Ручное время. роман-хроника. часть 3 глава 9

                Глава  9

                Набатом в виски ежедневное Время
                Без устали бьёт - неустанный кузнец…
                На пашню бросает волшебное семя,
                Чтоб выросли розы двух близких сердец .
                Но роз проживанье не может без тучки
                Один аромат лишь любимым принесть,
                Ведь время ковало цветам и колючки -
                Теперь их  большое  количество есть …

    Полная темнота, удушье, смрад… - ужасающая вонь… Терпкий запах мочи и хлорки, чавканье грязи под переворачивающимся телом... Шорох и писк носящихся по своим неотложным делам представителей крысиного народа… Одна из них, резко остановившись, ткнулась холодным, влажным носом в мокрое, холодное тряпьё, ощутив под ним приятную, призывную теплоту живой плоти. Передав едва слышимым писком соответствующий сигнал-уведомление, крыса попыталась сомкнуть свои челюсти, с достаточным усилием, чтобы прокусить не интересную внешнюю упаковку. Это получилось, но не с первой попытки. Однако когда намерение было удовлетворено, неожиданно гигантская конечность лежащего тела взвилась в воздух и с всесокрушающей силой грохнулась на серую физиономию экспериментатора. Полёт… удар мордой о прочный пластик внешней стены помещения, и… крысиная армия потеряла одного из своих самых лучших разведчиков. Боль… боль - вещь, конечно же, всеми тихо ненавидимая,  причём нередко до беспамятства, и вот-те нате: её – любить !?? В самом деле! Да за что? Ведь разве способна она кому-то помочь, принести хотя бы незначительную пользу? Судите сами – лежащий в беспамятстве, в сырости, холоде, и грязи так бы и умер, поскольку его собственный мозг, осознав безысходность ситуации, вроде бы, исходя из гуманных соображений, просто отключил сознание, чтоб, так сказать, не мучился… А вот боль от исследовательского укуса это самое сознание – вернула! Чудеса, да и только, происходят в этом необычном мире во вполне ручное время… 

    Йосеф бен Мамун лежал на сыром холодном полу. Руки, связанные за спиной, затекли и были почти что неощутимы. Дышать через забитый аж в горло кляп было всё труднее и труднее. Воздух сквозь намокшую и оттого набрякшую ткань проникал всё в меньших количествах. Из груди старого моряка вырывались надсадные хрипы и стоны. Прошло неизвестное количество времени. Йосефу иногда казалось, что оно вообще не движется, застыв вокруг него плотной, облегающей массой. Мелькала мысль, что, быть может, он уже в вечности? Но её отгоняла другая, убийственная в своей логике – в вечности кусающие крысы не водятся!.. Тело мучительно ныло. Пустота казалась полной из-за непроглядной темноты. Но вот - сквозь маленькое, приникшее к потолку оконце проник первый солнечный луч. Он сверкнул зеленью куска битого бутылочного стекла, лежащего рядом. Бен Маймун понял, что это его единственный шанс, тот самый, что Всевышний даёт всегда и всем, даже неисправимому грешнику, в его самой отчаянной жизненной ситуации. А в это самое время из самых дальних концов помещения слышалось попискивание и шорох бегущих, услышавших предсмертный призыв… Моряк  сильно порезал несколько раз руки, пока ему удалось приспособился делать правильные движения за спиной. После того, как ценою неимоверных усилий руки всё-таки удалось освободить, некоторое время приходилось, почти их не ощущая, махать во все стороны, прогоняя подходящие со всех направлений новые и новые авангардные отряды…   Наконец оставленному в покое утомленному пожилому мужчине удалось отлежаться, собирая необходимый минимум сил. Он не представлял себе, сколько часов он провёл в этом узилище грязи и смрада. Испытывая колоссальную боль, Йосеф бен Мамун окровавленными от порезов руками извлёк забитый в горло кляп и сделал первый вдох. Он вдохнул полной грудью и, несмотря  на концентрацию миазмов, воздух показался свежим, изумительно чистым. Впрочем, достаточно скоро это неожиданное ощущение исчезло. Из-за полуоткрытых дверей кабинок и от скрывающихся во мраке углов раздавалось попискивание и громкое шуршание… Старик понимал, скольким, находящимся сейчас там, он нужен и желанен…

    В пляжном туалете с громким визгом несмазанных петель отворилась дверь. Какое-то время после этого ничего не происходило. Но вот наконец качающийся от слабости рыбак вышел на залитый ярким утренним солнцем пляж. Довольно много людей уже расположилось на тёплом, влажном песочке, в нескольких шагах от ласковых набегающих на берег изумрудных волн. Несколько равнодушных голов, приподнявшись над подстилками и матрацами, окинули его сканирующими взглядами и вернулись в прежнее оптимальное положение. Все они, разумеется, приняли его за пьяного бомжа, и даже мысли о том, что вообще-то можно и помочь, не возникло в этих, в общем-то, добрых и в целом благополучных душах. Похрамывая и постанывая, периодически дуя на глубокие порезы, Бен Мамун отправился на поиски ближайшего полицейского участка, который в конце концов, с помощью некоторых особо жалостливых прохожих, был найден, примостившемся в тени огромных кипарисов, через дорогу от выхода с пляжа. Дежурный офицер отнёсся неожиданно заботливо, предложил чай или кофе, хорошую, дорогую сигарету.  – "Да, господин офицер, разумеется. Хорошо. Расскажу всё подробно и постараюсь ничего не упустить. Я - Йосеф бен Мамун, мне шестьдесят четыре года. Живу в Яффо, недалеко от набережной. Последние сорок лет - рыбак, этим кормил раньше свою семью, когда она была, ну а теперь кормлюсь сам. Семь лет тому назад я похоронил свою Сару, с которой прожил тридцать пять лет душа в душу. Так прикипел к ней, что в первое время собирался без промедления за ней. Если бы не сыновья, живущие своими семьями, но не забывшие своего отца, то так бы оно и случилось… Ещё, уважаемый господин офицер, спасло море… бывало выхожу на своём баркасе в море, закину сеть, сижу и сквозь плеск волн слышу, как Сара мне нашёптывает, спрашивает, советует… Несколько раз, Вы, конечно, мне не поверите, господин офицер, я во время наших бесед склонялся над водою и видел это родное лицо совсем рядом и бесконечно далеко… Простите! Я несколько отвлёкся, но это всё имеет косвенное отношение к происшедшим событиям. Дело в том, что каждый раз перед выходом в море я молился Всевышнему за себя и за Сару, хотя она и находится сейчас от Него где-то недалеко. Это стало правилом и хорошей традицией, и вот перед последним выходом сложившаяся традиция нарушилась, я забыл… я вообще забыл помолиться! Не могу объяснить - как? По  какой такой причине такое со мной смогло случиться… И вот результат...", - капитан Шай Бромберг внимательно слушал рассказ, занося весь материал в протокол и записывая, с согласия Йосефа, на кассету диктофона. Наконец, примерно через сорок минут, пожилой рыбак замолчал, рассказав, с каким превеликим трудом нашёл полицейский участок. Дежурный участковый сопоставил это повествование с сегодняшним  утренним рассказом внештатного осведомителя-бомжа. Тот, за булку хлеба с пакетом молока, сообщил, что видел собственными глазами, как утром рано какой-то высокий моряк, озираясь по сторонам, прокрался к дому араба -торговца антиквариатом. Бомжу сиё показалось странным, и он, спрятавшись напротив за контейнерами помойки, понаблюдал за этим домом, желая увидеть, что произойдёт впоследствии. Разумеется, он делал это не из какой- то там мотивации высоких патриотических чувств…, просто бомжам, частенько в большей степени, чем всем прочим представителям славного вида хомо сапиенс, – хочется кушать. А за предоставленные интересные сведения сотрудник полиции мог и покормить, причём, по бомжовым критериям, - достаточно вкусно…  Прошло меньше часа, по опытному взгляду наблюдателя, который, в основном, ориентировался по удлинению тени, отбрасываемой удобно расположенным газетным киоском. И вот, когда бомж решил, что зря потратил своё, такое драгоценное, совсем ручное, время, – входная дверь наблюдаемого объекта открылась, и оттуда, переваливаясь на скрытых чёрной юбкой ногах, вышла супертолстая арабская бабища, которая, странно озираясь, добралась до остановки пятьдесят первого маршрута и, ценою тяжких, прямо таки неимоверных усилий, загрузила все свои телеса в автобусный салон.

    Шай быстро вспомнил, что этот маршрут идёт к центральной автобусной станции  Тель-Авива. Смотря на пьющего кофе и оттого уже слегка посвежевшего Йосефа бен Мамуна, он задумался, какой же логический вывод следует из всей цепочки ставших известными фактов?...


                *      *      *
                Хотел прийти на встречу к Богу,
                Пропеть молитвы мудрый слог,
                Но… не увидеть синагогу -
                Сегодня, - что же между строк ?

    Работа была полностью закончена, что являлось причиной приподнятого, почти праздничного настроения хозяйки. Она всегда и во всём любила исключительную чистоту, порядок и точность, из-за чего у её знакомых порой возникали серьёзные сомнения насчёт того, как к ней обращаться: Циля Марковна Попершток или какая-нибудь там фрау Элеонора фон Мольтке… Но тем не менее… этот мир, пожалуй, что и существует для того, чтобы быть нашпигованным чудесами, словно любительская колбаса – жиром. Одним из них, безусловно, являлась никогда не унывающая и супераккуратная почтенная одесситка. Последняя вилочка была насухо протёрта и спрятана в её, и только её, карманчик, находящийся в недрах выдвижного ящичка. Циля Марковна поправила упавшую на лоб серебристую прядку и вдруг вздрогнула от неожиданности всем своим основательно раздобревшим телом. Что-то холодное опустилось ей на плечо, вызвав необъяснимый, безотчётный страх и ощущение бесконечной чёрной пропасти под в ногами, в которую она сейчас неотвратимо упадёт... Громко охнув и подняв для защиты руки, она резко обернулась, и … От сердца сразу же отлегло. На неё смотрела, кротко улыбаясь, Фатима, отдернувшая от её плеча свою изящную, холёную руку. Она потупила свои глаза, покраснела и первая прервала возникшую и становящуюся всё более и более затянувшейся паузу:"Тетя Циля, Вы знаете, тут, в общем, вот какое дело, понимаете, мой родственник приехал в Иерусалим. И… понимаете…,-  девушка почти зашептала, и умилённая тётя Циля почти не скрывала спрятавшейся в уголках своих губ нежной улыбки…, - Вы, может быть, не будете возражать, если этот родственник, ну он, в общем, зайдёт сюда за мною, и потом… мы с ним…это, ну, того! Сходим немного погулять по городу", - глаза невинного создания оторвались от чего-то интересного, найденного на полу, и умоляюще уставились на пенсионерку. "Ну разве можно в чём-то отказать такому чудесному творению природы?, - сказала сама себе лучшая в своё время бухгалтерша Советского Союза и благосклонно кивнула просиявшей девушке,- Душечка моя, я тебя прошу ты просто прекрати и больше никогда не задавай мне таких глупых вопросов. Разве ты могла подумать, что тётя Циля что-то не разрешит такой хорошенькой, маленькой девочке? Ты с родственником сходишь, а мы с Мурзиком отдохнём вдвоём, приберёмся, а там и на кухню пора, ведь дальше, не ровен час, глядишь, и обеденное время настанет".

    Первое шоссе "Иерусалим  - Тель-Авив"  серой лентой поднималось в горы, спускалось в глубокие низины или, выгибая помеченную белым разделителем спину, окружало нависающие скалы. "Сады Сахарова" давно уже остались за спиной, а Давид Цыприс всё гнал и гнал свой огромный "Крайслер" на огромной скорости, благо трасса, как и обычно в эти часы, была практически пустынна. Те, кому надо было попасть на работу, уже давно успели это сделать, а возвращавшиеся с ночных смен уже мирно посапывали в своих мягких кроватках, с ужасом наблюдая во сне отработанные ночные часы и осознавая, что вскорости оные предстоят вновь. Полицейских патрулей в это время обычно тоже не наблюдалось, так как "ночные" на совещаниях в участках сдавали свои дела "дневным". Поразмышляв и оценив всю известную информацию, Давид понял, что поспешил, сказав своей секретарше, что отлучится только на два часа. Дорога в оба конца и потом - на пять минут туда, в принципе, не вызывают… Включив мобильник, нажал на положенную клавишу: "Да, Сарит, это я. Всё в порядке? Слава богу! Я вот что хотел тебе сказать – тут очень много дел, да и путь не близкий, ты пометь себе, что я сегодня, скорее всего, на фирму не вернусь. Если будут меня искать, или решай все проблемы сама, или давай этот номер. Всего тебе хорошего и - до завтра", - появилось ощущение лёгкой грусти, он понял, что, скорее всего, он и домой-то попадёт только ближе к ночи. Да-а-а-а! Надо же! А каким приятным ожидался этот вечер… Он должен был после работы успеть в синагогу на вечернюю молитву. Там можно перекинуться парой фраз с хорошими друзьями о новостях минувшего дня, с чувством, толком и расстановкой почитать свиток, когда к нему вызовут, после молитвы побеседовать о предстоящих праздниках с габаем и кантором – как всегда, предложить им свою помощь в организации… А потом… потом можно было пешком пройти освещёнными улицами, никуда не спеша и вдыхая свежесть и прохладу бодрящего вечера… Район Арноф, где жил Давид, был Иерусалимским районом с преимущественно религиозным населением. Оттого и архитектура отличалась своим особым стилем: прежде всего, синагоги, резко отличающиеся друг от друга… Опытный наблюдатель без труда мог бы определить по внешнему виду, сефардский или ашкеназский этот дом молитв. Улочки серпантином опоясывали холмы, на которых расположился этот район, и, поскольку дома по высоте и этажности практически не отличались друг от друга, создавалось впечатление что каждый такой холм опоясывает гигантская телескопическая стена, поднимающаяся в небо. По улочкам обычно спешат по своим делам многочисленные прохожие в своих характерных одеждах – чёрных строгих костюмах или блестящих лапсердаках. Женщины, как правило окружённые солидным "выводком", гордо выгуливают своих многочисленных "утят". Район этот отличался от светских почти полным отсутствием телевизионных антенн на крышах и характером музыки и песен, слышавшихся частенько из распахнутых окон.
 Господин Цыприс больше всего был расстроен, что сегодня после прошедшего дня ему не удастся пообщаться с женой, рассказав ей о своих делах и послушав исповедь о её. Он очень любил такие задушевные беседы, которые, к тому же, частенько оказывались полезными обеим сторонам, ведь каждый оценивает факты по-своему, со своей неповторимой, уникальной логикой. Потом, попив любимого чая – такой умела заваривать только его жена, -  Давид всегда отправлялся в комнату детей, встречаемый криками, писками улыбками и другими проявлениями бурной радости, в зависимости от возраста. Он помогал детям делать уроки, играл с ними и рисовал то, что они просили, так как сам с детства и от природы умел неплохо делать это. В доме было уютно и тепло, и ему было попросту по-человечески хорошо – ведь, в самом деле, что ещё нужно человеку? Кроме всего этого, он планировал позвонить Гоше и спросить того о системе "Рики" – когда можно будет прийти к ним со Светой и получить наконец этот семинар.

    …Но, видимо, Всевышнему, по каким-то, неведомым простому человеку, соображениям, было не угодно, чтобы события наступившего дня развивались подобным образом. Вот потому-то и удалялся Давид Цыприс от родного Иерусалима с приличной скоростью, одновременно удаляясь от своих канувших в небытие планов и надежд.

    …Была тёмная ночь, но неустанные фонари с любопытством и вместе с тем  со скукой рассматривали широкую Тель-Авивскую улицу. Здания, более, чем полувековой постройки, отбрасывали на проезжую часть причудливые тени. Угадывается, что архитекторами-проектировщиками застройки были самые разные люди из разных исторических эпох и архитектурных школ, поклонники иногда противоположных стилей. Оттого- то можно и встретить тут, рядом, самое разное, казалось бы, совершенно не подходящее друг к другу. Но это может резать глаз непривычному, в первый раз прибывшему сюда наблюдателю. Аборигены, выходя на эту улицу по своим аборигенским важностям, ничего подобного никогда и не замечают. Дома - как дома! И что тут такого?

    … Самый высокий фонарь - он был представителем заводского брака, его сделали на целых пять сантиметров выше стандарта - как всегда, гордо взирал с высоты на железные металлические затылки работающих "в плюсе лица своего" коллег: "Боже мой! Святая простота – и это-то убожество именуется словом "стандарт"! Как несправедливо всё-таки устроена жизнь в этом огромном мире электроосветительных приборов… Они даже красоту внимать совершенно не способны, то ли дело я, – рассуждал самый высоко подвешенный, - Вот, например, напротив… - приходящие люди тоже иногда подолгу стоят, задравши головы (бедные… как им далеко хотя бы до стандарта…), и всё смотрят и смотрят восхищённо произнося: "Стоит ещё этот флигель!". Какие плавные линии, какой орнамент - разумеется, там, где он ещё сохранился. А эти изумительные по оттенку оранжевые кирпичи, которых с каждым днём становится видно всё больше и больше. Вот только иногда, по какой-то неведомой причине, они вдруг, по нескольку штук кряду, вываливаются на тротуар. Жалко… такая красота, а от удара об асфальт они превращаются в рыжий порошок, исчезающий затем под метлой дворника".

    На этом флигеле была прибита старинными, насквозь проржавевшими гвоздями потемневшая от времени табличка, на которой любящий фонарь, слегка поднапрягшись до угрожающего треска предохранителя, мог всегда прочитать написанную красивыми завитушками надпись "Алленби 16, строение "Б".

    Два силуэта, пристально смотря друг на друга, сидели, один напротив другого, за одним столом. За окном, не спеша, словно бы нехотя, прощалась её величество Ночь… Редко, словно бы сквозь сон, проезжали машины, наверное - те из них, которые по характеру напоминают петухов – тот же темперамент, те же повадки.

    Скоро наступит рассвет, который в Тель-Авиве, как и на всём берегу Средиземноморья, вступает в свои права довольно таки быстро… Из-за озарённого рассеянным светом окна доносилось: "Послушайте! Я уже в который раз повторяю Вам, господин следователь, что готов отвечать на все, – слышите? – все Ваши вопросы, но только в присутствии моего адвоката. Всё остальное - это совершенно бесполезная трата времени, причём как моего, так и Вашего, и чем скорее вы сможете меня понять, тем, поверьте, будет лучше". - "Да, - подумал ведущий допрос, - Этого надутого индюка разговорить будет ой, как нелегко, ведь поступки только мудрых людей продиктованы умом, менее сообразительных - опытом, самых невежественных - необходимостью, а практически животных - природой".  - "Уважаемый господин Брик, я очень сожалею, что Вы так относитесь к моим вопросам. В самом деле, Вы только на секунду задумайтесь, ведь как много людей, а возможно, и безопасность страны в целом могут пострадать от Вашего безразличия. По Вашему желанию и согласно закону, мы поставили в известность Вашего адвоката и ещё, разумеется, сообщим  о возникших проблемах Вашему руководству, которое, смею Вас заверить, после этого не замедлит быть здесь. В самом деле, Беньямин, пожалуйста, поймите одну простую, в общем-то вещь: Ваш знакомый, Абу–Джамаль, - это один из активных руководителей террористической организации  "Бригады Насера Салах ад-Дина", военизированного крыла "Комитетов народного сопротивления". Он  организатор многих терактов, происшедших в нашей стране за последние годы. Это один из тех, у которого руки по локоть, а голова по макушку - в крови израильтян, причём не только как у организатора терактов, Он и сам лично отнюдь не гнушается подобных дел. Когда этот "борец за справедливость" ушёл от Вас, так сказать, "по-английски", не простившись, за ним наблюдала наша молодая сотрудница, из тех, кто только что закончила службу в армии и отучилась на наших курсах. Так вот девушку вскорости нашли неподалёку от ресторана, где Вы совершали возлияния…, с перерезанным горлом, истекающую кровью. Слава богу, что мы успели вовремя. Врачи обещают, что она будет жить. Хотя вероятность того, что она на всю жизнь останется инвалидом, чрезвычайно высока. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь!", – офицер контрразведки рассыпал веером перед допрашиваемым жуткие фотографии. Крупным планом в разных ракурсах было снято серое, восковое, по-детски удивлённое лицо,
забрызганное алыми пятнами, с огромным багрово-чёрным рубцом поперёк горла... Роскошные золотистые локоны рассыпались вокруг. Некоторые из них были противоестественно вымазаны красными полосами. Глаза смотрели прямо перед собой, с ужасом и одновременно удивлением. Ни один мускул не дрогнул на лице видавшего виды в своей работе многоопытного  журналиста. Он только откашлялся, не спеша, протёр специальной бархоткой стёкла своих дорогих очков и вежливо попросил закурить. Сигара, вспыхнув рубинным пламенем, словно застеснялась совершённого и далее только осторожно выпускала витийствующие кольца. Он сидел молча, всем своим равнодушным видом показывая представителю силовой структуры, что, собственно, даже после всего увиденного и услышанного, остаётся при своём. Это было универсальное внешнее впечатление, достигнутое годами практики и тренировок работы над собой. В отличие от своих Американских или, скажем, им подобных Российских коллег, Бене Брику не надо было для работы в горячих точках вылетать дальними рейсами, осуществляя подобные мероприятия не столь уж и часто… Здесь горячая точка могла быть на соседней улице, в пассажирском автобусе или на рынке, возле прилавка с луком и чесноком. Вот оттого-то у Израильского журналиста, не раз и не два проходившего сквозь огонь, воду и медные трубы и уцелевшего при этом, возникла такая профессиональная хватка, развились такие навыки и приёмы, что он мог мгновенно принять единственно верное решение практически в любой ситуации, причём сделать это так естественно, что внешний наблюдатель думал, что он приятно прикорнул или вообще задумался о чём-то своём, личном. – "Итак, я повторю Вам свой Вопрос, господин Беньямин Брик, - учтиво–корректно произнёс седовласый  контрразведчик, - Какова была цель Вашей встречи с уже упомянутым мною господином Абу-Джамалем?". Вопрос утонул в глубокой тишине, которую незаметно нарушали старинные ходики, прибитые к стене с постройкой и сдачей заказчику флигеля–ветерана. Беня Брик, причислявший себя, помимо всего прочего, к настоящим представителям Израильской богемы и тонким ценителям андеграунда, искренне считал ниже уровня своего достоинства вступать в какие-либо переговоры с этим очевидным солдафоном, у которого чрезмерные правые убеждения прямо-таки лезли из ушей во все стороны и в виде фалафелей собирались на погонах. Беня подбодрил сам себя: "Владей страстями, иначе страсти овладеют тобой…", - он вопросительно–оценивающе посмотрел на своего собеседника.

    Разговор, явно, не клеился. Он  двигался по кругу, снова и снова, как дрессированная лошадь по цирковой арене, которая не ведает, как, да и не может в принципе изменить свой маршрут. А за окном, за любопытным почитателем старого флигеля – бракованным фонарём, – светлело разливающейся бледностью небо, гасли звёзды, наступал рассвет. 

    …Центр Тель-Авива. …Утренние часы. Уже встречались спешащие по тротуарам, ещё заспанные пешеходы… Все, явно, были чем-то заняты, очевидно, что куда-то опаздывали, видимо, потому не было заметно ни единой настоящей, беззаботной улыбки. Сине-жёлтые автобусы кооператива "Дан", действующего только в этом городе, вальяжно и невозмутимо проплывали, поглядывая свысока на всё стоящее, застрявшее или едущее. В самом центре делового квартала города расположена та самая знаменитая улица Алленби. Хотя… далеко не каждый Тель-Авивский школьник ответит, если его спросить, почему именно так названа эта улица. Скоре всего, он бухнет своё первое пришедшее на ум предположение, что, мол, просто красиво звучит: Алленби – чем-то напоминает "Кузари"…Может быть, и так, но, наверное, если бы этому долговязому верзиле, почти ежедневному посетителю девятого класса, довелось бы узнать, что генерал Алленби был в Первую мировую войну командующим сражавшейся в Палестине против турок Британской армией и получивший за свою победу от королевы титул  "Сэр Алленби оф Мегиддон", то этот, с точки зрения современного поколения, не такой уж и значительный факт, возможно, показался бы упомянутому верзиле занимательным, а то и вовсе – рискну предположить почти невероятное – совратил бы его тренированные стопы с занятий близким сердцу перспективным  баскетболом, да и направил их на истфак Тель-Авивского университета…



                *      *      *
                По воробьям из танка пушки
                Зачем, скажите мне, стрелять?
                Для танка выстрел – не игрушки…
                А воробью? Рогатку б знать!

    "… Привет! Как ты тут, а? Притомился, наверное?, - Света, улыбаясь, перешагнула последнюю ступеньку и, подлетев к изрядно погрустневшему Гоше, формально-добродушно чмокнула его в покрывшуюся колючей щетиной щёку, - Ну ладно – не дуйся. Ведь ничего же не случилось. Сам на каждом углу повторяешь, что начальство не опаздывает, а задерживается! Что, разве я - не начальство? То-то же… Теперь отдохнёшь, и настроение порозовеет. Да! Вот ещё что, я там, в смысле - дома, яичницу себе соорудила и тебе, мой милый, разумеется, оставила, ну как же без этого? Ты - вот что, когда как следует проспишься, силёнок поднаберёшься, приготовь, пожалуйста, обед. Ну да, нашим мальчикам. А то они, как домой вернутся, сами же ничего не будут делать, сунутся за готовым в холодильник, а там – шаром покати! А на одних только хлопьях и йогуртах, сам понимаешь,  далеко не уедешь. Сам видишь, какие они вымахали, значит, пропорционально им и кушать нужно". Света присела на разложенный стульчик – благовоспитанный Гоша, как только она на него взглянула, сразу же уступил, как всегда, недостаточно отдохнувшей жене положенное ей место. Тем не менее изучающий его взгляд был внимателен и насторожен, если не сказать круче. Ведь общеизвестно, что практически любая женщина обычно ненавидит того, кто ее любит, и любит того, кто ненавидит ее… Она моментом извлекла из сумочки косметичку и, бросив томно-многообещающий взгляд на зеркальце, рефлекторно поправила непослушную прядь. - "Да нет, ну Свет, ты послушай меня, ради бога! Какой там, к чёрту, сейчас обед – ты что, не ужинала?! Я же тебе рассказывал по мобильнику обо всём, что здесь происходит - что было видно в окне, и кто недавно сюда пришёл. Ну, в самом деле, ты что - не слышала, когда я тебе всё излагал? Нет! Ты - как хочешь, а я пока что отсюда - ни ногой! Ясно? Так что затянем пояса, моя боевая подруга, ибо наш желанный обед откладывается из-за непредвиденных обстоятельств на неопределённый срок. Такие вот полезные, между прочим, пироги, и скорее всего - с капустой!". Света с громоподобным звуком захлопнула свою боевую косметичку и довольно значительно насупилась, что обычно суженому не предвещало ничего хорошего…, но…, применив свою логику профессионального программиста, она пришла к выводу, что Гоша вообще-то полностью прав.  Конечно, подобная реакция женщины была вполне естественна, ведь сердце практически каждой женщины - точно роза, от которой любой воздыхатель уносит по лепестку; мужу же остаются лишь шипы… Света разместилась поудобнее на своём наблюдательном пункте, якобы совсем и не глядя на благоверного… Лица обоих изображали исключительную сосредоточенность и занятость. Гоша, несмотря ни на что, внимательно наблюдал за происходящим напротив.Это происходило ещё и потому, что он твёрдо знал:  в любых обстоятельствах стараться быть самим собой - единственно возможное средство иметь успех.

    По извивающейся серой ленте, задумчиво смотря на горизонт, майор Алекс Дубнер и  подполковник  Хаим Рабинович – мчались навстречу судьбе и наплывающим пригородам Большого Тель-Авива. Примерно четверть часа тому назад они обогнали на своём хлипком полицейском "Фордике" огромный чёрный "Кадиллак" с уверенно ревущим двенадцатицилиндровым двигателем. Роскошная машина представительского класса… постепенно  скрылась за "кормой"! В принципе в этом, на первый взгляд, непонятном факте ничего удивительного нет. Дело было в том, что на их служебном авто, как и на всех полицейских машинах, стоял специальный форсированный движок, который совсем без напряга мгновенно развивал такие обороты, которые попросту и не снились даже самым стильным, фирменным лимузинам. Разумеется, это было оправдано, иначе какая там безопасность могла присутствовать на и без того угрожающих израильских трассах, под завязку насыщенных горячим южным темпераментом…

    Высотные башни замаячили впереди, сверкая под ярким утренним солнцем блестящими квадратами серо-зелёного стеклопластика. Они были видны далеко, за добрый десяток от города вдруг вырастали в струящемся мареве. Кубические и круглые в сечении, тянущие свои худощавые тела к бирюзовому небу. Чёрными глубокими ночами на их бесформенных головах зажигались шляпы и козырьки из бегущих, равномерно вспыхивающих разноцветных фонарей, которые сообщали перегруженным трудягам - "Боингам", что в эту сторону соваться не следует. Хотя… после одиннадцатого сентября в стопроцентном благоразумии крылато-железного племени уверенным не мог быть никто. Именно поэтому так радовались сему факту советы директоров страховых компаний – куда, мол, теперь денутся эти субчики – хозяева "небоскрёбов"? Чтоб они и дальше "скребли",  придётся владельцам за страховые полисы выложить кус явно "пожирнее".  "Огни большого города" вынырнули из под земли  и украсили чёрно-белый горизонт мерцающими разноцветными бусами.

    - "Ума не приложу, господин полковник, для чего нас с Вами туда вызвали? Всё думаю, думаю, думаю, сопоставляю эти всякие там факты – будь они неладны! Но…ничего, ну просто совсем ничего не могу понять и объяснить" -  "Алекс! Умный человек видит перед собой неизмеримую область возможного, глупец же считает возможным только то, что есть - это во-первых, а во вторых, уважаемый, то, что Вы опять говорите, уже даже не смешно! Ну, в самом деле, давайте таки с Вами окончательно договоримся –  больше никаких там полковников, ясно?! Пожалуйста, зарубите это себе на Вашем профессионально любопытном носу, - Хаим, и только Хаим! Ну прикиньте сами, к чему нам с Вами, особенно сейчас, вся эта напыщенная официальщина? Ведь Вы не станете мне возражать, что если наши с вами усилия объединятся, то вероятность того, что наш с вами горячо обожаемый шеф нами скоро пообедает – довольно таки  резко уменьшится. По поводу же этого экстренного вызова я полагаю, что у них проклюнулось что-то, явно связанное каким-то боком с нашим с Вами, мой юный друг, делом. Ну а поскольку, смею Вас в том уверить, там сидят далеко не лапти, то вот потому-то и отмеряем мы с Вами сейчас последние километры до разгадки. Если я в своих предположениях по какой-то причине не обманулся, если всё это так, то… сиё может нам в чём-то и помочь. Так ведь, мой дорогой коллега? Вы ведь и сами хорошо знаете, уважаемый, что информация – нынче превыше всего!"  - "Да, Хаим, я тоже именно так считаю и на то же самое надеюсь". Майор Дубнер, не отрываясь, следил за дорогой и в тоже время внимательно слушал щебетание задравшего нос полковника. Он ещё сам для себя точно не решил, как отнестись к такой резкой перемене отношений? С одной стороны, совсем не плохо: чем меньше врагов и чем больше друзей, пусть даже и только по службе, тем баланс в целом – лучше. Ну а с другой – если довериться и открыться, а потом генерал потребует жертву на заклание, - как поступит господин полковник? Из богатого карьерного опыта ответ следовал сам собой.

    … Над не приближающемся, согласно законам физики, горизонтом всё выше и выше поднималось яркое южное Солнце, щедро раздающее свою энергию и тем, кому она была жизненно необходима, и тем, для кого являлась ядом. На потолке салона патрульной полицейской  машины весело и беззаботно пританцовывал солнечный зайчик… Это  сверкала под пока ещё не жгучими лучами необъятная полковничья лысина.
    … В кабинете чувствовался ветерок. Он приподнимал бумаги, образующие холмы и пригорки на письменном столе, ворошил занавески, свисающие струящимся кружевом по бокам окна. Урчащий вентилятор, помимо бесконечно однообразного вращения лопастей, вежливо кивал и поворачивался вправо и влево, отвешивая вежливые реверансы  отсутствующим напротив зрителям. За столом, ссутулившись и опустив голову на грудь, сидел человек. Его дыхание было спокойным, ровным и глубоким. Он спал, расслабившись и постепенно отдавая обдувающему его вентиляторному ветру свою усталость и накопившиеся переживания. Было видно, что это достаточно пожилой рыбак, с истерзанными глубокими порезами руками, измученный последними передрягами его и без того не лёгкой жизни. Но, слава богу, все ужасные перипитии минувшей ночи  канули в прошлое, и потому он мирно спал, расправив плечи, в кабинете дежурного полицейского участка. Напротив  рыбака из Яфо, устремив на  него отрешённый, невидящий взгляд, упершись локтями в письменный стол и поддерживая правой рукой лоб, словно бы на шею давил непосильный груз, сидел дежурный полицейский в чине капитана, сосредоточенно анализируя всю собранную информацию. Шай Бромберг, собственно, уже взвесил все за и против, логически оценил происшедшее и принял два  дополняющих друг друга решения. Во-первых, следовало позвонить в Иерусалимское городское отделение полиции и сообщить туда все, ставшие в последнее время известными, факты. И главное - это то, что внешне чрезвычайно странная арабка, скорее всего, находится на пути в Иерусалим. На запрос охраны Тель-Авивской центральной автобусной станции несколько человек подтвердили, что видели её там, а один припомнил, что арабка села в автобус, уходящий именно в Иерусалим. Ну а во-вторых, капитан Бромберг понял, что необходимо позвонить в ШАБАК, Израильскую службу контрразведки. Он набрал номер, по которому отвечают сразу и круглосуточно. - "Здавствуйте, Вас слушает майор Сэндлер"  - "Это говорит капитан Шай Бромберг, дежурный девятого участка Тель-Авивской полиции. Тут такое вот дело…, - и  полицейский подробно, не пропуская никаких деталей, изложил все известные ему факты,- Ну а свидетель, Йосеф  бен Мамун, он сейчас здесь сидит, напротив меня. Он крепко уснул, видимо, от всего перенесшего". В трубке воцарилось долгое молчание. Шай уже даже подумал, что, наверное, пока он всё излагал, телефон просто отключился, и тогда стоило набрать ещё раз…, но после длительной тишины вновь послышался голос: "Да, капитан, всё понятно, к Вам есть такая просьба. Вы заменитесь кем-то из ваших коллег на дежурстве, а дальше, пожалуйста, срочно доставьте рыбака на улицу Алленби 16, в строение "Б". Капитан Бромберг ответил кратко: "Есть!". Будить моряка, конечно, по-человкчески, не хотелось, ведь тому довелось немало хлебнуть за последнее время… Вообще море, по мнению "сухопутного" Шая, было чрезвычайно опасной средой обитания, хотя и известно, что рыбы в море поступают точно так же, как люди на земле: большие поедают малых… Через несколько минут капитан Бромберг позвонил в Иерусалимское управление полиции, изложил им кратко все имевшие место события и, по просьбе тамошнего сотрудника, отправил факсом копию показаний Йосефа бен Мамуна. После того он вызвал для сдачи дежурства своего приятеля и, извиняясь, разбудил рыбака. Они вышли на из полицейского участка и отправились на улицу Алленби. В принципе, в течение получаса можно было бы дойти пешком, но было сказано, что срочно, а Шай всегда педантично выполнял приказы. Поэтому полицейская машина рванула с места в карьер, разметав по сторонам комья сухой пыли и упавшие мимо мусорного контейнера отбросы.