна!.. В Магнитогорске живет, при главном заводе, муж у ней, нерусский, грузин, либо татарин… Но сдается мне , шо еврей, бо ухватки и манера на то схожи и умный – больше чем три наших вместе! Сам он, правда, трошки старше ее, но с уважением человек.  Тоже из начальников.  Джемал. Но живут дружно. Квартера  у них добрая, мувальник малированный, вода сама текеть. Я у них там две последние  зимы жила. Ничего, жить можно. Да только скушно мне там. Покланялась им и сюда – тут мои люди, подруги,  моя земля, могилки родительские… А ты что помрачнел ? Хочешь – кури… Или по-другому  затосковал? Я догадываюсь – про свою не спрашиваешь? Чо?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Боюсь я, теть Дусь. Вдруг тоже  что  с ней?
Т.ДУСЯ : Да  что ей станется-то ? Но … уехала она.  То ли в Атбасар, то ли в Павлодар? Нема  ее тут… Давно нема…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Как ее выпустили-то, ведь она лишенкой была?
Т.ДУСЯ: О-о-о! Максим! Что тут с ней було… Да кому  она нужна бы?.. (пауза) Ты прости, Максим, но кажу тебе. Погану ты себе бабу  брал. Не про твою честь. Давнее дело, что ж скрывать. Когда тебя забрали, она долго  як чумная ходила. Но ничо – отошла… Старого-то, Лукьяна, Иван забрал  к себе, а она одна жила, в вашей хатке. Но… недолго береглась. Опять с Назаром стала жить, да в открытую! А у того, черта прокудного, ты помнишь, в хате хочь шаром покати, а вечно гости, вечно гульки. И она привыкла, втянулась. Оно, знаешь,  на хлеб грошей нема, а на дурмановку якую всегда найдется. Назар глядь-поглядь на нее, да и дал драпака к сестре в Омск,  якобы  работу  шукать. И сгинул – ищи-свищи!.. Осталась одна, куды денешься. А до водки, видать, привыкла, а выпить нема, залезла в долги. Весной, дай Бог памяти, позатого года, взял ее мужик с Урюпинки – брат нашего Григоря  Чумака. И был слух – хорошо жили на-первах. Дите народилось. Так шо – живи и радуйся, ан нет. Опять потихонечку за водочку с такими же  хлюстанками да забулдыгами. Мужик-то добрый, попался, а не Гришка. Ее бы бить ,а он – дурень, в уговоры.  Дитя вскорости померло, як бы от кори. А она все больше в пьяночку. Мужик бился-бился, с нее – хоть бы хны! Батька его полюбовался на тако житье и развели, забрал его из дому. А в прошлу осень, ну, с год тому назад, она  уехала – мужики-то и забрали ее с собой. Словом, пропала девка. А така гарна была, лицо белявенькое, сама чистенька, а то – подурнела, очи запухли,  щеки черны, ввалились… Вот таки дела  твои с Леськой. Да ты не жалкуй, не стоит она тебя…(Максим выбегает) Максим, куда ты? ( смотрит в  распахнутую дверь) Ну кури, кури…( зажигает лампу)

   Гонг. Темнота. Снова та же комната хатки утром. Похмельный стоит у окна полуодетый. Входит тетка Дуся

Т.ДУСЯ: О, встал? Спал, будто маку наелся. А я  с утра всех подружек оббегала. Нашла, во! ( кладет бритву на стол).
ПОХМЕЛЬЫЙ: Вот спасибо, теть Дусь. А то я, правда, как каторжник. (готовит себе бритье)
Т.ДУСЯ ( готовит щепу для самовара) Поел хочь ?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Молока попил…
Т.ДУСЯ: А я уж и дров сложила, чо ты вчерась нарубил. Прямо размахнулся! Подружки спрашивали, кого это я наняла? Рубаха твоя просохла…( помолчав) А ты шо, так и будешь диковать? Невжель не хочешь побачить никого? Сходи до Гарькавого або до учителя – дуже переживал за тебя...
ПОХМЕЛЬНЫЙ : А Никитин все учительствует?
Т.ДУСЯ : А куды ему  деться? Теперича ишо двоих прислали, учительши…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не хочу я… Да и уйду… Сегодня ночью… Ты приготовь мне баульчик, с хлебом, я денег оставлю.
Т.ДУСЯ : Никаких денег я  у тебя не возьму. Зря ты ховаешься. Всю жизнь за углами не просидишь. А чо тебе стыдиться-то? Ведь подчистую вышел.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А что семья Петра? Где сейчас.?
Т.ДУСЯ: Танюшку-то Бог прибрал. Волк утащил. ( Похмельный перестал бриться, уставился на хозяйку). Ганна  совсем  посля того… ослепла. Выплакала очи и дурненька стала. Доживает свой век в Барышевке. Сашко с Варькой власти пристроили -  в детдоме они, в Щучинской. О! Ты, я бачу  ты все по своей лахундре жалкуешь, а ведь у тебя готова невеста есть! С Ганной-то знаешь кто живет, за ней смотрит? Зинка-чеченка! Самая младшая из Иргашевых, шо квартировали у Кожухарей. В тридцать третьем они почти все вымерли. Осталось трое – Райка, Зинка и немой хлопчик. Райку свои замуж взяли, немого конь убил, а Зинка зараз в Барышевке - приглядает.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Не помню   я тех чеченов. Знаю, что много было…
Т.ДУСЯ :А старый-то чечен – неужто не помнишь? Кожухари его Муллой звали. Так он, когда умирал-то, перед смертью строго наказал внучке, щоб та  жила  с Ганной, пока Петро не вернется. А Зинка-то будто бы  выпросила  у него право до  той поры замуж не выходить, хто бы  к ней не посватался. Мулла ей разрешение дал на такой зарок. О, там у них строго … Он дюже важный был, тот Мулла, будто бы  княжеской крови, чуть ли не родич тому Шамилю ихнему, что главный атаман  у них был…
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Невеста какая-то? Я-то при чем?
Т.ДУСЯ: Як так при чем? Ты когда-то похвалил ее за красу, пообещал, когда вырастет, замуж взять. Она же, дурочка, поверила, еще тогда всем рассказала, хвалилась. Село смеялось: Ну, Зинка, Максим вернется – добра пара из вас выйдет. Она тебя и ждет, до сих пор. Про наших хлопцев даже слухать не хочет, а чеченские до ней не подступаются, не можут, зарок дан. Ну что? Понял теперь?..
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да, неожиданно как-то...
                В сенях шум. Входит Иващенко
ИВАЩЕНКО: Точно он! Думал, брешут дети про якого-то мужика, что бабка Дуська наняла.  Ну, здравствуй, Максим Иванович!
Т.ДУСЯ : Пойду рубаху сыму…
ИВАЩЕНКО : Экак тебя выкрасило …( рассматривает Максима) Прямо с бабкой Дуськой одних годов… Ну рассказывай, где тебя черти носили?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Да что рассказывать? Освободился…
ИВАЩЕНКО : Так ведь столько лет? Шесть… Да больше. Шесть с половиной. А помнится, тебя на полтора осудили? Где ж так мотало-то?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Долго вспоминать… Потом как-нибудь… А освободился… Помнишь, Ивана Денисовича-то?
ИВАЩЕНКО: Помню. Как не помнить?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Он  и помог. Вот бумага… ( лезет в карман  брюк)
ИВАЩЕНКО: Да шо мы тебя не знаем, что ли? Но когда на учет?
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Я же не с армии…
ИВАЩЕНКО: Из лагеря хуже, чем из армии. Як лицо, бывшее при должности коменданта и зараз  в активистах, я не можу, шоб в селе без дисциплины. Пришел и живешь тайком! Непорядок! Зараз же иди в сельсовет або покажись правленью…  Там председателем сельсовета Шаповалов Артем. И завтра на работу – у нас мужиков не хватает.  До моей бригады просись!
     Разворачивается, чтоб уйти. Входит тетка Дуся с рубахой. Иващенко вдруг останавливается.
ИВАЩЕНКО : Слухай, а чого тебе рабочий день терять? Съезди-ка ты в Басырь, там казенное добро, еще с весны, два плуга отдали, надо забрать.
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Кто? Я?..
ИВАЩЕНКО: А шо? Гуляючи трудодень заробишь… Тольки оденься. Дорога не близка, десять верст туда - десять обратно. Дуська, есть у тебя ватник? Да хфуражка?
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Фуражка, что на тебе?
ИВАЩЕНКО: Це мое рабочее. А побачив бы ты меня в новом пинжаку, в новых чоботах… О-о…
ТДУСЯ :  Такое пойдет? ( показывает картуз и ватник)
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  Вполне… А че сам не съездишь? Мне ж оформляться (обувается )
ИВАЩЕНКО: Чо мы тебя, не знаем? Потом оформишься… А меня зараз и так тягают як петлюровску гармошку: туда-сюда, туда-сюда.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : Интересный ты дядя…
ИВАЩЕНКО: Давай, сбирайся, я кажу, шоб обождали. С тобой еще поедут Сичкарь да старый Овчаренко… На конюшне…(уходит)
ПОХМЕЛЬНЫЙ: Смотри-ка, впору! (надевает ватник и картуз).Давай-ка еще хлебца  заверни…
Т.ДУСЯ ( выходит из закутка печи со свертком) Слухай, а ведь там в стороне и Барышевка. Тебя же там ждут, Максим? Заедь…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: А?..
Т.ДУСЯ: Погрузишь и попросишь довезти. Авось не откажут-то…
                Похмельный идет к двери.
Т.ДУСЯ : Погодь! ( кинулась за образок в углу, вытащила из-за  него крестик нательный) Ты в Бога веруешь, а без креста… Негоже это. На, носи! (надевает на Похмельного, склонившего голову, потом он идет к выходу, скрывается, дверь не закрыл) Слышь, обещал ведь, насчет Зинки-то!.. Исполняй обещанное…
               Слышен голос Похмельного : «Исполню-ю-ю-у-у!..»



                ЗАНАВЕС.

              КОНЕЦ ВТОРОГО СПЕКТАКЛЯ.