Последняя ночь царевен

Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.

     Н.М.Рубцов (1935-1971).


Мы буржуев и попов
Передавим, как клопов!

           Плакат 1917 года.



     К вечеру, согласно дано заведенному обычаю. семейство низложенного царя собралось в большой комнате дома инженера Ипатьева для того, чтобы обсудить день прошедший и высказать то, что накопилось в душе и думах, тем более. что положение, в котором они оказались, давало немало поводов для размышлений.
     Отец семейства Николай Александрович осмотрел детей и в целом остался доволен ими: никаких признаков страха или отчаяния на них не проявлялось.
     - Вот прошел еще день, мы, слава Господу. все вместе, живы и здоровы, - сказал он. - А что станет с нами завтра, одному богу известно.
     - Ты полагаешь, нас снова куда-нибудь повезут? - спросила его жена.
     - С этими людьми ничего нельзя предполагать, - ответил Николай. - Они абсолютно непредсказуемы.
     - Я обратила внимание, что сегодня они какие-то более возбужденные, увеличилась численность охраны вокруг дома, - заметила государыня.
     - Весьма возможно. что между ними идут какие-то недоразумения, - пожал плечами государь. - Ты же видела, что они даже между собой грызутся, словно хищники при дележе добычи.
     - Не хотелось бы, чтобы нас куда-то перевозили, - грустно сказала Александра Федоровна. - Алексеюшка затруднительно переносит подобные переезды.
     - И с нами нет Григория Распутина, - поддержал ее император. - Я не могу забыть. как он фактически спас его, когда тот занемог после падения и ушибов - кровь не мог остановить даже доктор...
     - Да, словом лечил святой человек, - кивнула в знак согласия жена.
     - Он использовал внутренние резервы организма, - вступил в разговор доктор Боткин. - У царевича было необыкновенное доверие к старцу. А это - решающий фактор, который в некоторых случаях срабатывает.
     - Я до сих пор не могу забыть его - времена трудные: война, бунты черни, а сядем с ним чай пить, поговорим и сразу на душе покойнее становится... И как только рука поднялась на такого человека? Он же никому ничего плохого не сделал. Как знать, был бы он жив, и у нас было бы все по-другому, - проговорила с грустью императрица.
     - Что сейчас об этом говорить? - вздохнул государь. - Он давал немало хороших советов, да я зачастую пренебрегал ими. Помнится, как он убеждал меня начать наступление в районе Риги. Однако я послушал своих генералов и начал наступление на юго-западе. И вот результат: наступление провалилось. А Рига и весь прибалтийский фронт были потеряны. То же самое было и на Ковельском направлении - как ни упреждал Григорий, братец мой Николай Николаевич начал наступление. Совершенно не подготовленное. Результат плачевный - мы потеряли гигантское число наших славных солдат и офицеров.
     - Как ты не смог понять никчемность твоих генералов? - упрекнула его государыня.
     - Ну, зачем же Вы так? - поднял брови Николай.
     - Да что там говорить - они показали себя в войне с японцами, - махнула рукой супруга. - Опозорились на весь мир. Доблесть какая - утопили "Варяга" и "Корейца" вместо того сражаться до последнего и погибнуть во славе. Так нет, они сдались в плен! Какое достоинство! А еще повсюду говорят о славе русскихвоинов...
     - Напрасно Вы так, особенно при детях, - укорил ее муж.
     - Право, маменька. Зачем вы так? - заговорила дочь Татьяна. - О русских богатырях слагают былины...
     - Вот в былинах только и встречаем удаль молодецкую, - не останавливалась Александра Федоровна. - Бородинское сражение с Наполеоном проиграли, но мним себя героями. А потом щипали тыловые части отступающих французов. В Крымской войне опять-таки потерпели фиаско. С японцами не справились. Теперь вот на германском фронте осрамились. Вояки... 
     - Ну, матушка, Вы. кажется, хватили через край, - Николай глазами показал на детей. - Это в Вас говорит, скорее всего, не русская кровь. Впрочем, давайте закончим этот разговор. Пора помолиться и спать...
     Помолившись перед иконами, оставленными хозяином дома, дети расцеловались с родителями и направились по своим комнатам.
     Спальня царевен Анастасии и Татьяны находились через стенку от спальни родителей. Потушив свечи, девушки легли в свои постели.
     - Не понимаю, почему маменька так часто поминает Григория Ефимовича? - спросила Анастасия.
     - Что ты имеешь в виду? - уточнила ее сестра.
     - Это же развратный и грубый сибирский мужлан со страшной нечесаной бородой, - продолжила Анастасия. - Мне он представляется в виде злого разбойника с большой дороги. И что к нему придворные дамы льнули?
     - Я слышала, что многие из них были его любовницами, даже замужние - жена действительного статского советника, генеральша Ольга Лахтина, княгиня Шаховская. жена крупного московского купца Вера Джанумова, жена нотариуса Патуштнская, даже Анна Вырубова...
     - Не представляю, что они в нем нашли! - брезгливо произнесла Татьяна. - Грубый, неотесанный мужлан, под ногтями вечная грязь.
     - Говорили, что он обладал какой-то необыкновенной мужской силой и гипнотическим воздействием, - ответила Анастасия. - Когда он заходил к нам, при виде его мне делалось дурно. Когда мы были в Гатчине, я подобрала немецкую пропагандистскую листовку с омерзительной карикатурой: кайзер Вильгельм опирается на штык, а наш батюшка - на половой орган Распутина.
     - Фу, мерзость какая! - презрительно воскликнула Татьяна.
     Яркий лунный свет не давал Татьяне заснуть. Сестра почти тут же уснула, отвернувшись к стене, а она долго ворочалась, не находя для себя удобную позу.
     Было полнолуние. Встав и подойдя к окну, она взглянула на небо, где огромная и необычная Селена, кажется, уставилась на девушку, изучая ее. Под окном перед небольшим костерком сидели два солдата, грея у огня руки в прохладную ночь.
     Татьяне почему-то вспомнился Тобольск - там им позволялось выходить хотя бы на крышу дома, в котором их содержали и откуда они могли обозревать один из первых городов в Сибири. Это было хоть какое-то развлечение, особо любимое братиком Алешей.
     В душе Татьяны ворохнулось какое-то нехорошее предчувствие - именно в полнолуние устраивает шабаш нечистая сила. Но вид спокойно сидящих солдат с неуклюжими винтовками несколько успокоил ее.
     "Глупости все это", - подумала она про байки о нечистой силе, легла в постель, но непонятная тревога в душе не давала ей заснуть. Отвернувшись к стене, она попыталась окунуться в царство Морфея...
     Едва она закрыла глаза. как в воображении поплыли картины из прошлой жизни. Вот они присутствуют на торжественной встречи папа с селянами в Москве, вот катаются на яхте в Финском заливе...
     Она уже начала было засыпать, ка сквозь дрёму услышала встревоженные голоса матери и отца за стенкой. Татьяна прислушалась: говорили по-немецки...
     "Что-то наши караульные ведут себя необычайно возбужденно, - слышался голос маман. - Утром я выглянула в окно, а охранник с улицы. увидев меня, резко отвернулся и перекрестился"
     "Полно, просто у него жив еще трепет перед нами, - ответил папа. - Не обращай внимания".
     "Нет, нет, - стояла на своем маман. - И Юровский какой-то не такой, как обычно. Так зло посмотрел на меня. Они явно что-то задумали. Чует мое сердце. что добром это не закончится".
     "Ты права в том, что мы у них, словно кандалы на каторжниках - и сбросить нельзя, и носить тяжко", - послышался голос папа.
     "Нас расстреляют? - уже отчаявшись, спросила маман. - Расстреляют?"
     "С них станется, - после некоторой паузы ответил папа. - Но мне думается, что без позволения Москвы они этого не сделают".
     "Господи", - маман начала молиться, и голос ее превратился в сплошное бормотание...
     - Господи, спаси и сохрани! - начала молиться и Татьяна, сжавшись в комок.  А потом открыла глаза и долго смотрела в потолок.
     Сон не шел. И тогда Татьяна, взяв карандаш со стоящей рядом тумбочки, при лунном свете начала писать по-немецки на стене искаженное двустишие из стихотворения Генриха Гейне об убитом вавилонском царе Валтасаре:

                Belsatzar ward inselbiger Nacht
                Von seinen Knechtenumgebracht
                (В эту самую ночь Вальтасар
                был убит своими холопами).

     Она снова прислушалась, но родители, видимо, уснули. В доме стояла тишина, лишь от окна доносился негромкий разговор солдат караула.
     И только после этого она провалилась в глубокий тревожный сон. Она без конца вздрагивала - ей снились кошмары - бунтующие крестьяне с вилами и топорами, нападающие на господ и убивающие всех без разбора - горели поместья, снег вокруг них был пропитан кровью...
     После этого начал сниться папа в Ставке в окружении генералов. которые уговаривали его подписать отречение, а когда он не согласился, начали его душить.
     Она, видимо, закричала во сне и проснулась от того, что ее трясли за плечо. Рядом стояла маман со свечой. возле своей постели одевалась Анастасия.
     - Что случилось? - недоуменно спросила Татьяна.
     - Ты так кричала, - ответила маман. - Вставай, нам велено одеваться.
     - Куда? - поинтересовалась дочь.
     - Кто же знает этих зверей? - пожала плечами Александра Федоровна.
     - Мне снились какие-то ужасы, - начала было Татьяна, но мать остановила ее:
     - Потом расскажешь. Мне нужно разбудить других детей. Выходите в гостиную.
     Татьяна и Анастасия оделись, умылись и направились в гостиную. которая, к их удивлению, была полна солдат. Их начальник Юровский сидел за столом и пил из стакана чай. Непричесанный и неряшливый он выглядел так, словно несколько дней пил горькую. Вдоль стен размещалось его воинство, которых царевны уже знали за время долгого сидения в заточении. Это были пятеро русских - Никулин, Ермаков, Ваганов, Медведев и еще кто-то неизвестный и семеро инородцев - Андреас Вергази, Ласло Хорват. Виктор Гринфельд. Имре Надь, Эмил Фекете, Анзельм Фишер и Исидор Эдельштейн. Все они выглядели несколько скованными и старались не смотреть на девушек.
     Едва войдя в комнату, великая княжна Мария насмешливо посмотрела на Юровского и с ехидцей спросила:
     - Янкель Хаимович, головка бо-бо?
     Тот поперхнулся, отставил стакан, но на провокационный вопрос отвечать не стал.
     Постепенно в гостиную зашли остальные члены семейства свергнутого царя, доктор Боткин, камердинер Трупп, повар Харитонов, горничная Демидова...
     - Что они задумали? - по-немецки спросила Александра Федоровна мужа.
     - Во дворе слышен звук работающего мотора авто, следовательно, собираются нас куда-то везти, - также по-немецки ответил бывший государь.
     - Извольте говорить по-русски, - хрипло проговорил Юровский скосив глаза на Марию.
     Потом оглядел собравшихся и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:
     - Все собрались, господа хорошие?
     Ему никто не ответил. Тогда он встал и произнес:
     - Следуйте за мной!
     - Вожак сказал: стадо, за мной, - по-английски сказала вечно смешливая великая княжна Ольга.
     Обняв сына Алексея, Николай Александрович обратился к дочерям:
     - Девочки, не отставайте!
     Возглавляемая Юровским. процессия стала спускаться по лестнице в полуподвальное помещение, где звук стоящего поблизости работающего мотора автомобиля был слышен особенно громко.
     Комната, в которой они оказались, была совершенно лишена мебели. Полагая, что предстоит нечто вроде длительного объяснения, Александра Федоровна попросила принести хотя бы два стула - для себя и для больного сына.
     Юровский кивнул Ермакову и тот, зло усмехнувшись, пошел исполнять распоряжение начальника. Вскоре он принес сверху стулья и поставил их у стены, где стояла царская семья и их приближенные.
     - Третий звонок, пора начинать спектакль, - не удержалась от реплики Ольга.
     Обстановка в комнате действительно напоминала дешевый опереточный спектакль - у одной стены стояли зрители - царское семейство и их приближенные, напротив них - вооруженные люди во главе с Юровским, застывшие, словно перед началом премьеры.
     Наконец, Юровский сунул правую руку в карман куртки, достал какую-то бумагу и начал читать постановление Екатеринбургского комитета большевиков, полное название которого Татьяна не смогла разобрать. Но она уловила главное - их решено расстрелять.
     Она с каким-то недоумением и растерянностью посмотрела на папа. Лицо его покраснело, а рубец, оставшийся после сабельного удара полицейского Сандзо Цуды в Японии, приобрел смертельно бледный оттенок.
     - Как, я не понял? Прочтите еще раз, - спросил он.
     Юровский, торопясь и проглатывая окончания слов, прочитал постановление повторно и после этого тут же выхватил наган и выстрелил в государя.
     Пуля, пущенная с близкого расстояния, попала тому прямо в сердце, и он свалился, убитый наповал.
     Татьяна с ужасом взирала на эту сцену, кажущуюся нереальной; время как бы растянулось - она увидела, как сподвижники палача медленно поднимали оружие и, практически не целясь, стреляли, стреляли и стреляли...
     Первая пуля попала ей в спрятанную на груди брошь и только сильно поранила ее. От боли и ужаса она закричала громко, страшно, во всю силу голосовых связок.
     В нее стреляли еще и еще, но даже стрелявшие были в шоке от происходящего, поэтому пули попадали то в плечо, то в руку, то в бедро...
     Комнату заволокло дымом от множества произведенных выстрелов - он заслонял свет электрической лампочки, стало трудно дышать даже палачам.
     Тогда они открыли дверь, чтобы впустить свежий воздух.
     Кто-то из солдат хотел еще раз выстрелить в Татьяну, но Юровский  остановил его:
     - Не стреляй, звук выстрела будет слышен на улице. Надо прикончить тихо.
     Татьяна и горничная Демидова были еще живы и уже не кричали, а как-то странно хрипели. Видя это, Петр Ермаков выхватил у одного из солдат винтовку и стал колоть Татьяну с такой яростью, что иной раз штык застревал в досках деревянного пола. Последнее, что промелькнуло перед глазами девушки, был ангел, нежно обхвативший и уносящий ее, совсем еще молоденькую, в небеса, к богу...
     Она уже не могла видеть, как осатаневшие от содеянного солдаты, пачкаясь в крови жертв, стаскивали с пальцев убитых перстни и кольца, снимали с шей кулоны, а обнаружив припрятанные под платьями драгоценности, торопливо вытаскивали их и прятали по карманам.
     Тем временем другие, топоча ногами в верхних комнатах, обыскивали спальни государя и его детей в поисках все тех же драгоценностей.
     По приказу Юровского, остановившего мародерство, трупы убиенных небрежно побросали в кузов грузовика и куда-то повезли...